Текст книги "Злой"

Автор книги: Леопольд Тирманд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 34 страниц)

– Может, вам нужен билетик, трибунка? Дёшево, – обратился к нему один из них, но Генек отрицательно покачал головой. Он не мог сдержать улыбки.

– Что, сезон?

– Именно, сезончик, – нахально ухмыльнулся Бурас, – и неплохой! Надо заработать несколько злотых, воспользоваться случаем.

«Как здесь выловить этого Фредека?» – задумался Генек и свернул направо, на Гурношленскую. Пройти туда было не так просто.

Людские ручейки сливались в широкие потоки даже на боковых улицах. Идти против течения было очень тяжело.

– Евгениуш!

Подняв голову, он увидел перед собой одетого в белую куртку человека: людской поток омывал его, словно белую скалу, когда он остановился, чтобы поздороваться с Генеком.

– Фредек! – с укором воскликнул Шмигло, – тебя не узнать. Что ты с собой сделал?

– Тссс! – громким шёпотом отозвался Фридерик Компот. – Тссс! Я переоделся, чтобы меня было трудно узнать. Так будет лучше. Шерлок Холмс всегда переодевался, когда шёл на бой с бандитами. Однажды даже в столетнюю бабку превратился…

– Хорошо, хорошо, – разволновался Генек, – заканчивай этот пустой разговор, дай мне мороженое и иди вниз, а я отправлюсь к шефу. Вертись возле касс, мы там тебя найдём. Интересно, что скажет шеф по этому поводу… – добавил он, указывая на новую форму Фридерика.

– «Мороженое Тиритомба», – с интересом прочёл он надпись на шапке Компота и, взяв из его рук шоколадное эскимо на палочке, поднёс ко рту. – Замечательно, Фредек! – с энтузиазмом воскликнул он. – Дашь мне немного для детей.

– Вот видишь, – обрадовался Компот.

– Почём мороженое? – спросила какая-то пани, остановившись возле Компота; за ней подошло ещё несколько человек.

– Не сейчас, – буркнул Компот и быстро закрыл коробку, – я начну продавать только на стадионе…

– Не выдержу, – заявил Антоний Пайонк, входя в комнату, – пойду на матч.

– Никуда вы не пойдёте, – возразил Гальский, лежавший на диване. – Они, наверное, вас ищут по всему городу. Ещё встретят где-нибудь – и навлечёте на себя беду.

– Конечно, – сидя за столом, заметила Марта. – Придётся вам переждать здесь.

– Может, чайку? – почтительно предложила старенькая Гелена Липинская; она не понимала, что происходит, но знала, что у пана Калодонта гости и надо о них позаботиться.

– Пойдём поставим чай, – многозначительно произнёс Пайонк и вышел вместе с хозяйкой на кухню.

– Наверное, я таки пойду на матч, – Гальский поднялся с дивана – это был огромный, обитый тёмно-зелёным плюшем диван, в стиле эпохи Молодой Польши.

– Никуда ты не пойдёшь, – бросила Марта; она встала из-за стола и села на диван. – Ты ещё слаб для таких прогулок.

– Ты так думаешь? – с упрёком сказал Гальский. В его голосе слышалось нетерпение.

– Снова начинаешь? – строго произнесла Марта.

– Такой матч бывает раз в десять лет, пойми, – волновался Гальский. – Мои аргументы до тебя не доходят.

Марта склонилась над ним.

– Поцелуй меня, – приказала она.

Гальский взял её голову в ладони и притянул к своему лицу, как спелую ягоду с ветки.

– Вот видишь, – сказал он некоторое время спустя, отрываясь от её губ, – не так уж я и слаб. – Но больше не говорил, что пойдёт на матч.

– Я думаю, что надо идти, – сказал ЗЛОЙ. Калодонт вышел из киоска и запер дверь на ключ.

Улица Вейская казалась довольно многолюдной. Людской поток густел с каждой минутой. Толпы людей шли и шли по тротуарам и по проезжей части улицы.

ЗЛОЙ, Калодонт и Шмигло влились в людской поток.

Проходы через здание сейма были перекрыты войсками, поэтому пришлось идти по Вейской до самой Пенкной. Широкие разрушенные кварталы возле улицы Матейко заполнились людьми. Ветер здесь донимал сильнее, чем на улицах, защищённых заборами.

