Текст книги "Злой"

Автор книги: Леопольд Тирманд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 34 страниц)

Гавайка с удивлением на него взглянула. Она ничего не понимала, однако всё это ей ужасно нравилось.

– Я не могу пойти с вами в кино, – грустно ответила она, – потому что у меня есть парень. Только скажите, кто вы? Переплётчик? Говорите, как по-писаному.

Кубусь усмехнулся с очаровательной меланхолией.

– Я отброс человечества, – заявил он довольно драматическим тоном, – человек несчастный и подлый. Прощай, девушка с атолла!

– Не с атолла, а из Могельницы, – ответила Гавайка с неожиданным чувством юмора. Девушка была растрогана и пыталась укрыться за панцирем насмешки. На мгновение ей показалось, что она могла бы бросить всё и пойти за этим курносым парнем с весёлыми глазами, но тут же Гавайка прогнала эту мысль. «Несерьёзный тип, – утешила она себя. – Не такой, как мой».

– Подонок, холера на него, – буркнул пан Сливка. – Они все такие, бездельники, хулиганы! Добрый вечер, пан Крушина! – с сердечной улыбкой он помахал рукой Крушине, усаживающемуся в этот момент за столик в другом конце зала.

– Что? – насмешливо спросил худой тип в велосипедной шапочке. – Не нравится вам этот блондинчик, пан Сливка? Очень красивый парень, правда, Гавайка?

Гавайка не ответила, однако последовала взглядом за Кубусем, лавирующим между столиками.

– Пегус, – окликнул его Мехцинский, – иди сюда.

Кубусь подошёл к столику.

– Вот, прошу пан… – сказал Мориц.

Крушина и Кубусь подали друг другу руки.

– Я говорил о тебе этому пану, – обратился к Кубе Мориц. – Пан мог бы тебе помочь.

– И я мог бы помочь пану, – скромно улыбнулся Кубусь. – Никогда не знаешь, как сложится…

– Вы так думаете, пан? – Крушина был явно поражён этими словами.

– Мог бы, – подтвердил Кубусь. – Безусловно.

– Это герой, – похвалил его Мориц. – Он тебе пригодится.

– Только мелкой кости, – буркнул Крушина, меряя взглядом Кубу.

– Добро, – вежливо продолжал Кубусь. – Однако о чём вы, панове, говорите?

Тень тревоги пробежала по лицу Мехцинского. Крушина несколько растерялся. «Вербовка, сукины дети! – подумал он со злостью. – Пану председателю легко говорить, а если бы он знал, как тяжело вербовать».

– Говорю тебе, Роберт, – Мориц пытался как можно скорее достичь цели. – Этот человек как раз для тебя.

– Крови не боится, да? – с иронией в голосе спросил Крушина.

– Фи, пан Крушина, – скривился Кубусь. – Кто говорит о таких мокрых, скользких и неприятных вещах? Ничего из этого не получится, Мориц. Здесь какое-то недоразумение.

Мехцинский почувствовал, как по его спине потекли струйки пота. Он в бешенстве взглянул на Кубуся, но промолчал, так как вообще перестал что-либо понимать.

– Откуда вы знаете мою фамилию? – неуверенно спросил Крушина.

– Хе-хе-хе, – захохотал Кубусь. Вся Варшава знает вас, пан. Кто же не знает лучшего боксёра-тяжеловеса, которого когда-либо порождал этот город? Если бы не роковая случайность, боролись бы вы сегодня за лавры на ринге Медисон-сквер-гарден, поскольку в Европе не было бы тогда вам равных.

Лицо и шея Крушины налились кровью. Мехцинский закрыл глаза в ожидании чего-то ужасного. Он раскрыл их в отчаянии, ожидая увидеть изувеченный труп Кубуся на грязном полу бара «Наслаждение». Но нет – Куба сидел, развалившись на стуле, а Роберт Крушина смотрел на него, как вол, решающий математическую задачу с применением логарифмов. На его лице всегда появлялось такое выражение, когда он не знал, бить ему или нет, а рядом не было никого, кто справился бы за него с этой неимоверно сложной проблемой.

Кубусь Вирус задел грязным ногтем самую болезненную, едва затянувшуюся тоненькой плёнкой забвения рану в душе Роберта Крушины. Было время, когда Роберт Крушина действительно мог стать знаменитым боксёром, однако несчастный случай заставил его на всегда оставить ринг. Он начал пить и даже требовать денег у некоторых из бывших своих противников. Тогда появился Филипп Меринос. Их разговор продолжался час, но после него Роберт Крушина снова обрёл смысл жизни.

