Текст книги "Злой"

Автор книги: Леопольд Тирманд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 34 страниц)

2

Мехцинский остановился на углу Маршалковской. Здесь всё было перекопано и изрыто глубокими канавами с дощатыми мостиками и барьерами. Укладывали трубы парового отопления для будущих зданий. В сумраке краснели предупредительные знаки и горели лампы.

– Не ходи, Ганка, дальше, – сказал Мехцинский. – Зачем тебе прыгать через эти канавы? – улыбаясь добавил он.

– Я немного провожу тебя, – настаивала девушка. – До поезда ещё есть время.

– Нет, – решительно отрезал Мехцинский. – Здесь мы простимся.

– У тебя свои причуды, – улыбнулась Ганка с лёгкой обидой. У неё было хорошее простое лицо и добрые глаза.

– Ганя, – мягко ответил Мехцинский, – не ссорься со мной. Если я говорю «нет», значит, нет. У меня и без того хватает забот.

Они всматривались друг в друга, словно не виделись никогда: Мехцинский не мог оторвать взгляд от этого молодого свежего лица и ясных глаз; они были для него, словно спасительный борт лодки, за который цепляется отчаявшийся пловец. Прохожие, протискивающиеся в узком промежутке между канавами, время от времени толкали их, не скупясь на едкие замечания.

– Стоит, как на свадьбе! – буркнул кто-то позади Мехцинского.

– У вас, панна, что, ног нет? – спросила какая-то толстуха за спиной у Ганки.

Но Ганка и Мехцинский ничего не слышали.

– Какие у тебя заботы? – спросила Ганка. – Почему ты никогда ничего не говоришь?

– Поезжай домой, Ганка, – попросил Мехцинский. – Завтра приду за тобой, когда будешь возвращаться с работы.

– Весек, – вдруг улыбнулась Ганка, – а может, ты возьмёшь меня с собой в кино? Поеду домой позже. Так хочется посмотреть этот новый фильм. Кажется, мексиканский, да?

– Нет, – отрезал Мехцинский. – Сегодня нет, слышишь? Ну, сматывайся!?

Ганка надула губы.

– Как хочешь, – обиженно произнесла она. – До свидания.

– Ганка, – мягко сказал Мехцинский. – Ну почему ты не хочешь понять, что всё это не для тебя…

– Если не для меня, то и не для тебя, – порывисто воскликнула Ганка и направилась прямо к станции электрички.

Мехцинский последовал за ней.

– Весек! – внезапно остановилась Ганка. – Когда ты покончишь с этим раз и навсегда?

Мехцинский слышал её дыхание. Он взял её за отвороты брезентового плаща и притянул поближе к себе.

– Ганночка, – произнёс он, – это не так просто. Я… мне порой кажется, что я не могу иначе…

– Можешь, – горячо возразила Ганка. – Можешь. Наверняка. Нашёл бы какую-нибудь работу, и мы бы поженились.

– Нашёл бы, – неуверенно усмехнулся Мехцинский, – и что из этого? Это не для меня. И так… – он хотел что-то добавить, но в последний момент сдержался. «Нет, – подумал он, – не скажу ей об этой повестке в суд».

– Ганка! – внезапно сказал он тихо. – Я должен иметь на нейлоновые чулки тебе и на то, чтобы пойти с тобой в «Столицу» хоть два раза в неделю. Я не из тех, кто откладывает деньги и когда изредка заходит в закусочную, то ему и на салат или, к примеру, на пирожное не хватает.

Он отвернулся, но не уходил.

– Я у тебя, Весек, никогда не просила нейлоновое чулки, – тихо сказала она, глядя ему прямо в глаза. – Приносил – радовалась, но не потому что нейлоновые, а потому что ты их дарил… Ну, пока… – Она повернулась, чтобы уйти. Мехцинский схватил её за руку.

– Нет, Ганка, не уходи, – быстро заговорил он. – Я хочу тебе что-то сказать. Я уже начал…

– Что начал? – спросила Ганка, опустив глаза.

– Начал искать работу. Мне даже обещали.

Ганка обняла его за шею и поцеловала в губы.

– Не жарко тебе в этом вельвете? – спросила она, поправляя ему воротник куртки. – Надо подумать о каком-нибудь плаще. В конце концов, ты можешь уже ходить в костюме.

