Текст книги "Злой"

Автор книги: Леопольд Тирманд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 34 страниц)

4

Йонаш Дробняк осторожно приоткрыл правый глаз – темно, открыл левый – тоже темно. Тогда он в ужасе закрыл оба глаза и снова открыл. Всё та же темень. Его охватило отчаяние, однако где-то на дне этого отчаяния было спасение. «Если я в отчаянии, значит, живу», – улыбаясь, перефразировал он основной тезис рационалистической философии. Только теперь Дробняк ощутил в затылке острую рвущую боль. Одновременно он сообразил ещё кое-что: его не взорвали; он только что пришёл в себя после потери сознания; не видит он по очень простой причине – потому что лежит в темноте.

Осторожно, с предельной точностью продумывая и рассчитывая каждое движение, он решил проверить карманы пиджака. Потихоньку, готовый тут же отдёрнуть руку, сунул её в карман. Оба тюбика лежали на месте.

«Странно, – подумал Дробняк, вспоминая пережитое, – действительно, странно! Меня бросали во все стороны, били и толкали, я долго падал вниз, в какую-то таинственную шахту, и тюбики не взорвались! Удивительно!» Он чуть шевельнулся, застонал от боли и сел – немилосердно болели кости.

Преодолевая боль, Дробняк повернулся на бок и пополз: ладонями и коленями он опирался на неровный, засорённый, не покрытый досками пол, усыпанный камешками и крупными кусками цемента, какой обычно бывает на незавершённых стройках. Так он продвинулся на полметра вперёд; острые камешки рвали брюки на коленях.

Наконец шатаясь, Дробняк поднялся и с огромным трудом извлёк из кармана спички. Первый огонёк быстро погас, второй горел до тех пор, пока слегка не обжёг ему пальцы. Помещение, где он очутился, представляло собой низкую, тесную, сбитую из досок клетку, из которой не было выхода – ни окон, ни дверей; вверху чернела дыра шахты, идущей с верхнего этажа, из кабинета председателя кооператива «Торбинка». Падение, несомненно, смягчилось покатостью шахты. «Как она устроена?» – задумался Дробняк. И вдруг в его мозгу всё прояснилось: он вспомнил неотремонтированный шестой этаж, под рестораном кооператива. «Понимаю, – довольно кивнул он головой, – мы выяснили положение, теперь надо выбираться отсюда».

Новая спичка осветила вынутые из кармана часы, показывающие десять, ещё одна высветила котелок на полу и зонтик рядом. Тёплое умиление разлилось в сердце Йонаша Дробняка, когда он увидел свои вещи. «Неплохая примета», – обрадовался он, в приливе оптимизма резко поднял голову и, вскрикнув, снова быстро её наклонил, так как ударился о выступ стены. «Во всяком случае, – подумал Дробняк, поднимая зонтик и надевая на голову котелок, – несмотря ни на что, я не выпустил из рук своих дорогих вещей». Ещё раз зажёг спичку, измерил расстояние, прошёл в самый дальний угол клетки, разогнался и с размаху ударил плечом в одну из стен своей тюрьмы. Доски даже не дрогнули, а Йонаш Дробняк, тяжело вздохнув, стал растирать ушибленное плечо.

На минуту он присел в углу, затем вскочил и, пробормотав вполголоса: «Ну что же. Другого выхода нет. Надо рисковать», – извлёк из кармана большой носовой платок и складной ножик. Оторвал длинную тонкую полоску ткани, подошёл к самой узкой стене клетки, стал на колени, положил на пол полоску, вытащил из кармана тюбик, открутил крышку, сорвал капсюль и, осторожно шаря в темноте, насыпал немного порошка на фитиль. Затем аккуратно, рассчитывая каждое движение, зажёг спичку, поднёс её к фитилю, судорожно схватил зонтик, прижал к голове котелок и отскочил в противоположный угол клетки, вжимаясь в стену.

Несколько секунд стояла полная тишина, и Йонаш Дробняк даже выругался, думая, что фитиль погас. Он уже сдвинул котелок со лба на затылок, чтобы начать всё сначала, когда вдруг раздался взрыв, и котелок съехал ему на глаза, почти до старомодного высокого целлулоидного воротничка.

