Текст книги "Злой"

Автор книги: Леопольд Тирманд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 34 страниц)

Меринос зажёг сигарету. Метеор и Крушина благоговейно слушали.

– Я не верю в то, что сказали Стриц, Мигдаль, Леон, во все эти чудеса и диковинные дела. Стриц мог получить по морде от большего фраера, чем он сам, такого, который положил глаз на каток и знал, что на нём можно заработать. Тот другой взял себе нескольких в компанию и разогнал банду Стрица. Обычное дело. Мигдаль и Леон работают в отделе, где есть, по крайней мере, несколько десятков людей. Наверное, у них были ссоры, счёты, кто-то выбрал подходящий момент и напал. Просто, нет? А они, как все наши, начали потом говорить: кастеты там, перстни, привидения, чудеса, сами, мол, не знаем, что и как случилось. С Мехцинским… – Меринос на мгновение заколебался, – с Морицем дело другое. Это способный негодяй. И не забывай, Крушина, что Мехцинский рассказывает всем об этом иначе, что у него внутри какая-то пружина, он ищет, мечется. Ты же сам мне говорил, разве нет?

– Да, – неохотно согласился Крушина. – Мориц – крутой.

– У Морица приличная амбиция, – признал Меринос. – Он много знает. К тому же он мне сейчас необходим. Наконец… Кудлатый хочет с ним говорить. Это уже кое-что…

На минуту воцарилась тишина. Меринос продолжал:

– Итак, остаётся только последняя обработка. А это, как я вам уже сказал, дело серьёзное. Выходит, те, кто наскакивает, попали в центр, в самую точку.

– Пан председатель, – несмело вставил Крушина, – но Мето говорил, что они сами затеяли скандал. Началось в автобусе, с какого-то оборванца и того шофёра.

– Правильно, – согласился Меринос. – Но оказывается, где-то были фраеры, только и ожидавшие удобного момента, чтобы пристукнуть «гвардию». Ходили за ними, искали случая и нашли. Начало могло быть совсем невинным, обычные автобусные развлечения.

– Так это, может, не такая уж маленькая компания, – натянуто улыбнулся Метеор, словно бы подавляя в себе что-то. Это «что-то» могло быть только страхом. – Но кто в ней, в этой компании? В конце концов, мы же знаем всех фраеров в городе.

– Ошибаешься, – спокойно возразил Меринос. – Варшава велика. Всех ты не знаешь. Подрастают новые таланты. Что ты можешь знать о том, какие асы стартуют ежедневно на Секерках или на Грохове? Обычный парнишка после нескольких побед, добытых руками и ногами, начинает думать, прикидывать, ему уже не хватает славы и заработка на своей кривой грязной улице, и он лезет в центр.

– Так что же теперь будет? – беспомощно спросил Крушина.

Меринос удобно развалился в кресле, медленно закурил.

– Пока что никаких опасений, мои дорогие. Мы не из тех, кого такое может напугать. Наша сила – в нашей осторожности, наше преимущество – в организованности. И не таким гастролёрам, как эти, её нарушать. Кудлатый – это прежде всего голова. И потому надо действовать. Мето был хорош в драке, но мы же знаем, что философ из него никудышный. Надо поговорить с Ирисем. Как ты это сделаешь, Метеор, меня не касается, но я ещё сегодня хочу иметь подробные сведения, что и как там было. Роберт, – обратился Меринос к Крушине, – через три дня я хочу видеть новую «гвардию». Твоё дело, как ты это устроишь: в Варшаве есть кино, Центральный универмаг, даже средние школы – идеальные источники набора. Мы увеличиваем контингент до пятнадцати человек – сильных, отчаянных, готовых на всё. Я попрошу Кудлатого, чтобы повысил им заработок. Через три дня у меня должны быть фамилии и подробные сведения о каждом из них. И ещё одно: в ближайшее время ваш образ жизни должен быть безупречным, слышите? Метеор, ты ежедневно в восемь часов в конторе, понял? Никаких гулянок в «Камеральной», никаких оргий в городе. Для улаживания дел с машинами каждый раз будешь брать у меня пропуск в город.

– Хорошо, – с гримасой, но послушно ответил Метеор. – Трудовая дисциплина. Ничего не поделаешь.