«Скажу ей сейчас, – сомнения терзали Мехцинского. – Нет, лучше завтра…» – успокоил он себя. – Завтра зайду за тобой после работы, подожду у выхода, как сегодня, хорошо? – спросил он. Ещё раз окинул взглядом её лицо и фигурку, худенькую, крепкую, в дешёвом плаще и дешёвенькой, но аккуратной блузке.

– Ну прощай, Ганка. До завтра.

Она отошла и вскоре растворилась в толпе, окружавшей станцию «Центр».

Мехцинский возвратился на улицу, где находился кинотеатр «Атлантик». Под стенами домов, примыкающих к кинотеатру, тянулась длинная, на несколько десятков метров, очередь. У самого кинотеатра она сжималась в плотную толпу.

«Вот удача! – подумал Мехцинский. – Мексиканский фильм, анонс! Верных несколько злотых перепадёт. Повестка на послезавтра? Могут арестовать. Нет, не пойду, пусть ищут…»

Он перешёл на другую сторону улицы: здесь сто большие облупившиеся дома с глубокими ниша ворот. В одной из них маячило несколько невысоких тёмных фигур. Кто-то курил, небрежно прислонившись к стене.

– В чём дело? – прикрикнул Мехцинский. – Перерыв что ли? Только оставь вас одних, болваны, сразу же бьёте баклуши. А это сезонная работа. Фильм не будет идти год, ждать вас не будет, бездельники!

Фигуры отделились от стен и окружили Мехцинского.

– Зачем так шуметь, пан Мориц? – прозвучал чей-то голос. – Всё сделано, мы ждём вас.

– Что сделано, Лолюсь? – немного приветливее спросил Мехцинский.

– Ваня и Бурас стоят уже внутри, – сообщил Лолюсь, почёсывая под мышкой. – Вот здесь тридцать билетов – получили по требованию, – добавил он, протягивая Мехцинскому небольшой рулон билетов и сложенный вчетверо листок бумаги.

– На это старое требование из Центрального управления торфоразработок ещё дают? – удивил Мехцинский. – Ну и ну…

– А теперь за работу! Кто сегодня будет немым?

– Я могу, – откликнулся прыщеватый подросток тяжёлым взглядом обведённых синими кругами глаз, – давно в это не играл.

– Только без фокусов, Чесек, хорошо? – предупредил Мехцинский. – Только без сверхпрограммных номеров. Не хочу никаких драк, слышишь?

– Хорошо! – ответил Чесек. – Не бойся.

Мехцинский раздал каждому билеты.

– Рассчитываться будем на второй базе. Ну, удачи! – Он махнул рукой.

……………………………………………………

Невысокие тёмные фигуры двинулись на улицу широкой цепью. Метров за десять от кинотеатра послышался навязчивый шёпот:

– Кому балкон? Кому партер? Кому, кому?..

Поредевшая толпа стала собираться вокруг тёмных фигур.

* * *

Здесь же, рядом с кинотеатром, стоял столб, оклеенный плакатами, объявлениями и афишами. У столба остановился Роберт Крушина, вполголоса читая афишу: «“Ушастик и Усатик” – инсценированная сказка о весёлых зайчиках – для детей от шести до двенадцати лет».

– Наверное, интересно, – заметил Крушина. Внезапно за поднятым воротником его нового плаща кто-то спросил шёпотом:

– Ты ко мне?

Роберт вздрогнул.

– Только без шуток, Мориц, хорошо? – бросил он через секунду с подчёркнутым спокойствием.

– Хорошо, – отозвался Мехцинский, улыбаясь с сознанием своего превосходства. – Чего ты хочешь?

– У меня дело. Скорее не у меня, а у Кудлатого.

Мехцинский ощутил какую-то боль в желудке, непонятную пустоту, что-то странное – волнение или страх. Неизвестно почему, он вдруг подумал о Ганке и сразу же – о повестке в суд.

– Пошли на вторую базу, – бросил он Крушине и направился в сторону Братской. За кинотеатром встретил одного из ребят – Бураса.

– Уже, – сказал Бурас, – всё пошло. Успех.

– Порядок, – кивнул головой Мехцинский. – Слушай, Бурас, станешь возле кинотеатра на стрёме. Ребята пока пусть не идут на вторую базу, даже если и спустят весь товар. Рассчитываться будем через полчаса.

– Порядок! – ответил Бурас и направился к воротам кинотеатра. Толпа уже разошлась, ни билетёра, ни милиционера не было – начинался последний сеанс. Бурас вытащил из кармана измятый «Спортивный огляд», развернул его и уселся на краю тротуара. Мехцинский и Крушина сделали несколько шагов в глубь улицы и свернули в какую-то нишу. Через минуту Бурас встал и картинно опёрся на решётку запертого магазина. С пристрастием истого болельщика он медленно, внимательно и со вкусом перечитывал информацию о деталях подготовки и тренировок знаменитой венгерской футбольной команды, овеянной славой побед, одержанных в последние годы.

– Вот кого бы увидеть! – вздохнул Бурас. – Если бы они сыграли в Варшаве! Вот это – настоящий футбол.

Он уже снова собирался углубиться в свою любимую газету, как вдруг почувствовал, что за ним следят. Чуть отвернув лист «Пшегльонда», он увидел перед собой невысокого юношу в тиковой куртке-«канадке», из-под которой выглядывал огромный бантик-бабочка, цвета изумруда с какао. Этот юноша с любопытством разглядывал Бураса.

Бурас опустил газету и ответил острым взглядом, давая понять, что готов к отпору. Однако этот взгляд не произвёл на юношу особого впечатления; он непринуждённо приблизился к Бурасу и спросил без особых церемоний:

– Ты! Знаешь Морица?

Бурас даже покраснел от негодования.

– Коллега, – ответил он с достоинством, – вы просто невоспитанны. – Затем добавил менее сдержанно: – Я с тобой свиней не пас, ты, хам!..

– Да ладно тебе, хорошо, – успокаивающе сказал парень с пёстрой бабочкой. – Морица знаешь?

– Пошёл вон! – буркнул Бурас. – А то как хвачу кирпичом…

– Как хочешь, – флегматично откликнулся юноша. – Будешь потом, сынок, иметь неприятности. И зачем они тебе?

Бурас задумался, затем старательно свернул газету и положил в карман.

– Подожди здесь, – бросил он, – если ты такой крутой… – и направился к воротам, за которыми исчезли Мехцинский с Крушиной.

Юноша с изумрудной бабочкой, так же точно, как Бурас, опёрся о решётку запертого магазина и стал грызть орешки. У его ног вскоре образовалась целая горка скорлупы. Через несколько минут под уличными фонарями появился Бурас и вежливо произнёс:

– Прошу вас, пан…

Он пошёл впереди. Юноша последовал за ним, держа руки в карманах, по дороге ловко сталкивая ногой скорлупу в кювет.

Бурас миновал одни ворота и вошёл в другие, рядом. Это была слабо освещённая арка со сводами, украшенными потрескавшимися красочными узорами, куски которых свисали в полумраке, как сталактиты. Здесь было множество вывесок и табличек, едва различимых в сумраке.

Когда Куба вслед за Бурасом вошёл во двор, оказалось, что там стоял только один дом с надстройкой со стороны улицы: в глубине двора возвышалось разрушенное каменное здание, давно сгоревшее и лишь частично отстроенное. В окнах немногочисленных комнат горел свет. С левой стороны низенькая ограда отделяла тесное пространство двора, за ним тянулись руины построек, разрушенных десять лет назад. Всюду было множество дорожек, проторённых среди осколков, сорняков и мусора. С левой стороны вдали виднелся большой универмаг на улице Братской; светились огоньки домов на улице Видок. Бурас легко вскочил на ограду, затем ловко спрыгнул на какую-то дорожку и нырнул в темноту. Юноша, следовавший за ним, обходил препятствия, чутьём угадывая их в темноте, – остатки стен, основания ступеней; он влезал на кучи битого кирпича и спускался в лабиринты разрушенных некогда бомбами фундаментов и подвалов. В мутных вечерних сумерках, в свете далёких уличных фонарей, он видел впереди спину своего проводника.

Внезапно Кубе пришло в голову, что Бурас кружит и петляет нарочно: они шли по узким коридорам не существовавших уже десять лет жилищ, карабкались на площадки поросших травой, покрытых плесенью лестниц и снова спускались в чёрные ямы, влезали в окна, за которыми ничего не было, пробирались через закоулки, где когда-то стояли ванны.