– Представляю себе, как режет песок глаза тех, кто стоит с утра, и тех, кто ждёт, когда откроются ворота стадиона, – сказал ЗЛОЙ.

– Что там такое? – волновался Калодонт, вытягивая шею в сторону Пенкной. – Затор, что ли? Уже сейчас?

И в самом деле, продвигаться вперёд стало ещё тяжелее.

– Кому, кому? – тут и там слышалось в толпе. – Левая верхняя трибунка за пятьдесят. Левая нижняя трибунка… всего пятьдесят злотых. Кому? Кому?

– Чувствую, здесь что-то неладно, – шепнул Генек Злому на ухо. – Какая-то крупная афёра с билетами. Кроме той, с которой мы столкнулись позавчера. – Они подошли к первому оцеплению. Улица была перегорожена привязанными к деревьям толстыми верёвками. Вдоль неё выстроились в шеренгу военные. Потные милиционеры, с мокрыми, покрытыми пылью лицами, в мундирах с расстёгнутыми воротниками, стоя в несколько рядов, плотно перекрывали проход через улицу, с трудом сдерживая натиск толпы. Громадная людская масса, двигавшаяся по улице Пенкной со стороны Иерусалимских Аллей, отбросила ЗЛОГО и его спутников назад, отделив их от кордона подвижным затором.

– Кому?.. Кому?.. Трибуна… Входной… Кому?.. – всё чаще слышалось в толпе. Возле стены Уездовского парка толпа поредела; здесь остановились те, кто продавал билеты. Расторопные парни с алчными огоньками в глазах живо бросались в разные стороны.

На Лазенковской толпа снова сливалась в большой плотный поток; ещё более широкий кордон милиции и военных преграждал проход. ЗЛОЙ врезался в толпу, таща за собой Шмигло, который в последний момент схватил за руку Калодонта. Толпа ругала милицию, перекрывшую проход.

– Стоят, как кадеты перед школой медсестёр! – выкрикнул какой-то нервный худощавый пан. – Невозможно пробиться на своё место!

– Ну и толкаетесь вы, – протестовала какая-то подчёркнуто элегантная пани. Её короткий, вздёрнутый носик и писклявый голосок свидетельствовал о том, что она принадлежит к женщинам абсолютно самостоятельным.

– Ну и толкаетесь вы! Чего вы толкаетесь?

– Потому что люблю… – флегматично ответил плотный мужчина. – Потому что люблю толкаться. Нравится мне это занятие.

ЗЛОЙ, размахивая билетом, быстро пробрался через проход и потянул за собой Шмигло; Юлиуш Калодонт совсем сник: он очень устал.

– Одно утешение, – тяжело дышал он, вытаскивая из чесучевого пиджака нитки от оторванных в толпе пуговиц, – международный матч! Спортивная прогулка!

В этот момент милиции и военным общими усилиями удалось образовать в толпе проход, куда, бешено сигналя, въехал огромный автобус; из его окон выглядывали черноволосые улыбающиеся венгерские футболисты в вишнёвых футболках. Со всех сторон слышались приветственные возгласы. Второй автобус в котором ехала польская команда, был встреч оглушительным рёвом и радостным свистом. ЗЛОЙ Шмигло и Калодонт, которых нёс вперёд могучий людской поток, приблизились к воротам стадиона.

– Я здесь! – воскликнул Шая, выскочив из толпы рядом с Мериносом.

– Хорошо, – сказал Меринос, бросив окурок, а где «гвардия»?

– Вся со мной, – сказал Шая, незаметно кивнув в сторону своих людей в толпе.

– Хорошо, – повторил Меринос, – имей в виду Шая, я иду первым с Крушиной, а ты с «гвардией» – за нами. Вот тебе настоящие билеты, а фальшивые выбрось, чтобы не было вещественных доказательств. – Он передал Шае пачку билетов. – А если что-то случится, то бить камнями, кастетами, кто чем может. Понятно?

– Ясно, – беззубо улыбнулся Шая, – сразу же за вами пойдёт Олек Джокей, мой самый лучший помощник. С ножом, хорошо? Можно?

– Можно, – разрешил Меринос, скривив губы в страшной усмешке, – сегодня всё можно.

Потом направился в переулок, подошёл к оливковому «гумберу» и дал последние распоряжения.

– Лёва, – приказал он, – открой чемодан!