– А сейчас идите к себе. Всё!

Меринос открыл обитую кожей дверь и выпустил Метеора и Крушину.

– Вы, пан, ко мне? – улыбнулся он сидевшему в коридоре Жичливому.

Жичливый вошёл в кабинет, Меринос сел за письменный стол.

– Я вас слушаю.

– Не знаю, пан председатель, узнаёте ли вы меня, – несмело, заикаясь, начал Жичливый. – Но пан Меринос и пан Крушина меня хорошо знают. Мы организовали тогда ту крупную перевозку фруктов из провинции в Варшаву.

– Знаю, знаю, – вежливо ответил Меринос. Он с любопытством, но равнодушно всматривался в загорелое энергичное лицо с ясными глазами и изрезанной морщинами грубой кожей.

– Это хорошо, пан председатель, что вы помните, так как я к вам по секретному делу.

– Слушаю вас, пан.

– Видите ли, пан председатель… с чего бы начать? Я из кооператива «Мазовецкая клубника», Городницкий кооператив.

– Красивое название, – одобрительно заметил Меринос.

– Так вот мы… то есть не все, а люди энергичные, кто понимает в делах, хотели бы наладить контакт с вами, пан председатель. Мы знаем, что если вы возьмёте под свою опеку это новое хозяйственное объединение, оно достигнет настоящего расцвета.

– Не понимаю, – без улыбки ответил Меринос. – Я возглавляю галантерейное производство. Не понимаю, чем бы я мог вам помочь.

– Пан председатель, – Жичливый принуждённо улыбнулся и понизил голос, – что мне вам объяснять? Вы сами прекрасно знаете, что такое торговля фруктами и овощами, особенно сезонная. Товар быстро портится, его надо доставить вовремя. Наши центральные организации – это громоздкие машины. Небольшая прибыль там, небольшая тут – как-то можно жить… Очень сознательные люди работают в этом балагане в сезон, достаточно глянуть на физиономии за лотками.

– И что из этого? – холодно спросил Меринос.

– Видите ли, пан председатель, мы обратились к председателю нашей «Мазовецкой клубники» и пришли к выводу, что нам нужна помощь и охрана. А то иногда едет транспорт, прицепится кто-то – много их здесь. Не опомнишься, как продашь ему такой хороший товар за гроши. Иначе уничтожат, превратят товар в кашу. И кому жаловаться?

– А вы, пан, что, не знаете адреса ни одного комиссариата милиции? – Меринос безразлично играл серебряным карандашом. – Вот здесь телефонная книжка. Можете поискать.

Жичливый брезгливо отмахнулся.

– Что такое милиция по сравнению с вашей защитой, пан председатель? Ну, сами скажите, разве я могу разговаривать с милицией, когда такой товар чаще всего переправляется с поддельной накладной да ещё и с фальшивой печатью? – Жичливый играл на откровенность, его лицо даже перекосилось от стараний убедить Мериноса.

– А если пан председатель возьмёт нас под свою опеку, – он повысил голос с внезапной, подчёркнутой серьёзностью, – то и лучшие печати, наверное, найдутся, и лучшие накладные на фирменных бланках. Наверняка.

Какое-то мгновение царило напряжённое молчание. Жичливый вытер платком пот со лба.

– Недоразумение, пан Жичливый, – холодно ответил Меринос. – Кто-то вас неправильно ориентирует. Ваши афёры с паном Метеором и Крушиной мне неизвестны, а вас, вспомните-ка хорошенько, я знаю исключительно по Анину, где я когда-то покупал редиску и порей с вашего огородного хозяйства, приезжая туда на маёвку.

– Д-д-а? – совершенно растерялся Жичливый. Он не припоминал высокой фигуры Мериноса на фоне своих парников, но сила взгляда его собеседника была такова, что сейчас он и вправду не мог бы поклясться, что не продавал ему ранние овощи.

– Я ничего общего не имею с такими афёрами, пан Жичливый, – строго продолжал Меринос. – Поскольку вы, наверное, не знаете, с кем говорите, – я вам напомню: вы сидите против председателя кооператива «Торбинка».

