Текст книги "Злой"

Автор книги: Леопольд Тирманд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 34 страниц)

– Ой! Держите меня! Не могу! – заливался он.

Вильга смотрел на него спокойно, холодно, будто что-то обдумывал.

– Подожди, – сказал он через минуту, – мы сделаем иначе. Ты останешься, и мы будем действовать вдвоём. Как-нибудь помиримся, – и он неприятно усмехнулся, демонстрируя жёлтые от табака, широкие, как лопата, зубы.

– Ну, что ж, – согласился Метеор, – пусть будет так. Давай лапу. Только ты должен помочь мне напоить её как следует, а то без водки дела не будет.

«Хорошо, хорошо, – подумал Вильга, – и тебя, сукин сын, напою так, что и через три дня не придёшь в себя».

Они возвратились в столовую. Марта как раз управлялась с бутербродом.

– Musik! – воскликнул Метеор, – maestro, please! [4]4
  Музыку, маэстро, пожалуйста.


[Закрыть]– обратился он сам к себе; затем выключил адаптер и включил радио.

Вильга открыл буфет.

– Пани Ирма, – заговорил инженер, – самое время попробовать что-то действительно вкусное. – Он вытащил бутылку джина «Gordon Walker», фляжку итальянского вермута и апельсиновый сок.

– Небольшой коктейльчик… – обрадовался Метеор.

Марта не возражала. Ей хотелось выпить, сегодня спиртное доставляло ей удовольствие.

– Замечательно, – одобрила она, – давайте попробуем, что это такое!

– О, ты мне нравишься! – воскликнул Метеор, – вот это баба! Алюсь, налей-ка нам джина.

Вильга налил, Марта не отказывалась; страшно крепкий, но с приятным запахом напиток ей понравился, щёки её порозовели. Метеор быстро налил ещё по одной.

– Э, – остановила его Марта, – спокойно, дорогой друг.

– А может, теперь вермута? – с улыбкой спросил Вильга, – вы же немного закусили, не так ли? Вкусные сардинки? Французское – это французское, – добавил он с лёгкой грустью в голосе. – Моя любимая страна…

– Для солидных панов, – заметил Метеор, – для рантье с жирными мордами, стригущих купоны… – Метеор говорил всё громче; он допил свою рюмку и уже почти кричал.

– Мне пришла в голову, – вдруг выкрикнул он, – гениальная мысль! Давайте представим себе, что мы на пляже. Ирма, раздевайся! Где тот костюм, который я тебе купил?

– Директор, – медленно произнесла Марта, – может, вам приложить к голове немного льда?

– Прекрасная идея, – неожиданно отозвался Вильга, – вы, наверное, сложены, как богиня. Настоящая нимфа или ещё на порядок выше… Диана.

– Все раздеваются! – с энтузиазмом воскликнул Метеор. – Все! Ха-ха-ха! – и он чуть не упал со смеху. – Ирма, ты умрёшь от радости, когда увидишь Алюся в спортивном… Ну давай!

– До свидания, – решительно заявила Марта, – может, вы выпустите меня отсюда? У меня дома ещё много дел.

Метеор прищурил глаза, выражение его лица резко изменилось.

– Сестричка, – обратился он к ней с ядовитой насмешкой, – а кофе? А кексы? Всё это оставишь, не попробовав? А костюм – ты думаешь, я тебе его даром купил?

– Искренне благодарна за костюм, – примирительно улыбнулась Марта, – за проявленную любезность.

– Какая там любезность, – холодно и обиженно возразил Метеор. – Откуда это вы свалились? Думаете, такой костюм стоит двести злотых? Пришлось немного доплатить…

– Ах, так? – не слишком удивилась Марта. Она открыла сумку и вытащила костюм.

– Пожалуйста, – она протянула белую мягкую вещицу Метеору, – и верните мне двести злотых. Надеюсь, что вы, как опытный коммерсант, продадите его с выгодой.

– Я не люблю у себя дома таких разговоров, – недовольно поморщился Вильга, – и денежных проблем.

– Ну, – сказал Метеор, забывая обо всём на свете и беря костюм двумя пальцами, – ну, Ирма, только без фокусов… Какого же лешего ты сюда пришла? – неожиданно раскричался он, – может, не знаешь? Когда шла сюда, не была такой – знала, зачем идёшь!