– Да, да, – проговорил Крушина. – Медисон… Зарубежные ринги… Были, были такие возможности…

Из груди Мехцинского вырвался вздох облегчения, он вытер о брюки вспотевшие ладони, Аккордеонист заиграл какой-то фокстрот.

– Слушай, – обратился Крушина к Кубусю тоном, свидетельствовавшим о внезапной симпатии. – Что ты у меня ищешь?

– Заработок, – спокойно ответил Куба. – Я ищу у тебя заработок.

– Ты можешь его иметь, – заявил Крушина, соображая с усилием, отразившимся на его лбу. – Но для гвардии, Мориц, он слишком мелкий. Не подойдёт. Надо что-то другое.

– Какая гвардия? Что за гвардия? – снова начал свою игру Кубусь.

– Я же тебе говорил… – хриплым голосом проговорил Мориц; он испытывал сейчас настоящее отчаяние.

– Пан Ясь, – окликнул он официанта, – поставьте-ка что-нибудь высокое на этот стол!

– Уже делаю! – отозвался официант и через минуту принёс литр красной водки и пиво. Мориц разлил водку, и все трое выпили.

– Слушай-ка, сынок, – проговорил Крушина. – От моих глаз ничего не укроется. Мне всё равно, как тебя зовут и что ты за гусь. Ты крутой. Это видно сразу.

– Это ты крутой, – ответил Куба, скромно опуская глаза. – Действительно крутой. Потому что видишь человека насквозь. Сразу знаешь всё, холера на твою голову.

– Будь спокоен, – довольно улыбнулся Крушина. – Мориц за тебя ручается, это кое-что значит. У меня к Морицу есть претензия, но это неважно, факт, что Мориц – человек серьёзный, с именем.

– Чихал я на твою претензию, – буркнул Мехцинский. – Ты же видишь, я разговариваю с коллегой. Скажи мне, коллега, ты знаешь, как организуют ярмарки?

Мехцинский мгновенно протрезвел, как человек, стоящий на краю пропасти. Он снова тревожно взглянул на Кубу.

– Это моя специальность, – холодно заявил Куба. – Зрелища, съезды, совещания – это моя специальность. На этом можно заработать хорошеньких несколько злотых. Ты, ты… – он игриво помахал пальцем перед самым носом Крушины, – ты сразу знаешь, что сидит в человеке и что из него можно выжать. Имеет глаз, имеет, – похвалил он Крушину, обращаясь к Морицу.

– Главное – пресса, – заявил Крушина. – Надо только уметь ладить с прессой, остальное – чепуха.

У Кубы возникло ощущение, что в боку у него открутили вентиль, и оттуда со свистом вырывается наружу напряжённая тревога.

– Замётано, – уверенно сказал он, положив ладонь на руку Крушины. – Спи спокойно, силач с молниеносным ударом, твоё дело у тебя в кармане. О моём гонораре поговорим потом.

– Видишь, – обрадовался Крушина. – Вот и договорились.

Что-то в словах и голосе Кубы вызывало доверие к нему. Мехцинский снова разлил в кружки водку.

Куба взял свою кружку.

– Я ещё останусь, – сказал он. – Как мы с тобой договоримся, Крушина?

– Не знаю, – ответил уже опьяневший Крушина, с усилием выговаривая слова.

– У тебя есть телефон? – быстро спросил Куба.

Крушина утвердительно кивнул.

– Номер? – не отставал Куба.

– Восемь, шестнадцать, ноль два, – пробормотал Крушина, – позвони… Или нет, – он заколебался, пытаясь говорить обычным голосом, – или так… Крушина в отчаянии махнул рукой.

– Держись, Пегус, – обратился Мехцинский к Кубе. В глазах Морица, слегка расширенных и блестевших от водки, было беспокойство. Кубусь ощутил что-то похожее на сожаление, какое-то непонятное опасение, кольнуло его в сердце.

– Держись, Мориц, – тепло ответил он.

Крушина расплатился с официантом и вышел вместе с Мехцинским. Куба взял кружку с водкой и направился к буфету. Увидев, что он приближается, пан Сливка спрятался за выцветший зелёный занавес.