– В самом деле, пан Меринос… Ясное дело, пан председатель… об этом знают все в Варшаве, наверняка знают… Но…

– Никаких «но», – резко оборвал его Меринос. Приветливая улыбка вдруг озарила его лицо, и он добавил: – А впрочем, поскольку вы, пан, кажется, человек энергичный, мужественный и честный, что видно по вашему лицу, могу дать вам добрый совет. Просто как кооператор кооператору.

– Слушаю, пан председатель, слушаю…

– В Варшаве все знают, что эти дела решает только гражданин Кудлатый. Найдите с ним общий язык, пан Жичливый.

На лице Жичливого отразился страх. Он встал, потом снова сел, старательно вытер лицо платком.

– Но как это сделать? Гражданина никто в глаза не видел. Только… в Варшаве говорят… – пролепетал он, пытаясь схитрить, – что пан председатель имеет возможность… что он мог бы… но… – поспешно добавил он, – так говорят немногие. Очень немногие и, как бы это сказать… только лучше всех информированные… В конце концов, может, это и грязные сплетни… Я уже и сам не знаю… – беспомощно закончил он.

– Ошибка, – со спокойной вежливостью ответил Меринос. – О пане Кудлатом я знаю столько же, сколько и вы, пан. О многих людях в Варшаве говорят, что они его видели, и о вас, пан, тоже так говорят в кругах огородников. Между тем вы же сами знаете, что это неправда. Я и в глаза его не видел.

Ему начинали уже надоедать бездарные хитрости Жичливого. «В сегодняшней ситуации надо удерживаться от расширения производства. Поосторожнее с новыми компаниями…» Меринос уже собирался закончить разговор, когда его вдруг осенило.

– Любезный пан Жичливый, – вдруг сказал он, приветливо улыбаясь. – Не смог бы кооператив «Мазовецкая клубника» организовать одно дело? Скажем, весеннюю ярмарку ранних огородных культур, новые образцы салата и шпината, выращенные пригородными огородниками к началу сезона?

Жичливый будто сбросил с себя растерянность, что-то похожее на проблеск интеллекта мелькнуло в его глазах.

– С помощью пана председателя можно было бы… Прекрасная мысль! Начало сезона под девизом «Мазовецкая клубника».

– Я думаю, это можно будет сделать, – твёрдо заверил Меринос, вставая. – Хорошо, пан Жичливый, я подумаю над вашим делом. Возможно, я вам и помогу. Как кооператор кооператору. А пока – до свидания…

Он широко улыбнулся и подал Жичливому руку. Тот несколько раз низко поклонился и вышел. Меринос позвонил. Вошла Анеля.

– Анеля, – приказал он, – позови-ка мне Крушину.

– Пришёл инженер, – сообщила Анеля.

– Прекрасно. Попроси ко мне и пана Вильгу.

– Уже сделано, пан председатель, – ответила Анеля официальным тоном.

Через тёмный коридор она прошла в небольшую прокуренную комнату. Здесь за письменным столом сидел Метеор, на столе устроился Крушина, а возле окна стоял худощавый, слегка сутулый мужчина лет пятидесяти; несмелые бледные лучи апрельского солнца играли на его большой лысине, обрамлённой остатками бесцветных волос.

– Инженер, – окликнула Анеля, – убери свой голый череп с солнца и шуруй к пану председателю! И ты тоже иди, бугай! – обратилась она к Крушине.

– Анеля, – сказал инженер Альберт Вильга, – я тебе когда-нибудь смонтирую тормоза на челюстях! Поскольку тебя в конце концов твоя пасть сведёт в могилу.

От выгоревших бледно-голубых глаз Вильги и его вытянутого равнодушного лица веяло холодным презрением. Он принадлежал к числу довоенных дельцов, директоров фабрик или банкиров, словом, к людям из так называемого «хорошего общества», хотя, правда, довольно сомнительного происхождения. Перед такими, как он, стояли когда-то по стойке «смирно» целые шеренги анелей. Однако Анеля была скроена из крепкого материала.

– Хорошо уж, хорошо – непринуждённо ответила она, – ещё и обижается… Видали его! Будто я уже лет двадцать не знаю, что он за тип…

Анеля была очень опасна: двадцатилетний стаж работы почти во всех варшавских отелях, ещё до войны увенчанный такой вершиной карьеры, как ночная дежурная по номеру, давал ей возможность заглядывать в самые тёмные уголки жизни разных людей в Варшаве, а непревзойдённое умение забористо выражаться превращало её в мощную, почти несокрушимую силу.