– Витусь, – кисло улыбнулся Вильга, – выйдем на минутку, я хочу тебе кое-что сказать. Попросим извинения у пани… – Он встал и, довольно пренебрежительно поклонившись Марте, вывел Метеора в контору и тщательно закрыл за собой дверь.

«О чём они говорят? – прикусила губу Марта, оставшись одна. – Ну и влипла, вот так история! – Она подошла к двери, прижалась ухом к замочной скважине, но ничего не услышала. – Этот старый баран может оказаться ещё опаснее того спесивого идиота», – нахмурилась Марта, вспоминая, как внезапно изменил тактику Вильга. Сложила все свои вещи, поправила волосы и взяла в руки сумку.

– Видишь, Юрек, – сказал Вильга, когда они оказались в конторе, – дело не идёт.

– Пойдёт, – самоуверенно заявил Метеор, – ещё одна-две рюмки – и я всё устрою.

– Ах ты слизняк, – Вильга презрительно посмотрел на него, – ты выпьешь ещё пару рюмок и будешь готов. И так еле держишься на ногах. Здесь надо иначе… – он задумался.

– Как? – в голосе Метеора прозвучало сомнение.

– Надо силой… – осторожно проговорил Вильга, внимательно глядя на Метеора.

– Можно и так, – согласился Метеор, – но не нужно.

– А я говорю, – настаивал Вильга, – надо дать ей чем-нибудь по голове – и порядок.

– Почему бы и нет, – неожиданно согласился Метеор. Он неловко закурил сигарету и тяжёлым шагом направился к двери.

– Подожди, – задержал его Вильга, – так ты это сделаешь?

– Могу и я, – с пьяным безразличием согласился Метеор, сделал ещё шаг, затем присел на край письменного стола и сказал: – Нет, не могу. Я никогда такого не делал. Не сумею, Алюсь.

– Эх ты… – в голосе Вильги было глубокое разочарование.

Они вернулись в комнату.

– Ну, Алюсь, – дружелюбно сказал Метеор, – налей ещё по рюмке… А ты, Ирма… – он повернулся к Марте, и недобрая усмешка исказила его лицо, – довольно уже этого притворства… Перестань изображать из себя монахиню! – Резким движением он вырвал у неё из рук сумку и отбросил в сторону, затем схватил девушку в объятия и липкими губами стал целовать её лицо. Вильга незаметно подкрался сзади. В эту минуту раздался длинный резкий звонок. Метеор отпустил Марту, а Вильга вылетел из комнаты, распахивая настежь все двери, подскочил к окну мастерской и посмотрел вниз.

– Это председатель! – на всю квартиру крикнул Вильга. – Юрек, иди-ка сюда!

Метеор, мгновенно протрезвев, побледнел, оттолкнул Марту и побежал к Вильге.

– Иди отопри ему, – сказал Вильга, – а я тем временем улажу с этой…

– Только деликатно… – умоляюще произнёс Метеор; в его глазах застыл страх. Он медленно направился к железной лестнице.

Вильга вернулся в столовую и схватил Марту за руку.

– Ты, девка, – сказал он тихо и холодно, – сиди спокойно, если хочешь ещё немного пожить. Понимаешь? – Марта похолодела от его мутного взгляда. Он толкнул её в открытую дверь алькова, которую тут же с шумом закрыл и запер на ключ. Марта упала на кровать; потом села на край постели и вытерла лоб рукой. Только теперь она ощутила парализующий страх. В затуманенном тревогой воображении внезапно, неизвестно почему, возникли белые внимательные глаза.

Впервые в жизни Марта почувствовала, что больше не боится этих глаз, и впервые ей захотелось увидеть их близко, здесь, рядом. Она поднялась и только теперь догадалась, откуда взялось вверху пятно дневного света. Девушка быстро стала на кровать и потянулась к маленькому, зарешечённому изнутри окошку. Она уже хотела взобраться повыше и посмотреть, что находится там, за этим окном, как вдруг услышала за дверью громкий разговор. Слезла с кровати и потихоньку приблизилась к двери…

Когда-то, в начале реконструкции Варшавы, кофейня «Золушка» пользовалась огромным успехом. Она была излюбленным местом встреч варшавской богемы, среди которой встречались маклеры с «чёрного рынка», приятели и приятельницы актёров. Однако то время давно миновало, и теперь сюда заходили лишь удручённые временными семейными неурядицами служащие, скрывающиеся от посторонних глаз влюблённые пары, да утомлённые долгими скитаниями пьянчуги.