Похоже было, что всё это делалось для запугивания новичка. Однако юноша с пёстрой бабочкой не был новичком. Когда-то, много лет назад, он хорошо знал провалы и лабиринты варшавских руин и умел передвигаться в них, как ловкая, неуловимая щука в воде. Бурас про себя удивлялся, что не слышит позади Учащённого дыхания, которое свидетельствовало бы об усталости или, по крайней мере, о волнении его спутника. Вскоре он остановился.

– Ну смотри, пан, мы уже дошли… – В этих словах прозвучало что-то похожее на признание – мол, этот фраер позади – некто равный ему, свой, кого он, Бурас, лишь в первую минуту не распознал.

Они стали карабкаться на огромную насыпь из старого кирпича, скреплённого глиной. Отсюда четыре железные балки, образовавшие нечто, похожее на мост, вели прямо на второй этаж разрушенного пожаром флигеля.

Бурас и Куба прошли по балкам и неожиданно оказались в широкой чёрной штольне из обожжённого кирпича с отвесными, на вид неприступными стенами. Это было всё, что осталось от шестиэтажного дома, когда-то стоявшего на этом месте. Вдоль стен тянулся широкий дощатый помост.

Идя по нему в полумраке, Бурас и Куба в конце концов наткнулись на пробитое в стене отверстие, выходившее прямо на фантастическую лестничную клетку, которая начиналась со второго этажа. Здесь даже уцелели перила, но под ступенькой, на которую Куба поставил ногу, зияла чёрная пропасть. Это было самое опасное место пути, и юноша, окинув его взглядом знатока, невольно вздрогнул.

Они поднялись ещё на два этажа выше. Наконец Бурас толкнул старую разбитую дверь. В тёмном зловонном коридорчике слышались голоса и поблёскивал слабый огонёк керосиновой лампы. Бурас исчез за поворотом коридора, затем вернулся и молча открыл дверь; следом за ним появилась какая-то огромная, невероятно плечистая тень в плаще с поднятым воротником. Тень бросила в направлении света: – Помни, Мориц, не опаздывай! – и исчезла.

Из-за поворота коридорчика послышался голос Мехцинского:

– Пегус? Куба? Иди сюда.

Якуб Вирус уверенно прошёл по коридорчику и оказался в маленькой комнатушке с ободранными стенами: кроме нескольких деревянных ящиков, здесь ничего не было. На одном из ящиков стояла керосиновая лампа, на другом сидел Мориц Мехцинский и курил, глядя на Кубуся с деланной весёлостью, за которой скрывались волнение и тревога.

– Ну что, попал? – спросил он подчёркнуто безразличным тоном. – Я думал испугаешься.

– Ну, знаешь, – непринуждённо ответил Кубусь. – За кого ты меня принимаешь?

– Мне казалось, что ты уже забыл, как ходят в развалинах, – насмешливо заметил Мориц.

– Нет. Но я не ожидал, что здесь в центре, до сих пор такие свалки.

– Уже ненадолго, – вздохнул Мориц.

Он встал и вышел в коридорчик, потянув за собой Кубуся. Сделал несколько шагов и резко остановил Кубу: дальше открывался провал глубиной в два этажа. Вокруг виднелись огни зданий и уличных фонарей, совсем рядом мигали лампочки кинотеатра «Атлантик», дальше справа – огромный рельефный массив высотного дома; Иерусалимские Аллеи тянулись светящейся полосой на запад; вдали, на юге, алело зарево района МДМ. Мориц показал на место, где когда-то были руины, на углу Аллей и Маршалковской. Теперь там стояли неподвижные самосвалы, бульдозеры, экскаваторы – рядом с гостиницей «Полония» раскинулась широкая площадь, подготовленная для будущей застройки.

– Тот угол мы уже обработали, – непринуждённо произнёс Мориц. – Помнишь, – прочувствованно добавил он, – ту забегаловку.

– Помню, – ответил Куба, – там ещё был очень приличный хозяин. Такой толстый, с заячьей губой. Продавал водку детям от восьми до восемнадцати лет. – Непонятно было, шутит он или действительно жалеет о прошлом.

– Теперь очередь за нами, – вздохнул Мориц. – Здесь будет застраиваться часть площади. Говорю тебе: вот такая колоннада… – он сделал рукой широкий жест, чтобы показать Кубусю грандиозность колоннады.

– Откуда ты знаешь? – поинтересовался Кубусь.

– Я был на выставке, на Театральной площади. Показывали, как здесь всё будет выглядеть. Ганке понравилось… – он вдруг умолк, как бы жалея, что произнёс это имя.