– Бабуля, – сказал Метеор, надевая плащ, – скажи председателю, что я иду выполнять поручение.

– Ну и что с этим плащом? – спросил Вильга.

– Ничего, – ответил Метеор, – ничего не выйдет. Пока что я прекращаю продажу. Это последний из серии. Когда придут новые, я тебе передам, Алюсь.

– Боюсь, что чешских уже не будет, – не без досады заметил Крушина.

– Приветствую пана инженера, – сказал Меринос, подавая руку Вильге. – Что слышно?

– Ничего особенного, – сдержанно ответил Вильга.

– До меня дошли жалобы на пана инженера, – Меринос зло усмехнулся.

– Интересно, – холодно отозвался Вильга. – На такого лояльного человека, как я?

– То-то и оно. Речь идёт о каких-то неоприходованных операциях с машинами, которые не проведены через нашу бухгалтерию. А кооператив «Торбинка» имеет транспортный отдел, напоминаю вам об этом, пан инженер.

– Исключено, – спокойно ответил Вильга. – Таких операций не было.

– Но они едва не состоялись, – ласково улыбнулся Меринос. – Это большое счастье, что их не было, инженер, так как я очень не люблю ссориться. И попрошу вас мобилизовать все транспортные средства. Слушай-ка, Роберт, – обратился Меринос к Крушине, – что у вас творится в отделе витаминов?

– Ещё не сезон, – ответил Крушина, садясь на ручку кресла. – А что вас интересует, пан председатель?

– Роберт, скажи ребятам из отдела витаминов, что сезон уже открыт. Есть такой огородный кооператив «Мазовецкая клубника». С сегодняшнего дня транспорты этого кооператива неприкасаемы, понял?

– Ясно. Не о чем и говорить.

– Ты знаешь Жичливого? Того, что сегодня был у меня.

– Знаю. Старый лоботряс. Комбинатор.

– Так вот, свяжешься с этим Жичливым, переведёшь ему монету. Оприходуешь, как за перевозку больших партий фруктов. Это первое, – Меринос наклонил голову, зажигая сигарету, а, во-вторых… организуешь с Жичливым ярмарку ранних весенних овощей.

– Что? – удивился Крушина. – Ярмарку?

– Ты же слышал – я ясно сказал.

– Ничего не поделаешь, – согласился Крушина, прикусив сигарету зубами. – Пусть будет ярмарка.

Дверь приоткрылась, показалось накрашенное лицо Анели.

– Пан председатель, – сказала она. – Пришёл тот низенький брюнет, спортсмен или как там его. Говорит, что должен с вами увидеться.

– Зильберштейн? – уточнил Меринос.

– Да-да.

– Хорошо, пусть зайдёт через минуту.

– Как дела, Лёва? – сердечно поздоровался Меринос, когда Крушина и Вильга, кивнув Зильберштейну, покинули комнату. – Ты почему-то вообще не появляешься, – добавил он с мягким укором. – Что это с тобой творится?

– Работа, дорогой пан председатель, – улыбнулся Зильберштейн, расстёгивая плащ и удобно устраиваясь в кресле. – Кадры спортивных деятелей бесчисленны в нашей стране, и каждый из нас завален работой.

– Что слышно в спорте, Лёва? Расскажи что-нибудь старому болельщику, изголодавшемуся по зрелищам и шуму на стадионе.

– Строим, пристраиваем, крутимся, – вы же сами знаете, что вам говорить. А сколько надо ссориться с людьми, пан Меринос, если бы вы только знали! – Одному организуй диету, другому – освобождение, а там – взятки, тут – интриги, того нельзя, а это нужно. Спорт – только с виду такое золотое дело. Я бы с каждым поменялся, лишь бы голова не болела. За эти несколько злотых человек больше набегается, чем они того стоят.

– Ты ведь должен был прийти ко мне вечером. Что привело тебя сейчас? – спросил Меринос, наполняя рюмку.

– Две вещи. Во-первых, вечером я не могу.

– Ой, Лёва, Лёва… Погубят тебя женщины.