Зильберштейн открыл: банкноты по сто злотых посыпались на пол автомашины.

– Неплохо, – холодно произнёс Меринос, – тысяч пятнадцать билетов, небось, разошлись?

– Немного меньше, – сказал Лёва. Взгляд у него был очень утомлённый, губы потрескались, как от лихорадки.

– Но с миллион наторговали или нет? – спросил Меринос, пряча в карманы дрожащие руки.

– Что-то около… – пробормотал Лёва.

– Чемодан под заднее сиденье, – коротко приказал Меринос, – и жди меня здесь! Буду через полчаса. Роберт, за мной!

Крушина вылез из машины, потянулся, поправил галстук и улыбнулся с преданностью верного раба, счастливого присутствием своего господина.

– Ну, пан председатель, – желаю успеха.

Меринос и Крушина вышли из переулка.

– Яцек, Стасек!.. – тихо свистнул Шая, – за мной! Олек! За этими панами, – он указал на широкие плечи Мериноса.

Незаметная кольчуга из подвижных гибких фигур растянулась в толпе вокруг него.

Меринос и Крушина прошли через кордон милиции на углу Лазенковской и влились в колышущийся поток на главной магистрали, ведущей к стадиону. Массив бетонных трибун, отсвечивающий рядом зеленоватых окошек, нависал над стадионом. Из-за трибун долетал вулканический гром необъятной толпы, пробивающейся на стадион, оглушительный грохот, как будто где-то под землёй ворочались гиганты циклопы.

Поручик Михал Дзярский встал из-за письменного стола. Кто-то постучал в дверь. Вошёл Мацеяк, за ним – Клюсинский.

– Ну, пойдём, – сказал Дзярский, – уже пора.

В эту мунуту внезапно распахнулась дверь; без стука в кабинет влетел высокий тощий капитан милиции с суровым лицом, которое не смягчали даже усики.

– Товарищ Дзярский! – крикнул он, – вы знаете, что происходит?

– Нет, – спокойно ответил Дзярский, – а что?

– Какая-то колоссальная афёра с билетами! Продано на много тысяч билетов больше, чем нужно, очевидно фальшивых! На стадионе творится что-то страшное!

– Этого и следовало ожидать, – флегматично отозвался Дзярский.

– Следовало! Следовало! – вскипел капитан, – так почему же вы не помешали этому?! Что теперь будет?

– Извините, – улыбнулся Дзярский, – но не моё дело принимать упреждающие меры. Это задача уголовного и следственного отделов. А они не любят, когда вмешиваются в их работу. Я вчера предупреждал коллег: может что-то произойти. Отдал им украденные в ЦРПС билеты, ознакомил со своими выводами и наблюдениями. Мне вежливо дали понять, чтобы я не вмешивался, что хулиганство, с которым я борюсь, – это одно, а их научная работа – совсем другое; что мои дела, короче говоря, мало чего стоят, а их – важны. Так что я теперь не вмешиваюсь.

– И что же дальше? – ужасался капитан.

– Мацеяк! – резко бросил Дзярский, – мы не идём на матч. Поднять на ноги караульную роту!

Лицо Мацеяка выразило разочарование.

– Что, мы не пойдём на матч?

– Пока что нет, – сказал Дзярский. – Клюсинский, подойдите-ка сюда, что-то скажу.

Клюсинский посмотрел в окно – это означало, что он внимательно смотрит в лицо своего начальника, – и стал усердно слушать.

6

– Там Компот… – Генек указал пальцем на массивную фигуру: Компот стоял в нише, возле закрытых касс; высокая прочная железная ограда, тянувшаяся вогнутым полукругом, образовывала широкую площадку перед главным входом на стадион.

Генек Шмигло позвал:

– Фредек!

И Компот пошёл к нему, без особых усилий пробивая себе дорогу. В этот момент ЗЛОЙ оглянулся; одновременно оглянулся и высокий плечистый мужчина, стоявший на расстоянии двух метров спиной к нему.

На какую-то долю секунды их взгляды встретились. Глаза ЗЛОГО из серых и ясных стали устрашающе белыми, как будто лишились радужной оболочки. Лицо высокого мужчины потемнело, наливаясь кровью.

– Новак! – хрипло выдавил из себя Филипп Меринос.

– Бухович! – прошептал ЗЛОЙ сквозь узкие полоски бледных губ.

В следующую секунду в их глазах вспыхнула дикая, не угасшая за долгие годы ненависть. Глаза Филиппа Мериноса разбежались, как охваченное смертельной паникой войско; его захлестнула волна тревожной растерянности. Меринос ничего не боялся в жизни – ни поражения, ни смерти, но сейчас испугался этих глаз: такой страх сильнее поражения и смерти. И он стал отступать.

ЗЛОЙ сделал шаг вперёд, слабый и неуверенный, как будто шаг к осуществлению самой заветной мечты.

Роберт Крушина первый заметил, что происходит. Неожиданно он обернулся и позвал: – Пан председатель… – И тут же понял, кто перед ним. Он молча, молниеносно бросился вперёд, прямо на ЗЛОГО. В этот момент Меринос выскочил на проезжую часть улицы, а Шая пронзительно крикнул:

– Ребята! Готовьтесь!

Шмигло оказался между Шаей и ЗЛЫМ. Компот бросился вперёд, Калодонт изо всех сил сжал в руках палку и ударил по голове совершенно постороннего человека, а потом Олека Джокея; тот оглянулся и с такой злостью заскрежетал зубами, что мужественный старик испугался и застыл как вкопанный. А людская толпа, выросшая за счёт вновь прибывших, заполнила площадку перед стадионом.

«Видно, сильный парень!» – мелькнуло в голове ЗЛОГО после первого же удара. Он мгновенно угадал в Крушине мастера, с каким не встречался уже много лет. Мягким движением он всё же уклонился от его коротких, но страшных ударов; через секунду плотная толпа, парализовавшая все движение, помешала дальнейшей борьбе. Но это касалось только Крушины. А каким чудом дьявольский удар ЗЛОГО, даже сильно замахнувшегося, врезался в живот Круш: так, что у того перехватило дыхание, осталось не понятным. Роберт обмяк, повис в воздухе на беспомощных, будто тряпичных ногах, но не упал, поддерживаемый толпой; его бледное перекошенное лицо, казалось, глупо улыбалось, и никто рядом, наверное, и не догадывался, что поддерживает человека, потерявшего сознание. Когда новый поток людей протолкнулся через ворота, давка на минуту ослабла, и бессильное тело Крушины упало на землю, лицом в щебёнку, у входа на стадион.

– Человек потерял сознание! Помогите! – раздавались крики, и толпа сомкнулась над побеждённым Крушиной. Одновременно поднялся шум поблизости там, где могучий продавец мороженого в белой куртке извивался, окружённый многочисленными гибкими подвижными парнями в фуражках и беретах; возле него седой старик, тяжело дыша, направо и налево раздавая размашистые удары палкой, которую держал обеими руками, как меч. Продавец мороженого своим жестяным ящиком лупил по головам, находившимся где-то пониже его плеч, лупил так, что звонкое слово «Тиритомба», написанное на ящике, сияло, как призыв к бою…

…Меринос пробивался сквозь толпу. Наконец он добрался до руин костёла.

Выскочил на лестницу, облепленную детьми, и побежал среди развалин по направлению к улице Розбрат. «Это его погубит!» – подумал ЗЛОЙ, который заметил Мериноса, и, как угорь, скользнул на конец улицы. За ним, тяжело дыша, пробивался в толпе Генек Шмигло. Шая, растерянно оглядывавшийся кругом, заметил высокую фигуру Мериноса уже возле костёла.

– Олек Джокей! Яцек! Стасек! За мной! – позвал он, но никто не прибежал на его зов.

Толпа поглощала каждое усилие, каждую попытку организованных действий. Ещё короткое мгновенной продолжалась борьба в душе Шаи; он сунул руку в карман куртки – там было полно денег. «Об остальном своём заработке узнаю завтра», – решил он, вздохнул, потом остановился и расслабился, перестав сопротивляться толпе. Через минуту течение понесло его к воротам стадиона; Шая даже не пытался изменить направление движения. Только проплывая мимо того места, откуда доносились крики и где громадный продавец мороженого направо и налево колотил своим ящиком, Шая незаметно свернул в сторону, обходя место драки.

– Что там случилось? – спросил он мужчину, пробивавшегося следом за ним.

– Бьют друг друга, – равнодушно сказал тот, с трудом вытаскивая широкие, уже слегка разорванные полы своего плаща из страшного пресса, в который он попал. – Холера их знает, за что. Как всегда в такой тесноте.

Шая достал из кармана настоящий билет.

– Ну и скандал с этим матчем! – крикнул он. – Что за организация, пся крев!

Достигнув ворот стадиона, он накинулся на блюстителей порядка, которые едва держались на ногах от усталости.

– Вы, граждане, должны ответить за этот скандал! Люди с билетами не могут пройти! Что здесь творится?

Меринос выбрался из развалин на углу Лазенковской и Розбрата и побежал, спотыкаясь о кучи разбросанного кирпича. Оглянулся назад, но погони не заметил. Его сердце билось где-то в горле, страх парализовал все мысли. Он боялся белых глаз, ничего больше, кроме белых глаз, имеющих над ним непонятную власть, способных вызывать в нём эту жуткую тревогу. Бежал всё дальше, но через минуту замедлил шаг, остановился. Сквозь удушающий страх стала пробиваться мысль, гениальная, безумная идея. Нельзя терять ни минуты!

Филипп Меринос сделал два робких шага к высокой, ещё не разрушенной стене и вскочил на неё. Под ним бушевало море голов. Он постоял с минуту, как одинокий олень на крутом берегу. Слева, в толчее, он заметил, как кто-то расталкивал толпу: словно волнистый след винта за кормой корабля, тянулась за ним погоня. Усмехнувшись, Филипп Меринос, подумал: «Что ж, буду рисковать до конца. Этот мой недостаток неизлечим». Он почувствовал, как страх сливается в нём с чем-то более сильным, с жаждой победы – любой ценой, пусть даже с помощью самых отвратительных средств. Убеждённый, что ЗЛОЙ заметил его, он выбежал на улицу Розбрат и остановился: здесь было полно людей, но давили меньше. Меринос понёсся к просветам между жилыми домами, расталкивая всех, кто попадался на пути. Его сопровождали возмущённые возгласы, перераставшие в угрозы; за ним гнались двое. Меринос вскочил в узкую аллейку, быстро открыл дверцу автомашины и сел за руль. Достаточно было одного скупого движения, чтобы безотказный мотор «гумбера» откликнулся тихим урчанием. Не слишком быстро, бесшумно оливковое авто двинулось вперёд, в проходной двор. Позади остановились, широко расставив ноги, двое.

– Шеф! – крикнул Генек Шмигло, – сюда! – Одним прыжком он очутился возле «Варшавы», стоявшей неподалёку, в аллейке, сел в неё и нажал на стартёр. Почти на месте развернул её и направил в проход между двумя улицами. ЗЛОЙ открыл на ходу дверцу, вскочил в машину и сел рядом с Генеком. В умелых руках Шмигло массивная «Варшава» становилась удивительно послушной, как верная гончая, не колеблясь, направилась она по следу. Ветер, вздымавший тучи пыли, снова закружил по вымощенной булыжником Фабричной улице.

– Он должен повернуть туда! – выкрикнул Генек, и «Варшава» понеслась так, будто на серой от пыли проезжей части улицы остался свежий след от оливкового «гумбера». Подъезжая к центральному парку, Шмигло и ЗЛОЙ разглядели в пыли оливковый лимузин, свернувший на Княжью.

– А-а-а, – восторженно шептал Генек, – сейчас посоревнуемся…

…Почти в тот же миг опомнился Лёва Зильберштейн.

– Что случилось? – испуганно спросил он.

– Пока ничего, – прошептал сквозь сжатые зубы Меринос, – за нами гонится ЗЛОЙ.

– Что? – простонал Лёва, наклонившись с заднего сиденья к Мериносу, ведшему машину.

– Лёва, – глухо произнёс Меринос, – сейчас будет разыграна самая сложная партия. Если удастся, то… – Меринос не закончил фразу, сосредоточился, ещё ниже склонился над рулём и красивым виражом обогнул угол Княжьей улицы, трудное место для водителей. – Во всяком случае, Лёва, – добавил он с запоздалой сердечностью, – мы вместе сидим в этой машине. Мы связаны на жизнь и на смерть. Ты понимаешь, Лёва?..

– А где Роберт? – дрожащим голосом спросил Зильберштейн.

– Остался, – угрюмо буркнул Меринос, – кажется, ему хорошо перепало…

– …он едет быстрее, – сказал Генек, – на шоссе «гумбер» меня всегда обгонит. А в городе? Может, всё-таки я его припру к стенке…

– Только бы ты к нему подлетел, – сказал ЗЛОЙ, – я попытаюсь перескочить.

Генек мимолётно, сбоку взглянул на лицо ЗЛОГО, и хотя это было лицо друга, его охватил ужас.

…На углу Иерусалимских Аллей и улицы Нови Свят испортились уличные светофоры. На перекрёстке трамвайных путей, на высокой цилиндрической площадке стоял милиционер-регулировщик; в мглистом тумане пыли, закрывающем перспективу улицы и машины, мигал на широком, покрытом белым лаком щитке невыразительный красный кружочек. Движение здесь было небольшим, как обычно в воскресенье, после полудня, и «гумбер» проскочил в последний момент, когда милиционер уже поднимал белый знак с красным кружком, запрещая проезд. Меринос повернул налево, прибавил газу, затем ещё раз свернул влево, на Братскую, описав большой крут около огромных серых домов, где размещались министерства и банки.

– Туда! – крикнул ЗЛОЙ, указывая на лимузин, свернувший на Братскую.

И снова Генек Шмигло показал, на что он способен в такие минуты: мгновенно откинулся назад, взглянул на улицу, виртуозно развернул машину и помчался к площади Трёх Крестов.

– Перережем ему путь! Обязательно! – прошипел он, бледнея от напряжения.

Когда они выехали на развилку дорог, оливкового «гумбера» нигде не было видно…

…«Гумбер» стоял, хитро притаившись, между громадными корпусами министерств на улице Журавьей.

– Сиди здесь и ни с места! – приказал Меринос Лёве, открывая дверцу. Он осторожно, оглядываясь по сторонам, вышел из машины, затем ещё осторожнее выглянул из-за угла дома. Синяя «Варшава» как раз остановилась на развилке.

Меринос зашёл на почту. Сейчас там было пусто; за единственным открытым окошком скучала дежурная. Прихватив по дороге телефонную книгу, Меринос закрылся в кабине и стал лихорадочно переворачивать страницы, затем набрал номер.

– Соедините меня с поручиком Дзярским, – сказал он, услышав голос телефонистки.

– Кто говорит? – спросила телефонистка.

– По служебному делу, – решительно бросил Меринос. Было слышно, как переключали на коммутаторе.

– Алло! – послышался мужской голос с типично варшавским акцентом.

– Я прошу поручика Дзярского.

– Слушаю. Кто говорит?

– Моя фамилия вам ничего не скажет, – спокойно произнёс Меринос, торопливо поправляя воротничок на разбухшей от страшного волнения шее. – Ну, хорошо, Ковальский. Я хочу вам кое-что сообщить. Вы собираетесь сегодня арестовать ЗЛОГО?

На противоположном конце провода стало так тихо, что Меринос услышал, как бьётся его собственное сердце, и почувствовал, как по спине у него течёт пот. Казалось, эта тишина длилась целую вечность; от волнения у него загудело в голове, тошнота подкатила к горлу.

– Собираюсь, – послышался наконец как будто откуда-то издалека голос Дзярского. – А что вы, пан Ковальский, предлагаете?

Собрав все силы, Меринос овладел своим голосом и сказал:

– Дайте мне ваш личный номер и не отходите от телефона. Даже если придётся находиться возле него всю ночь.

– Сейчас, – холодно перебил его Дзярский, – но кто может поручиться, что вы не обманываете меня, пан Ковальский? Я буду привязан к телефону, а кто-то, пан Ковальский, выкинет какой-нибудь номер где-то в другом месте, да ещё и не один, а несколько? Разве я не прав?

– Справедливо, – согласился Меринос, – и поэтому я буду вам звонить через каждые полчаса. Вы же понимаете, что не так легко передать этого преступника в ваши руки.

– Понимаю, – сказал Дзярский, – запишите мой номер телефона.

Меринос прижал плечом телефонную трубку и дрожащими пальцами записал номер. Через минуту он тихо вышел с почты…

…«Сейчас», – подумал Лёва Зильберштейн, когда Меринос вылез из лимузина. Растопыренными пальцами он вытер вспотевшее лицо, нервно провёл языком по сухим, растрескавшимся губам. У него кружилась голова, туман застилал глаза. Лёва повернулся, насколько позволял кузов автомашины, поднял заднее кожаное сиденье и вытащил жёлтый чемодан. Неизвестно зачем открыл его. Несколько банкнотов выпало на пол; он широким жестом собрал их и снова положил в чемодан. «Сейчас!» Он напряг всю свою волю, чтобы решиться покинуть машину, уже нажал на ручку и приоткрыл дверцу, но тут же закрыл её и бессильно опустился на сиденье.

– Я не могу этого сделать, – болезненно простонал он, – не могу! Могу обворовать, обмануть на несколько злотых, но на такую подлость не способен. Не умею! – стонал он. – Хотел бы, но не умею! И Роберту тоже нужно дать, он свой парень, друг. Как же его оставить без гроша? Я так не могу… с ножом к горлу. Нет, нет! – Через минуту Лёва поднял голову, на глаза его навернулись слёзы гнева, унижения и тупой, нестерпимой жалости.

Сквозь ветровое стекло он увидел силуэт Мериноса.

Зильберштейн быстро откинул сиденье и бросил жёлтый чемодан на место. Его пронзил страх: успеет ли он замести следы своей растерянности? Меринос вскочил в машину, выехал на улицу, сильно нажал на газ и через секунду пролетел под самым носом синей «Варшавы», пробиваясь наискосок в прямую перспективу Иерусалимских Аллей. Синяя «Варшава» рванулась вперёд, как огретая кнутом лошадь.

– Что вы делаете? – панически выкрикнул Зильберштейн.

– Я правильно делаю, – просопел Меринос, – ничего не бойся.

Впервые за много часов он подумал об Олимпии. «Поедет! Должна поехать, – он заскрежетал зубами, – несмотря ни на что! Я заставлю её поехать! Неужели не поедет? Только когда же я к ней сегодня попаду?» Какая-то болезненная струна зазвенела в его сердце – едва уловимое чувство горькой слабости и беззащитности. «Хорошо… – опомнился он, – всё должно окончиться хорошо». И Меринос вдруг на некоторое время забыл о белых глазах, горевших в преследовавшей его синей «Варшаве».

– Не отставай от него, – прошептал ЗЛОЙ, – я должен его сегодня поймать и поймаю во что бы то ни стало. Неважно, где. – В нём не чувствовалось ни малейшей усталости – его наполняла динамичная страшная сила. Генек невольно коснулся плеча ЗЛОГО, словно искал в этом прикосновении новых сил.

– …надо оторваться от них, – неуверенно бросил Лёва Зильберштейн, всматриваясь в заднее стекло «гумбера», – догоняют.

– Сейчас оторвёмся, – заверил, тяжело дыша, Меринос. Он нажал на газ, и «гумбер» на большой скорости промчался по свободному в этот час от транспорта мосту. Затем Меринос ещё увеличил скорость, пролетел по виадуку над аллеей Третьего Мая, ловко свернул на Смольную, потом на Нови Свят, снова выехал на Иерусалимские Аллеи и затормозил вблизи Маршалковской. – Слушай, Лёва, – оглянулся Меринос, – выйди и подожди меня в «Золушке».

– Как? – испугался Зильберштейн.

– А так, – решительно сказал Меринос, – если бы ты умел водить машину, я бы тебя оставил. Но ты же не умеешь. А наша операция вступает в решающую фазу, – он вытащил из кобуры на груди большой револьвер, зарядил его, загнав патрон в патронник, проверил предохранитель и снова положил револьвер в кобуру.

Помятое, усталое лицо Лёвы позеленело.

– Или я, или он, – сказал Меринос ясным, весёлым голосом, каким детям читают басни.

– А деньги? А чемодан? – сорвалось у Лёвы с потрескавшихся от лихорадки губ.

Меринос усмехнулся:

– Лёва, дорогой, не бойся. Вот увидишь, всё будет хорошо. Подождёшь меня в «Золушке». Пойми, за эти два проклятых дня ты ослабел, чувствуешь себя плохо, и я не могу оставить тебя одного с такими деньгами. Если бы ты водил машину, тогда другое дело. Я бы оставил её на тебя вместе с деньгами, так как верю тебе, знаю, что ты бы меня подождал.

– Это правда, – неожиданно согласился Зильберштейн.