– Когда вы закрываете свою фабрику волнений? – обратился Кубусь к молчавшей Гавайке. Девушка обратила на него взгляд и увидела карие глаза Кубуся, такие лучистые, весёлые и умные, что в сердце её что-то вспыхнуло.

– В двенадцать, – тихо ответила она.

– Прекрасно, – серьёзно сказал Куба. – Я подожду тебя и провожу домой.

Гавайка промолчала. Она знала, что здесь не помогут ни препирательства с этим парнем, ни борьба с самой собой.

Крушина и Мориц шли по Твардой в сторону площади Гжибовского. Ночь стояла тёмная и тёплая, всё предвещало перемену погоды.

Одурманенный водкой, Крушина что-то говорил, повторял какие-то пустяки. Мориц молчал. Он пытался сосредоточиться перед этой встречей, полностью занимавшей его мысли. Всё сплелось в какой-то неимоверно запутанный клубок. Судебная повестка, неожиданное улучшение его финансовых дел, Ганка, появление Кубы, новые перспективы и виражи жизни, вмешательство Кубы в афёры Крушины и судьба его, Мехцинского, зависевшая от этого; наконец тот разговор, на который он идёт, не зная, радоваться ему или бояться, – всё это требовало необыкновенного напряжения. Однако мысли Мехцинского путались в алкогольном тумане.

Наконец они свернули с площади Гжибовского на улицу Багно, и Крушина толкнул незапертые ворота. Это были низенькие ободранные ворота, за которыми тянулся длинный, захламлённый двор с многочисленными закоулками. Вдали грозно темнела огромная башня сгоревшей телефонной станции.

Крушина подошёл к будке из старых досок; здесь висела какая-то табличка. У Морица болезненно сжалось сердце, когда он ставил ногу на первую ступеньку. Увидеть Кудлатого! Столько людей в Варшаве трепещет при одном упоминании этого имени!

Крушина открыл внизу тяжёлую железную дверь и коснулся выключателя: блеснула слабая лампочка, её мутный свет вполне соответствовал сумятице в мыслях Морица. Он двинулся вслед за Крушиной через горы хлама, отбросов, разного лома. Каждый шаг был для него мукой, словно он всё больше впутывался во что-то непонятное и страшное.

– Роберт, – он вдруг схватил за плечо Крушину. – Подожди! Скажи, что ты ко мне имеешь?

Крушина повернул к нему смуглое плоское лицо со сломанным носом. В маленьких чёрных глазках не было обычной задиристости.

– Что ты, Мориц? – удивился он. – Я к тебе ничего не имею. Тогда, у Ткачика, ты немного распустил язык, но больше ничего. И вообще ты какой-то такой… немного… Но я ничего к тебе не имею, Мориц, – сам не зная почему, заверял Крушина.

– Слушай, Роберт, – внезапно сказал Мориц. – Этот фраер, которого я сегодня к тебе привёл, этот Пегус – страшно крутой. Следи за ним. Так себе паренёк, но это ас. Высшего класса!

– Хорошо, хорошо, – добродушно отозвался Крушина, – будь спокоен. – Он задержался у стены, заставленной деревянными ящиками, и крепко нажал на какую-то планку.

– Ну, держись… – шепнул он с неожиданной сердечностью на ухо Морицу и слегка толкнул его в щель, образовавшуюся в стене.

Мориц пришёл в себя после минутного потрясения: этот несложный трюк со стеной всегда производил на новичков ошеломляющее впечатление. Он быстро огляделся вокруг и сделал шаг вперёд. Стена за ним закрылась с глухим стуком. Перед ним был точно такой же подвал, как за стеной, но пустой и ещё слабее освещённый – тут царил полумрак. Слева Мориц с усилием рассмотрел дешёвую железную кровать, ржаво поскрипывающую под тяжестью какого-то тела.

Человек на кровати приподнялся на локтях и опёрся на ладони, присматриваясь в полумраке к Мехцинскому. Его глаз Мориц не видел. Рядом с кроватью стоял деревянный ящик, а на нём – чёрный блестящий телефон. За кроватью перегородка из фанеры и досок делила подвал на две части. Сквозь щели в досках пробивался свет.

– За тобой, – проговорил с кровати звучный голос, – стоит стул. Садись.

