Текст книги "Злой"

Автор книги: Леопольд Тирманд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 34 страниц)

Несколько минут они шли молча. Неожиданно Колянко сказал:

– Я не должен был спрашивать, но мне не терпится узнать…

– Слушаю вас.

– Признаю своё первое поражение, – осторожно заявил Колянко. – Откуда вы, пан, узнали, что я журналист?

– Я выбрал только наилучшую для вас возможность. Выбери я другую, мне бы пришлось говорить с вами иначе.

– Всё в порядке. Состояние вооружённой готовности – прекрасное начало дружбы.

Они вышли на Краковское Предместье.

– Не зайти ли нам в кафе? – сухо спросил Дзярский.

– Думаю, что этого не избежать. Знаю поблизости кафе, где в эту пору пусто и уютно, – ответил Колянко.

– Разве есть такие в центре?

– Есть одно. Вижу, вы не очень любите популярность.

Дзярский не ответил. Оба перешли на другую сторону улицы, и Колянко остановился на углу, у входа «Бристоль», рядом с Каровой.

– В это время, – отозвался Дзярский, – мы не найдём места наверху.

– Однако вы неплохо ориентируетесь, – язвительно заметил Колянко. – Но, верно, не знаете, пан поручик, что открыт ещё один зал, внизу.

Они зашли в вестибюль, свернули направо и по нескольким ступенькам сошли вниз. Тут в самом деле было пусто и уютно. Несколько немолодых панов разговаривали в глубине зала, кое-где над столиками торчали палки с газетами. То тут, то там виднелись лица в очках и серебряные причёски пожилых женщин. За соседним столиком с газетами сидел какой-то человек, прикрывшийся газетой «Жице Варшавы».

– Что будете заказывать, панове? – спросила розовощёкая пухленькая официантка в белом фартучке и наколке на голове.

– Дайте мне венский сырник, кофе и содовую воду, – попросил Колянко.

Дзярский заказал полчашки чёрного кофе.

– Чем могу служить, пан редактор? – спросил он с холодной, осторожной вежливостью.

Колянко с минуту барабанил пальцами по краю испещрённого голубыми жилками столика. Наконец он заговорил:

– Моя фамилия Колянко. Эдвин Колянко.

– Об этом я уже догадался. Давно хочу с вами познакомиться, пан.

– Очень рад. Тем более, что я собирался предложить вам союз.

– Чем может быть полезен прославленному журналисту скромный офицер милиции? Разумеется, я очень рад, но боюсь, что, возможно, такое лестное предложение сделано мне незаслуженно или по недоразумению.

– Нет, – спокойно ответил Колянко. – Я точно знаю, что это не так.

Дзярский бросил на него острый неприязненный взгляд.

– Хорошо, – согласился Дзярский. – Не будем об этом говорить.

– Как же так? – возразил Колянко. – Мы должны и будем об этом говорить. Разве что вы встанете и молча покинете кафе. Но это, – усмехнулся он, – было бы невежливо.

За соседним столиком в чьей-то руке дрогнула газета «Жице Варшавы». Если за ней прятался человек, то он в эту минуту лихорадочно, но незаметно старался поближе придвинуться к Дзярскому и Колянко.

……………………………………………………

– Пан журналист, – решительно заявил Дзярский, – прошу ясно и откровенно сказать мне, чего вы хотите и чем я могу вам быть полезен. Если это в моих силах, постараюсь удовлетворить ваше желание.

– Хорошо, я скажу. Но прежде спрошу у вас, что вы знаете о нападениях на людей и скандалах, которые последнее время всё чаще случаются в Варшаве, причём пострадавшими оказываются субъекты, известные как хулиганы или, по крайней мере, как граждане с весьма сомнительной репутацией.

Дзярский засмеялся. «Идёт на откровенность», – подумал он с лёгкой тревогой.

– Об этом говорят в городе, – уклончиво ответил он. – Разное говорят. Но вы на ложном пути, дорогой пан Колянко. Хуже всего то, что мы не найдём общего языка. Вы должны понять, уважаемый пан журналист: откровенный разговор между нами невозможен, и то, что мне известно, я вам не скажу. Нас разделяет специфика наших профессий.

– Либо, – тихо и уверенно проговорил Колянко, – это означает, что вы, пан, знаете не больше, чем я, то есть почти ничего.

«Он совершенно прав, – со злостью подумал Дзярский, – выиграл! Если бы я что-то знал, то постарался бы убедить его, что разговариваю с ним достаточно откровенно. Моё поведение было ошибкой».

– Согласен, – спокойно обронил он, – на этом закончим обсуждение данной темы.

– Нет. Посоветуемся ещё относительно ближайшего будущего. Вероятно, вы предвидите, как и я, что вскоре произойдут достаточно значительные события, какая-нибудь кампания-ответ.

– Ответ? – удивился Дзярский. – Чей? Кому?

– Варшавских хулиганов своему преследователю и мучителю. Не те это люди, чтобы со слезами раскаяния на глазах простить обиду.

– Глупости, – раздражённо ответил Дзярский. – Мы в милиции называем это взаимными расчётами преступного мира. Поскольку хулиганство – общественное явление, возникающее в основном стихийно, трудно допустить, чтобы оно могло организовать какую-то продуманную, широко спланированную кампанию. Если даже вы предполагаете, что в омутах великой Варшавы существуют люди, которые пытаются самочинно урегулировать эту проблему, то для нас, для милиции, это всего лишь проявления беззакония, с которым мы будем бороться сурово и неукоснительно. А вообще вы, журналисты-романтики, часто отыскиваете спрятанные и, как правило, преувеличенные сенсации на свалке большого города, среди всяческой грязи и отбросов.

– Поздравляю, – иронично усмехнулся Колянко. – Вы, пан, законченный юрист. Образцовый юрист, милиционер и страж порядка. Но у меня есть собственное мнение по этому поводу. В конце концов, мы живём в Варшаве; couleur locale [1]1
  Местный колорит (франц.)


[Закрыть], знаете ли, пан, советую вам как-нибудь пройтись весенним вечером под фабричными стенами Крахмальной или Хлодной улиц, полежать где-нибудь на окраине, на замусоренном лугу, покрытом сухой травой и обломками кирпича. Или присесть на минуту над глиницами Мокотова, вслушиваясь в варшавский вибрирующий воздух, побродить среди железнодорожных путей и насыпей Восточного вокзала. Возможно, тогда вы, пан, что-нибудь и уловите в путанице моральных проблем и обычаев, среди которых рождаются и разворачиваются различные дела – те, что вы называете романтической сенсацией, выдуманной журналистами.

– Знаю, – спокойно ответил Дзярский. – Я же сам из тех мест.

– Это чувствуется. По вашему акценту.

– Не кажется ли вам, что здесь пахнет горелым? – спросил Дзярский.

– Нет, – удивился Колянко.

За соседним столиком развёрнутые листы газеты быстро упали вниз. Однако не настолько быстро, чтобы утаить от взгляда Дзярского маленькую дырочку, прожжённую сигаретой на краешке газеты. Маленькую дырочку, которую по небрежности мог прожечь увлечённый содержанием статей близорукий читатель. Но этой дырочки было вполне достаточно, чтобы сквозь неё хорошо видеть ближайший столик и сидящих там людей.

– Прекрасно, – отозвался Колянко. – Видите пана за соседним столиком? Какой колоритный реквизит этого кафе…

Пан за соседним столиком носил негнущийся, наверное, целлулоидный воротничок с уголками и чёрный галстук. На стуле рядом висел зонтик и лежал чёрный котелок. Этот пан с утомлённым видом, словно после длительного чтения, снял с длинного жёлтого носа пенсне. Затем он слегка поклонился Колянко. Тот с усмешкой ему ответил.

– Знакомый? – спросил Дзярский.

– Я встретил его сегодня днём на выставке, когда искал вас. Понятия не имею, кто он. Наверное, какой-то филателист.

– Ошибаетесь. Это вовсе не филателист.

– Во всяком случае, коллекционер, такой у него вид.

– Коллекционер? – задумался Дзярский. – Но чего именно?

Колянко подозвал официантку. Они расплатились и вышли. Был холодный мартовский вечер. С Вислы дул порывистый ветер.

– Благодарю вас, пан журналист, – проговорил Дзярский, подавая Колянко руку. – Спасибо за приятный разговор.

– Приятный? – удивился Колянко со снисходительной иронией. – Это прилагательное кажется мне не очень подходящим.

– Видите ли, мы, филателисты, воспитываем в себе особую, мелочную деликатность. Каждый зубец почтового значка, оттенок цвета, толщина мельчайшей чёрточки имеют в филателистике большое значение.

– К чему вы мне это говорите?

– Мне кажется, я вас понимаю. Вы просто не можете успокоиться, как прирождённый журналист, что вокруг вас происходят вещи, о которых вам ничего не известно. Я милиционер, и мой долг не только знать, но и предвидеть, а также классифицировать такие вещи в соответствии с законом. В этом и состоит принципиальное различие между нами.

– Вы правы, – охотно согласился Колянко. – Посоветуйте, как мне излечиться от беспокойства.

– Я вам посоветую, – серьёзно сказал Дзярский. – Займитесь, пожалуйста, каким-нибудь конкретным делом. Например, нелегальной торговлей билетами на разные зрелища. Мне очень интересно знать мнение журналистов об этих делах и результаты журналистского поиска.

– Хорошо, – кивнул головой Колянко, – буду рассматривать это как начало нашего примирения.

– Слишком сильно сказано, – холодно поправил Дзярский. – Скорее, наших бесед.

Колянко поклонился и пошёл по улице Нови Свят. Дзярский сделал несколько шагов и свернул к порталу отеля «Бристоль», где остановился за углом. Из кафе вышел невысокий человек в котелке, с зонтиком. Котелок покружил в разных направлениях и немного задержался, поскольку его владелец увидел, видимо, широкую спину Колянко, который как раз в этот момент подходил к улице Крулевской. Наконец неизвестный пан двинулся, слегка постукивая зонтиком, в ту же сторону. Поручик Михал Дзярский тихо свистнул, усмехнулся и, заложив руки в карманы пальто, небрежной походкой направился в Главную команду милиции.

3

Большая, чистая, полная света комната. Ничем не отличалась бы она от сотен других служебных комнат, если бы не произведения искусства в самых неожиданных местах: гипсовые античные торсы стояли возле корзинки для мусора, голова Горгоны закрывала вешалку, бородатый Зевс задумчиво всматривался в раскалённую электроплитку. На стенах висело множество картин самых различных школ, стилей, размеров и содержания. Рядом с плакатами о нормах ГТО можно было увидеть «Даму в лиловом платье» Шахорского, из-под инвентарного списка приветливо смотрел «Сапожник» Тадеуша Маковского.

На письменном столе зазвонил телефон. Некрасивая девушка в очках, сидевшая напротив Марты, сняла трубку.

– Алло! – крикнула она, потом равнодушно сказала:

– Это тебя, Марта.

Марта взяла трубку.

– Маевская. Слушаю.

– Это Гальский. Добрый день.

– Добрый день, – ответила Марта. «Сапожник» явно усмехнулся с оттенком лукавства. В комнате стало светлее.

– Панна Марта, беда! Я так радовался, ожидая сегодняшнего свидания. После стольких, стольких дней наконец. Наконец вы согласились и…

– Ну, конечно… другое свидание, да? Ах вы, скверные ребята! – Марта говорила легко, стараясь придать своему голосу насмешливый оттенок. «Сапожник» нахмурился, помрачнел и одновременно зажмурил глаз, словно выговаривая: «Зачем ты прикидываешься, что тебе безразлично?»

– Как вы можете так говорить, коварная женщина! Дежурство. Срочное дежурство, которое нельзя передвинуть. Большинство моих коллег болеют гриппом.

– Это ничего. Встретимся в другой раз.

– Когда?

– Позвоните мне. Вы же хорошо знаете номер.

«Сапожник» почти поднялся со скамьи. «Глупая! – укорял его единственный глаз. – Сама будешь жалеть, что вела себя так неразумно, холодно и сдержанно. Потом, через час, самое большее – завтра.»

– Почему мы не можем сразу договориться, Марта? Предложите что-нибудь. Я согласен на любое число, время и час во второй половине недели. Сегодня это было совсем неожиданно, я ужасно огорчён, но, к сожалению, не могу иначе. Поймите меня…

– Позвоните мне, пан доктор, хорошо? Мне трудно сейчас же… – в голосе Марты было колебание.

Глаз старого «Сапожника» сверкнул злорадным пренебрежением. «Хе-хе-хе, – говорил этот глаз, – легкомыслие и глупая амбиция погубили уже не одну красоту. А тебе, девочка, далеко до красоты».

– Прекрасно, – ответил Гальский, – я позвоню завтра. Как себя чувствует мама?

– Спасибо. Неплохо.

– Ну… я очень рад. Значит, новейшие достижения медицины в области болезней печени не понадобятся, ничего не поделаешь. Ой, нет, я очень рад…

– Очень благодарна, что вспомнили, пан доктор… и жду звонка.

«Сапожник», казалось, даже вздохнул с облегчением. «Это уже немного лучше», – кивнул он Марте.

Марта положила трубку и показала «Сапожнику» язык. «Теперь ты доволен?» – спросила она, как ребёнок, который, сперва заупрямившись, внезапно уступает. Марта была зла на всё и всех, а больше всего на себя. «Сапожнику» она не могла простить, что он знает, как волновал её сегодняшний вечер, как сильно, наперекор собственному желанию, радовалась она этому свиданию.

Приближались четыре часа. Марта вымыла руки, подкрасила губы и поправила волосы, потом вынула из пальто сетку для покупок.

– Ну что, ничего не вышло? – спросила некрасивая девушка в очках; в её голосе было старательно скрытое злорадство.

– Наоборот, всё чудесно складывается, – ответила Марта. – Я сегодня страшно занята, а отказать было неудобно. Этот молодой врач говорил со мной очень вежливо.

На улице было холодно, пасмурно, неприятно. У входа в музей сидел на каменной балюстраде Зенон.

– Знаешь, Майка, я был в городе по делам секции, – сказал он, целуя её руку. – Решил подождать тебя.

– Прекрасная мысль, – улыбнулась Марта. – Я сама думала: что с тобой такое?

– У тебя какие-то дела во второй половине дня? Потому что, знаешь, я бы не хотел тебе мешать, мы же не договаривались.

– Что ты, – возразила Марта. – Я рада, что ты пришёл. Останешься у нас на ужин, ладно?

– Хорошо! – обрадовался Зенон. – Мне казалось, что ты сегодня будешь занята.

– Почему это пришло тебе в голову?

– Сам не знаю. Так мне показалось.

– Что-то не всё в порядке с твоими предчувствиями, Зен. Плохо работают. Я рада, что ты пришёл. Проведём вечер вместе, хорошо? Собственно, я тебя ждала.

– Правда? – облегчённо вздохнул Зенон. – Не знаю, почему мне так казалось. Знаешь, столько дел в клубе, в секции, в Академии. Но теперь всё в порядке, я не поеду в Беляны. Чудесно!

Он крепко и нежно взял её под руку. «Конец, – подумала Марта. – Надо это как-то уладить. Только я в самом деле не знаю, как. Всё так сложно. И чего я, собственно, хочу?»

Ещё не родился архитектор или декоратор, который, проектируя, а потом строя кафе, мог бы заранее сказать: «В этом заведении будет такая-то публика, такое-то настроение. Всё должно соответствовать тому, что мы запланировали». Кафе уже построено, приведено в порядок, меблировано, в него заходят первые посетители, и некоторое время спустя оказывается, что его атмосфера не имеет ничего общего с тем, что планировали создатели. Предназначенное для общественного пользования, кафе начинает свою собственную, не предвиденную заранее жизнь. Именно по этой причине кафе-бар «Под курантами», в районе Маршалковской, переживало с момента своего возникновения определённый конфликт между формой и содержанием.

В первые годы восстановления варшавские кафе появились сами собой, стихийно, согласно антинаучной теории самозарождения, в каких-то одноэтажных, наскоро, кое-как отремонтированных помещениях, в разбитых бомбами домах, где развалины каменных строений часто служили декорациями. Это были прокуренные кафе чисто потребительского характера, тесные, переполненные, где, увидев свободный столик далеко от входа, мечтали о геликоптере. Уже на протяжении двух веков в Варшаве придают большое значение кафе, поэтому те, кто планировал гигантское восстановление города, не могли забыть о традициях. Одним из первых спроектированных кафе в Варшаве стало кафе-бар «Под курантами». Заведение было действительно очень хорошим: красивые портьеры, солидные панели, фаянс и дорогие тарелки, тяжёлая стильная мебель, окованные медью двери, старинные дорогие часы над верхом, дубовая внутренняя лестница, потолок, выложенный массивными балками, – одним словом, стиль солидного ренессанса. Невольно возникала мысль, что в этих креслах, за этими столиками будут сидеть люди серьёзные, которые в свободные минуты станут сосредоточенно обсуждать проблемы повышения производительности труда на вверенных им предприятиях и в учреждениях либо, по меньшей мере, повторять солидные осторожные сплетни о семейных неприятностях профессоров политехнического института. Между тем вышло иначе; на антресолях поставили пианино, за него сел юноша с явной склонностью к синкопированной музыке; за столиками появились представители варшавской богемы, в дверях всё чаще стали маячить силуэты юношей в очень узких брюках, коротких пальто и обуви на высокой резиновой подошве, а также девушек в широких пальто с огромными воротниками, похожими на повёрнутые назад детские слюнявчики. За ними пришли люди с очень неясными и непонятными источниками доходов. Солидные стены в стиле ренессанса заполнились разговорами, которые имели очень мало общего со сферой интересов старинных солидных патрициев. Таким образом, кафе-бар «Под курантами» стало излюбленным местом встреч варшавской рано созревшей молодёжи.

Гальский бывал тут редко. Он хорошо знал, но не очень любил это кафе. Увидев пана, который уже расплачивался с официантом, доктор быстро и ловко нацелился на свободное место и вскоре удовлетворённо вытянул длинные ноги, закурил сигарету и заказал кофе.

«Смешно, – подумал он, – я готовлюсь к этому свиданию, будто мне восемнадцать лет. А ведь уже стал забывать, что возможно такое настроение».

Гальский чувствовал себя сейчас, как после первого выигранного сражения: при одной только мысли, что Марта могла прийти, когда у него ещё не было столика, его охватила тревога и исчезла свойственная ему мягкая ирония. «Это серьёзно, – неохотно отметил он, – это в самом деле становится безрассудно серьёзным если меня волнуют такие мелочи».

Из-за блестящей черноты пианино ему улыбалось знакомое лицо: Гальский знал молодого пианиста. Они служили вместе в армии, были приятелями. Их сближала общая любовь к лёгкой музыке.

Пианист многозначительно подмигнул и заиграл «Жду тебя». Гальский усмехнулся и погрозил ему кулаком:

– Ах ты, негодяй!

Однако его глаза всё время обращались к входной двери. Напрасно Гальский пытался заинтересоваться соседом. За два столика от него сидел мужчина, на мгновение привлёкший к себе внимание молодого врача. Это был крепкого сложения прекрасно одетый пан с красивым, смуглым, немного слишком мясистым лицом.

«А может, она не придёт?» Гальский ощутил терпкую боль тревоги где-то в области сердца. Он посмотрел на часы: до условленного времени оставалось ещё пять минут.

……………………………………………………

Вошла Марта. Гальский встал. Посетители, сидевшие за соседними столиками, быстро окинули её оценивающими взглядами. Оценка была положительной. Знатоки остановили на ней внимание несколько дольше, чем обычно бывает в таких случаях. Крепко скроенный элегантный пан смотрел на неё довольно-таки пристально. Пианист сделал жест изумления. Гальский улыбнулся. Марта села. Пианист заиграл «Чай на двоих». К столику подошла официантка.

– Чему вы улыбаетесь? – спросила Марта.

– О, причин множество, – ответил Гальский, – я вам о них расскажу по порядку. Прежде всего, под этой улыбкой я прячу душевное облегчение.

– После тяжёлых забот и переживаний?

– Да. Я боялся, что вы не придёте.

Марта слегка покраснела и улыбнулась. Трудно было угадать, что в этом заявлении шутка, а что – искреннее признание.

……………………………………………………

Пианист легко и выразительно играл песенку «Юноша, которого я люблю».

– Что это за знакомая мелодия? – задумалась Марта.

– Она называется «Юноша, которого я люблю». Я учился под неё танцевать на первых школьных вечеринках. Это далёкие времена.

– Да. У меня такие же воспоминания, связанные с этой мелодией.

– У каждого из нас есть воспоминания, – проговорил Гальский бездумно и банально, – но не у каждого есть такой человек, как в песенке.

– У меня нет… – поспешно сказала Марта.

«Зачем кривить душой?» – сердито подумал Гальский.

«Для чего я лгу? – мысленно упрекнула себя Марта и внезапно словно опомнилась. – Я вовсе не лгу. Так оно и есть. Нет такого человека. Я даже на секунду не вспомнила о Зеноне».

– Я не лгу… – повторила она свою мысль вслух, хотя Гальский ни о чём не спрашивал.

Спокойные ясные глаза Гальского были полны недоверия.

– В конце концов, – сказал он с явной насмешкой, – я последний, кто имеет право об этом спрашивать.

– Неправда, – на лице Марты снова появилось задиристое выражение. – Вы имеете бесспорное право на вопросы. Вы же промыли мне страшную рану на виске в комиссариате, проявили готовность проводить меня домой и даже предложили помощь моей бедной больной матери. Я уже не говорю о семи телефонных звонках…

Это было очень бестактно, и обоим стало неловко. Казалось, что все вокруг чувствовали то же самое, что люди за соседними столиками понурились, официантки беспомощно развели руками и даже пианино сейчас закроет какая-то сверхъестественная сила.

И вдруг оба рассмеялись.

– Из-за чего мы ссоримся? – спросил Гальский. – У нас ведь почти одинаковые волосы.

Действительно, их волосы были похожего цвета – цвета старого, потускневшего, уже не очень блестящего золота. Кое-где более светлые пряди, цвета платины пробивались в гладкой, стянутой сегодня сзади причёске Марты и в мягких, слегка вьющихся над лбом волосах Гальского. Оба наклонились вперёд и какое-то мгновение смотрели друг на друга.

– Больше всего мне нравится, что вы, собственно, совсем не красивы, Марта, – заявил Гальский. – Эти скулы, немного выдающиеся вперёд, этот воинственный, вечно готовый к скандалу нос…

Пианист улыбался Гальскому, играя «Красивая девушка, как мелодия».

– Мне вообще ничто не нравится, – весело и беззаботно ответила Марта. – Я не люблю приятных лиц, а у вас как раз такое лицо… Ужасно хочется подарить вам коробочку с леденцами.

– Неправда. Это совсем не так. И вам этого вовсе не хочется.

– Возможно, я и говорю неправду, – согласилась Марта. – Но и вы тоже. Разве я противная?

– Этого я не сказал. Пусть вы совсем не противная. Но что с того?

На пороге появилась высокая фигура элегантной женщины. Красивое модное пальто, чёрные замшевые туфли на высоких каблуках, небольшая шляпка с вуалью и дорогая серебристая лиса – всё производило впечатление богатой, хотя и слишком подчёркнутой элегантности. Увидев даму, из-за столика поднялся мужчина со смуглым лицом. Только теперь стало видно, какой он высокий и крепкий. Дама улыбнулась, кивнула головой и подошла к его столику. Потом села и огляделась вокруг. При виде Гальского она посерьёзнела, улыбка исчезла с её лица. Гальский встретился с ней взглядом. «Откуда я знаю эту пани? – подумал он. – Ах, это же та, что в троллейбусе», – вспомнил доктор, не без удовольствия глядя на неё. Пианист медленно, явно охотно играл «Благодарю за память!» Дама перевела взгляд на Марту и довольно долго к ней присматривалась, в её глазах читалось, холодное злое любопытство. Наконец она углубилась в сдержанный разговор с мужчиной, у которого было красивое смуглое лицо.

– Марта, – спросил Гальский. – Что нам дальше делать с этим так хорошо начавшимся вечером?

– Наверное пойдём домой, чтобы с помощью здорового сна подготовиться к завтрашнему трудовому дню.

– О нет! – внезапно запротестовал Гальский. Никаких мыслей о завтра. Его не существует. Я ощущаю в себе упорство предков, которые настойчиво выкорчёвывали неприступные чащи. Завтра опять начнутся двухнедельные унизительные телефонные разговоры о новой встрече. Я это знаю. Знаю уже на память номера телефонов Национального музея, мог бы даже с успехом стать гидом. А сегодня я не выпущу вас своих когтей.

– Я не терплю насилия и готова насмерть стоять за свою свободу. Но вместо того, чтобы открыто поднять знамя бунта, предлагаю переговоры: поведите меня куда-нибудь на сосиски и пиво, ибо я смертельно проголодалась. А потом спокойно разойдёмся.

– Вы отгадали мои тайные мечты, – шутливо вздохнул Гальский. – Откуда вам известно, что уже давно перед моими глазами витает видение – коричневые вкусные сосиски с горчицей и кружка золотистого пива?

– А я, бедная, наивная девушка, питала иллюзию, что всё это время вы думали о моей красоте, – с упрёком отозвалась Марта, вставая с места.

Гальский помог ей надеть пальто, расплатился, кивнул пианисту и ещё раз посмотрел на даму в чёрном. Это не ускользнуло от внимания её спутника. Пианино загремело вальсом из «Парада любви». Гальский подумал: «Что за негодяй!», – улыбнулся пианисту и погрозил ему пальцем.

– Не знаешь ли ты случайно, кто этот молодой человек? – спросила дама в чёрном своего спутника.

– Не знаю. Но могу узнать. Конечно, я сделаю это только для тебя.

Голос мужчины со смуглым лицом был глубоким спокойным, хотя и с излишне выразительными модуляциями. Несмотря на сдержанность, в этом голосе чувствовалась какая-то затаённая хриплая нотка, выдававшая его способность к бешеным, яростным интонациям.

– Хорошо, – согласилась дама. – Сделай это меня.

– Он тебе нравится? – спросил мужчина. И снова его голос говорил значительно больше, чем слова. Владелец голоса был человеком разумным и пытался изобразить безразличие, хотя и знал, что это ему не удаётся. Любой ценой он стремился скрыть свою дикую ревность и откровенную, жадную страсть.

– Мне нравится, – небрежно проговорила дама в чёрном, довольная, как истая женщина, что её ревнуют. – Нравится, даже очень. Я просто умираю за мужчинами, которые умеют так улыбаться.

– Тогда почему же ты хочешь выйти за меня замуж?

– Ошибаешься, Филипп, – усмехнулась дама. Её зрелая красота обретала особый блеск в этой борьбе двух сильных людей, в непрерывном состязании достойных друг друга противников. – Ты ошибаешься, мой дорогой. Этого хочешь ты, а не я.

– Согласен. Ты права. Я хочу и не намерен отказываться от своих намерений, – сказал мужчина со смуглым лицом и глубоко вздохнул. – Согласен, – повторил он. – Итак, поговорим о делах.

– Хватит с меня. Сдаюсь, – простонала Марта. – Не могу больше…

– Ещё одну, девушка. Свежие сосиски необыкновенно полезны. Они укрепляют суставы, – заявил Гальский, вытаскивая нос из пенящейся кружки со светлым пивом. – Говорю это вам как врач.

– Нет, нет и нет. Вы просто убийца! У этой сосисочной оргии есть какая-то тайная низкая цель.

Марта наклонилась к Гальскому через высокий короткий стол и вытерла остатки пены с его носа. Они ели, стоя в одном из баров в районе Маршалковской. Из раскрытых котелков на буфете шёл пар, пахло капустой и соусами.

– Половинку, – просил Гальский. – Я съем вторую. Таким образом мы соединимся узлом сосисочного братства.

– Ни за что. И вообще, пойдём отсюда. Даже убежим. Всё равно я не смогу ничего есть до конца месяца.

Они вышли на широкую, полную огней и неоновых реклам Маршалковскую. В это время, около девяти часов вечера, площадь Конституции выглядела, как обнесённый стенами и стиснутый тротуарами гигантский каменный салон. Люди шли не спеша, наслаждаясь приятным вечером.

– Теперь, – заявил Гальский, – мы перестанем бродить, так как я уже нашёл цель. Зайдём в маленький бедный ресторанчик, почти закусочную, и выпьем по рюмке венгерского вина. Я там не бывал, но можем попробовать.

– Как у нас с деньгами? – деловито спросила Марта, – потому что у меня с собой всего пятьдесят злотых. Единственный известный мне ресторан поблизости – это «Раритас». Но там не приходится рассчитывать на филантропию администрации или на льготы для бывших студентов.

– Панна словно проникла в мои намерения, – проговорил Гальский. – Я внезапно себе представил, что с мной серый цыплёнок из Сохачева или из Прасниша и что мне выпало редкое удовольствие показать расширенным от удивления глазам ночную жизнь великой столицы.

Марта не протестовала, когда Гальский взял её под руку и потянул к дверям ресторанчика. Огромный усатый швейцар в униформе приветливо поздоровался с Гальским:

– Доброго здоровья, пан доктор.

Марта, сдерживая смех, поднесла ладонь к губам.

– Вижу, вы тут не совсем чужеродное явление, шепнула она, по-детски захлёбываясь смехом.

– Профессиональные дела, – уклончиво ответ Гальский. – Когда-то я вылечил этого пана от мозолей.

Марта и Гальский устроились на высоких стальных стульчиках у стойки. Тут было уютно и приятно. Невысокий человек в ослепительно белом халате, стоявший за стойкой, просиял при виде Гальского.

– Добрый вечер, – поздоровался он. – Очень рад, что снова вас вижу, пан.

– Добрый вечер, – сдержанно ответил Гальский. Не принимаете ли вы меня случайно за кого-то другого?

– Да нет же, пан доктор, – обиделся невысокий, – что вы такое говорите?

– Этот пан тоже был вашим пациентом? – спросила хохочущая Марта. Невысокий улыбнулся, показав невероятное количество испорченных зубов.

– А, может, как раз наоборот? – проговорил он фамильярно. – Пан доктор время от времени бывает моим пациентом.

Гальский безразлично смотрел в потолок, барабаня пальцами по буфету. Потом заказал два крымских коньяка.

– Вы же собирались пить вино, – возмутилась Марта.

– Собирался, – сухо ответил Гальский, – но наступление, которое вы, панна, ведёте на меня в течение последних нескольких минут, заставляет прибегнуть к крепким напиткам.

– Разве панна не ваша сестра, пан доктор? – удивился невысокий.

– Нет, – ответил Гальский, – слава Богу…

– Какое сходство! – вздохнул невысокий.

……………………………………………………

Они медленно шли по опустевшей Маршалковской. Марта то и дело останавливалась возле тёмных витрин, Гальский замедлял, шаг, но не останавливался. На площади Конституции он заговорил:

– Слушай… – Марта подняла на него глаза. – Тебе не холодно?

Марта покачала головой. Он потянул её за руку, и они сели под большим фонарём в форме канделябра.

– Почему, собственно, вы говорите мне «ты»? – ворчливо спросила Марта.

Гальский взял Марту за плечи и нагнулся к её лицу. Её губы пахли холодным и влажным ночным воздухом. Через минуту они стали мягкими и горячими.

– Нет, – решительно зажил Гальский. – Может быть, я неточно выражаю то, что хочу сказать. Но у меня действительно нет ничего общего с цинизмом, который отравляет жизнь. Верь мне, Марта. Уже много лет я ищу такую девушку, как ты. Ищу тебя.

Марта встала.

– Пойдём отсюда, – сказала она… и снова села, поближе к Гальскому. Он обнял её.

– Так хорошо, – тихо отозвалась Марта. – Ничего не поделаешь, сейчас так хорошо. И ничего я с тобой не боюсь.

– Чего? – спросил Гальский, прижимаясь щекой к её волосам. – Чего тебе бояться?

– Не смейся, – шепнула Марта, – но я всё время боюсь. После той истории на Вейской боюсь всего. А я ведь вовсе не глупая трусиха. Не боялась только в комиссариате и сейчас. Может, потому, что ты был там и сейчас ты со мной. Помнишь, – добавила она с волнением, – те глаза? Я их видела ещё дважды… Один раз у ворот моего дома вечером и ещё раз, выходя после кино из «Палладиума». Не смейся, может, это в самом деле мне померещилось – результат нервного напряжения, какое-то привидение… Только с тобой я забываю об этих глазах. Сегодня вечером мне было весело, я смеялась, развлекалась. Уже давно не была такой…