– А тебе? – тихо спросил Кубусь.

– Мне? Мне тоже. Однако этого всего жаль… – он указал рукой на чёрные остатки руин внизу, – жаль этой жизни. Да, да, – добавил Мориц. – Такой жизни, как здесь, в этих развалинах, уже не будет.

– Напрасно я сюда пришёл, – заметил Кубусь, – если ты так цепляешься за эту жизнь.

– У тебя есть что-то для меня? – быстро спросил Мориц.

– Есть.

– Что?

– Работа.

– Какая?

– Минутку. Услуга за услугой. Есть для тебя работа, как золото. Можешь приступить хоть завтра. Зарплата приличная, обязанности – транспорт на большом торговом предприятии. Знаешь, работа с водителями, отчасти производственная, отчасти административная. Как раз для тебя, Мориц. Я разговаривал с начальником: исключительно умный человек. Я ему сказал всё, не таясь, и, представь себе, он хочет дать тебе шанс.

Мориц закурил. Его рука дрожала. Он вдруг увидел перед собой самый головокружительный из жизненных виражей, за которым могла расстилаться замечательная асфальтовая дорога спокойного существования. «Повестка в суд… – подумал он, – надо пойти, может, всё ещё уладится. Не знаю даже, за что меня вызывают. Может, какая-то мелочь. Сколько их было, этих протоколов…»

– Это что-то новое, – откликнулся он через минуту слегка охрипшим голосом. – Какая услуга тебе нужна от меня, Куба?

Кубусь пошёл в комнату с ящиками и керосиновой лампой. Взял сигарету из пальцев Морица и прикурил. Сел на ящик, удобно опираясь спиной о стенку, глубоко затянулся.

– Трудное дело, – серьёзно ответил он. – Я хочу, чтобы ты выполнил для меня одно трудное дело, Мориц.

– Говори, – отозвался Мориц, подозрительно на него глядя.

– Видишь… Как бы тебе сказать… Это не легко…

– Знаю уже, – резко бросил Мориц. – Ничего из этого не получится.

– Нет! – Куба энергично ударил себя кулаком в грудь. – Нет, Мориц, разве ты меня не знаешь? Я не этого хочу от тебя, ты же сам должен понимать. Столько лет, столько лет… я и сам… подумай…

– Пока что, – твёрдо ответил Мориц, – ты по ту сторону. Может быть, завтра я тоже буду там, но сегодня ещё нет. Сегодня ты по ту сторону, а я нет. Помни!

Кубусь улыбнулся насмешливо, но неискренне. Искренне улыбаться в таких условиях было нелегко.

– К чему эти речи, Мориц, к чему такие жесты? Ты же прекрасно знаешь, что я не буду легавым и никогда не потребую, чтобы и ты стал легавым и кого-то продал. Я считаю, что вы негодяи и буду рад, когда всех вас заметут, но сам к этому рук не приложу. У тебя ко мне дело, у меня – к тебе, вот что… Ты можешь получить от меня шанс на спасение, а я от тебя – то, что мне сейчас необходимо. Только таким образом мы можем говорить друг с другом.

– Чего ты хочешь? – равнодушно спросил Мориц. Чуть заметная усталость прозвучала в этих словах.

– Хочу знать… Должен знать, – повторил Куба с нажимом, – что у вас происходит в последнее время? Кто, например, разогнал банду Ирися? Кто в последние недели отделал твоих дружков? И тебя, Мориц, тоже… – добавил он, глядя на Морица исподлобья. С минуту оба молчали.

– Я знаю тех, – медленно наконец ответил Мориц, – кто заплатил бы столько, сколько твой редактор зарабатывает за целый год, лишь бы только узнать это…

Курносый нос Кубы задрался ещё выше, будто вынюхивая что-то в воздухе, ноздри его затрепетали. Это уже было кое-что! Он поднялся с ящика и, прищёлкнув пальцами, отшвырнул сигарету далеко от себя.

– То-то оно и есть, – проговорил он, подходя к Морицу и хватая его за рукав. – Я тоже хочу знать это, пан Мехцинский. Не для того, чтобы легавить, – вы, пан Мехцинский, должны были бы догадаться об этом с самого начала, – а для того, чтобы знать. Потому что я, пан Мехцинский, – журналист. Журналист должен знать так же, как люди должны дышать…

– Ты знаешь Кудлатого? – вдруг спросил Мориц.