Мориц чуть попятился и оглянулся. Справа стоял дешёвый стул, а рядом – столик с доской «под мрамор», как в третьеразрядной кофейне. На столике стояла водка и лежали сигареты. Мориц сел. Только сейчас его охватил такой страх, что он едва сдерживал дрожь в коленях и молил про себя, чтобы в подвале как можно дольше стояла тишина, боясь выдать себя дрожащим голосом.

– Я уже давно хочу тебя видеть, – послышался голос с кровати, и вдруг над головой Морица вспыхнул ослепительный свет. Мориц изо всех сил стиснул зубы, чтобы не закричать. Он сидел так секунды две, освещённый с головы до ног, как на операционном столе. Затем свет погас, и ослеплённых глаз парня щемяще коснулась темнота. Прошло несколько минут, пока он снова привык к ней. По телу разлилась невероятная слабость. Впервые в жизни его парализовал страх.

С кровати поднялась гигантская фигура, и человек сел на край постели, опираясь спиной на изголовье. Задрожал огонёк спички.

– Почему же ты ничего не говоришь, сынок? Я слышал, ты такой крутой, что даже на Крушину налетаешь, а сейчас молчишь?

– Я пришёл, чтобы слушать, пан Кудлатый, – с усилием пролепетал Мориц. – Вы же меня вызывали. – И почувствовал внезапный прилив уверенности, впервые вымолвив это страшное имя в разговоре.

– А ты налей себе рюмку и выпей, – донёсся до него голос с кровати, – это на тебя хорошо подействует. И закури.

Мориц налил себе и жадно выпил. Водка мгновенно ударила в голову и, вероятно, поэтому ему послышался какой-то шорох за перегородкой. Его рука дрожала, когда он закуривал.

– Теперь слушай, Мориц, – человек на кровати изменил позу и сел, широко расставив ноги и опершись подбородком на руки. – Я хотел поговорить с тобой по двум причинам. Во-первых, потому что ты мерзавец, а во-вторых, потому что ты крутой парень, который может далеко пойти.

Кудлатый встал и начал вышагивать по подвалу. Он был огромного роста и могучего сложения, ходил тихими упругими шагами. Впечатление мощи его тела усиливал и густой полумрак. Голова тонула в темноте, единственная деталь, которую Мориц успел заметить, были густые растрёпанные волосы. Кудлатый сделал ещё несколько шагов и вновь повалился на кровать, заскрипевшую под его тяжестью.

– Почему ты мерзавец – ты и сам знаешь, – произнёс Кудлатый спокойным, уверенным голосом. В эту минуту Мориц впервые увидел уставившиеся на него проницательные глаза – они как будто пронизывали его до костей. Было что-то такое властное и жестокое в этих блестящих глазах, от чего Мориц задрожал, и страх, начавший было понемногу исчезать, снова вернулся.

– А крутой потому, что не трусишь. И зная, что ты не трус, делаю тебе предложение: будешь у меня руководить билетным отделом. Ну как? Хочешь?

Это был удар! Мориц поднял руку ко лбу. До сих пор он сотрудничал с людьми Кудлатого – так, как работает бедный перекупщик у крупного оптового торговца. Он пользовался поддержкой этих людей и оказывал им определённые услуги с помощью своих дружков – вот и всё. А теперь такая неожиданная карьера! Руководитель отдела у Кудлатого! Он, Мориц Мехцинский!

«А эта повестка на послезавтра? Сказать или нет? Нет!» Что-то молниеносно захлопнулось в нём, будто щёлкнул замок.

– Хочу… – прошептал Мориц. У него перехватило дыхание.

– Очень хорошо, парень, – спокойно отозвался. Кудлатый. – Но на этом дело ещё не кончается. Ты, наверное, уже слышал, что в последнее время возникли некоторые трудности…

– Знаю, что это такое, – ответил Мориц, впервые твёрдо и решительно. – Я только жду встречи с теми людьми. Сам охотно поговорю с ними.

– Порядок, – неожиданно искренне произнёс Кудлатый. – Спасибо. Я знал, чего могу ждать от тебя, поэтому и пригласил к себе. Теперь вижу, что на тебя действительно можно положиться. С такими людьми, как ты, можно творить большие дела. Для начала, Мориц, ты сыграешь на приличную ставку. Через три недели в Варшаве состоится зрелище, большое зрелище, на котором ты, как начальник билетного отдела, заработаешь пятьдесят тысяч злотых.

– Сколько? – переспросил Мориц глухим голосом, тотчас забыв о суде.