Лёва Зильберштейн вскочил из-за столика, увидев входящего в зал Мериноса.

– Есть? – садясь спросил председатель.

– Есть, – ответил Лёва, ставя себе на колени модную в Варшаве сумку из свиной кожи – нечто среднее между портфелем и чемоданом. Он открыл её и вынул плотно набитую и крепко перевязанную картонную коробку. Меринос протянул руку, Лёва инстинктивно отдёрнул свою, и лицо его залилось краской.

Кривая усмешка появилась на лице Мериноса.

– Лёва, старый друг, ты боишься? Мне не доверяешь?

– Что вы, пан председатель, – пробормотал Лёва, протягивая пакет Мериносу.

– С деньгами дело плохо, – объявил Меринос, подбрасывая в руках пакет. – Представь себе, этого паршивца Метеора до сих пор нет. Но ты не бойся, Лёва, – Меринос улыбнулся с ласковой насмешкой, – сейчас поищем. Поехали вместе к Вильге, а? У Вильги, может, найдём свободных пятнадцать кусков.

– Так едем, – нервно кивнул Лёва, – немедленно едем…

Меринос внимательно посмотрел на Зильберштейна: трудно было понять, что скрывалось в этом взгляде – презрение или удовольствие.

Майский день клонился к вечеру, когда Меринос подошёл к запертым воротам гаража. Перегретый воздух, насыщенный запахом бензина из мастерских, неподвижно застыл среди каменных зданий и заборов.

Дверь отворилась, и на пороге дома появился Ежи Метеор, поспешно заправляя рубашку в брюки.

– Вот как, – улыбнулся Меринос, и у Метеора мороз пробежал по всему телу, – так ты здесь, сынок… Ну-у-у хорошо!

Метеор начал что-то лепетать, но от страха язык у него одеревенел. Меринос прошёл мимо Метеора, поднялся по крутой лестнице и вошёл в комнату.

– Вот как! – повторил он, увидев заставленный закусками и напитками стол. – Значит, вы, панове, празднуете? А где ваши дамы, не скажете?

Вильга стоял, прислонясь к буфету; сложив на груди руки, он курил сигарету.

– Уже ушли, – холодно и спокойно ответил инженер.

Метеор, робко входивший в комнату, издал какой-то невнятный возглас, означавший отрицание. Меринос не обратил на это внимания, обращаясь к Метеору, он чётко, спокойно проговорил:

– Ах ты мерзавец, сколько раз я тебе говорил, что нельзя уходить из конторы на целый день! – Он приблизился на шаг и дважды ударил Метеора по лицу – по одной и по другой щеке, с такой силой, что эхо прокатилось по комнате. Метеор громко застонал и, потеряв равновесие, отлетел к столу; на его покрасневшем лице отчётливо выделялись белые следы пальцев Мериноса. – Вонючка ты паршивая, – спокойно продолжал Меринос, – скоро наступят дни, каких ещё не было в твоей бандитской, преступной карьере. Если ты ещё раз выкинешь такой номер с девками, знай, больше не встанешь.

– Пан председатель, пан председатель… – забормотал Метеор. Тревога, боль, унижение и неуверенность парализовали его мысли и речь. Он не знал, чем занята Марта, и умирал от страха при одной только мысли, что Меринос может обнаружить её здесь.

– Пан инженер, – обратился Меринос к Вильге, – у вас есть пятнадцать тысяч наличными?

Вильга на минуту задумался, будто взвешивая, что выгоднее: дать деньги или отказать?

– Есть, – наконец ответил он, невольно посмотрев на дверь, за которой находилась Марта.

– Мне эта небольшая сумма понадобится, – Меринос закурил сигарету, – только до утра. Всё из-за этого горе-директора, – он кивнул в сторону поникшего Метеора, – я не мог сегодня получить деньги в банке. Здесь и ваша вина, пан инженер, – улыбнулся Меринос, глазами показывая на стол. – В рабочее время водка и девочки…

Вильгу охватил мучительный страх: он не знал, чего можно ожидать от гостьи в алькове. «Что будет, если она сейчас закричит?» – подумал инженер и почувствовал, как деревенеет его затылок; взглянул прямо в тёмные, опасные глаза Мериноса и впервые в жизни впал в панику.

