Текст книги "Охота на мух. Вновь распятый"

Автор книги: Лев Златкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 43 страниц)

Собраться в дорогу для него было делом быстрым, слуг много. Из тщеславия, взыгравшего вдруг в нем, он чуть было не взял с собой фотографии, изобличающие Гимрию, но вовремя спохватился.

«Я еще успею позабавить Светлейшего этими фотографиями», – верно подумал он.

И уехал в столицу на собственной машине, буркнув недовольно под нос: «надеюсь, это последняя поездка на собственной машине, когда я сам себе шофер»…

Он великолепно водил машину. По недавно построенному шоссе ехать было одно удовольствие, гудроновое покрытие даже слегка амортизировало, вести машину было легко и приятно. Навстречу шла колонна новеньких, только с завода, грузовиков. По включенным фарам можно было догадаться, что идет перегон порожняка. Колонна двигалась на малой скорости, впереди шоссе было до горизонта пустое, и Кирпик, не сбавляя скорости, мчался мимо колонны, торопясь к обещанной награде.

Внезапно из-за хвоста колонны выехал огромный самосвал и, решив, очевидно, обогнать колонну, помчался прямо в лоб Кирпику. Тот от неожиданности забыл даже нажать на тормоза, так на полном ходу и врезался, лоб в лоб, в самосвал. Удар был настолько сильным, что машина Кирпика сложилась гармошкой, контакты сирены, которой были снабжены все правительственные машины, замкнулись в жуткий рев, словно Кирпик с машиной образовали одно страшное чудовище, и оно, раненное, кричало от жуткой боли. Водитель самосвала выскочил из кабины и удрал в лес.

Но Кирпик уже всего этого не видел, как не видел и тех торжественных своих похорон по высшему разряду, когда в почетном карауле у гроба, возвышающемся на постаменте Центрального дома культуры инквизиции, стояли по очереди все высшие руководители страны, и даже сам Гаджу-сан постоял у закрытого наглухо гроба, куда были положены вырезанные автогеном бренные останки бывшего Великого инквизитора, и подумал:

– Не по грехам такая легкая, мгновенная смерть!..

В доме Кирпика, под видом ремонта, произвели большой шмон: вскрыли полы и стены, и в бетонированном погребе обнаружили тайник, в котором и хранились в стальном ларце фотографии Гимрии и еще другие, менее важные, но все же представляющие для Гаджу-сана некоторый интерес.

Мир-Джаваду ничего не оставалось делать, как лететь домой. Уже по дороге на аэродром и в полете он начал обдумывать детали того плана, о котором он мельком упомянул в разговоре с Васо. Приземлившись, Мир-Джавад сразу же поспешил в инквизицию, не заезжая домой. В отдельном сейфе, строго засекреченном даже от своих заместителей, Мир-Джавад держал список своих самых ценных агентов. И среди них был председатель союза горняков Шеффер. Чтобы пробиться на этот значительный пост, Шеффер во время подавления мятежа пришел к Мир-Джаваду и предложил ему сделку: он будет его агентом, а Мир-Джавад уберет все руководство профсоюза. Мир-Джавад сразу согласился, правда, умолчав о том, что это сделать ему слишком легко, все старое руководство профсоюза, в том числе старый друг и сподвижник Гаджу-сана, были приговорены, но кроме Мир-Джавада пока об этом никто не знал. И Шеффер стал председателем, а старое руководство профсоюза исчезло в глубине острова Бибирь.

И вот теперь, как считал Мир-Джавад, настало время расплаты. Шеффер должен был спасти Мир-Джавада, иначе Мир-Джавад поклялся прихватить Шеффера на тот свет.

На телефонный звонок ответил сам председатель. Услышав голос Мир-Джавада, Шеффер чертыхнулся в душе, но льстивый голосок его налился медом:

– Как здоровье, дорогой? Что скажешь хорошего?

– Встретиться надо! – отбросил лирику Мир-Джавад.

– Где? – скучно спросил Шеффер.

Последнее время связь с Мир-Джавадом начала его уже тяготить, и он задумывал переметнуться на сторону Атабека, но предшественник Шеффера был из отряда Атабека, и только боязнь повторить его судьбу удерживала пока председателя профсоюза горняков.

– Может, в ресторане посидим? – предложил Шеффер, любивший сытно поесть.