– Пятьдесят тысяч злотых, – спокойно повторил Кудлатый.

Подвал, кровать, мрак – всё закружилось перед глазами Морица, и из этого хаоса внезапно всплыли отдельные образы: пачки красных банкнотов по сто злотых каждая; улыбающаяся Ганка в магазине «Деликатесы»; Ганка у сапожника примеряет самые лучшие туфли; заставленная мебелью и хрусталём столовая, где он, Мориц, ест бело-розовую свинину с капустой. Затем всё растаяло в какой-то бешеной круговерти, где мелькали лица Ганки, Крушины, Кубы Вируса, ребят и снова Ганки.

Через секунду Мориц понял, что Кудлатый слов на ветер не бросает. «Не может быть и речи о суде, – твёрдо решил он. – Не пойду. Пусть меня ищут, всё равно не найдут…»

– Это будет трудный номер, Мориц, очень трудный. Придётся работать с «левыми» билетами, – проговорил Кудлатый и уставился на него своими блестящими глазами.

– Ничего не поделаешь! – воскликнул Мориц. Он знал, какие трудности и опасности таит в себе работа с «левыми» билетами, но названная Кудлатым сумма пробудила в нём безумную наглость, он словно больше ни о чём не мог думать.

– Чтоб я так счастье знал, не завалимся, пан Кудлатый! Пусть будут «левые» билеты! Дайте мне только работу! Увидите, на что я способен за такую монету! За пятидесятку!

– Верю, – мягко сказал Кудлатый. – Знаю, что эти деньги для тебя значат. Хочешь жениться на Ганке и выйти из дела. Разве нет?

Мориц, пошатываясь, встал. На какую-то долю секунды показалось, будто он хочет броситься на Кудлатого.

– Садись, – прикрикнул Кудлатый таким голосом, что Мориц сразу же сел, словно его ударили по голове. – Иначе замечательная карьера руководителя билетного отдела окончится в одно мгновение! Вот здесь! В конце концов, – с иронией добавил он, – я не упрекаю тебя, Мориц, за то, что ты так думаешь. Хочу только, чтобы ты усвоил: мне известны твои мысли. Кто знает, может быть, я и сам освобожу тебя после этого зрелища. И с благодарностью.

Голова Морица свесилась на грудь. Он был разбит, раздавлен. Ему не оставалось ничего, кроме собачьей верности этому страшному человеку, от которого невозможно убежать. Наконец он понял: то, что говорили о Кудлатом, – правда!

– Ну-ну, Мориц, – окликнул его Кудлатый, – налей себе водки и выпей за моё здоровье, хорошо?

Снова послышались какие-то хриплые вздохи за перегородкой. Оттуда пробивался свет. «Неужели там кто-то есть?» – мелькнуло в измученной голове Морица. Он налил водку, поднял рюмку и сказал:

– Ваше здоровье, пан Кудлатый. – Из-за перегородки явственно послышался стон.

– Спасибо и до свидания, – кивнул Кудлатый.

Мориц выпил и встал. Водка тяжело ударила в голову.

Кудлатый поднялся с кровати, подошёл к стене и толкнул её. Появилась чёрная щель. Мориц направился к ней и почувствовал, что его дружески похлопали по спине. Обернувшись, он увидел перед собой старый потрёпанный матросский свитер и уловил запах пропотевшей шерсти. Всей душой хотел он увидеть в эту минуту лицо Кудлатого, но не решился поднять голову. Сделал шаг, и стена с глухим стуком закрылась за ним.

На составленных ящиках сидел Роберт Крушина и курил сигарету. Он встал, протёр глаза и, взяв Морица за руку, повёл, как ребёнка, через лабиринт разбросанного в первом подвале хлама. Мориц несколько раз спотыкался о какие-то бутылки и мотки кабеля, пока не вышел наверх. На улице Банго, возле ворот, он посмотрел на часы: была половина двенадцатого.

…И вдруг вспомнилось: Ганка… Что на это скажет Ганка? Именно это. Самое главное и существенное. Надо же ей всё рассказать и спросить её, пусть она решает, она, которая воплощает в себе всё доброе и справедливое в его жизни.

«Если скажет, чтобы я шёл на суд, – пойду! – вспомнил Мориц о повестке. – Но как сказать? Что сказать? Я должен её увидеть! Должен спросить! Сейчас же! Немедленно!» – пронеслось в его голове.