Дробняк крепко ухватился за плотные поля котелка и, слегка пошатываясь, принялся обеими руками тянуть его вверх, не выпуская из правой руки зонтик. Так он, ничего не видя, дошёл до проломанной взрывом стены. Сделал ещё шаг – и в ту же секунду ему посчастливилось стянуть с ушей котелок. Момент был крайне ответственный, ибо именно в эту секунду, почти одновременно, произошло несколько очень важных событий: ручка зонтика, которую Дробняк судорожно сжимал в руке, зацепилась за деревянную фрамугу, и с его побелевших губ сорвался крик ужаса, затем послышалась сердитая брань.

Оказалось, что он повис на собственном зонтике, зацепившись за наружную стену семиэтажного здания; под ним раскрылась шестиэтажная пропасть, заканчивающаяся внизу расщелиной Пружной улицы. Снизу, из окна пятого этажа, находившегося под ногами повисшего Дробняка, сердитый голос угрожал:

– Вот погодите, сукины сыны, поднимусь наверх, надаю вам затрещин! Капсюли им ночью понадобились, салютами развлекаются, как на Пасху! Я вам покажу салюты!

Нужно было действовать и что-то решать: либо звать на помощь, рассчитывая на то, что обладатель сердитого голоса немедленно откликнется на призыв, либо выбираться наверх самому. Всю свою волю Йонаш Дробняк напряг в мгновенном решении – продолжать борьбу: не время было прибегать к чьей-то помощи.

Тяжело дыша от усилий и страха, он опёрся ногами об оконный карниз пятого этажа и, цепляясь разбитыми пальцами за лепные украшения и фигуры фасада, начал опаснейшее восхождение. Ещё раз передвинул зонтик, который судорожно сжимал в руке, снова ухватился за карниз и, наконец, оказался на изувеченном взрывом, разбитом на мелкие куски пороге деревянной клетки, словно на горном уступе в Татрах.

Только теперь его затрясло от пережитой тревоги, наступила обычная реакция после предельного нервного напряжения. Через минуту Дробняк уже спокойно смотрел в пропасть под собой, как бесстрашный альпинист. «Да будет благословен этот архитектурный стиль, – благодарно подумал он, – все эти карниз украшения, каменные фрукты, гирлянды, листья и изобилия над окнами! Их я должен благодарить за св незабываемое путешествие вверх по вертикалью стене».

Выяснилось, что взрыв имел и другие последствия: кусок вырванной сбоку доски открывал проход среди строительных лесов и перекладин неотремонтированного шестого этажа. Дробняк крепче сжал зонтик, поправил котелок, отряхнул брюки, аккуратно одёрнул пиджак и двинулся вперёд, в неизвестное – в лабиринт тесных проходов и тупиков.

Наконец он добрался до узкой разрушенной деревянной лестницы без перил. Ступени немилосердно скрипели, и с каждым звуком Йонашу Дробняку казалось, будто ему в сердце кто-то вонзал кинжал. Ступал он медленно, осторожно, рассчитывая каждый шаг, и уже через несколько минут остановился перед дверью из неструганых досок. Нажал на железную скобу, дверь открылась, пронзительно взвизгнув несмазанными петлями Дробняк переступил порог сначала одной, потом второй ногой и оказался в небольшом тёмном свежепобелённом коридоре. Здесь было пусто и тихо, а главное, пол покрывала дорожка из рогожи, скрадывающая звук шагов.

Коридор поворачивал под прямым углом налево; в углу виднелась открытая дверь в большую ванную комнату, где горел свет. Здесь, между ванной и газовой плитой, стояла раскладушка, на которой спала женщина с толстым лицом; Йонаш Дробняк встретил её утром на лестнице, когда шёл в кооператив «Торбинка».

– «Королева Секерок», – тихонько прошептал Дробняк.

С раскладушки доносился храп измученного тяжёлым сном человека: почти пустая бутылка из-под водки и перевёрнутая вверх дном рюмка на полу, рядом с головой спящей, всё объясняли. Дробняк обнаружил в двери ключ и, тщательно заперев ванную, спрятал его в карман.

Коридор вёл к парадному входу. Дробняк стал перед дверью кабинета председателя кооператива «Торбинка» и слегка нажал на скобу. Дверь была заперта на ключ. Дробняк быстро достал из заднего кармана брюк небольшой пучок стальной проволоки с загнутыми концами. Он сдвинул котелок на затылок и приступил к работе.