– Не дури! – грубо приказал ему Мир-Джавад. – Приезжай ко мне на дачу. Поздней осенью побережье всегда пусто. Да, хочу тебя предупредить, чтобы явился один, без своей многочисленной свиты.

– А не опасно ли? – засомневался мнительный Шеффер.

– Опасно для тебя не слушаться! – пригрозил Мир-Джавад.

И вновь Шеффер тоскливо подумал, что пора переметнуться… Но Атабек был пока в столице, а от этого маньяка, как называл шефа Шеффер, пахло смертью.

И председатель профкома союза горняков сел за руль личного роскошного «кадиллака» и поехал на встречу.

– Тигра дергать за хвост лучше, когда он спит в клетке! – так успокаивал себя Шеффер во время довольно долгой дороги.

Но всякой дороге приходит конец, и председатель профсоюза увидел перед собой главную дачную резиденцию Мир-Джавада, стоившую по завистливым свидетельствам два с половиной миллиона долларов или в любой, другой твердой валюте.

Мир-Джавад, пока поспевал обед, водил его по даче, как это принято в лучших домах, а председатель рассыпался в похвалах. Вот только несколько удивился, когда увидел, что на стол накрывают охранники, а из прислуги никого нет.

– Однако! – заволновался Шеффер. – Предстоит очень важный разговор. Конфиденциальный! – не удержался и вставил свое любимое слово неисправимый болтун.

Был один из последних теплых дней, и поэтому стол накрыли в саду. Но как только Мир-Джавад и Шеффер сели за стол, председатель понял, что не только поэтому: охранники предусмотрительно отошли на такое расстояние, когда их было видно, но им не было ничего слышно.

– Прислуги нынче нет! Ухаживай за собой сам!

Мир-Джавад наполнил деликатесами тарелку до верху, налил себе водки, выпил и стал жадно есть, нисколько не заботясь о госте. Но тот и сам последовал примеру хозяина, и несколько минут за столом царило молчание, прерываемое лишь позвякиванием столовых приборов, хрусталя да почавкиванием двух любящих хорошо поесть мужчин.

Насытившись, Мир-Джавад первым делом посмотрел, на месте ли охрана, не подслушивает ли кто.

– Хорошо сидим? – спросил он гостя, торопливо доедающего последний кусок.

Тот с набитым пищей ртом промычал что-то, похожее на «хорошо», и закивал согласно головой.

– А ты знаешь, что нас с тобой могут через неделю застрелить? – продолжил, улыбаясь, Мир-Джавад.

Шеффер поперхнулся и долго кашлял, запивая вином застрявший поперек горла кусок.

– Шутите, шеф? – спросил он, откашлявшись.

– Ни капельки! Нам с тобой осталось жить ровно неделю!.. Если… – и Мир-Джавад многозначительно промолчал.

– Что если? У меня жена, дети, кто их будет кормить? – с надеждой взмолился Шеффер.

– Если – это если! – усмехнулся Мир-Джавад. – Надо устроить небольшую заварушку.

– Восстание? – побелел от страха Шеффер.

– Тоже мне предводитель рабов нашелся! – презрительно протянул Мир-Джавад. – Зачем восстание? Считай, что я от тебя такого слова не слышал… Слушай, дорогой, ты заставляешь меня совершать должностное преступление: как начальник инквизиции я обязан тебя арестовать… Да, именно, обязан! Но не буду… Поднимешь рабочих на демонстрацию протеста, соберешь тысячи, чем больше, тем лучше, и поведешь их в город: с лозунгами, славящими Великого Гаджу-сана, с его портретами, со знаменами…

– А повод какой я им придумаю? – взмолился Шеффер. – Повод-то должен быть?

– Если повода нет, то его организуют… Например: завтра же исчезнут продукты, послезавтра не привезут зарплаты рабочим, а ты и твои люди будете говорить, что это Атабек специально вызывает недовольство, интригует против отца родного, Гаджу-сана, и призывайте их к мирной демонстрации протеста.

– Трудно будет, шеф! И не опасно ли? Я все силы трачу, чтобы заставить рабочих смириться со своим положением полурабов, говорю, говорю им, что это временные трудности, мол, потерпите, а скоро рай наступит. Не получилось бы худа! – заюлил Шеффер.

– Не юли! – жестко отрезал Мир-Джавад. – Знаешь, кто сказал: «после нас хоть потоп»?.. Нет? И я не знаю, одно ясно, что из окружения Великого Гаджу-сана, неглупый человек, сразу видно… Ты делай свое дело, а я буду делать свое, если оба культурно постараемся, то оба будем живы. Понятно?