Он перешёл мостовую, расстёгивая на ходу куртку: было жарко. На трамвайной линии поблёскивали красные фонари ремонтников, укладывавших рельсы. Вскоре Мориц вошёл в пустой зал Центрального вокзала.

– В котором часу последний поезд до Анина? – спросил он дремавшего за узеньким окошком кассира.

– Через пятнадцать минут, – зевая ответил кассир.

– Про-о-о-шу… – заикаясь вымолвил Мориц.

Кассир снисходительно улыбнулся, вынул из автомата билет и взял деньги.

– Пан, сдачу! – крикнул он вслед Морицу. Но тот уже быстро спускался по лестнице. Лежащий внизу вокзал утопал в мерцающем свете притушенных ламп. Тут и там сверкали красные, зелёные и сапфировые огоньки железнодорожных сигналов.

Мориц тяжело опёрся локтями на запертый киоск; перрон был почти пуст, многочисленные пассажиры ожидали последнего поезда. «Собственно, зачем я еду? Куда я еду? – мелькало в голове Морица, мысли плавали в волнах алкогольного прилива и отлива. – Уже поздно. Ганка спит. Я не стану её будить, ей утром на работу. Работу! Куба говорил сегодня, что у него есть кое-что для меня. Надо сказать Ганке… Хватит этих афёр! Послезавтра иду в суд! Поработаю ещё несколько месяцев и всё… Ганка подождёт… Обязательно… Не хочу, не хочу, не хочу… Конец! Больше ничего не буду делать! Даже за пятьдесят… Даже за пятьдесят? Да! Сейчас же ей скажу! Хотя пятьдесят тысяч!..» Мориц охватил голову руками и начал отчаянно биться ею о киоск.

– Ведь у меня есть работа! – громко простонал он, протрезвевший от боли, измученный.

– Поздравляю! – проговорил кто-то рядом заплетающимся языком. – Коллега, поздравляю. Примите мой самые сердечные поздравления… – Мориц обернулся и сквозь дрожащую пелену головокружения с трудом разглядел маленького человечка в распахнутом железнодорожном мундире и круглой, сдвинутой на затылок шапочке. Тот был явно навеселе.

– Коллега, поздравляю, – приветливо повторял железнодорожник. – Труд облагораживает, это цель жизни, оплот… Это… это основное богатство гражданина! Моё искреннее почтение…

Внезапно Морицем овладело безудержное веселье.

– Благодарю, коллега, – он пожал руку железнодорожника. – Какая приятная встреча!

– Позвольте представиться, – торжественно обратился к нему железнодорожник. – Я Сюпка, Юзеф Сюпка из дорожного отдела в Отвоцке. Живу в Анине.

– Всё складывается великолепно, – в голосе Морица звучал энтузиазм. – Я как раз туда еду.

– Какое совпадение! – задумался Сюпка.

В ту же минуту на перрон вползла огромная змея пригородного поезда. Пневматические двери раздвинулись с громким шипением, и Мориц с Сюпкой, заботливо поддерживая друг друга, вошли внутрь. Вслед за ними последовал какой-то низенький человек, уже довольно долго внимательно наблюдавший за их внезапно возникшей дружбой. Через минуту двери закрылись, и поезд сразу же нырнул в магистральный туннель.

– Вы далеко, коллега? – спросил Сюпка, теряя равновесие.

– До Анина, – обеспокоенно ответил Мориц. – Это тот поезд или нет?

– Тот, тот, – авторитетно заверил Сюпка, – я ведь тоже туда еду.

Он пытался схватиться за стальной прут над головой, но тщетно, так как был слишком мал ростом и чересчур пьян. Оба втиснулись внутрь вагона; поезд сильно трясся, гремел на стыках рельсов.

– Собственно, – крикнул Мориц Сюпке, – я и сам не знаю, какая холера меня несёт в этот Анин!

– Я тоже не знаю, – отозвался Сюпка, садясь на скамью и снимая туфли. В вагоне было пусто, только съёжившиеся фигуры виднелись поодаль: двое, дремая, сидели в глубине, довольно далеко друг от друга.

– Только и того, что просплюсь где-то на воздухе, – с пьяной тоской размышлял Мориц. – Первый раз в этом году. Ночи уже тёплые…

– Нет, нет, – горячо запротестовал Сюпка. – Пойдёшь, брат, ко мне. Шурин выехал, есть свободная постель.