– Есть, – торопливо повторил он, – сейчас дам. – Вильга извлёк из нижнего ящика секретера небольшую железную кассу, открыл её и стал отсчитывать деньги.

– А вот и залог, – весело сказал Меринос, бросая в кассу небольшой свёрток, – первая тысяча билетов на воскресный матч. Пусть останутся пока у вас, пан инженер, ясно? – добавил он тоном приказа.

Бледные глаза Вильги посинели, Метеор застонал, закрыв глаза. «Теперь конец, – подумал он, едва не теряя сознание, – где она сейчас? Неужели слышит, неужели слушает?»

Меринос подошёл к стулу, на котором висел пиджак Метеора, неожиданно стянул его и бросил Метеору.

– Одевайся, – приказал он, – и поедем ко мне! Проведём расширенное производственное совещание. Начинаем работу на всю катушку! Вы тоже, инженер, – добавил он чуть повежливее, но тоном, не допускающим возражений.

– Хорошо, – покорно согласился Вильга.

Метеор поплёлся к лестнице, как побитая собака.

Вильга, выходя, запер квартиру.

В прижатом к двери алькова ухе Марты стояла страшная, мёртвая тишина. Марта ещё раз дёрнула защёлку, хотя и знала, что это ничего не даст. Снизу донёсся шум выезжавшей из гаража машины. «Вот так история, – в смятении думала Марта, – где я оказалась? Какие-то девки, какой-то Метеор, какие-то билеты на матч. Пятнадцать тысяч злотых – мелочь! Какой-то председатель, который бьёт какого-то директора по лицу, если судить по звонкой пощёчине… Что здесь творится, Матерь Божья! Куда я попала?» Было в голосе того председателя нечто, в первую же минуту удержавшее Марту от намерения кричать, звать на помощь – теперь она это чётко осознала. Обнаружив своё присутствие, она только усложнила бы положение. «Надо действовать, – решила девушка, – что-то предпринять!»

Марта нашла на туалетном столике инженера бутылку с лавандовой водой и энергично растёрла виски. Открыла двери, ведущие в кухню и в ванную: в её распоряжении была немалая площадь. «Мама будет страшно волноваться, – от этой мысли на глаза навернулись слёзы, – а Витольд и не узнает никогда… Вот так судьба!»

В кухне Марта нашла кусок лососины, целый кекс и чай. Налила себе стакан и стала пить, откусывая по кусочку кекс и напряжённо размышляя. Взгляд её упал на кухонный табурет. Отложив кекс, она схватила табурет и побежала в альков. Быстро придвинула кровать к стене с окошком вверху и поставила табурет на кровать; затем взяла в руки тяжёлую латунную пепельницу и взобралась на табурет. Стекло оказалось довольно толстым, но разбилось при первом же ударе пепельницей. Марта очистила окошко от осколков и как можно дальше просунула голову через решётку. Перед ней были разрушенные, сожжённые, поросшие десятилетними сорняками внутренние помещения какого-то фабричного корпуса. От мрачных, почерневших развалин, гнутых рельсов и дымоходов веяло таким запустением, что страх сдавил Марте горло. Она слезла с табурета, легла, скорчившись, на кровать и тихо заплакала.

Вильга запер ворота гаража, сел в машину и выехал на улицу. На улице Меринос грубо втолкнул Метеора в машину Вильги, а сам сел в «вандерер» и тронулся с места. Метеор сел рядом с Вильгой. Их машина последовала за автомобилем Мериноса.

Обе машины выехали на улицу Пружную и остановились возле тротуара.

– Юречек, – сказал Меринос, когда они вошли кабинет, – всё в порядке. Дай пять, – и он протянул Метеору руку, – ты меня расстроил, потому так получилось. Ты же знаешь, какой сейчас важный момент, а тут водка, девочки, тебя целый день нет в конторе. Итак, слушай: завтра утром отправишься в Центральный Совет профсоюзов, комната номер триста двенадцать, – прочитал он по бумажке, которую держал в руках. – Там находится отдел зрелищ и представлений. Спросишь директора Яна Вчесняка и скажешь, что ты – из Центрального Управления предприятиями по производству свирелей. Это свой человек, с ним уже договорились. Поскольку сегодня ночью сии работают над принципами распределения, мы ещё не можем решить, что и как. Во всяком случае, как договорились, Вчесняк завтра тебе скажет, сколько он сможет нам дать. Очевидно, тебе придётся с ним поторговаться.

5

– Слушай, – сказала Олимпия Шувар, слегка подкрашивая губы, – я уже ухожу. К сожалению, должна идти. Дорогой, – добавила она, снова опускаясь на колени возле кровати и заботливо поправляя одеяло у подбородка Гальского, – я охотно бы ещё побыла здесь, но нужно идти. Сегодня четверг, необходимо уладить кое-какие торговые дела. Кому-то же надо подумать о завтрашнем дне, правда? Ах, – добавила она непринуждённо и весело, – чуть не забыла тебе сказать: мне сегодня днём звонила панна Маевская и спрашивала о состоянии твоего здоровья. Очень мило с её стороны, не так ли?

Гальский лениво взглянул на Олимпию.

– Безусловно, – спокойно ответил он, – очень мило. Значит, помнит старых знакомых. Милая Марта! И что ты ей сказала? – равнодушно спросил он.

– О, всё, – так же небрежно ответила Олимпия. – Что чувствуешь себя лучше, что уже неплохо выглядишь. Сердечно поблагодарила её, ведь она помогла нам найти друг друга в столичном лабиринте. Благодарила, конечно, и от твоего имени…

– Большое спасибо тебе за это, – приветливо сказал Гальский.

«Как она красива, – подумал он, глядя на Олимпию, – но не то».

– Итак, любимый, – сказала женщина, – я зайду к тебе завтра утром.

– Буду ждать, – откликнулся Гальский, – до свидания.

Он никогда не спрашивал, как удаётся Олимпии в любое время дня и ночи свободно проходить в больницу; прекрасно знал, что для людей её типа общие ограничения, в том числе и административные, никогда не бывают преградой.

Олимпия вышла, и через минуту в палате появилась невысокая медсестра.

– Как приятно у вас здесь пахнет, пан доктор, – заметила она с лукавой улыбкой.

– Приятно, – согласился Гальский, – но…

– Что значит «но»? – заинтересовалась медсестра; она всегда любила разговаривать с сентиментально настроенными больными, уже выздоравливающими, и особенно – на любовно-семейные темы.

– Сестра Леокадия, – ответил Гальский, – я и сам не знаю, почему.

– Наверное, вы уже скоро выпишетесь из больницы, – сообщила сестра. – Доктор Мочко сказал, что если вы будете себя спокойно вести и ограничите визиты этой пани, которая только что от вас вышла…

– Что значит «ограничите»? – как-то неуверенно спросил Гальский.

Сестра Леокадия прищурила небольшие, но весёлые глаза.

– Пан доктор, – улыбнулась она, открывая ряд крепких мелких зубов, – такие длительные посещения в закрытой комнате и здорового бы утомили.

– Вот несчастье! – простонал Гальский. – Теперь обо мне будет судачить вся больница. С чего это?

– Только не преувеличивайте, – успокоила его сестра Леокадия.

– Доктор Мочко сказал, что если всё будет в порядке, то вы сможете уже послезавтра, то есть в субботу, встать с постели. А через десять дней выпишетесь. Может быть, что-нибудь принести?

– Нет, благодарю, – раздражённо ответил Гальский, – ох, уж эти сплетни… Я на вас обиделся, – по-мальчишески надувшись, добавил он.

– Напрасно, – приветливо сказала сестра Леокадия, настежь распахивая окно, через которое сразу же ворвался в палату свежий весенний воздух. – Я понимаю, – выходя добавила она, – такая красивая женщина…

«И всё-таки не то, что надо, – подумал Гальский, удобно улёгшись на спину и вдыхая свежий воздух, – она действительно красива и очень добра ко мне. Но не то».

Кто-то постучал в дверь. «Марта! – Гальский словно почувствовал укол в сердце. – Наконец!»

– Прошу! – крикнул он, пытаясь справиться с собственным голосом.

Дверь открылась, и на пороге появился Колянко.

– Можно?