– Ну и пусть. Вы думаете, что я… – Зильберштейн покачал головой, глаза его оживились. – За кого вы меня принимаете, пан председатель? Я к вам пришёл совсем с другим. У меня для вас новость.

Меринос спокойно выпил свою рюмку. Не глядя на Зильберштейна, спросил:

– Что за новость?

– Такая, что стоит денег.

Меринос молча отпер ящик, вытащил пятисотенный банкнот и положил на стол. В глазах Зильберштейна снова появилось выражение мудрой меланхолии.

– К чему эти шутки? – тихо спросил он с упрёком. – Зачем вы меня дразните, пан председатель?

Меринос вытянул ещё два банкнота по сто злотых – и положил их сверху. Зильберштейн отрицательно покачал головой.

– Сколько? – сухо спросил Меринос.

Зильберштейн поднял вверх два пальца.

– Нет, – отрезал Меринос. – Я знаю, что Рома Леопард – дорогая женщина, но на мои деньги ты не станешь Казановой, Зильберштейн.

Зильберштейн встал с кресла и приблизился к письменному столу.

– Пан председатель, – проникновенно начал он, – вы же меня знаете не с сегодняшнего дня. Разве я не порядочный человек? Мой отец был порядочным человеком, и мой дедушка, и я тоже порядочный человек, несмотря на то, что по некоторым причинам работаю в другой области. Хорошо, я скажу бесплатно, и если эта новость не будет стоить двух кусков, вы мне вообще ничего не дадите, ладно? Итак, слушайте – через месяц состоится футбольный матч Польша-Венгрия.

Глаза Мериноса загорелись, как два уголька.

– Здесь? В Варшаве?

– Здесь. На варшавском стадионе. Матч перед встречей с англичанами в Будапеште.

Меринос выдвинул ящик, спрятал две сотни, вытащил три пятисотенных банкнота и молча положил на первый пятисотенный. Затем налил две рюмки вермута.

– Это ещё не всё, пан председатель, – продолжал Зильберштейн, взяв рюмку. – Учтите, вы четвёртый человек в Польше, который это знает. Первый – это Председатель Государственного комитета физической культуры, второй – начальник зарубежного управления этого же заведения, третий – я, Зильберштейн, а четвёртый – пан председатель Меринос. И ещё скажу вам – эта цепочка не слишком увеличится в течение ближайших трёх недель, даже если пресса и профессионалы-спортсмены за неделю узнают о матче. Чтобы избежать спекуляции билетами… – Лицо Зильберштейна было само воплощение невинности, когда он допивал вермут. Проглотив его, он добавил: – Что? Неплохо, да? И времени хватит на всё. На бланки, печати, приглашения, на организацию всего в Управлении спортивных зрелищ. Наконец… что там говорить! Вы и сами знаете.

Меринос не ответил. Он подошёл к окну и долго смотрел вдаль. Когда он обернулся, его лицо было даже грустным.

– Зильберштейн, – небрежно промолвил он, – это великое дело. Настолько великое, что может изменить мои планы на ближайшее время. Чтобы доказать, какое это большое дело, скажу, что ты не получишь никакого вознаграждения. Сейчас я тебе ничего не дам. Беру тебя на проценты в дело, слышишь?

Зильберштейн преисполнился гордости: проценты от такого дела могли быть немалые!

– Однако, – продолжал Меринос, – если окажется, что это ложь, – тогда, Зильберштейн, советую тебе превратиться в ласточку. А не то я превращу тебя в кучку пыли.

Такая беспощадная жестокость прозвучала в голосе Мериноса, когда, произнося эти слова, он положил сжатый кулак на деньги, что у Зильберштейна рубашка прилипла к спине и самый широкий воротничок показался бы ему в ту минуту тесным. Однако Лёва, когда-то, в ранней молодости, удачливый боксёр лёгкого веса, прекрасно знал, как выходить из положения и уклоняться от противника.

– Пан председатель, – он изо всех сил сдерживал волнение, – разве я вам когда-нибудь соврал? Ведь нет? И вы заработали на мне несколько злотых, правда? День матча назначен, а что будет завтра, что может быть завтра, этого не знает ни пан председатель, ни я, ни сам президент Польши, ни пан Бог. Мы же знаем, как случается, разве не так? Завтра могут внезапно умереть все футболисты Польши и Венгрии, и тогда матч не состоится, так как с месяц некому будет играть. Разве я не прав? Однако могу представить вам доказательство того, как я отношусь к делу: если вы действительно хотите платить мне проценты, я отказываюсь от других дел и начинаю готовить исключительно этот матч. Мы должны нанести сокрушительный удар!