Затем глубоко вздохнул и добавил:

– До Анина время есть… Пока что посплю, – говоря это, он ловко взобрался на багажную полку, свернулся клубочком, весело подмигнул Морицу и уснул.

Поезд мчался по высокой насыпи, среди тёмных зданий Повислья. Морица охватил вдруг приступ ярости.

«Набью морду этой блохе, – думал он, враждебно поглядывая на спящего Сюпку. – Зачем везёт меня, Иуда, в какой-то Анин?»

В нём неожиданно вспыхнула пьяная жажда скандала. В глубине вагона он увидел огонёк спички.

– Пан! – крикнул он. – Нет ли у вас сигареты?

Съёжившийся у окна пассажир не отвечал; казалось, он дремал и не слышал, что к нему обращаются.

Мориц шатаясь пошёл по вагону. Поезд въехал на магистральный мост, под которым тысячью огненных бликов поблёскивала Висла. Мориц упал на скамью. Он потёр лицо руками и встал, испытывая жгучую обиду. Неверными шагами направился к пассажиру, курившему сигарету, – неприметному и скромно одетому. Мориц стал между полками, широко расставив ноги, и с вызовом сказал:

– Ну что? Дадите, пан, сигарету, когда вас вежливо просят, или нет?

Пассажир не отвечал и, опустив голову, продолжал курить.

– Ты! – взвизгнул Мориц. – Сколько раз тебе повторять, ты…

В это мгновение пассажир поднял голову, и Мехцинский увидел устремлённые на него совершенно белые глаза. Мориц тут же протрезвел.

«Это он! – кольнуло в сердце. – Эти глаза! Тогда в комиссариате та девушка говорила о глазах!»

Ему вдруг вспомнились давно забытые слова. Он отскочил назад и проговорил одеревеневшими губами:

– О пан, как я хотел вас встретить…

Затем увидел в этих глазах проклятие и вдруг разразился потоком самых отвратительных ругательств. Внезапно проснувшийся Сюпка вскочил, ударившись головой о верх вагона, протрезвел и со страхом стал смотреть вниз. Неизвестный пассажир поднял голову, но не двинулся с места.

Мехцинский – сжавшийся, напряжённый, охваченный жаждой боя – всё отступал назад, словно разгоняясь для прыжка. Пассажир, куривший сигарету, встал и отбросил окурок. Он был худощавый, небольшого роста. Из-за полумрака и сильного качания вагона, который всё время сотрясался и шатался из стороны в сторону, стирались детали его фигуры; оставался лишь силуэт: невысокий, полный какой-то неистовой энергии, гибкий и грозный.

Он сделал шаг к Морицу и громко сказал:

– Вы, пан, лучше отстаньте от меня, хорошо?

В зелёных глазах Мехцинского сверкнуло бешенство.

«Боится! – мелькнула мысль. – Боится! Меня! Пятьдесят тысяч! Сто тысяч! Кудлатый меня озолотит! Буду в Варшаве первым!»

– Я погашу твои белые глазища! – вне себя от ярости заорал он. – Задую эти бандитские фонари! Кудлатый заплатит!

Он молниеносно откинул корпус назад и, не замахиваясь, коротким движением ноги нацелился в живот противника. До сих пор в карьере Морица не было случая, чтобы после такого точного удара человек не скорчился бы на земле со стоном – достаточно садануть каблуками по глазам и горлу, и всё закончится самым жестоким образом. На этот раз вышло иначе. Тот, кому предназначался удар, неуловимым движением отклонился на какой-то миллиметр – и ботинок Морица рассёк воздух. Мориц отскочил, как кот, и вновь очутился перед этими страшными белыми глазами.

– Оставьте меня в покое, слышите! – крикнул белоглазый, и Сюпка задрожал, объятый страхом с головы до пят. В этом голосе слышались угроза и отчаяние, безграничное, необъяснимое отчаяние, исполненное какой-то жуткой тайны. Но Морицу снова показалось что белоглазый боится. Неимоверно быстрым движением он выбросил вперёд правую руку, целясь в голову врага, находившуюся сейчас в сантиметре от стальной рамы багажной сетки. Гениальный удар, лёгкий и быстрый, как мысль, продуманный и безошибочный: голова врага должна была удариться о стальной крюк и бессильно упасть, как окровавленный шар. Однако сам дьявол сидел в человеке с белыми глазами! Налетев стальной прут, кулак Мехцинского обагрился кровью. Человек с белыми глазами подступил к Морицу и железной хваткой схватил за куртку; на его правой руке сверкнул великолепный бриллиант.

– Не буду тебя здесь бить, слышишь! – крикнул он. – Помни! Но если встречу третий раз, то… – в его голосе слышались такое отчаяние и страдание, что Морица вдруг охватил страх. Не помня себя, не чувствуя боли в разбитой руке, он дёрнулся, как насмерть испуганная птица, и вырвался из рук неизвестного. Поезд быстро приближался к Восточному вокзалу. Мориц отскочил назад. Сюпка с душераздирающим криком скатился с полки вниз. Тёмная фигура в глубине вагона метнулась вперёд, котелок покатился по дороге, зонтик отбросило в сторону.

Человек с белыми глазами, словно ракета, метнул вперёд. Тёмная фигура сплелась с Сюпкой в один к, бок, с воплями катившийся к выходу.

– Тормози! – заорал Сюпка.

Человек с белыми глазами последним прыжком прорезал воздух. Поздно! Как раз в этот момент пневматические двери раздвинулись с обеих сторон вагона, и ослеплённый страхом Мехцинский как сумасшедший бросился влево, прямо под колёса Гданьского экспресса, въезжавшего на станцию. Раздался жуткий крик. Сюпка повис на тормозе, и весь вокзал загрохотал от сигналов тревоги.

Человек в тёмной одежде, с разорванным воротником, с румянцем на жёлтых щеках, прыгнул в тёмное разветвление рельсов Восточного вокзала. Спеша, словно в лихорадке, рыскал он среди паровозов и вагонов, в толпе, окружившей место, где произошёл несчастный случай, в вагонах и на перроне. Ничего не обнаружив, человек в тёмном вернулся в электричку, забрал котелок и зонтик и проскользнул мимо Сюпки, уже окружённого милиционерами и агентами железнодорожной охраны. В такой спешке неизвестный не заметил человека в соседнем вагоне, всем своим видом выражавшего безграничное отчаяние и боль. Человек прятал лицо в ладонях. Его правую руку украшал великолепный бриллиант, который переливался всеми цветами радуги, отражая огни на перроне.

Апрельский вечер в Скаришевском парке был полон мелодий и запахов. С прудов тянуло горьковатой свежестью, на скамейках кое-где сидели пары. Из городка аттракционов на Зеленецкой доносились обрывки музыки и возгласы на качелях; кусты и аллеи парка вслушивались во вздохи и шёпот.

В глубине парка сотни лет росло огромное старое дерево с могучими корнями. Его широкого, покрытого мхом ствола, казалось, не коснулась весна; только высоко-высоко, на упругих ветвях, зеленели молоденькие побеги, обещающие превратиться со временем в пышные зелёные вершины. В этот вечер около старого дерева остановились трое плечистых угловатых подростков в дешёвых пиджаках. Все трое говорили хриплыми голосами, движения их были неуверенными.

– Знаешь, Стасек, – сказал один из них, – стоило бы организовать эту небольшую иллюминацию.

– Стоило, – поддакнул Стасек. – Где горит, там голова не болит.

– Не в том дело. – откликнулся третий, – но фейерверк будет как куколка. Я уже давно положил глаз на эту трухлятину.

Они стали запихивать комки вынутых из карманов газет в дупло и между сучьями дерева.

– У меня даже есть немного керосина, – похвастал один, доставая из кармана бутылку. – Я и об этом подумал. К чему ему пропадать в мастерской?

Подросток стукнул бутылкой о ствол, и она разбилась, обильно залив кору керосином. Затем другой зажёг спичку и поднёс её к смоченной керосином газете. Трое парней стояли поодаль и любовались делом своих рук.

В аллеях парка поднялась тревога. Сидевший на скамейке невысокий парень в куртке с шерстяным шарфом, покинув свою спутницу, приблизился к трём любителям световых эффектов.

– Очень хорошо, – немного шепеляво сказал он. – У вас, я вижу, богатая фантазия. Вы позволите?

Шепелявый раскрыл пачку «Спорта» и угостил пиротехников. Дерево горело с шипением, пламя вздымалось всё выше. Один из подростков подошёл ближе, пытаясь прикурить сигарету, что вызвало новый взрыв смеха. Отовсюду неслось: