Текст книги "Злой"

Автор книги: Леопольд Тирманд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 34 страниц)

ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ

1

Розовый свет утренней зари развеял над Варшавой мрак ночи. В воротах появился дворник – потянулся, зевая. Всё больше людей выходило из ворот. Весело звеня, промчался трамвай, начинали свою дневную гонку автомобили.

Пан Юлиуш Калодонт открыл свой киоск и вспоминать ночные события; мысль о них пробудила в нём радостное удивление. Но он не выспался и беспокоился, подаст ли уважаемая Гелена Липинская Марте и Гальскому завтрак, достойный его, Калодонта, гостеприимства. Едва только он устроился на своём стульчике и стал успокаиваться, как за витриной киоска раздался симпатичный, немного гнусавый, приветливый голос:

– Добрый день.

– О, – воскликнул он, – и вы тут? Вы мне нужны. – Калодонт быстро выскочил из киоска и схватил пана в котелке за полу чёрного пиджака из альпака. – Я не отпущу вас, пока… – решительно начал он.

– Я и не думаю бежать, – улыбаясь, перебил пан в котелке. – Напротив, хочу с вами поговорить. Прежде всего, горячо поздравляю вас со вчерашним успехом.

– Каким успехом? – нахмурился Калодонт.

Пан в котелке лукаво усмехнулся.

– В связи с визитом на Крахмальную улицу, – вежливо проговорил он.

– Пан, – начал Калодонт, не зная, что говорить дальше: этот тщедушный человечек прямо-таки ошарашил его.

– Пан Юлиуш, – серьёзно проговорил пан в котелке, – выслушайте меня, пожалуйста: сейчас нет времени на объяснения, но скоро будет о чём поговорить. Дайте мне… два тюбика.

– Тюбики? – повторил поражённый его словами Калодонт – Зачем? Не знаю, могу ли я вам их дать.

– Пан Юлиуш, это очень важно… Для вас.

Калодонт сердито кашлянул, собираясь засыпать своего собеседника бесчисленными вопросами, но тут пан в котелке сунул руку во внутренний карман пиджака и вытащил длинный белый заклеенный конверт.

– Пан Юлиуш, – начал он таким торжественным тоном, что Калодонт сразу умолк, – вот документ, который я, уважаемый пан, вам вручаю. Вы – единственный человек в Варшаве, которому я могу его отдать, ибо доверяю вашей честности и непреклонности, вашему твёрдому слову. Итак, дорогой пан Юлиуш, если я в воскресенье, в половине девятого вечера, не приду к вам за этими документами, – в голосе пана в котелке появились драматические нотки, – в таком случае разрешаю вам, Юлиушу Калодонту, распечатать этот конверт в присутствии двух лиц – поручика Михала Дзярского и… человека с белыми глазами, которого зовут ЗЛЫМ!

– Что? – пробормотал Калодонт, ошеломлённый таким странным поручением.

– Эти двое, и только они, причём обязательно вместе, должны присутствовать при вскрытии конверта. Знаю, Юлиуш Калодонт, что нет такой силы, которая бы помешала вам осуществить мою, возможно, последнюю волю…

– Нет, – взволнованно прошептал Калодонт. Ему казалось, что этот маленький человек близок ему, как брат, давно потерянный и только что обретённый. – Но почему последней? – вдруг испугался он. – Как это так?

– Никогда ничего нельзя знать наперёд, – глубокомысленно проговорил пан в котелке, – особенно, когда идёшь в бой за правое дело. За спокойствие родного города…

Через минуту спешившие мимо киоска прохожие могли заметить, как старичок в фуражке, с румяным сарматским лицом и седыми усами протянул низенькому пану в котелке два тюбика зубной пасты. Но никто из прохожих не обратил на это внимания.

2

– Что теперь делать? – едва слышно спросил Зильберштейн. Он стоял возле письменного стола Мериноса, бледный и вспотевший; уши его пылали.

Меринос тяжело опёрся о кресло и сжался, как холода. Его лицо посерело, видно было, что этой ночью он не спал. Под глазами появились мешки, веки покраснели от усталости. Крушина стоял у окна, кусая ногти.

– Юрек, – тихо причитал он, – что будет с Юреком? Хоть бы Богу душу не отдал. Тот доктор ночью только покачал головой, глядя на него.