– Да ладно, хорошо, – приветливо улыбнулся Меринос, вручая ему четыре пятисотенных банкнота. – Бери монету – и приятных развлечений! У Ромы действительно замечательные ноги. Только не поругайтесь из-за неё с Крушиной. И вообще не слишком сорите перед ней деньгами. Чего ради Метеор должен покупать галстуки за ваши злотые?

Зильберштейн втянул голову в плечи движением, которое должно было означать его полное безразличие к таким вещам. Однако распрощался довольно поспешно, видимо, стараясь избежать дальнейших разговоров на эту тему, и ушёл.

Меринос поудобнее уселся в кресле, вытянул ноги и, закрыв глаза, погрузился в свои мысли.

……………………………………………………

В эту минуту зазвонил телефон.

Филипп Меринос протянул руку к трубке.

– Алло! – отозвался он, и вмиг всё словно перегруппировалось в его глазах и сердце, как цветные стёклышки в детском калейдоскопе.

– Добрый день, Филипп, – раздался звучный низкий голос Олимпии Шувар.

– Чего тебе? – грубо спросил Меринос. Собственный голос звенел в его ушах, как будто откуда-то издалека…

– Я хотела бы поговорить с тобой о кое-каких общих делах, – спокойно произнесла Олимпия.

– Я тебя слушаю, – немного помолчав, откликнулся Меринос: только многоопытный знаток человеческих душ мог бы уловить в его голосе любовь и жгучую боль оскорблённой гордости.

– Я готова тебе заплатить, сколько ты пожелаешь, – чётко и сухо проговорила Олимпия, – за информацию о том, что случилось с доктором Витольдом Гальским и где он находится в настоящее время.

Филипп Меринос медленно, без единого слова, положил трубку. Никогда в жизни ему не было так жаль самого себя, как в эту минуту…

Дверь медленно приоткрылась, и вошла Анеля со стаканом чая в руках.

– Вы, пан председатель, сегодня ещё не пили ничего тёплого, – приветливо проговорила она, ставя перед ним чай между рюмками и бутылкой вермута. Меринос не ответил – он сидел как каменный, глядя прямо перед собой. Анеля двигалась как-то необычно – каждый её жест выражал смирение и покорность.

– Опять неприятности, пан председатель? – тихо спросила она.

Меринос не ответил.

– Самое время вам, пан председатель, поехать куда-нибудь в отпуск, – обеспокоенно посоветовала она. – А вообще… женились бы, был бы дом, жена и обеды, как положено, а не эти бесконечные шатания по ресторанам.

– Анеля, – спокойно ответил Меринос, – заткни пасть, хорошо? Не твоё собачье дело, что мне делать.

Анеля умолкла, не обидевшись. Она ещё раз взглянула на Мериноса, и в этом взгляде светились любовь, страх и бесконечное уважение. Таким взглядом Анеля смотрела на единственного человека в мире, и этим человеком был Филипп Меринос.

Анеля вышла, и Меринос встал. Снял с вешалки старый поношенный кожаный плащ, из тех, что носят шофёры, и плотно запахнул его на себе, словно ему было холодно. Обмотал шею грубым шерстяным шарфом и поднял воротник. Минутой позже медленно спустился по лестнице.

Навстречу ему шёл Метеор. Он был заметно взволнован.

– Я разговаривал с Ирисем, – сообщил он.

– Ну и что? – равнодушно спросил Меринос.

– Лица его не видел. Всё в бинтах. Еле слышно, что он говорит. Знаете, пан председатель, я до сих пор не могу поверить тому, что он сказал. Холера его знает, может, я и недослышал… Я даже ничего не понимаю. Но он повторил мне, наверное, раз десять.

– Что именно?

– Ирись говорит, что этих двух они пристукнули в самом начале, но всё началось, когда те уже лежали. Он настаивает, что их разогнал один-единственный человек. Ирись уже ни о чём не мог говорить, всё повторял: «один-единственный, понимаешь, он был один, а нас семеро. А он один». Вы что-нибудь понимаете, пан председатель?

Меринос опёрся плечом о ворота. Он напряжённо соображал, потирая рукой подбородок.

– Был когда-то в Варшаве один человек, – проговорил он как бы в раздумье, – который мог бы выкинуть точно такой номер. И ещё похлеще. Но тот человек… – он на минуту заколебался, – тот человек умер.

В полумраке ворот перед его глазами снова возникла страшная немая сцена под кривыми чёрными заборами улицы пригорода. Зажатое десятью мускулистыми руками, могучее тело оседало под ударами железных газовых труб, извивалось без стона у его ног, когда он, Меринос, топтал его в безудержной ярости..

«Нет, нет! – подумал он с внезапным ужасом. – Это невозможно! Ведь он уже не дышал – мы же проверили… Об этом даже писали в газете».

– Этот человек умер… – повторил он с таким огромным облегчением, что Метеор удивлённо посмотрел на него.

– Что теперь будет, пан председатель?

– Всё в порядке, – ответил Меринос совершенно спокойным голосом, – ты свободен. Я еду к Кудлатому. Слушай, Юрек, – добавил он спустя минуту, – приготовься в ближайшее время к большим делам. После этого отправишься в долгосрочный отпуск.

– Можете на меня рассчитывать, пан председатель, – преданно ответил Метеор. В эту минуту он даже верил, что для Мериноса готов на любые жертвы. Но через несколько минут подумал, что ему не так уж необходимы какие-то большие дела или дорого оплаченный отпуск и что он, Метеор, предпочитает дела мелкие, но надёжные, не связанные с ненужным риском. Метеор только вздохнул с тихим отчаянием, ибо, к его сожалению, решал всё не он.

Они вдвоём вышли из ворот, и Меринос направился в сторону Маршалковской. Перешёл Пружную, свернул на улицу Багно и зашёл в какие-то обшарпанные невысокие ворота. Миновал первый двор и остановился перед будкой из старых почерневших досок, открыл огромный замок. Над замком висела табличка с надписью: «Кооператив “Торбинка” – склады».

Меринос спустился по узенькой лестнице вниз. Там открыл второй замок, висевший на тяжёлой железной двери. Закрыв за собой эту дверь на ключ, долго шарил в темноте рукой, пока не нашёл выключатель. Блеснула маленькая лампочка, тускло осветившая низкий большой подвал, заполненный ящиками, коробками, огромными вязанками распиленных дощечек. Все углы подвала загромождали самые разнообразные предметы: части разобранных машин, автомобильные шины, груда макулатуры, старая проволока, сотни пустых грязных бутылок.

Всё вместе производило впечатление полного бедлама, но Меринос уверенно передвигался в этих «джунглях» по каким-то только ему известным ходам. Добравшись наконец до стены, он толкнул спрятанный в нише рычаг: вся стена, вместе с полками на ней, легко сдвинулась и повернулась на оси. Меринос дотронулся до выключателя – и темнота залила подвал. Через щель в сдвинутой стене он вошёл в ещё один, слабо освещённый глубокий подвал. Оттуда доносилось невнятное злобное бормотание.

* * *

Генек Шмигло ждал в вестибюле огромной пекарни. «Какой аромат! – растроганно думал он. – Сюда надо водить детей, а не в парк».

Дверь открылась, и вошёл Фридерик Компот – розовый, весь в муке, в белом переднике и высоком пекарском колпаке. Он выглядел, как добрый повар Ронделино при дворе короля великанов из детской сказки. Только крестики пластыря на его круглом как луна лице да коричневый синяк под левым глазом свидетельствовали о том, что этот сказочный герой недавно имел столкновение с жизнью.

– Евгениуш, – с пафосом воскликнул Фридерик Компот, – как я рад, что ты пришёл! – Он открыл ближайшую дверь и втащил Генека в большую комнату. В ней стояли огромные столы, заставленные противнями для выпекания пирожных, на них лежало вымешанное тесто, готовые торты и разнообразные ингредиенты, назначение которых известно только колдунам в белых колпаках. Здесь было пусто, за столами никто сейчас не работал, но чудесный аромат был настолько силён, что Генек с минуту не мог ни о чём другом думать. Он вспомнил раннее детство, когда представление о рае всегда связывалось с запахами кондитерской.

– Ну, как там было? – нетерпеливо спросил Компот.

– Всё по плану, – ответил Генек. – Я говорил так, как мы условились. Когда нам нужно быть на месте?

– Не раньше, чем через неделю, – в голосе Компота звучало сожаление.

– Знаешь, Фредек, – взволнованно сказал Шмигло, – с той ночи я как будто начал новую жизнь. Словно ухватил, как бы это выразиться, что-то очень важное за самый хвост.

– Евгениуш! – восторженно воскликнул Фридерик Компот. – Ты высказал мои самые сокровенные мысли, хотя сделал это довольно-таки грубо. До сих пор, – продолжал он, впадая в задумчивость, – я был только поэтом, создавал поэмы и баллады, сонеты и стансы…

– Поэтом? – удивился Шмигло. – Я думал, что ты кондитер.

– Евгениуш! – с тихим упрёком возразил Компот. – Неужели ты не понимаешь, что можно создавать лирические пончики, поэмы-эклеры, трубочки-сонеты с кремом? – Говоря это, он поднял на огромной ладони маленькое, замечательно глазированное пирожное, действительно, словно по волшебству, превратившееся в настоящее произведение искусства под нежным прикосновением его пальцев. Генеку вдруг показалось, что он маленький мальчик и впервые в жизни стоит на Рождество рядом со сказочно освещённой ёлкой.

– А теперь, – в голосе Компота зазвенела медь, – после той ночи я почувствовал новое призвание, какой-то могучий голос постоянно зовёт меня: «Фридерик, вставай, иди за этим человеком и борись!» Я мечтаю ещё раз встретить того человека. Увидеть его лицо, понимаешь? – задумчиво добавил он.

– Да-а-а… – ответил Шмигло, – что тут непонятного? Я уже несколько ночей не сплю, кручусь на топчане и вздыхаю. Галина даже думает, что я влюбился, изменяю ей и ужасно ругается со мной за столом. А я всё прикидываю, как бы встретить этого человека, увидеть его.

Низенький чёрный «ситроен» бесшумно остановился возле ворот больницы в Очках. Из машины вышел поручик Дзярский, на ходу бросив шофёру:

– Подождите здесь.

Он вошёл в ворота, протянул руку с удостоверением к окошку, за которым сидел швейцар.

На первом этаже главного корпуса Дзярский с минуту расхаживал взад-вперёд по широким облицованным чёрно-белым кафелем коридорам. В серо-белой перспективе замаячила, наконец, небольшая белая фигура. Дзярский, вздохнув, двинулся ей навстречу.

– Добрый вечер, сестра, – поздоровался он.

Низенькая пухленькая сестра улыбнулась, увидев его; её фарфорово-голубые, как у куклы, глаза и свежее, розовое лицо представляли контраст с суровыми складками белого накрахмаленного чепчика с чёрной оторочкой.

– Добрый вечер, – ответила она.

– Есть что-нибудь новенькое? – спросил Дзярский.

– Есть. К Вацлаву Фромчуку приходил какой-то пан.

– Ага, – обрадовался Дзярский, – к Ирисю.

– Этот пан представился как Хацяк – директор швейного кооператива «Радость» на Саськой Кемпе. Сказал, что он начальник Фромчука, который у него работает. Конечно, я пустила его к раненому, согласно вашей инструкции, пан поручик. Они долго разговаривали.

– Как он выглядел, этот директор Хацяк? – заинтересовался Дзярский.

– Пижон, – ответила сестра. – Высокий, молодой, одет с кричащей элегантностью. Узкие брюки, туфли на резине. Воротник, сами знаете какой, и модный плащ.

– А поточнее? Как бы вы могли его описать? Ну, скажем, он красивый?

– Дело вкуса, – улыбнулась сестра, – мне не нравится. Но скорее красивый. Немного похож на картинку – знаете, с этикетки для мыла.

– Понимаю, – ответил Дзярский, – спасибо. Директор Хацяк…

Затем добавил:

– Прошу и впредь так же пускать каждого, кто захочет поговорить с этими парнями. Никаких препятствий, только спрашивайте их фамилии, хотя они всё равно будут вымышленные. Как те ребята себя чувствуют?