– Понятно-то понятно, но если народ не пойдет «качать» права? – тихо, как бы про себя, прошептал Шеффер.

Но Мир-Джавад его услышал.

– Тогда ты первый отправишься к аллаху вестником, что вскоре последую я.

Мир-Джавад встал и пошел в дом.

– Холодно что-то стало, скоро зима… О! – вспомнил Мир-Джавад. – На зиму и ссылайся, а я еще прикажу увезти топливо. Голодные и холодные пойдут, только ты уж постарайся. И не вздумай бежать, о жене и детях подумай, я за тобой пригляжу на всякий экстренный случай.

И, не прощаясь, Мир-Джавад ушел в дом. Председатель профсоюза топтался на месте, не зная: следовать ли ему за Мир-Джавадом или ехать на рудники, организовывать демонстрацию. И, словно читая его мысли, из дома донесся повелительный окрик:

– Поезжай! Нечего тебе тут делать, работай!

Шеффер, проклиная тот день, когда он связался с инквизицией, поехал сразу на рудники, причем гнал автомобиль с такой скоростью, что дело не раз повисало на волоске, но на дорогах в ту пору было мало машин, а те, что встречались, проявляли удивительное понимание ситуации и уступали дорогу.

На руднике первым делом Шеффер собрал всех своих членов профкома.

– Какие настроения у рабочих? – спросил прямо, по-деловому, за что его и ценили.

– Спичку поднеси – взорвется! – отозвался первый заместитель председателя.

Посыпались возмущенные реплики:

– Люди недовольны!

– Временные трудности ожесточили их!

– Говорят, что сейчас хуже, чем было при Ренке!

Шеффер насторожился.

– Кто такое говорит, – враг! Бери его на заметку, сколько раз я буду вам, олухи, повторять, – прорвалась злоба у председателя.

– Да записал, что толку, работать становится все труднее и труднее, рабочие нас считают предателями.

– Вот мы им и докажем, что не предатели, а защитники! – обрадовался Шеффер.

Удивленное молчание повисло в воздухе кабинета председателя профсоюза горняков. Это слово здесь слышали и произносили впервые.

– Что замолчали? Не верите? – улыбнулся Шеффер. – Готовьте мирную демонстрацию во славу Великого Гаджу-сана. Пойдем в город требовать свои права. Не для того боролись, чтобы жить сейчас хуже, чем при Ренке.

– Правду говоришь, председатель! – неожиданно произнес пожилой рабочий, сидевший обычно на всех заседаниях молча. – Если пойдем все, должны будут прислушаться, а то только говорят, что наша власть, на самом-то деле права голоса мы и не имеем.

Председатель улыбнулся.

– Ну, уж если наш молчун заговорил, мы их заставим прислушаться к нашему голосу… На какое число назначим демонстрацию? – забеспокоился Шеффер. – Может, на девятое ноября?..

– Чем раньше, тем лучше! – утвердил пожилой рабочий.

Все с ним согласились и единодушно проголосовали за резолюцию, призывающую рабочих к демонстрации протеста.

Как только Шеффер остался один, он позвонил Мир-Джаваду.

– Шеф, полный успех!

– Успех приходит после завершения, а ты пока только в самом начале, – устало внушил Мир-Джавад. – Поведи колонну более короткой дорогой через речку Шарпе.

– Но эта дорога старая и узкая, – попробовал возразить Шеффер. – Мы растянемся на несколько километров…

– Грандиозно! Это будет величественное зрелище. Хотелось бы мне посмотреть, как это будет выглядеть, взлететь в вышину, чтобы с высоты птичьего полета охватить взглядом всю картину, – заливался Мир-Джавад, а когда надоело, рявкнул: – Короче! Это – приказ, а приказы, как тебе это известно, не обсуждают.

Переговорив с Шеффером, Мир-Джавад немного успокоился и вновь почувствовал прилив сил. И поехал к самому верному слуге Атабека полковнику Ширали. «Беспощадный» Ширали был гордостью Атабека, но глуп, как пробка, и, подобно всем недалеким людям, считал себя очень умным человеком. Понять, что Мир-Джаваду что-то от него нужно, не составляло для него труда, и мысль об этом наполнила Ширали гордостью, мол, его-то на мякине не проведешь.

Так как Мир-Джавад был родственником Атабека, то Ширали и отнесся к нему подобающе: принял его по самому высокому разряду, угощал и льстил, льстил и угощал, а сам все думал: «по какому поводу нагрянул столь высокий гость?» Командир «дикой» дивизии и не подозревал о последних важных событиях, когда решались судьбы и Атабека, и Мир-Джавада, и самого полковника Ширали. Наконец, гость приступил к делу, ради которого он и явился.

– Мои мальчики раскопали сегодня: горняки собираются многотысячной колонной идти в город, выражать недовольство. Против Атабека между прочим.

– Я их не пущу в город! Какой дорогой пойдут, не узнали твои? – важно, соблюдая достоинство, процедил Ширали.

– Мои все знают! Дорогой через Шарпе. Ты мне на всякий случай дай своих джигитов, пусть плетками поработают.

– Там я на всякий случай пулеметы поставлю.

– Делай, как считаешь нужным, ты – хозяин! – почтительно откланялся Мир-Джавад. – Приехать к тебе на помощь?

– Я сам с усам!

– Ты уже решил, где их встретишь?

– Обижаешь, дорогой! – гордо, любуясь сам собой, ответил Ширали. – Лучшего места, чем на повороте дороги, после моста через Шарпе, нет. Вокруг неприступные стены скал. Остановим!

– Только прошу, без кровопролития! – взмолился Мир-Джавад. – А не то Атабек с меня шкуру спустит и на барабан пустит.

Мир-Джавад предупредил Ширали, зная, кому он это говорит: Ширали никогда не упускал случая сделать ближнему пакость, а уж ближнему высокочтимого Атабека, кому он завидовал самой черной завистью… Мир-Джавад был в нем уверен, да и в своих молодцах не сомневался. Весь следующий день он провел, тщательно подготавливая каждую деталь, предусматривая любую мелочь. Как он и обещал Шефферу, с рудников вывезли тайно все запасы продовольствия и топлива, а зарплату задержали. Озлобление рабочих и их семей достигло такого предела, что Шефферу стоило большого труда сдерживать гнев обездоленных масс, направить его в мирное русло предстоящей демонстрации, а не разрушать рудники и не браться за оружие, к чему призывали некоторые буйные головы.

– Мы девятого утром пойдем требовать своих прав мирной демонстрацией, – до хрипоты кричал Шеффер. – Наш отец родной Гаджу-сан не знает, я уверен, о наших бедах. Больше того, я уверен, что администрация рудников скрывает наши требования и от местного руководства. Подождите, и я уверен, что мы победим!

«Горе тебе, который подаешь ближнему твоему питье с примесью злобы твоей и делаешь его пьяным, чтобы видеть срамоту его! Ты пресытился стыдом вместо славы; пей же и ты, и показывай срамоту, – обратится и к тебе чаша десницы Господней и посрамление на славу твою»…

И рано утром девятого ноября тысячи рабочих семей с малыми детьми на руках, некоторые, из тех, что постарше, тоже увязались со взрослыми, растянувшись длинной колонною, со знаменами, лозунгами, с портретами Гаджу-сана, двинулись с гор в город. Шеффер повел колонну старой дорогой через ущелье Шарпе, по которому протекала одноименная речка, с узким мостом через него.

Как только колонна перешла через мост, авангард пытался остановиться, увидав за поворотом цепь индейцев чеч-ин и гу-ин, «дикушей», как называли в народе солдат из «дикой дивизии». Но многотысячная колонна, те, кто шел сзади, не подозревая о появившемся препятствии, давили на передних с такой силой, что они хоть и медленно, но продолжали движение вперед.

Лязгнули затворы винтовок, раздалась короткая команда, офицер взмахнул рукой, и короткий резкий залп разорвал воздух. Стреляли вверх, для острастки. Но Мир-Джавад послал на скалы несколько своих снайперов, и они по той же команде выстрелили, их выстрелы смешались с залпом солдат, и офицер с тремя рядовыми упали на дорогу мертвыми. Ширали решил, что стреляли рабочие, и приказал открыть пулеметный огонь по колонне. Убитый офицер был племянником Ширали, и он, вне себя от горя и гнева, приказал стоявшему в резерве танку выйти на исходную позицию и открыть огонь.

Колонна была настолько плотна, что практически каждая пуля находила свою цель, свою жертву. А танк открыл огонь и из пушки. Это была страшная бойня. Колонна продолжала ползти вперед, пока задние не поняли, наконец, что стреляют по колонне, не остановились и не бросились бежать вспять в горы, в рудники, сшибая и давя, обезумев, слабых и детей, кто падал, встать не успевал, по нему проходила лавина, втаптывая в пыль дороги.

Все, кого колонна выдавила в район моста через речку Шарпе, были уничтожены. Многие, пытаясь спастись от пуль и осколков, бросались сами в речку или бросали своих детей, но мелководный Шарпе едва скрывал под водой острые обломки скал, и несчастные разбивались о них. Крики ужаса и проклятия слились в один нечеловеческий вой. Люди наивно закрывались портретами Великого Вождя и Учителя, надеясь, вероятно, что в изображение святого отца всех стран и народов солдаты не осмелятся стрелять. Но пули дырявили изображения непобедимого с еще большей легкостью, чем укрывающихся за портретами людей. Матери своими телами пытались закрыть детей, но снаряды, выпускаемые из пушки танка, разрывали на части одновременно и матерей, и детей.

«Ад поднялся на землю и поглотил ее. Смола и огонь воцарили, сжигая и пачкая белизну ангелов и золото солнечных лучей… Мрак и туман, мрак и туман! Отказалось небо от нас. Мы проклятые дети матери Вселенной, убившие и себя, и природу, и прошлое, и настоящее, и будущее. Забыты все десять заповедей, выстраданные людьми и данные нам небом, дьявол ввел свои законы, горе нам, горе, нет нам прощения и нет нам пощады. Пошли душу мою грешную в ад, боже, на земле страшней»… – кричал сошедший с ума от своей вины Шеффер, пока пуля снайпера не прервала его жалкого существования…

А на скалах, рядом со снайперами, уютно расположились два кинооператора, снимавшие происходившее побоище. Это были лучшие кинооператоры, которым мог доверить право на съемку Мир-Джавад. И он мог быть довольным. Снятые кадры потрясали.

Мир-Джавад смотрел их в просмотровом зале и тихо радовался необыкновенной удаче. Теперь было что показать Гаджу-сану…

И Мир-Джавад полетел в столицу.

– Что привез? – встретил его Васо.

– Материальчик – пальчики оближешь! – гордо сказал Мир-Джавад.

– Клянусь отца? – передразнил друга Васо. – В коробках что? Фильм привез показывать? Если порнографический, отцу не показывай, не поймет…

– Этот он поймет! Страшный документ… Обедать перед просмотром не рекомендую… – пошутил над любителем плотно поесть Мир-Джавад.

– А после наверстать упущенное можно? Слушай, я уже есть захотел… Как только мне говорят: «нельзя!» – так мне сразу же этого хочется, – пожаловался на слабость Васо.

– После просмотра не захочется! – тихо произнес Мир-Джавад, странно передернувшись…

Васо повел Мир-Джавада к отцу. Но охранник Мир-Джавада с коробками не пропустил. Тщетно Васо доказывал охраннику:

– Это кинопленка, понимаешь?

– Нельзя! – тупо повторял охранник.

– Ты, дурень, понимаешь хотя бы, что такое «кинопленка»? – рассвирепел Васо.

– А нам без надобности! – также тупо повторял охранник. – Только с коробками не пропущу. Приказ!

Мягко говорил охранник, без злости, почти на одной интонации… Васо рассмеялся:

– Ты хоть знаешь, кто я такой?

– А нам без надобности! – не глядя даже на Васо, так же тупо сказал охранник. – Пропуск есть – проходи! А с коробками не пущу. Приказ!

– Да оставь ты его в покое, – устало вздохнул Мир-Джавад. – Сходи лучше к начальнику караула и выпиши пропуск на коробки, а я тебя здесь подожду. Время только теряем.

– Не боись, друг! Время еще есть: прошло только четыре дня, а тебе даны семь, – рассмеялся Васо. И пристально посмотрел на охранника. – Ты отличный сторожевой пес. Я тебя запомню!

И пошел искать начальника охраны, звонить с поста ему тоже не разрешили. Но первым делом Васо заглянул к отцу. Его возбужденный и радостный вид привлек внимание Гаджу-сана:

– У тебя на лице все так и написано: твой друг спас свою голову. Посмотрю, какой ценой. Если «баш на баш», то он далеко пойдет.

– Пленку я еще не видел, но Мир-Джавад есть перед просмотром не рекомендовал, – ухмыльнулся Васо.

– Так он что, мне фильм привез о похождениях Атабека? – засмеялся Гаджу-сан.