– Пан Эдвин! – через минуту успокоившись, обрадовался Гальский, – давненько я вас не видел…

Колянко подошёл к кровати и устроился сбоку на стуле. Он постарел лет на десять: покрасневшие веки, синие тени под запавшими глазами, небритые щёки, серые складки вокруг рта, мятая, землистая кожа. Исчезли его обычная элегантность и опрятность. Несвежий расстёгнутый воротничок рубашки цвета хаки, кое-как завязанный галстук того же цвета ещё сильнее подчёркивали запущенность и внутреннюю опустошённость Эдвина Колянко.

– Действительно, – сказал Колянко, – давно я у вас не был. И вот подумал, что надо проведать. Как вы себя чувствуете, пан доктор? – заботливо спросил он, обводя взглядом потолок, кровать, бутылочки с лекарствами, лицо Гальского, затем снова кровать и окно.

Гальский привстал, поднял повыше подушку и сел.

– Ничего, – озабоченно сказал он, – уже лучше… А вы, пан Эдвин? Не знаю, как выразить вам своё сочувствие. Ведь я понимаю, кем был для вас этот парень. Меня его смерть потрясла. Какой ужас!

– Так вы уже знаете? – Колянко исподлобья взглянул на Гальского.

– Знаю. Прочитал в сегодняшних газетах. Писали в информации о совещании общественных контролёров.

– Да.

– Жаль парня, очень жаль! Действительно способный был парень. Я читал его репортаж о ЗЛОМ. Хорошо написан. Сразу же было понятно, о чём речь. Это и есть мастерство – вроде бы запутывал дело и одновременно разъяснял. Настоящее искусство.

Колянко тяжело вздохнул, с усилием, будто поднимая тяжесть, давившую ему грудь.

– Не он написал эту статью, – хрипло кашлянув, сказал он.

– А кто же? – удивился Гальский.

– Я.

Гальский беспокойно шевельнулся.

– Как вы? – неуверенно начал он, – ведь в газетах писали, что эта статья…

– Возможно, – усталым голосом сказал Колянко, – но эту статью написал я.

– Так почему же вы сейчас?..

– Потому что Дзярский говорит, что я не должен себя выдавать. Чтобы избежать возможной опасности. И вообще… для облегчения следствия. Поручик Дзярский, вы же его знаете?

– Знаю. О нём много пишут сегодня в утренних газетах. Становится популярным. Итак… – Гальский протянул руку за сигаретой, – таким образом, дело ясное: ЗЛОЙ из мести убил репортёра Вируса. Вы считаете это окончательным решением мрачной загадки?

Колянко пожал плечами.

– Я и сам не знаю, – беспомощно ответил он, – совсем запутался. Может, действительно так и было?

– И вы в это верите? – Гальский приподнялся на постели. Он ощутил внезапный прилив энергии, свойственный выздоравливающим. – Верите в глупую выдумку? Неужели забыли о наших разговорах в начале всех событий? Ведь мы тогда вдвоём распутали эту историю! Первыми обратили внимание и, наверное, до сих пор верим в наши первоначальные предположения, разве нет?

Колянко выглядел как человек, которому работа мысли причиняет физическую боль.

– Может быть, и да, – неуверенно ответил он, – в конце концов… не знаю… Вы, пан доктор, не знаете всех подробностей. Из-за своей болезни вы сейчас не в курсе дела. Возможно, Дзярский в чём-то прав. Я думаю уже три дня и три ночи и ничего не могу придумать. Теряюсь. Столько переплелось доказательств, следов, возможностей, и в этой путанице – труп Кубуся… Такой, каким я его видел там, на Очках… – Он потёр небритый подбородок, и в этом жесте было глубокое отчаяние.

Гальский глубоко вздохнул и протянул Колянко сигареты.

– Нет, это сделал не ЗЛОЙ, а кто-то другой.

– Возможно, – Колянко закурил и с жадностью затянулся, – но кто?