Под котелком на жёлтом лбу блестел пот; из пересохших губ, которые Дробняк то и дело закусывал, текла кровь, но замок не поддавался. Пальцы Йонаша Дробняка ежеминутно меняли проволоку, движения этих пальцев, короткие, скупые, неуловимые, напоминали движения хирурга-виртуоза. И вдруг, будто под действием страшных заклятий, а не физического вмешательства, побеждённый замок звякнул. Дробняк с торжеством выпрямился: дверь открылась. Он вошёл в святая святых кооператива «Торбинка».

Дробняк включил верхний свет и стал в центре комнаты. Медленно, внимательно осмотрел всё вокруг: шкафы, столик, письменный стол, окна, кресла, ковёр. Подошёл к письменному столу, выдвинул ящик и даже улыбнулся от приятной неожиданности: там лежал его револьвер. Он поспешно спрятал его в карман. Ещё раз обошёл комнату, наклоняясь над каждой вещью. Затем опустил шторы, запер дверь, дважды повернув подобранный к замку стальной прутик, погасил верхний свет, зажёг настольную лампу, выдвинул ящики и стал спокойно осматривать их, один за другим.

Каждую минуту он извлекал какой-то документ-счёт или поручение и аккуратно складывал их в отдельные стопки. Так он работал более часа. Когда все ящики были детально изучены, Йонаш Дробняк вздохнул, вытер рукавом пот, выступивший из-под котелка, который он не снимал с головы, и закурил сигарету. Глубоко затянулся и посмотрел на часы: было пять минут первого.

Дробняк стал перед этажеркой с бухгалтерскими материалами, нежная улыбка тронула его губы. Ловким движением он снял несколько толстых книг и скоросшивателей, положил их на письменный стол, удобно устроился в кресле и принялся изучать со вкусом, пониманием и знанием дела.

Дробняк брал один за другим новые и новые материалы, читал, проверял, изучал. По тому, как он, переворачивая страницы, водил пальцем по столбикам цифр, всем этим сальдо, конто, дебетам и остаткам, было видно, что Йонаш Дробняк – прекрасный специалист в данной области. Всё более широкая, удовлетворённая улыбка расцветала на его лице, как у бухгалтера, у которого сходятся самые сложные подсчеты. Время от времени он что-то помечал в лежавшем перед ним блокноте.

Каждый раз, когда Дробняк сталкивался с такими простыми названиями, как «Отдел торговли кирпичом», «Отдел автотранспорта», «Отдел витаминов», он вздыхал и причмокивал от удивления.

Наконец Дробняк оторвался от книг и глубоко задумался. Когда он поднял голову, взгляд его упал на телефонный аппарат, стоявший на письменном столе. «Что это? – подумал Дробняк, – переключатель? Интересно, к какому телефону?» И действительно, к телефонному аппарату был прикреплён переключатель старого типа – небольшая металлическая ручка, передвигающаяся в сторону или вверх.

Йонаш Дробняк вышел из кабинета и заглянул ещё в две комнаты. Телефона не было нигде. Не без труда он открыл дверь в мастерскую, где изготовляли расчёски, сумки и другие мелкие предметы из пластмассы, внимательно осмотрел широкий, изобилующий закоулками зал. На столе мастера он увидел аппарат, но это был телефон с совершенно другим номером. Йонаш Дробняк вернулся в кабинет председателя и опять углубился в торговые книги.

«Магазины кооператива “Торбинка” на улице Багно, номер… Во дворе…» – прочитал он вслух, и сердце забилось сильнее. И снова его взгляд упал на телефон. Он поднялся, поправил котелок, взял зонтик, навёл порядок на письменном столе и этажерке, погасил свет и покинул контору.

– Улица Багно… Во дворе… – повторил он вполголоса.

5

Филипп Меринос открыл глаза и посмотрел на часы: было около семи. На сдвинутых креслах тяжело храпел Лёва Зильберштейн. Меринос встал, надел халат, пошёл в ванную, побрился, принял душ и поставил в кухне воду на чай. Всё это он делал спокойно, не спеша, даже что-то насвистывая. Затем достал из шкафа, встроенного в стену, великолепный кожаный несессер и освободил его от туалетных принадлежностей; теперь это был солидный чемодан из дорогой жёлтой кожи. Меринос поставил чемодан на столе и тряхнул мускулистую Лёвину руку, свесившуюся из-под одеяла. Зильберштейн вскочил, как мальчик, преследуемый кошмарами.

– Что случилось? – вскрикнул он.

– Ничего, – улыбнулся Меринос, – вставай! Добрый день – и за работу.

В эту минуту зазвонил телефон. Меринос поднял трубку.

– Это ты, Бобусь? Да, да, – он широко улыбнулся. – Приезжай сюда, только сейчас же. – Положил трубку и бросил нервно вздыхающему Лёве: – Билеты уже готовы.

Лёва, как пружина, выскочил из-под одеяла.

Через десять минут в дверях появился Роберт Крушина. Он был грязный, вспотевший, помятый после бессонной ночи, но преисполненный энергии.

– Пакет с билетами я оставил в машине, – сказал он.

– Хорошо, – ответил Меринос. – Иди, Роберт, прими душ. – Он подошёл к шкафу, вынул чистую шёлковую сорочку, бельё и чистые носки. – Переоденься, – он бросил вещи Крушине, – чтобы имел человеческий вид. Сегодня воскресенье.

Крушина благодарно улыбнулся.

– И такой матч, – добавил Меринос.

Через четверть часа Крушина и Зильберштейн стоя пили чай.

– Вот чемодан, – сказал Меринос, подавая Лёве жёлтый кожаный несессер, – это для денег. Дело простое: возьмите «гумбер» и поезжайте сейчас же вниз, поближе к стадиону, а то потом перекроют все дороги для автотранспорта. Поставишь машину возле жилых корпусов, там есть въезд для автомашин.

– Знаю, – не задумываясь, ответил Крушина. – Мне объяснять не надо. Там пусто и спокойно.

– То-то же, – поспешно бросил Меринос, – там и остановитесь. О месте стоянки могут знать только люди из билетного отдела. Они будут приходить за билетами и разносить их оттуда по городу. Таким образом, будете действовать, так сказать, в самом центре циклона. Понятно, Лёва?

– Понятно, – сказал Зильберштейн.

– Все деньги – в этот чемодан, – ещё раз напомнил Меринос. – Выручку подсчитаем вечером. Вот что, Роберт. Пока вы там устроитесь, выдай Шае билетов пятьсот для ударной группы. И пусть он расставит своих в районе площади Гжибовского и никому не даёт билетов без моего разрешения. Я приеду туда. Понял? Всё ясно?

– Будет сделано, – заверил Крушина.

– Ясно, – повторил Лёва и взял в руки чемодан.

Меринос проводил обоих до двери.

– Пан председатель, – проговорил Крушина, внезапно возвратившись, – а что будет с тем типом? С тем, который наверху? Ну, с Дробняком?

– Ничего, – усмехнулся Меринос, – пусть пока что посидит. Завтра, когда со всем покончим, поговорим с ним. Возможно, мне удастся что-нибудь для не сделать. Лишь бы перестал фокусничать.

Лёва и Крушина сбежали вниз. Меринос возвратился в комнату и извлёк из тайника второй чемодан. Это был чёрный авиационный саквояж из дорогой блестящей кожи, вместительный и очень лёгкий. Он бросил в него бельё, костюм, туалетные принадлежности. Затем снял со стены большую картину – сверкнула стальная крышка врезанного в стену сейфа. Меринос открыл его, вытащил кипу ценных бумаг и кинул их в чемодан. После этого принёс из кладовой две литровые бутылки водки и положил в саквояж между одеждой и бельём. Спустился вниз, поставил чемодан на заднее сиденье маленького «вандерера», закрыл дверцу и поехал в город. Туча пыли ударила в ветровое стекло машины.

На улице лежали полосы неподметённой пыли и мусора. Пыль выедала глаза.

– Идут на стадион, – сказал ЗЛОЙ, протирая засыпанные пылью глаза. Он посмотрел в глубь Иерусалимских Аллей; отовсюду двигались людские потоки в одном и том же направлении. Генек Шмигло взглянул на часы.

– Сейчас ещё только половина десятого, – удивился он. – Семь часов будут ждать на таком ветру. Ну и фанаты!

– Вынуждены добираться уже сейчас, если хотят что-нибудь увидеть хотя бы со стоячих мест, – улыбнулся ЗЛОЙ.

– Шеф, – спросил Генек, – как быть с той машиной? Может, побежать за ней? Это прекрасная машина, новая «Варшава». Товарищ займёт мне на сегодня. Такой моторчик может нам ещё пригодиться, – многозначительно договорил он.

– Хорошо, – сказал ЗЛОЙ, – беги, возьми машину, потом спустишься вниз и остановишься вон там, между жилыми корпусами, на Пшемысловой. Знаешь, там есть такие просветы с улицы. Тихо, спокойно и до стадиона близко. Забери Компота и Калодонта. Вместе пойдём на матч.

– Ребята, – обратился Зильберштейн к парням в надвинутых на глаза фуражках, столпившихся в воротах обшарпанного каменного здания на Мокотувской улице, – здесь по пятьдесят штук. Сейчас можете продавать… – он взглянул на часы: было около десяти, – по сто злотых за штуку. Через час жду вас на площади Спасителя, возле костёла. Кто продаст свою порцию, придёт за новой. Билетов хватит, не стоит скупиться и ограничивать покупателей, надо действовать. И работать пока что подальше от дорог, ведущих на стадион. Там сейчас размещаются кордоны милиции и войска. Только последний удар нанесём возле стадиона. Ещё одно: наша база вон там, между корпусами на Пшемысловой, недалеко от стадиона. На спокойной, тихой улочке, знаете где?

– Как не знать, – сказал кто-то, – мы уже работали там с Морицем.

– Хорошо, – кивнул Зильберштейн, – а подвижная наша база вон, – добавил он, высовываясь из ворот и показывая на оливковый «гумбер», стоявший у тротуара.

– Мацеяк, – сказал поручик Дзярский, – мы не имеем никакого отношения к организации этого матча. И потому просто пойдём на стадион втроём, с Клюсинским – как зрители, хорошо?

– Охотно, пан поручик, – улыбнулся Мацеяк, – оденемся в гражданское, да?

– Очевидно, – произнёс Дзярский, – к чему на идти в форме? Итак, – он посмотрел на часы: была половина одиннадцатого, – сейчас пойду слегка подкреплюсь. Давайте в пять встретимся здесь, в канцелярии. Возьмём «ситроен» и как раз успеем. Только вот погода, – задумался он, подходя к окну, – может испортить весь матч, верно?

Не доходя до ворот, Филипп Меринос встретил Шаю.

– Пан председатель, – сказал тот, прикрывая рот поднятым воротником пиджака. – Со мной люди. Как с ними быть?

– Сколько их? – спросил Меринос.

– Много, – беззубо улыбнулся Шая, – и всё время подходят новые.

– Получил от Крушины билеты?

– Получил.

– Тогда дай первой сотне билеты; пусть крутятся возле Аллей и Пенкной, пусть поднимут шум. Ребятам будет легче работать в такой неразберихе, понимаешь?

– Понимаю, – фамильярно усмехнулся Шая, – у вас, пан председатель, котелок таки варит, – добавил он с искренним удивлением.

– Через час, – сказал Меринос, – пустишь ещё двести человек, а остальные, сколько бы их ни было, пусть подождут и пойдут со мной на последний штурм. Ты, Шая, должен стоять на страже и не двигаться с места. – Он показал рукой на уборную вдалеке, на площади Гжибовского. – Поедешь вместе со мной.

– Хорошо, – кивнул Шая.

Меринос вошёл в ворота.

Шая направился к руинам за костёлом Всех Святых: на штабелях кирпича и поваленных бульдозерами развалинах, сидели парни в фуражках, беретах, куртках из тика, в пёстрых сорочках.

– Ребята! – крикнул Шая, и его вмиг окружила плотная толпа ожидающих. – Сейчас пойдёт первая группа, – продолжал он выкрикивать, вытаскивая из кармана кучу билетов и слюнявя пальцы. Лес рук с жадностью устремился к нему. – Спокойно, коллеги, спокойно, – нагло улыбнулся Шая. – Вы попали в пункт продажи самых дешёвых билетов и пойдёте на самый интересный матч сезона, но, если я дам их вам совсем бесплатно, это вас только испортит. Платите по пять злотых за каждый.

Со всех сторон потянулись к Шае пятизлотовые бумажки, зашелестевшие на ветру в дрожащих пальцах.

Филипп Меринос поднялся наверх и открыл контору. Ему сразу же бросилось в глаза, что заперта ванная. «Неужели Анеля ещё спит? – подумал он. – Не может быть!» Он открыл дверь в свой кабинет. Кабинет выглядел так же, как и вчера вечером, когда Меринос его оставлял. «Всё равно, – решительно подумал он, – так или иначе, это следует сделать. Минута малодушия может стоить слишком дорого». Он вышел из кабинета, прошёл по коридору, свернул в сторону, открыл дверь из неструганых досок в конце коридора и спустился по узкой скрипучей разрушенной лестнице вниз. Наконец добрался до обитой деревянными щитами кладовой, пристроенной с внешней стороны дома, остановился, сунул руку в задний карман брюк и вытащил большой револьвер. Уверенным движением Меринос открыл старательно замаскированную в стене пристройки дверцу. Поток дневного света ворвался в мрачное тесное помещение. Меринос побледнел. Его глаза зловеще забегали: кладовая оказалась пустой. В стене, выходившей на улицу, зияла большая дыра.

– Неужели удрал по водосточной трубе? – прошептал он наконец побледневшими губами. – Вот так герой! Как он просадил такую дыру? – Меринос не мог оторвать взгляд от странной дыры в стене. Через минуту, однако, опомнился, спрятал револьвер, побежал снова наверх и ворвался в кабинет. Ещё раз окинул всё внимательным взглядом. Со стороны коридора, из ванной, донёсся страшный крик, приглушённый запертой дверью:

– Откройте! Откройте! – вопила Анеля.

Меринос ринулся было в ванную, но замер на полдороге: поражённый мгновенно осенившей его мыслью, он подбежал к письменному столу и выдвинул ящик. Револьвер Йонаша Дробняка исчез. Филипп Меринос выскочил в коридор, но тут же вернулся, отключил телефонный аппарат и снова выбежал.

– Открой, Филипп! Открой, председатель! – как сумасшедшая вопила Анеля. – Владек! Подлюга, открой! Я ничего не скажу… Не скажу, что удираешь, что летишь самолётом в Шецин! Владек, верь мне… Я люблю тебя! Я тоже убегу! Я хочу спастись! Не дай мне пропасть…

Филипп Меринос криво усмехнулся, вытер ладонью лоб и вышел из помещения кооператива «Торбинка» без единого слова, старательно заперев за собой на ключ дверь, ведущую на лестницу.

– Sicher есть sicher [5]5
  Sicher (нем.)здесь – безопасность.


[Закрыть]…– вполголоса пробормотал Меринос и сплюнул на порог. Тем самым он как бы закрывал за собой славную главу своей жизни и суеверно просил у опекавших его тёмных сил благосклонности и в будущем.

Меринос быстро сбежал по лестнице, выскочил из ворот и сел в «вандерер». Его охватило странное ощущение, будто он попал в ловушку, хотя в эту минуту никакого повода для паники не было. «Где сейчас эта вошь в котелке? – лихорадочно мелькало в его голове, – попался бы он мне в руки!» Меринос яростно заскрежетал зубами и остервенело сжал руль своими волосатыми мясистыми руками. Завёл мотор, проехал несколько десятков метров по Пружной в сторону Маршалковской и свернул направо, на полностью разрушенную улицу Зельную. Автомобиль тряхнуло на выбоинах, оставшихся после недавно убранных обломков зданий, и он остановился у подножия сгоревшей башни Цедегрена – бывшей Центральной телефонной станции.

Меринос вышел из машины, взял чёрный чемодан из дорогой кожи и двинулся окольными путями через завалы и строительные площадки. Через минуту он с тыльной стороны зашёл во двор на улице Багно, где находились склады. Здесь всё было заполнено старым металлоломом, в углах валялись какие-то ржавые обломки железных кроватей; среди мотков ненужного, заплесневевшего кабеля в мёртвой тишине мусорной кучи лежали отжившие части старых кузовов автомашин. Пыльный вихрь кружил над этим пепелищем, засыпая всё вокруг тучами ржавой пыли. Меринос оглянулся по сторонам, пряча лицо от пыли, засорявшей глаза. Наконец он подошёл к будке из старых потемневших досок, снял висячий замок и исчез за грязной дверью с надписью: «Кооператив “Торбинка”. Склады».

В красно-бронзовом от ржавчины кузове древнего «форда», валявшегося без колёс против входа в склады кто-то тихо хихикал. Чьи-то чёрные бегающие глаза с покрасневшими от бессонницы веками победно блеснули, и чей-то гнусавый голос с огромным удовлетворением прошептал:

– Должен прийти! Не мог не прийти!

Филипп Меринос спустился вниз, прошёл через первое подвальное помещение и одним толчком раздвинул стену. Бросил чемодан на кровать, вынул из него два литра водки и распахнул ногой дверь перегородки.

– Кудлатый! – позвал он. – Вот тебе подарок, подонок!

В углу, в вонючей берлоге, зашелестел соломенный тюфяк. Меринос швырнул водку в это логово, откуда послышалось хриплое радостное бормотание, и закрыл за собой дверь перегородки на засов, после чего начал возиться возле стены, рядом с кроватью. Через несколько минут выскочил какой-то колышек, выпал кирпич, и Меринос открыл тайник в стене. Из чемодана, лежавшего на кровати, он стал целыми пригоршнями бросать в тайник столбики золотых монет, пачки зелёных долларов, мешочки с золотыми коронками, ювелирные изделия. Затем запер чемодан, сунул его под кровать, вышел через щель в раздвинутой стене, которую сразу же аккуратно закрыл, и поднялся наверх. Запер замок на двери старой будки, ещё раз оглянулся вокруг и побежал к «вандереру». Завёл мотор, но не тронулся с места. «Где сейчас эта чёрная блоха, этот Дробняк?» – лихорадочно размышлял он. Небольшая фигура в котелке становилась для Филиппа Мериноса наваждением, он ощущал её рядом с собой, как гнилой, неприятный запах. В конце концов Меринос всё же выехал на улицу.

Из кузова старого «форда» вылез человек в котелке; Йонаш Дробняк широко потянулся, расправляя кости, занемевшие руки и ноги.

– А-а-а-у-у! – громко вздохнул он. Взглянул на будильник: было пять минут первого. «Почти десять часов просидел я в этой коробке», – подумал он, с отвращением посмотрев на заржавевший «форд». Протёр кулаками засорённые глаза. «Чемодан оставил внизу, – вспомнил он. – Прекрасный, видимо, авиационный».

Глубоко вздохнув, Йонаш Дробняк подошёл к двери, на которой висел замок, извлёк из кармана моток стальной проволоки, посмотрел вокруг и довольно улыбнулся. Он радовался пыли, образовавшей вокруг него грязную завесу. Замок открылся сразу.

В больнице, как всегда в воскресенье, было много посетителей.

– Прошу прощения, – произнесла красивая, изысканно одетая пани, останавливая низенькую, приземистую толстушку медсестру, – вы узнаёте меня?

– Узнаю, – улыбнулась сестра Леокадия, – пани проведывала доктора Гальского.

– Да, – натянуто улыбнулась Олимпия, – я хотела узнать о нём. Что с ним?

– Ничего, – вежливо ответила сестра Леокадия, – вчера он звонил нам. Говорит, у него было какое-то важное дело, которое следовало срочно уладить. Поэтому ему пришлось неожиданно покинуть больницу. Чувствует себя уже лучше и очень благодарен за заботу.

– И это всё? – спросила Олимпия, улыбаясь с подчёркнуто равнодушной снисходительностью, которую, собравшись с силами, может изобразить человек в ту минуту, когда расстаётся со своими самыми сокровенными мечтами и светлыми надеждами.

– Это всё, – сказала медсестра и добавила: – Простите, но я спешу на перевязку.

Олимпия Шувар вышла на улицу. Ветер поднимал пыль на высоту телеграфных столбов, дёргал трамвайные провода, дул между стенами. Нигде не было видно такси. Наклонив голову и прикрывая запорошённые глаза, Олимпия дошла домой пешком; её красивое летнее платье выглядело так, будто его кто-то посыпал песком. В большой комнате был беспорядок, ещё больший, чем вчера: открытые чемоданы стояли среди разбросанной одежды, обуви, белья. Ящики в шкафу оставались незадвинутыми. Олимпия бросилась на неубранную постель, зарылась лицом в подушку. Но через минуту повернулась вверх лицом и громко сказала самой себе:

– Олимпия, ты никуда не поедешь! Это безумие! Подумай спокойно и рассудительно, нечего тебе там искать. – И вдруг, наверное, уже в сотый раз за эти сутки, расплакалась. Сердито кусая мокрый платочек, она сквозь слёзы проговорила: – Остаться в том же городе, где он!.. Ходить по тем же улицам, по которым он каждый день ходит с ней? А там новая жизнь… Хоть и с Филиппом, но новая, другая… – Однако через минуту слёзы у неё высохли так же быстро, как появились: – Нет, – произнесла она решительно и громко, – хватит этих сантиментов! Наверное, я старею. Не поеду! Как есть, так есть, слава Богу, с голоду не умираю. Никто не дождётся, чтобы какой-то симпатичный блондин уничтожил всё то, чего я достигла тяжёлым многолетним трудом… – Она встала, начала вытаскивать из чемодана одежду и развешивать её в шкафу.

Филипп Меринос поставил «вандерер» на углу улицы Розбрат и Гурношленской, тщательно запер его и направился к Лазенковской. Здесь, внизу, за каменным барьером, пыли было поменьше. На углу Пшемысловской Меринос свернул в проход, разделявший дома; вдоль густых живых изгородей, между железными сетками, огораживающими длинные дворы, тянулись асфальтовые аллейки. В одной из них, передними колёсами к улице, стоял оливковый «гумбер». Меринос тихо подошёл к Крушине, спокойно курившему в автомобиле.

– Ах ты ж олух!

Крушина вскочил с сиденья, испуганно оглянулся.

– Как ты поставил машину? – отчитывал его Меринос. – Сейчас же разверни её ветровым стеклом ко двору, баран! Разве не видишь, дурак, что это проходная, и если что – ты рванёшь через двор на Фабричную улицу, вместо того, чтобы крутиться в этом проходе.

– Сейчас развернусь, пан председатель, – пробормотал Крушина, нажимая на стартёр.

Меринос сел в машину; сзади сидел Лёва Зильберштейн с жёлтым чемоданом на коленях, у его ног лежала только что раскрытая пачка с фальшивыми билетами.

– Ну, как идут дела, Лёва? – спросил Меринос.

Зильберштейн молча открыл чемодан: он был до половины туго набит банкнотами по сто и пятьдесят злотых.

– Уже около трёх тысяч продано, – сказал Лёва; его глаза стали мутными от усталости.

– Братва ходит, как по струнке, – откликнулся Крушина, выключая мотор; «гумбер» теперь был обращён передними колёсами ко двору.

– Пан председатель, – сказал Зильберштейн, – вы представляете себе, что будет твориться на стадионе, на трибунах?

– Представляю, – начал злиться Меринос, – я сейчас пойду туда. Приближается кульминационный момент этого представления. – Он вышел из машины и добавил, закрывая дверцу: – Зайду за тобой, Роберт, через час. Пойдёшь со мной на стадион.

– Замечательно, пан председатель, – улыбнулся Крушина.

Меринос ушёл, а к автомашине подошли трое молодых людей в куртках.

– Вот деньги за ту порцию, пан начальник, – сказал один из них, подавая в окошечко Зильберштейну пачку измятых банкнотов, – и дайте ещё штук двести.

– Хорошо, Бурасек, – кивнул Зильберштейн и посмотрел на часы. Было около трёх. – Теперь можете продавать каждый билет по пятьдесят злотых, – приказал Лёва, – удастся сорвать больше – будут ваши. А тебе сколько, Ваня? – обратился он ко второму.

– Штук триста, – тот, довольный, сплюнул. – Работа – приятно поглядеть, скажу вам, пан Крушина; сколько живу – ещё не видел такой толчеи возле стадиона.

Зильберштейн открыл чемодан и бросил туда новую пачку денег.

Держась как можно дальше от милицейских заслонов, синяя «Варшава» проехала через Мелецкую до Черняковской, пронеслась по Черняковской до Пшемысловой, въехала в одну из аллеек, окружённую живой изгородью, и, наконец, укрываясь от глаз прохожих, остановилась в узеньком проходе между оградами. Генек Шмигло заглушил мотор, запер машину и направился на улицу Розбрат. В пассаже он прошёл мимо трёх парней в куртках, которые стояли, сунув руки в карманы.