– Тогда бы он рекомендовал смотреть его, сидя за хорошим столом. Да и тебя он настолько боготворит, что не осмелился бы привезти порнографию, зная твое отрицательное отношение к ней.

– Логично, логично! – похвалил сына Гаджу-сан. – Ты умнеешь, мой мальчик. Где этот фильм с твоим другом?

– Сторожевой пес держит. Пленка в коробках, а у него приказ.

– И ты его не убедил? – удивился Гаджу-сан. – Так я этого пса сделаю начальником личной охраны.

– На этом посту должен быть умный и гибкий человек! – поежился Васо, вспоминая тупую рожу охранника.

– Умный, согласен, но только не гибкий, чтобы и нашим, и вашим, – покачал укоризненно головой Гаджу-сан.

– Позвони, а то мы и так много времени потеряли, – заканючил сын.

Гаджу-сан позвонил, нажав кнопку секретного звонка. И словно чертик из табакерки, из-под земли вырос начальник охраны.

– Пойди с сыном и все устрой! – приказал Гаджу-сан. – Да! Кто у тебя на первом посту стоит сейчас? Приведи его ко мне завтра…

В просмотровом зале они сидели втроем. Операторы оправдали возложенные на них надежды. Господствовал только внутрикадровый монтаж, навеки воедино связавший палачей с жертвами. От крупного плана Ширали, сверкавшего от возбуждения налитыми кровью глазами, камера переходила к общей давке, а от разорванного на куски ребенка впивалась в обезумевшие глаза матери. Даже немые кадры, казалось, кричали от ужаса, сходили с ума от этого ада, сошедшего на землю, обличали и звали отомстить. Когда камера стала показывать длинным планом, как рабочий ползет по дороге в сторону солдат, волоча за собою собственные кишки, и грозит кулаком солдатам, Васо, который не внял предостережению Мир-Джавада и плотно перекусил, пока ленту подготавливали к просмотру в проекционной, а в просмотровой ждали, когда соизволит Великий Вождь оторваться от государственных дел, выскочил опрометью из зала, но до туалета добежать не успел и выпростался прямо в коридоре, и долго судорожные звуки сопровождали показ немых, но кричащих ужасом кадров…

Экран погас. Гаджу-сан обернулся резко и стремительно. С любопытством посмотрел на Мир-Джавада, на его преданностью дышащее лицо, вгляделся в его верный взгляд. Мир-Джавад знал, что теперь решается его судьба. Гаджу-сан еще с минуту помучил его молчанием, затем одобрительно сказал:

– Хорошая, чистая работа!

И Мир-Джавад почувствовал, как тогда в детстве, когда он тонул и, уже захлебываясь, все же выплыл на поверхность, как говорится, на последнем дыхании, облегчение. А Гаджу-сан решал что-то и как будто прикидывал: справится Мир-Джавад с этим или нет. Мир-Джавад почтительно ждал, когда вождь прервет молчание, а сердце его замирало от предчувствия чего-то очень хорошего, такого, о чем даже мечтать страшно.

– Тебе осталось выполнить еще одно очень важное задание! – улыбнулся отеческой улыбкой Гаджу-сан.

– Каждое ваше задание для меня всегда самое важное! – вскочил на ноги и застыл Мир-Джавад.

– Сиди, сиди! Что, как горный козел, скачешь? – милостиво разрешил Гаджу-сан.

И Мир-Джавад послушно сел… на самый краешек кресла и застыл в ожидании слов вождя.

– Я могу его отстранить на время от поста, пока будет работать комиссия по расследованию этого вопиющего преступления против человечества, – с болью в голосе проговорил Гаджу-сан, не называя даже, кого он собирается отстранить, это было и так всем понятно.

– И куда вы, ваше величество, его назначите? – задыхаясь от удачи, спросил Мир-Джавад.

Гаджу-сан лукаво улыбнулся в пышные усы. Он любил, когда его понимали с полуслова.

– Поставлю пока заведовать охотничьим хозяйством, оно порядком подзапущено, – вздохнул вождь, любивший когда-то охоту на медведя.

– А я вам выгоню медведя! – посулил Мир-Джавад.

– Видишь, как ты хорошо понимаешь свои обязанности. Только не промахнись, а то загрызет! – пошутил Гаджу-сан, но глаза его не шутили. – Уходи, сейчас сюда придут соратники…

Мир-Джавад бесшумно выскользнул за дверь. Паркет перед дверью был уже чист, и полотер, стараясь бесшумно, затирал воском большое белое пятно, оставленное желудочной кислотой Васо. Услышав гулкие шаги соратников Гаджу-сана, Мир-Джавад поспешно нырнул в кинопроекционную и оттуда, в щелочку двери, наблюдал, как они заходили один за другим в просмотровый зал. Среди них был и Атабек, которому все другие соратники уступили право зайти в просмотровый зал первому.

– Псы признали нового вожака, ничего, сейчас старый накрутит вам хвосты! – ухмыльнулся Мир-Джавад.

И дождавшись, когда зайдет последний, на цыпочках побежал по коридору к Васо. Разыскал он его во дворцовом буфете, где Васо пил «киндзмараули», свое любимое вино. Увидев Мир-Джавада, он кисло улыбнулся и позвал его:

– Иди сюда, иди сюда, я тебя побью! Друг называется, так «подставил», думал, что кишки лезут наружу, как у того…

– Я тебя предупредил!

– Пить будешь?

И Васо налил в другой хрустальный фужер рубиновое вино, посмотрел на игру света в бокале и протянул Мир-Джаваду:

– Такую красоту пьешь!

Мир-Джавад вылакал вино залпом, как пьют обычно воду люди, умирающие от жажды, не чувствуя ни вкуса, ни букета. Васо демонстративно отставил от него бутылку:

– Нечего, как воду, хлебать! Тебе, в таком состоянии, лучше пить водку или коньяк… Эй, ты! Принеси бутылку марочного!

Буфетчик мгновенно выполнил пожелание сына владыки, Мир-Джавад достал портмоне, чтобы расплатиться за коньяк, но Васо отстранил его руку:

– Ты мой гость, дорогой!.. Эй, ты, запиши, на мой счет.

И буфетчик, вздохнув, списал бутылку в убытки от боя…

А в просмотровом зале вновь испытывали нервы, теперь уже у соратников Гаджу-сана. А сам он смотрел уже не на экран, а на лица, искал хоть в одном из них тень сочувствия или искры сострадания, но все оставались невозмутимыми, каменными идолами, даже лицо Атабека ничего не выражало: ни страха, ни досады.

– Политики! – усмехнулся Гаджу-сан.

После просмотра все продолжали так же невозмутимо смотреть уже не на экран, а на лидера, Великого Гаджу-сана, словно умные, хорошо вышколенные псы в ожидании слова хозяина. Что прикажет: науськает, так разорвут любого, пусть это будет хоть один из них.

Гаджу-сан не спеша набил трубку табаком из выпотрошенной сигареты, не спеша ее раскурил, затянулся и… молчал. Эта тишина напоминала затишье перед бурей. И она последовала.

– У меня нет слов, чтобы выразить ту степень негодования, ту боль и муку, которые охватили меня, когда я просматривал эти материалы. Два героя-оператора, рискуя жизнью, под пулями и снарядами, проявили незаурядное мужество и сняли вопиющую жестокость, которой я бы никогда не поверил, если бы не увидел своими глазами. – Гаджу-сан опять раскурил трубку, погасшую во время его тирады. – Скряб, подготовь указ о награждении этих героев высшими орденами!

– Посмертно! – неожиданно для всех добавил Атабек. – Простите, Учитель!

И вновь минуту стояла мертвая тишина.

– На воре шапка горит! – засмеялся Гаджу-сан. – Да, друзья! Мирную демонстрацию расстреляли войска, которые мы доверили человеку, почти ставшему моим преемником. Мирную демонстрацию с лозунгами, со знаменами, с портретами. Слушай, Атабек, они так решетили мои портреты, словно хотели меня убить.

Это уже было столь серьезным обвинением, что отмалчиваться дольше, – все равно что признавать свою вину.

– Дозволь, вождь, мне немедленно выехать на место и разобраться! – пытаясь сохранить достоинство, ответил Атабек. – Я уверен: произошла чудовищная провокация, и я разберусь, кто истинный виновник, кто ее устроил…

– Разобраться надо, ты в этом прав! – задумался Гаджу-сан. – Мы немедленно создадим комиссию, и она должна разобраться: кто истинный виновник… Скряб, я тебе поручаю, немедленно собери самых порядочных людей, чтобы уже сегодня комиссия была на месте… А ты, Атабек, пока отдохни. Я на время отстраняю тебя от исполнения всех твоих обязанностей, в том числе и от поста моего преемника.

Это было настолько неожиданно, что у всех присутствующих, как говорится, «глаза на лоб полезли». В том числе и у Атабека. Но он первым пришел в себя.

– Это означает, что я под арестом? – спросил спокойно, буднично.

– Под домашним, дорогой, только под домашним. – Гаджу-сан встал и похлопал по плечу Атабека.

Тот побледнел и тихо произнес:

– Если вы считаете меня виноватым, то, надеюсь, я заслужил один патрон?

Гаджу-сан схватил его цепко за плечо:

– Если ты виновен, мы будем судить тебя и сами найдем для тебя много патронов. А до решения комиссии носа не высовывай из своего дворца… Впрочем, если ты будешь сильно тосковать по работе, я найду тебе какое-нибудь легкое дело.

– И что это будет за работа? – горько спросил Атабек. – Дорожку перед кабинетом подметать?

– Напрасно, дорогой, обижаешься! – улыбнулся ласково Гаджу-сан. – Потом, запомни: всякая работа почетна, а свободный труд на благо общества – есть первейшее завоевание нашей революции, за которую и ты боролся, не щадя сил… Можешь идти! Я подумаю, чем тебя занять…

Атабек с трудом поднялся на ватных ногах и вышел из просмотрового зала. У входа его уже дожидались конвойные с автоматами.

– Нет, вы посмотрите, какой гордый! – обиделся Гаджу-сан. – Его люди стреляют в мои портреты, а я должен терпеть… Пойдемте, друзья, поговорим в кабинете…

И все направились за вождем вслед, соблюдая табель о рангах: кто первый, кто второй, кто третий… Только теперь третий стал вторым, и очередь сдвинулась.

«Закон, имея тень будущих благ, а не самый образ вещей, одними и теми же жертвами, каждый год постоянно приносимыми, никогда не может сделать совершенными приходящих с ними. Иначе перестали бы приносить их, потому что приносящие жертву, бывши очищены однажды, не имели бы уже никакого сознания грехов. Но жертвами каждогодно напоминается о грехах, ибо невозможно, чтобы кровь тельцов и козлов уничтожала грехи. Посему Христос, входя в мир, говорит: „жертвы и приношения Ты не восхотел, но тело уготовил Мне“…

„Никогда не откладывай на завтра то, что можешь сделать сегодня“! – Атабек ходил по комнатам дворца, словно волк в клетке. – Постарел, видно. Решимости поубавилось, медленно соображать стал, о гуманности стал думать, о всепрощении… Не иначе, это дело рук Мир-Джавада. Но это – полбеды. Кто стоит за ним, – вот в чем вопрос, этот секрет разгадать бы. Если это только инициатива моего дорогого родственничка, то, как всякая инициатива, она будет наказана… А вот если у него есть поддержка Гаджу-сана… Молчаливая поддержка… Придется выложить все свои козыри… Ах, Ширали, Ширали, как же тебя, старого волка, так просто провели? Обвели вокруг пальца, как какого-то сосунка. А я на тебя, сукин ты сын, надеялся… Кто, интересно, повел рабочих?.. Да, мне же докладывали, что новый председатель союза горняков видится с Мир-Джавадом. Я не придал этому значения, думал: проходит как свидетель по делу о прежнем руководстве профсоюза. А он стал агентом Мир-Джавада… Первый ход ты выиграл. На ниточке висел, а выиграл. Теперь моя очередь… Эх, был бы я теперь дома, все бы организовал как надо. А сейчас что делать?.. У меня связаны руки. Домашний арест для меня не выгоден. Правда, на Ширали я могу положиться, а вот другие… Не согласиться ли мне на любую работу, улучу момент и свяжусь со своими. Они – не дураки, должны понимать, что мое падение – это их падение. Даже Лейлу ко мне не пускают, а она рвалась, кричала на охрану, глупая, не понимает, что на них кричать бесполезно, их убивать надо. Далеко мои мальчики, они бы уж организовали побег, комар носа не подточил бы… Может, Лейла догадается сама позвонить Ширали?.. Нет, не догадается. Она из тех, кто думает, что булки на деревьях растут. С детства ни в чем не знала отказа… Почему я развел ее с первым мужем?.. Он не был мне нужен… А Мир-Джавад помог мне убрать сильных противников и смотрел мне в глаза, как верный пес… Змеей оказался, змеей, а я его еще хотел пощадить. Ну уж нет!