Кубусь заколебался. Вопрос оказался настолько неожиданным и как будто нелепым, что следовало остеречься.

– Что-то слышал… – осторожно ответил он.

– Не знаешь, кто это?

– Знаю… Вроде знаю. Говорили, что есть такой.

Мориц молча толкнул ящик и погасил керосиновую лампу. Куба невольно отступил назад.

– Не бойся ничего, – заметил Мориц с насмешкой в голосе. – Те, кто хочет знать, не должны бояться. Одно тебе скажу, Куба: запомни эту фамилию. Идём! – Он вытащил кирпич над головой, спрятал лампу в отверстие и снова задвинул кирпич. – Чтобы дети не разбили. Приходят сюда играть днём, – пояснил он.

Куба и Мориц спустились вниз и через несколько минут оказались на улице. Конечно же, первый проводник Кубуся умышленно так долго петлял. На выходе стояли люди Мехцинского.

– Идите наверх, – приказал Мориц. – Сейчас приду, рассчитаемся.

Не доходя до Маршалковской, Куба остановился.

– Ну как? – неуверенно спросил он. – В принципе мы же не договорились.

– Ты ошибаешься, – ответил Мориц, не глядя ему в глаза. – Я согласен.

Лицо Кубы вытянулось от удивления.

– На что же ты согласен? – тихо спросил он.

– Беру от тебя шанс и даю тебе… – Мориц прямо и твёрдо взглянул на Кубу, – даю и тебе нечто. Нечто, как золото, о чём ты даже не мечтал. Но смотри, Куба, это не шутки, такие игрушки могут печально для тебя кончиться. Я знаю: ты не легавый, ты слишком много пережил, чтобы продавать фраеров, даже никудышных. Однако того, что это знаю я, ещё недостаточно. Ты должен переубедить и остальных.

Лёгкий спазм сжал сердце Кубы. Впервые он осознал с ослепительной ясностью, чем это пахнет, как много ловушек, трудностей и опасных неожиданностей таят в себе такие простые на вид, казалось бы, увлекательные дела.

– Мориц, – нерешительно произнёс он через минуту, – я на тебя не рассчитываю, ни на кого не рассчитываю. Но если вдруг станет жарко, ты почувствуешь это так же хорошо, как и я. Ситуация для нас обоих одинакова. Правда ведь? Будь готов произнести в критический момент речь о журналистах, которые, не испугавшись опасности, подстрекаемые горячим интересом…

– За меня пусть у тебя голова не болит, – холодно перебил его Мориц. – Я уж сам справлюсь. А ты… решай. Хочешь?

– Хочу, – последовал твёрдый ответ.

– Тогда слушай.

Они двинулись в направлении Маршалковской. Мехцинский, наклонившись к Кубусю, тихо сказал:

– Через час пойдёшь в бар «Наслаждение». Угол Крахмальной и Желязной. Подождёшь меня. Там со мной будет некий пан Роберт Крушина.

– Был такой боксёр несколько лет назад. Выступал в тяжёлом весе. Это тот? – спросил Кубусь.

– Тот самый. Слушай дальше: итак, этот Крушина ищет теперь…

Куба Вирус остановился на углу Желязной и Крахмальной, оглянулся, затем посмотрел вверх. Высоко поднималась здесь облупившаяся каменная стена с железными балконами. С обеих её сторон виднелись чёрные доски высокого забора, заканчивающегося колючей проволокой. Перед ним были закрытые ставнями окна первого этажа: сквозь щели просачивался свет, доносились звуки аккордеона. Вечер был холодный, и входная дверь оказалась запертой. На двери, за окном, висела стеклянная табличка с голубой надписью: «Варшавские гастрономические заведения – бар “Наслаждение”. IV категория».

Кубусь поправил свой бантик-бабочку, цвета изумруда с какао, глубоко вздохнул, словно пловец перед прыжком в воду, и решительным движением открыл дверь.

Небольшой бар был переполнен: люди сидели за столиками, склонившись друг к другу в характерных позах пьяниц, стояли в проходах и возле буфета в центре. Кубусь с удовлетворением отметил, что на него не обратили особого внимания. Однако через минуту он почувствовал на себе чей-то взгляд. Оглянувшись вокруг, Кубусь в самом деле увидел несколько пар глаз, уставившихся на него с интересом, но без враждебности. Так смотрят на кого-то не знакомого, но не совсем чужого. Куба легко прошёл внутрь бара. Тем не менее ощущение, что за ним следят, не исчезало. Он сделал ещё несколько шагов, отыскивая свободный столик, и в этот момент сквозь дым и туман испарений увидел за стойкой буфета обращённое к нему лицо девушки.

Куба тут же стал проталкиваться к буфету. Это было совсем не легко: путь преграждали тесно поставленные столики, облепленные людьми, с горами грязных рюмок, бутылками водки и подкрашенного лимонада. Бар «Наслаждение» жил полнокровной жизнью.

Наконец Куба пробрался к буфету и внимательно посмотрел на девушку. Она была очень красива и очень озабочена. Быстро и ловко управлялась, подавая закуски, откупоривая поллитровки, принимая счета и талоны, которые приносил официант. Грязный, когда-то белый передник облегал её пышную стройную фигуру, из высоко закатанных рукавов выглядывали полные смуглые руки. У девушки были смолисто-чёрные волосы, гладко стянутые сзади, огромные тёмные глаза и полные, красиво очерченные губы, ярко накрашенные дешёвой помадой, что придавало ей вульгарный и в то же время экзотический вид. Красивые брови, неумело подведённые карандашом, и здоровые, румяные щёки вызывали в душе боль: досадно было смотреть на такое бессмысленное употребление плохой косметики.

– Гавайка, – обратилась к ней толстая, как наседка, кассирша с красным лицом, одетая в платье с тысячью восемьсот сорока двумя складками, – позови-ка Вицека, пусть тащит новую бочку. Здесь уже одна пена. – Она открыла кран пустой бочки.

– Сестра, – окликнул девушку Куба, – налейте-ка мне одну и положите на что-нибудь кусок селёдки.

Гавайка посмотрела на Кубу так, будто только что его заметила.

– Только за столиком, – ответила она раздражённо. – Возле буфета не обслуживают.

– Знаю, что не обслуживают, – нахально заявил Куба, – но, сестричка, сесть же негде, а мне так необходима сейчас рюмка водки и кусочек селёдки.

– Обслужи его, – вмешалась кассирша, неприязненно глядя на Кубу. Она, видимо, хотела избежать скандала.

«Гавайка… – с восторгом думал Кубусь, – клянусь здоровьем, настоящая Гавайка с Броварной улицы! Или с чуть более дальнего архипелага, с Тархоминской. Чудо!»

Девушка налила Кубусю водки и подала кусочек селёдки. Взгляды их на секунду встретились, и в чёрных глазах Гавайки вспыхнул огонёк весёлой доброжелательности.

– Вы, панна, не из Варшавы, верно? – галантно спросил Куба, словно желая убедиться, наконец, в заморском происхождении этого необыкновенного существа.

– Нет, – приветливо ответила Гавайка, – из Могельницы. Знаете, пан?

– Нет, – огорчённо отозвался Кубусь, – не знаю. Но это неважно, – заявил он с внезапной решимостью, – я поплыву туда на своей шхуне. Могельница – атолл или лагуна?

– Ничего не понимаю, – на лице девушки заиграла улыбка.

– Гавайка! – зло прикрикнула толстая кассирша. – Сейчас не время для флирта!

– К чему этот крик, пани Лидия? – огрызнулась Гавайка. – Вы же видите, что делается. Что, – обратилась она к Кубусю, – уже и поговорить нельзя? Я ведь, кажется, в штате.

– Правильно, – горячо поддержал её Кубусь и выпил водку. – Вижу, что панна сознательная. Значит, Могельница – лагуна мирового масштаба, а может, и выше.

– Не ваше дело! – с притворным гневом ответила Гавайка. – Видели его! И трёх минут не прошло, а уже о таком… Не всё равно ему, сознательная я или нет…

Она засмеялась и добавила:

– А вы, пан, кто такой?

– Меня зовут Люлек, – ответил Кубусь. – Красиво, правда?

Девушка не сводила с Кубуся глаз.

– Гавайка! – крикнул кто-то из-за занавеса справа. – Иди за водкой.

Девушка вышла из-за стойки и поднялась по ступенькам вверх, демонстрируя стройные точёные ноги. Кубусь почувствовал, что встретил свою судьбу здесь, в баре «Наслаждение», куда привели его профессиональные интересы и где настиг фатум любви.

Через минуту Гавайка появилась с ящиком водки. Она поставила его на груду пустых ящиков и встала за стойку.

– Гавайка! – позвал кто-то из-за столика. – Поставь какую-нибудь пластинку: артист пошёл в отпуск!

Действительно, голова аккордеониста безвольно покоилась на его инструменте. Гавайка вынула из буфета пластинку и включила небольшой проигрыватель. Зазвучало танго: «Я знаю такие очи, блестящие и огромные, где неба яснеет голубизна…»

Куба радостно вздохнул.

– У вас, панна, прекрасные глаза…

– Правда? – улыбнулась Гавайка; похоже, ей понравилось.

– А у вас, пан, красивая бабочка, – указала она на булавку Кубуся. Кубусь молча развязал и снял булавку.

– Прошу, возьмите на память.

– А зачем? – несколько растерялась Гавайка.

– На память о сегодняшнем вечере, – с сентиментальным пафосом настаивал Куба. – Дадите своему парню, чтобы лучше выглядел. Ведь у вас, наверно, есть кто-то?

– Есть, – ответила Гавайка, явно растроганная таким великодушием. – И серьёзный парень. Не такой, как эти здесь. Специалист, – добавила она тоном фамильярного признания, не переставая разливать пиво. – Парикмахер. Но такие цвета он не носит, – сказала она с сожалением.

Куба вытащил из кармана новенькую вишнёво-жемчужную бабочку и ловко завязал её под воротником.

– Очень любезно с вашей стороны, – шепнула Гавайка, и Кубусю показалось, что хотя он, возможно, никогда не победит того серьёзного парикмахера, но, кажется, уже подарил девушке запретную радость жизни.

– Гавайка, – рядом с девушкой внезапно оказался плотный мужчина в очках с толстыми стёклами в чёрной оправе, – может, ты бы взялась за работу, а?

– А что? – взорвалась Гавайка. – Вам чего-то не хватает, пан директор?

– Видели его, какой важный, – сердито вмешалась кассирша, – девушке уже и слова сказать нельзя!

Куба задиристо посмотрел на директора, на его бычью шею и огромный нос. «Одни мышцы, – встревоженно подумал он, – гора бицепсов, а сверху очки. Классический ресторатор».

За толстыми стёклами очков директора горела ярость, и Кубусь решил, что должен защитить девушку от грязных домогательств её начальника. Однако Гавайка не походила на человека, который особенно нуждается в помощи, и потому Куба произнёс с угрожающей вежливостью:

– Сестричка, мне ещё одну большую рюмку водки, хорошо?

Гавайка вытащила литровку, чтобы налить, но директор раздражённо заявил:

– Нельзя пить возле буфета.

– Как вы сказали, пан Сливка? – довольно легкомысленно заявил какой-то худой тип с птичьим лицом под велосипедной шапочкой, потягивавший пиво из кружки, размером намного больше его головы. – Как вы сказали? Это что-то новенькое, – добавил он с вызовом. – А вообще чего пан хочет от девушки? Уже и пофлиртовать с молодым блондином ей нельзя! С кем же ей флиртовать? С вами? – Последние слова прозвучали явной насмешкой: очевидно, постоянные посетители бара «Наслаждение» кое-что знали о лирической трагедии руководителя этого заведения. Толстая кассирша вся прямо светилась от счастья – видно было, что поражение директора действует на неё, как целительный бальзам.

– Пан директор, – с подчёркнутой покорностью произнёс Куба, – прошу в таком случае столик для себя. И вот для этого пана, – он указал на худого типа в велосипедной шапочке. Мясистое лицо пана Сливки покраснело, он уже собирался что-то сказать, но тут дверь открылась и в бар вошли Мехцинский с Крушиной.

– Извините, – вежливо обратился Кубусь к худому, – но прибыли паны, которых я жду.

Пан Сливка, растерявшись, стал нервно переставлять кружки на стойке. Кубусь наклонился к Гавайке, во взгляде которой заметил вдруг неуверенность. Водка несколько обострила его наблюдательность.

– Пойдёте со мной в кино? – тихо спросил он.

– А вы, пан, тоже из этой компании? Специалист? – с иронией спросила Гавайка, указывая взглядом на Мехцинского.

– Я вижу, что вы, панна, утратили пленительную мягкость обычаев своей родины. Исчезли тихие чары ваших улыбок. Вы уже прониклись хищнической сутью городской цивилизации.