– Этого я не знаю. Знаю только: то, что нам известно о ЗЛОМ, полностью противоречит этому поступку. На первый взгляд, если не углубляться в суть дела, здесь всё логично: опороченный в газете хулиган, бандюга и авантюрист решил отомстить и свёл счёты с тем, кто это написал. Но мы знаем, пан Эдвин, что всё не так, ведь правда? Припоминаете ли вы наши первые разговоры о ЗЛОМ, ещё в феврале, в той кофейне на Пулавской? Мы согласились тогда, что эти, казалось бы некоординированные случаи, являются одной организованной акцией, осуществляемой человеком, которого толкнуло на это что-то очень серьёзное? Помните, как мы пытались постичь мотивы таких поступков, живые чувства того, кто для нас был тогда почти миражем, тенью, неуловимым фантомом, оставляющим следы в виде лежащих на земле врагов? Вы же помните, как мы пришли к выводу, что только большие чувства, рождённые в огне тяжёлых переживаний и внутренних конфликтов, могут подвигнуть на столь самоотверженные и последовательные действия? Теперь мы знаем о ЗЛОМ намного больше и, возможно, поэтому теряем в многочисленных новых подробностях чётко очерченную цель его борьбы. По-моему, ничего не изменилось, просто поступки этого человека обросли уличными легендами, помутнели в хаосе сплетен, оттого и обвиняют его в преступлениях, к которым он не причастен. Я не знаю, кто убил Кубуся Вируса, – существует милиция, чтобы это расследовать. Но я точно знаю и верю, что не ЗЛОЙ его убил, так как ЗЛОЙ борется за спокойствие в нашем городе, и его враг – только топкое болото варшавской уголовщины.

Колянко впервые чуть заметно улыбнулся; что-то похожее на прежнюю хищную живость блеснуло в его глазах.

– Дело в том, – сказал он, – что хулиганство и преступность тесно связаны между собой. Выходит, вы этого не замечаете, так же как и поручик Дзярский долгое время не мог это понять. Он разграничивал две вещи – отдельно хулиганство и дурные привычки и отдельно преступность. И лишь смерть Кубуся убедила его в ошибочности подобных взглядов. Я вижу, чувствую, как оно есть на самом деле. Думаю… – голос редактора Колянко дрогнул, – мне кажется, был один человек, который мог бы всё разъяснить. Потому он и погиб… А я… У меня больше нет сил искать и размышлять… Боюсь, – сказал он так неожиданно и таким шёпотом, что у Гальского тревожно забилось сердце. – Я боюсь, – повторил он почти со слезами в голосе, оглядываясь вокруг, – вы слышите, я боюсь… Боюсь, чтобы мне не засыпали глаза толчёным стеклом! Чтобы кто-нибудь не полоснул бритвой по лицу! Сам не знаю, когда это может произойти и где… Боюсь!

Гальский подался вперёд.

– Тем более, – с нажимом произнёс он, – бессмысленно обвинять в этом убийстве Кубы ЗЛОГО. Кубусь Вирус погиб, так как что-то знал об этом деле, правда? Вы так считаете? А я думаю, что ЗЛОЙ – второй человек, который мог бы нам многое рассказать. Раз он не открывается, значит, борется самостоятельно, вот что. Однако, наверное, он ничего не имеет против раскрытия этих тайн, – Гальский умолк, вытирая со лба пот. «Я ещё очень слаб», – с досадой подумал он. – Но в этом что-то есть, – снова сердито начал он. – Должен существовать кто-то, кому была необходима смерть Кубуся Вируса, слишком много знавшего репортёра.

– В этом вы сходитесь с Дзярским, – неприязненно и равнодушно сказал Колянко. – Только для Дзярского ЗЛОЙ – именно тот человек, которому чем-то мешал Кубусь.

– Скажите своему Дзярскому, что он недотёпа, – холодно обронил Гальский; его худые щёки слегка порозовели. – Ведь даже малый ребёнок догадается, что ЗЛОЙ – это союзник газетчика, который борется с хулиганством.

Колянко наклонился к Гальскому.

– Хочу вам кое-что сказать, – он оглянулся вокруг, словно опасаясь подслушивания; его глаза сверкали, усы испуганно топорщились, – хочу кое-что сказать, – повторил он, – вот послушайте. Кубусь напал вовсе не на след ЗЛОГО, а на след КУДЛАТОГО. Я это точно знаю.

– А кто такой Кудлатый? – с напряжённым интересом спросил Гальский.

– Не знаю, – пожал плечами Колянко, тупо посмотрев на собеседника, – какой-то предводитель варшавских гангстеров.

– Вы сказали об этом Дзярскому? – резко бросил Гальский.

– Нет, – заикаясь ответил Колянко. – Зачем? Я боюсь! – внезапно выкрикнул он и поднялся со стула. – Я боюсь, понимаете, пан? Я не хочу иметь со всем этим ничего общего! Этот Кудлатый всё может сделать, всё, – задыхаясь шептал он.

– Не очень-то хорошо, – пробормотал Гальский. – Если Кубусь выслеживал этого Кудлатого, а Дзярский не знает… И всё время думает, что это ЗЛОЙ…

– Я ничего не хочу знать, – прошептал Колянко, опустив голову. – Пусть милиция сама ищет этого Кудлатого. Без меня. Дзярский не простачок, уверяю вас, пан доктор. – Он внимательно взглянул на Гальского. Это он был вдохновителем той фатальной статьи. Он говорил о единстве, о том, что в этом деле следует действовать сообща, хотел привлечь и вас, поскольку вы понимаете в подобных вещах, видели ЗЛОГО. Зачем я написал эту статью? Зачем? – Колянко обхватил руками голову.

Гальский погладил его по плечу.

– Хорошо, хорошо, – успокаивающе сказал он, – не будем больше об этом.

Несколько минут стояла тяжёлая тишина; со двора и из коридора доносился шум больничного полудня. Колянко казалось будто его что-то душит.

– А панна Маевская, – вдруг спросил он, – проведала вас, пан доктор?

– Нет, – ответил Гальский, – только дважды передавала привет через третье лицо, – добавил он через минуту и снова лёг навзничь, вспотевший и утомлённый, как человек, только начинающий выздоравливать, но переоценивший свои силы. «Неужели у меня опять температура?» – устало подумал он.

– Ну тогда до свидания, – поднялся Колянко. – Я пойду. Вы, верно, устали, пан Витольд. – Эта спешка была просто бегством: когда оборвался разговор о Марте, говорить стало не о чем.

– Спасибо за то, что не забыли обо мне, – сказал Гальский. – Приходите ещё, пан Эдвин, – дружески добавил он.

Колянко быстро и неловко вышел из палаты.

Гальский лежал в изнеможении. Ему не хотелось думать. В палату медленно вползали майские сумерки, через открытое окно вплывали сгущающиеся тени. «Включу свет, немного почитаю», – решил он, однако протягивать руку к тумбочке не хотелось.

Кто-то несмело постучал. «Кто это?» – с досадой подумал Гальский и крикнул:

– Входите!

Дверь медленно приоткрылась, и на пороге вырисовалась чья-то невыразительная фигура.

– Здесь лежит доктор Гальский? – прозвучал тихий голос.

– Я Гальский, – ответил доктор, – чем могу служить?

Фигура приблизилась, торжественный, хотя и робкий голос спросил:

– Не знаю, помните ли вы меня, пан доктор? Мы виделись всего один раз.

Гальский нажал на кнопку ночника, и в палате стало светло.

– Помню, – он приветливо улыбнулся. – Мы познакомились в комиссариате на Вейской, вы, кажется, Калодонт. Такая фамилия не забывается. Садитесь, пожалуйста.

– Благодарю, – ответил Юлиуш Калодонт, присаживаясь на краешек стула; в его голосе, помимо явного облегчения, слышались печаль и уважение.

– Простите, пан, ваш визит ко мне чем-то вызван, не так ли? – вежливо поинтересовался Гальский.

– Трудно всё сразу сказать… – Калодонт вдохнул и выпалил с отчаянной решимостью:

– Я хотел вас спросить: где Марта?

– Как это, – спокойно переспросил Гальский, – где Марта? Откуда мне знать?

На лице Калодонта отразилось замешательство. Он в отчаянии покачал головой.

– А кто же может знать? – въедливо буркнул затем робко добавил: – Я думал, вы знаете, пан доктор. Вы не сердитесь, но я так подумал.

– Я не сержусь, – без улыбки ответил Гальский, – но что же случилось?

– Собственно, я ничего не знаю. Только одно: Марта исчезла.

– Как это… исчезла?

– Да так. С самого утра. Вы знаете, мы соседи, видимся по нескольку раз на день. И вот с самого утра Марты нет. Вечером пришла ко мне старая пани Маевская и спрашивает, что делать. Марта ушла рано, ска зав, что у неё сегодня свободный день и она едет на толчок. И как в воду канула. Пани Маевская уже хотела пойти заявить в милицию, но я ей посоветовал дождаться утра, а сам отправился к вам. Ведь с вами, молодыми, ничего не знаешь: день так, на другой – иначе.

– Не понимаю, что у меня может быть общего со всем этим, – сухо обронил Гальский.