– Что теперь делать?! – истерично переспрашивал Зильберштейн. – Что делать, пан председатель?

Меринос молчал, безразличным взглядом смотрел на Лёву, обводил глазами комнату, стены, дверь.

– Выдержит ли, – тихо ныл Крушина, – Юрек Юречек, холера! – Он говорил, не повышая голоса без гнева. – Если я того сукина сына, ту сволочь найду то или он, или я… Юречек не выживет… слабый!

– И что теперь делать? – медленно повторил Зильберштейн, растягивая слова, и неожиданно вскрикнул: – Что с вами, пан Меринос? Пан председатель! – он перегнулся через письменный стол, схватил сильно волосатой лапой Мериноса за шею и сильно тряхнул. Меринос внезапно стиснул его руку, словно клещами и изо всей силы ударил её об стол, даже не взглянув на Зильберштейна. Тот ещё больше побледнел, но не издал ни звука.

– Заткни глотку, – спокойно проговорил Меринос. – Не видишь разве, что я думаю? И ты, – повернулся он к Крушине, – заткнись, остолоп! Твой Юречек своё заработал. Пусть только он вылечится, с ним Кудлатый поговорит. Вот тогда он отправится в больницу или сразу на кладбище. Только мы эти счёты пока отложим.

Крушина замолчал.

– Кудлатый! – выкрикнул Зильберштейн, – пойдите к нему, пан председатель! Пусть что-нибудь сделает, пусть что-нибудь придумает! Не может такого быть! Не может пропасть зря такое прекрасное дело, такой случай! Такие деньги!

– Зильберштейн, – процедил сквозь зубы Меринос, – умолкни!

– Почему я должен умолкнуть? – в голосе Зильберштейна дрожала ярость, звучали нотки назревающего скандала. – Кто тут пострадал – я или вы? Или, может быть, гражданин Кудлатый? Я уже могу готовить полотенце и зубную щётку. Вчесняка схватят завтра, а меня через два дня! – В голосе его звучала паника. Он перегнулся через письменный стол и перед самым лицом Мериноса злобно погрозил дрожащим указательным пальцем. – Но со мной такие номера не пройдут! Все поедете в бараки, к лопатам и тачкам! – он схватился за голову. – Куда мне бежать? Где можно скрыться? Назовите какое-нибудь надёжное место! – вопил Зильберштейн, вспомнив вдруг главную причину своего отчаяния.

– Ах ты, паршивец, – проговорил Меринос с недоброй усмешкой, – твои деньги? А сколько ты уже заработал на левых делах? На той тысяче билетов, которые продал мне по тридцатке? Вот это компаньон, сволочь такая! – Меринос грузно поднялся с кресла, потянулся так, что затрещали суставы, зловеще нагнул голову и медленно обошёл вокруг стола. – А ну-ка говори! На сколько ты меня накрыл? Сколько уже у тебя, паршивца, отложено денег, о которых никто из нас даже не знает? А ну-ка говори, гад!

Зильберштейн отступил на шаг, споткнулся и упал на столик. Меринос подошёл и, не торопясь, схватил его за отвороты пиджака и поднял вверх с невероятной силой. Лёва невысокий, но коренастый и массивный, казался в его сильных мясистых ладонях упакованным грузом, который легко поднимает мощный кран. Меринос поставил Зильберштейна на ноги, отпустил его и неожиданно дважды ударил по одной и другой щеке. Зильберштейн с грохотом свалился на шкаф. Его и без того бледное лицо стало белым как мел, на щеках остались красные следы пальцев, на лбу, под растрёпанными волосами, заблестели большие капли пота.

– Ты ещё заплатишь мне за это, ты… – прошипел Зильберштейн, и в ту же минуту Меринос бросился на него. Его лицо дрожало от неистовой ярости. Как могучая скала, встал между ними Крушина.

– Пан председатель, – шептал он дрожащими губами, – успокойтесь, я умоляю вас, пан председатель! Лёва! Не будь таким, слышишь? Пан председатель! Лёва, иди отсюда! – Он пытался вытолкнуть Лёву к двери и выгнать из комнаты, но Зильберштейн метался по всему помещению, судорожно хватаясь за мебель.

Меринос провёл языком по пересохшим губам, одёрнул пиджак и пригладил волосы.

– Не тронь его, – резко бросил он Крушине, – пусть остаётся! – Меринос подошёл к окну, опёрся подоконник и закурил. – Зильберштейн, – сказал он решительным, но спокойным тоном, – не время нам дуться. Остался один день, и не стоит тратить его споры. Потом поговорим и уладим все недоразумения. Сейчас поедешь к Вильге, посмотришь, как там дела. Если плохие, сразу возвращайся. Если же квартира «погорела», скажи Пацюку, что Вильга уехал на несколько дней по делам и чтобы он пустил тебя наверх. В столовой стоит секретер. Взломай нижний ящик, извлеки железную кассу и привези сюда. В этой кассе лежит твоя тысяча билетов. А ты, Роберт, – обратился он после короткого раздумья к Крушине, – приведи сюда своего Шаю. Вот и всё. Ну, ребята, – бросил им, уже приветливее, – через полчаса вы оба должны быть здесь.

Крушина повеселел. Зильберштейн поправил перекрученный галстук и, казалось, немного успокоился.

– Я иду к Кудлатому, – сказал Меринос. Эти слова подбодрили Зильберштейна и Крушину. Когда они вышли, Меринос сел за стол, написал несколько слов, положил написанное в конверт, заклеил и позвал:

– Анеля! – вошла Анеля.

– Сними фартук и занеси это письмо пани Шувар, в магазин, – приказал Меринос. – И не возвращай без ответа, слышишь?

– Хорошо, – сказала Анеля и вышла.

Филипп Меринос вынул из стеклянного шкафа бутылку коньяка, выпил одну за другой две рюмки, потом удобно уселся в кресле и закрыл глаза. Казалось, он устроил себе небольшую передышку, но это только казалось. Мозг Филиппа Мериноса ни на минуту не переставал работать, – тяжело, сосредоточенно, вынашивая страшные мысли о мести.

Олимпия Шувар подняла голову от заграничного журнала мод.

– Это я, – сказала она. – Слушаю вас.

Перед ней стояла широкоплечая полноватая женщина среднего роста, лет под сорок; её крупное лицо с грубыми чертами казалось сделанным из твёрдой юфти. Голубые глаза смотрели нахально и настороженно, губы были накрашены, щёки – густо нарумянены.

– Вы пани Шувар? – повторила Анеля, словно желая в этом убедиться.

– Да, это я, – усмехнулась Олимпия и встала. – Чем могу служить?

Анеля не сводила с неё глаз.

– Вы очень красивая женщина, – внезапно заявила посетительница. Потом открыла металлический замок чёрной потрёпанной сумки и вынула из неё письмо в белом конверте без адреса. – Это вам, – сказала Анеля, – от председателя Мериноса.

Олимпия помрачнела и взяла письмо. Секунду поколебавшись, распечатала его и прочла. Анеля не двигалась с места.

– Хорошо, – проговорила Олимпия, вкладывая листок снова в конверт, – благодарю.

– Нет, – дерзко и решительно заявила Анеля, – вы должны дать ответ.

Олимпия села и улыбнулась. Её васильковые глаза заблестели переменчивым блеском.

– Я отвечу, – заверила она, – не беспокойтесь, отвечу.

– Прошу пани, – подошла к ней поближе Анеля, – я хочу с вами поговорить.

На лице Олимпии появилось вежливое, но неприветливое выражение.

– Я слушаю, – сухо сказала она.

Анеля бесцеремонно подсунула к прилавку хорошенький стульчик, вытащила из сумки пачку сигарет и протянула Олимпии.

– Благодарю… – покачала та головой.

Анеля закурила.

– Что в этом письме? – спросила она медленно, но решительно.

Лицо Олимпии выразило удивление и недовольство.

– Только без этих ужимок, – нагло предупреди Анеля. – Отвечайте.

Странная смесь чувств охватила Олимпию: раздражение, самолюбие и, наконец, удивительная, непонятная ей самой непосредственность; она ведь принадлежала к женщинам, которые при любых обстоятельствах отдают себе отчёт в своих поступках и заставляют себя уважать.

– Председатель Меринос хочет со мной увидеться, – тихо, с неожиданной покладистостью сказала Олимпия, – просит согласиться на встречу с ним.

– Советую вам дать согласие, – холодно произнёсла Анеля. – Зачем вы дразните его? – добавила она упрёком.

– Кого я дразню? – удивлённо спросила Олимпия. Внезапно она почувствовала, что краснеет.

– Пана Мериноса, – продолжала Анеля тоном, не допускающим возражений. – Не нужно мне ничего рассказывать! Я тоже женщина и всё в жизни повидала. Чего ты, баба, ищешь? – грубо выкрикнула она, наклоняясь к Олимпии, – зацапала мужичка – прямо в животе млеет, как на него глянешь: ну цветочек, картинка! Вот это мужчина! Другого такого нет в Варшаве. Рука у него твёрдая: если уж что возьмёт, то не упустит – его будет. Люди боятся, уважают, как графа, – чтоб я пропала, если говорю неправду! Нужно – может убить, нужно – приголубить. А вы, пани? – на бросила на Олимпию взгляд, в котором были неприязнь, насмешка и ещё что-то, чего Олимпия не успела разгадать и что её больше всего смущало.

– Прошу… – несмело начала Олимпия.

– Прошу! Прошу! – едко передразнила её Анеля, – я не учёная, простая женщина, но кое-что видел в жизни и знаю, кто чего стоит. Такому мужчине, как пан Меринос, я бы самое грязное тряпьё каждый день стирала да ещё бы пела и радовалась, когда он бы меня ногой выпихивал из дому за водкой. Ещё бы и несколько злотых для него по дороге заработала. Да знаете ли вы, – Анеля мощным, почти мужским кулаком стукнула по прилавку так, что подскочили красиво уложенные нейлоновые блузки, – что с тех пор, как вы между собой погрызлись, председатель даже ни на одну девку не глянул? Ни на одну, слышите? И пальцем не тронул, не существовал для него этот товар, хотя стоило ему только кивнуть, и он бы имел десятки лучших красавиц в Варшаве. А он только вас… только о вас всё время. Но Меринос твёрдый человек, с гонором; вы скорее бы в землю вросли, чем он прибежал бы к вам просить прощения. Я вижу, – горячо прошептала Анеля, – я всё знаю и вижу, потому что…

Внезапно она умолкла и уставилась на Олимпию маленькими глубоко посаженными голубыми глазками. Неотвязный взгляд этих глаз стал невыносимым, и вдруг Олимпия поняла всё: в них пылала дикая, болезненная зависть, безнадёжная ревность грызла сердце этой женщины.

– Понимаю, – сказала Олимпия; к ней вернулась её обычная самоуверенность. – Понимаю, – повторила она. – Вы пани Анеля? Пан Меринос рассказывал мне, как вы о нём заботитесь.

– Говорил? – опешила Анеля от неожиданной перемены в Олимпии, – только… Вы сами понимаете… То, что мы тут говорили, – только между нами, ладно?.. Заберите его! Возьмите его себе! Так будет лучше для него!

Олимпия удивлённо всматривалась в грубое, покрытое слоем грима и румян лицо. «Видно, когда-то была ничего, – великодушно подумала она, – грубовата, но привлекательна». Сняла трубку телефона, стоявшего на одной из полок, и набрала номер. В трубке послышался глубокий мужской голос: «Алло!»

– Филипп, – сказала Олимпия, – я только что получила твоё письмо. Охотно с тобой встречусь. Может, ты ко мне заскочишь?

– Хорошо, – спокойно ответил Меринос; комната заходила ходуном перед его глазами, – буду через десять минут!

Олимпия положила трубку.

– Пан Меринос сейчас будет здесь.

– Вот и хорошо, – равнодушным тоном сказала Анеля, – всё в порядке.

Повернулась и, пряча слёзы, выступившие в уголках глаз, вышла не простившись. Она вдруг поняла, что скоро перестанет быть для Филиппа Мериноса даже служанкой.

Филипп Меринос нёсся по ступенькам, как школьник. В эту минуту он ничего не помнил. Все его мысли были с Олимпией.

Через семь минут он уже входил в её магазин. Олимпия сидела на низеньком стульчике над раскрытым журналом и делала вид, что читает и рассматривает иллюстрации. Меринос закрыл за собой дверь. Олимпия подняла голову, и они с минуту внимательно, напряжённо, молча смотрели друг на друга. Встретились впервые за последние два месяца.

– Добрый день, – проговорила Олимпия, вставая. Подошла к входной двери и заперла её на ключ. – Поговорим наверху, ладно? – неуверенно улыбнулась она.

– Как хочешь, – безразлично сказал Меринос. Он был взволнован и сердился на самого себя.

Наверху Меринос сел в глубокое кожаное кресло и закурил сигарету. Олимпия присела на край дивана.

– Слушаю, – серьёзно промолвила она.

– Я хотел задать тебе два вопроса, – хрипловатым голосом сказал Меринос.

– Какой первый?

– Хочешь ли ты послезавтра выйти за меня замуж?

– А второй?

– Не могла бы ты одолжить мне до завтрашнего вечера пятьдесят тысяч злотых?

Олимпия захлопала глазами. Сердце её бурно забилось.

– А могу и я задать два вопроса? – тихо спросила она.

– Пожалуйста.

– Почему тебе захотелось, чтобы я вышла за тебя замуж после всего, что было?

– Потому что люблю тебя.

– А зачем тебе деньги?

– Потому что с их помощью я смогу получить завтра около миллиона злотых.

– Каким образом?

Меринос глубоко затянулся сигаретой.

– На это я отвечу только тогда, когда ты дашь мне ответ на первый мой вопрос, – проговорил он ещё тише, но настойчиво.

Олимпия закрыла лицо руками. Наконец подняла головку и окинула Мериноса самым сияющим из всех своих васильковых взглядов. В её глазах было согласие.

– Я буду твоей женой, – сказала она, – можешь мне ничего не говорить. Я обо всём догадываюсь.

Филипп Меринос поднялся с кресла и стал кружить по комнате, словно хмурый, исполненный звериной радости тигр. Неумолимой хищностью веяло от каждого его движения. Он подошёл к дивану и сел рядом с Олимпией.

– Олимпия, – отозвался он сдавленным голосом, – ты ни о чём не догадываешься. Но слушай… Я всегда мечтал, что ты станешь моей женой и будешь жить со мной в одной из роскошных вилл в Шрудборове или Констанцине, что наши дети будут детьми председателя Филиппа Мериноса, всеми уважаемого предпринимателя и гражданина. Но эти мечты не осуществятся. Послезавтра мы выезжаем за границу. Точнее говоря, бежим. Ты согласна на это?

Олимпия ничего не ответила. Сдерживая слёзы, она нервно кусала платочек.

– Эти деньги, – объяснил Меринос, – нужны мне сегодня, на один день или, возможно, даже на два часа. Я богатый человек, Олимпия, – внезапно он обернулся и схватил её за руки, – очень богатый человек! У меня огромный капитал в иностранной валюте и ценностях, который мы увезём с собой за границу. Эта мелкая сумма – пятьдесят тысяч злотых – нужна мне сейчас, сию же минуту, чтобы достать сто тысяч на отъезд. – Он понизил голос и доверительно зашептал: – У меня в Штецине есть надёжный человек, который нам всё устроит. Он занимает там высокую должность. В среду мы будем в Копенгагене. Пойми, эти гроши, пятьдесят тысяч, нужны мне только для того, чтобы не обращаться в банк. Я не хочу уже ничего разменивать, не хочу трогать ни валюту, ни ценности, понимаешь?

– Я прекрасно тебя понимаю, – едва заметно усмехнулась Олимпия. – Ты же знаешь, что я разбираюсь в таких вещах. И хотя не обо всём догадываюсь, но верю тебе. Я ничего не хочу знать, и ничего меня не касается, – добавила она неожиданно окрепшим голосом.

Олимпия решительно поднялась, подошла к небольшому столику и выдвинула нижний ящик. Слегка толкнула стенку ящика и открыла его двойное дно; внизу лежали аккуратно уложенные пачки пятидесятизлотовых банкнотов.

– Бери, сколько тебе нужно, – сказала она.

Меринос встал, медленно приблизился к Олимпии, которая стояла выпрямившись, и бережно взял за плечи. Он был выше её на голову. Несмотря на высокий рост и красивую осанку, она выглядела рядом с ним маленькой, хрупкой и даже какой-то беззащитной. Филипп наклонился и очень нежно поцеловал её в губы.

«Может быть, он действительно любит меня, – подумала Олимпия, вспоминая внезапный взрыв его ревности два месяца назад, – да, он любит меня. А к настоящей любви нельзя быть равнодушной. Слишком это ценная и дорогая вещь», – сказала она себе с профессиональной компетентностью. И словно отвеянная от зерна полова, промелькнуло перед её глазами лицо Витольда Гальского. Олимпия облегчённо вздохнула, покорно прижалась всем телом к Мериносу и крепко поцеловала его влажными мягкими губами.

– Между прочим, – сказал Меринос, слегка отстраняя её от себя, – ты и не догадываешься, что я вовсе не Филипп Меринос.

– Это не имеет значения, – прошептала Олимпия у самых его губ.

Меринос, тяжело вздохнув, поставил ногу на последнюю ступеньку лестницы в семиэтажном доме. «Эти лестницы – одно мучение», – подумал он. И впервые ощутил лёгкое удовлетворение, вспомнив, что уже в понедельник навсегда с ними расстанется.

Меринос не зашёл в кабинет, а направился в самый конец чистого побелённого коридора и стал в открытой двери ванной комнаты. На газовой плите грелся чайник, а рядом, на ящике, сидела Анеля без фартука, читала газету и курила. Она подняла глаза, посмотрела в его лицо и сразу обо всём догадалась.

– Анеля, – спросил Меринос, – все уже собрались?

– Да, – ответила она, не вставая, – у Крушины.

– Слушай, – Меринос вытащил из заднего кармана брюк кошелёк, – скажи Крушине и Лёве, чтобы ко мне зашли. А вот тебе пятьсот злотых. Пойдёшь в аэропорт, на Гожую – знаешь, где, это?

– Знаю, – коротко бросила Анеля.

– Купишь два билета на понедельник, на утренний самолёт до Штецина. Но что бы там ни было, не возвращайся без билетов, ясно?

– Ясно, – небрежно сказала Анеля.

– А вот ещё двести, – продолжал Меринос, добавляя два красных банкнота к пятистам, – сунешь швейцару, кассирше, кому хочешь, но билеты должны быть.

– Хорошо, – неохотно отозвалась Анеля.

– Сама понимаешь, – неискренне улыбнулся Меринос, – мне нужно немного отдохнуть после этой передряги. Хотя бы неделя отпуска, верно?

– Медовая неделя, да? – с презрительной иронией спросила Анеля.

– Хоть бы и так, – сквозь зубы процедил Меринос, меняясь в лице. – А ты мне, Анеля, не тявкай, не то ещё до моего отъезда можешь остаться без глаз. Зачем же тебе быть слепой, правда?

Он повернулся и пошёл в свой кабинет. Анеля протянула вперёд широкие сильные ладони. Закрыла глаза и представила себе, что тут, возле неё, стоит Олимпия Шувар, а она, Анеля, медленно, но плотно закрывает дверь в ванную, а потом долго, с наслаждением душит красивую женщину, сдавливает изо всех сил её высокую белую шею, сворачивает ей голову и пренебрежительным движением швыряет в угол – мягкую, омерзительную. Теперь, когда Филипп Меринос добился желаемого, единственным чувством Анели стала ненависть, а единственной мечтой – несчастливая судьба этой пары. Она открыла глаза, со злостью плюнула на середину ванной комнаты и положила деньги в чёрную потрёпанную сумку с металлическим замком. Потом позвала Крушину и вышла на лестницу.

На третьей площадке лестницы Анеля встретила низенького пана в котелке и с зонтиком в руках. Он медленно поднимался наверх. «А этот карлик причём?» – подозрительно подумала она, но тут же вспомнила, каким тоном разговаривал с ней Меринос, и пошла дальше.

«Где я видел эту женщину? – пытался вспомнить пан в котелке, окидывая Анелю незаметным, но внимательным взглядом. – А! Знаю. Да это же бывшая “Королева Секерок”!.. Неплохое начало».

Крушина и Зильберштейн вошли в кабинет. Меринос сидел за письменным столом.

– Есть билеты, Лёва? – спросил он.

– Есть, – Лёва вынул из кармана пакет и положил на стол.

– А как там дела?

– Порядок. Пацюк действует, мастерские работают. Я передал, пан председатель, то, что вы говорили. Да, ещё… нашли в конторе избитого до потери сознания Китвашевского, но он утверждает, что был пьян в стельку и упал на станок.

– А кто же его так угостил? – спросил Меринос.

– Я, – неохотно буркнул Крушина, – совсем забыл вам сказать. Он вывел меня, проклятый, из равновесия, ну я и врезал ему.

– Да стоит ли об этом говорить? – серьёзно сказал Меринос. – Всё это мелочи. – Он встал из-за стола и вышел на средину комнаты.

– Ребята, – приветливо сказал Меринос, – нас осталось только трое. Ничего не поделаешь. Но этот случай с матчем мы не должны упустить.

– Правда, – неуверенно отозвался Зильберштейн, – но на этой тысяче штук, – он показал на пакет, лежащий на столе, – не разбогатеешь.

– Ясно, – серьёзным тоном сказал Меринос, – но не о том речь. Важно, что мы сейчас остались втроём.

– Не понимаю, – удивился Крушина.

– А я понимаю, – усмехнулся Лёва, – на каждого из нас придётся большая часть – вы это имели в виду, пан председатель?

– Да, – задумчиво подтвердил Меринос, – весь куш мы разделим на три равные части.

– Что мне с того, – меланхолично покачал головой Зильберштейн, – если дома меня уже ждёт милиция. Вчесняк, наверное, рассказал обо всём, клубок распутали по ниточке и добрались до Зильберштейна. – Лёва вытер рукавом бледный вспотевший лоб; на его лице лежали зеленовато-землистые тени, как после тяжёлой болезни.

– Лёва, – криво усмехнулся Меринос, – странно, но я за тебя спокоен: знаю, что ты всё равно выкрутишься. Особенно, если завтра вечером получишь двести тысяч злотых.

– Что-то не видно этих двухсот тысяч, – заметил с насмешливой улыбкой Зильберштейн.

– Так оно и есть, пан председатель, – вежливо, но довольно тупо сказал Крушина; такую тупость часто называют здравым смыслом. – Я тоже их не вижу. Где этот куш? Как его урвать?

Меринос подошёл к письменному столу, распечатал конверт, вынул из него и бережно расправил на столе один билет; узенькая розово-бронзовая полоска жёсткой бумаги лежала ровно, как ценный документ. Потом Меринос вынул из ящика стола пачку пятидесятизлотовых банкнотов в банковской бандероли с чёрной, грубо напечатанной цифрой 100 и подчёркнуто осторожным движением положил пачку возле билета. Лёва и Крушина с минуту молча рассматривали эти лежащие рядом элементы пока ещё не известной им комбинации.

– Роберт, – медленно вымолвил Меринос, глядя на часы, – сейчас двенадцать часов. Поедешь на Сталевскую, к тому, кто подделал нам бланки поручений. Ты его помнишь?

– Помню, – сказал Крушина, – его фамилия Цепурский.

– Да, – кивнул Меринос, – пусть будет Цепурский. Скажешь ему очень просто: «Уважаемый пан Цепурский, вы человек интеллигентный и знаете, как важно сегодня иметь в кармане несколько злотых». Потом отдашь ему этот билет со словами: «Вот образец», а затем покажешь издалека пачку денег: «А вот двадцать тысяч злотых наличными. Так вот, если вы к завтрашнему утру напечатаете тридцать тысяч таких билетов, то эти двадцать кусков будут ваши».

Цепурский начнёт говорить, что сделать это не так-то просто, что ты слишком поздно пришёл, что осталось мало времени на подготовку афёры, что, мол, там клише, водяные знаки, бумага, что это подделка. Тогда ты ему скажешь: «Цепурский, я обманул вас. У меня в руках не двадцать, а сорок кусков. Они все достанутся вам. А как вы устроитесь с типографией, водяными знаками и клише – это уж ваше дело. Даю вам на все шестнадцать часов. Больше трёх тысяч злотых в час – разве плохая плата? Ну так как, соглашаетесь?» Гарантирую вам, ребята, что согласится.

– Только, – пробормотал Зильберштейн, – не понимаю, зачем нам такое количество билетов – целых тридцать тысяч?

– Очень просто, – Меринос сердечно похлопал Лёву по согнувшейся от удивления спине. – Во-первых, мы будем гораздо дешевле их продавать. Мы же честные люди – за левые билеты запросим меньше, чем за настоящие.

– Ну и теснота же будет на стадионе! – с восторженным удивлением воскликнул Крушина. – Вдвое больше проданных билетов, чем нужно! Вот будет толкотня!

– Совершенно верно, – ухмыльнулся Меринос, – об этом и речь. В обстановке такого артистически организованного беспорядка и неразберихи лучше работается. Нужно учесть, что как бы ни схалтурил Цепурский с билетами, через первый контроль с ними обязательно пропустят. Возможно, задержат только у ворот стадиона, но это уже нас не касается. Мы не даём гарантии, что наши клиенты обязательно попадут на трибуны.

Спина Зильберштейна постепенно стала выпрямляться.

– Надо сказать, пан председатель, – проговорил он с нагловатым удивлением, – что вы времени зря не теряете.

– Вот видишь, – сказал Меринос, – что-нибудь придумаем.

– Но как же мы продадим столько билетов? – снова забеспокоился Зильберштейн.

– Сейчас увидишь, – Меринос закурил. – Роберт, где Шая?

– Ждёт в моей комнате, – вскочил Крушина. – Позвать?

Меринос кивнул головой. Крушина открыл настежь дверь, не обращая ни малейшего внимания на то, что она была неплотно закрыта. Не заметил он и небольшой тёмной фигуры, тихонько отскочившей в сторону. Через минуту Крушина вернулся с Шаей. Взявшись за ручку двери, чтобы закрыть её за собой, Шая почувствовал лёгкое, едва ощутимое сопротивление, но был слишком озабочен и взволнован вызовом к Мериносу, чтобы задуматься над тем, почему дверь не закрывается.

– Так это ты Шая? – спросил Меринос после того, как некоторое время изучал вошедшего проницательным взглядом.

Шая вежливо поклонился.

– Я, Шаевский. К вашим услугам, – прошепелявил он и ещё раз поклонился. Теперь он стоял посреди комнаты, между развалившимся в кресле Зильберштейном и опёршимся о стол Крушиной.

Филипп Меринос, держа руки в карманах, медленно ходил вокруг Шаи и мерил его оценивающим взглядом, как премированного коня.

– Слушай, Шая, – сказал он наконец. – Я знаю, ты не остолоп и на всё способен. Хочешь заработать сто тысяч злотых?

Последние слова Меринос проговорил быстро, внимательно следя за выражением лица Шаи. Он был уверен, что такая астрономическая сумма произведёт ошеломляющее впечатление на этого обычного варшавского мошенника в клетчатой шерстяной рубашке и тиковых штанах. Однако Меринос ошибся. Молодое, но уже потрёпанное лицо Шаи не выражало ничего, кроме осторожной заинтересованности; челюсти его были крепко стиснуты, на губах играла циничная усмешка.

«Ого! – подумал Меринос, – это настоящий ас! Первоклассный парень! Карьера ему в будущем обеспечена, если только не сгниёт в тюрьме. Стойкий, хладнокровный негодяй; такой, если понадобится, перережет горло собственному отцу или брату. Куда до него Морицу! Мориц был только способным проходимцем, а этот… сильная фигура».

Шая подождал, пока Меринос нагнулся над зажжённой сигаретой, и только тогда проглотил слюну. Названная сумма через секунду действительно его ошеломила, но предлагавший её человек не походил на того, кто бросает слова на ветер.

– Шеф, – заговорил Шая с едва уловимой нотой фамильярности в голосе, – я бедный парень. Для меня много значит каждый грош, но чем больше сумма, тем больше надо сделать, да? – Произнося эти слова, он старался не обнажать свои беззубые дёсны; его помятое лицо сморщилось в льстивой улыбке.

– Да, – решительно заявил Меринос, – нечего торговаться и прощупывать меня. Ты прав: дело будет простое, но ты с ним справишься. Знать будешь всё, так как станешь руководителем дела.

На небритых щеках Шаи от неожиданности выступил румянец.

– Итак, панове, есть поручение от гражданина Кудлатого, – обратился Меринос к присутствующим. Он снова стоял, за письменным столом, опираясь ногой о сиденье кресла, а плечами – о шкаф. – Ты, Крунк организуешь то, о чём я тебе говорил, а потом немедленно поднимешь на ноги весь билетный отдел. А Шая… – он на минуту умолк, слегка усмехнулся и достал из кармана пачку сигарет, – а ты, Шая, объявишь мобилизацию самых шустрых и ловких парней в Варшаве.

– К чему такой шум? – обеспокоенно спросил Зильберштейн.

– В самом деле, – робко поддержал его Крушина, – зачем привлекать так много людей, разве не хватит одного билетного отдела?