Меринос исподлобья глянул на него: он считал свои аргументы настолько неубедительными, что внезапная капитуляция Зильберштейна показалась ему подозрительной.

Зильберштейн нажал на ручку дверцы, неуклюже вылез из машины и стал на тротуаре. Всё его тело закоченело и задеревенело. Он зашатался, распрямился и двинулся по широкой проезжей части улицы, как лунатик, не обращая внимания на машины. Оливковый «гумбер» медленно тронулся с места и повернул вправо, на Маршалковскую. Лёва Зильберштейн, стоя на краю тротуара, пошатнулся, протянул вперёд руки и пронзительно закричал вслед исчезавшему за поворотом лимузину:

– Мои деньги!

Прохожие начали останавливаться.

– Пьяный! Ну и нализался! – слышались весёлые замечания.

Зильберштейн овладел собой, посмотрел исподлобья вокруг и поспешно, хотя и неуверенным шагом, вошёл в «Золушку». У входа на секунду задержался и растерянным взглядом окинул пустую тёмную кофейню. Словно осенённый пророческой мыслью, он отчётливо увидел своё ближайшее будущее: долгое, томительное ожидание над остывшим кофе и горой окурков в грязной пепельнице, пустые, бестолковые часы – до самого конца, до той минуты, когда над ним склонится официантка или гардеробщик и сообщит, что кофейня закрывается, и попросит уйти. А затем напрасные часы упорного хождения взад-вперёд возле закрытой кофейни, идиотское ночное ожидание чего-то, чего никогда не будет. «Не-ет, – отмахнулся он от этой страшной картины, – председатель не допустит такой подлости. Приедет. Потому что знает, в каком я положении». Зильберштейн ещё раз окинул кофейню грустным-грустным взглядом, как человек, впервые осматривающий камеру, в которой ему предстоит отбывать наказание. Перед глазами заплясали смятые банкноты, высыпавшиеся из-под крышки жёлтого чемодана. Что-то тихо оборвалось в его груди: он вспомнил, что ему принадлежит четверть миллиона злотых – его доля. И слабым голосом заказал неприветливой официантке бутылку минеральной воды.

…Оливковый «гумбер» свернул с Маршалковской сразу же вправо, на улицу Видок, проехал в самый конец, развернулся и стал за забором, ограждающим строительные площадки на углу Кручей. Автомобиль был, виден только с узенькой улочки, зато он был укрыт от людских взглядов со стороны многолюдной площади за Центральным универмагом. Меринос запер дверцу автомашины и обошёл с главного входа. Здесь было большое движение, репродукторы передавали трансляцию матча в записи, группы людей толпились возле громкоговорителей. Меринос внимательно осмотрел улицу и быстро бросился в тень дома: на Братской стояла синяя «Варшава», рядом с ней, озираясь вокруг, нервно вертелись ЗЛОЙ и Шмигло.

Меринос повернул на Кручу и остановил пролётку.

– Пан начальник, – обратился он к извозчику, – вот вам пятьдесят злотых. – Меринос сунул ему в руку банкнот.

Извозчик не отдёрнул руку, взял деньги и серьёзно, хотя и несколько подозрительно, спросил:

– За что?

Это был старый, очень суровый на вид человек, с красным обрюзгшим лицом, одетый в остатки ливреи, которую когда-то носили извозчики; на голове у него красовалась круглая рыжая шапка, которая в своё время была синего цвета. Сидя на высоких козлах старого поломанного фаэтона, над худой, очень печальной лошадью, он казался памятником старины, которому кто-то приказал исполнять роль вещи повседневного пользования, вместо того чтобы быть экспонатом какого-то музея.

– Видите вон тот автомобиль возле Братской? – Меринос указал на «Варшаву».

Извозчик сразу же разглядел «гумбер» среди других стоявших на улице машин.

– Вижу, – сказал он, – почему нет.

– Подъедьте к тем двум панам, которые там стоят, и скажите им: «Там один человек вас ожидает». И укажите на этот вход, – он показал на вход в Центральный универмаг.

– А те паны мне ничего не сделают? – осторожно спросил извозчик, – вы же знаете, как теперь бывает.

– Они ещё и обрадуются, – криво усмехнулся Меринос.

– Ну что ж, – философски изрёк извозчик, спрятал пятьдесят злотых в карман и подбодрил свою грустную лошадь окриком: