Текст книги "Злой"

Автор книги: Леопольд Тирманд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 34 страниц)

2

Ежи Метеор стоял перед зеркалом и причёсывался. Простой и достаточно однозначный глагол «причёсываться» не передаёт целиком того сложного акта действия, которое выполнял Ежи Метеор. Полным благоговения торжественным движением он разделял ухоженные, блестящие от бриллиантина тёмные волосы безупречным пробором слева. Затем зачёсывал с левой стороны вниз, а с правой – набок. Наконец, отложил расчёску, взял баночку с бриллиантином и ещё раз смазал волосы на темени. Снова взял расчёску, зачесал с правой стороны и опустил руки. Да, это была победа! Он откинул полотенце и в последний раз оглядел себя: безупречный блестящий шлем покрывал его голову.

– И долго ты так можешь? – спросил с тоской в голосе Роберт Крушина.

– Долго, – ответил Ежи Метеор. – От этого всё зависит. Удастся или нет.

Крушина лежал в пальто и шляпе на неопрятном топчане. Постельное бельё на нём меняли последний раз ещё до принятия шестилетнего плана. В комнате было мало мебели: когда-то белый, лакированный шкаф, сильно потёртое и вылинявшее кресло аристократического происхождения, четыре стула, обыкновенный стол, накрытый клеёнкой, на которой валялись остатки завтрака и рассыпанная колода карт.

– Холодно, холера. Кретины, ты только подумай, из-за этого может быть скандал… – резко бросил Крушина.

– Какой скандал, Бобусь? У тебя проблемы – Кудлатый всё уладит. Говорили ему об этом?

– Наверное, да. Меринос говорит, что Кудлатый что-то задумал, но молчит, как всегда.

– С Вильгой говорил?

– Нет ещё. Не было времени. Не выхожу из конторы.

Метеор надел брюки и вынул из шкафа чистую рубашку. Брюки были габардиновые, узкие, с остро заглаженной складкой, рубашка – нежно-розовая, с широко расставленными уголками воротничка, по итальянской моде. Метеор тщательно застегнул воротничок длинными худыми пальцами с грязными ногтями. Вытащил из шкафа ядовито-зелёный, усеянный треугольниками галстук и долго, старательно завязывал его перед зеркалом. Потом надел полосатые зелёно-жёлтые носки и дорогие замшевые туфли на толстой индийской подошве.

Наконец Метеор достал из шкафа двубортный, с хорошо выработанными широкими отворотами пиджак, разглядывая себя в зеркале, он вздохнул с глубоким удовлетворением: в зеркале отразился высокий, очень красивый, худощавый юноша в необыкновенно элегантном костюме. Тёмные волосы, голубые глаза, узкое лицо с правильными чертами и великолепный костюм, с точки зрения Метеора, являли собой весьма импозантное зрелище. Но он не видел, что в этой элегантности, продуманной до каждой мелочи, есть нечто навязчивое и крикливое, что его привлекательное лицо немного напоминает розовых юношей с дешёвых почтовых открыток и идеал мужской красоты на витринах провинциальных фотографий. Обо всём этом, однако, Ежи Метеор не знал и потому был вполне доволен и горд. Он долго рылся среди множества беретов, которые лежали в шкафу, – баскских и военных, синих, коричневых и чёрных; наконец посмотрел ещё раз в зеркало и закрыл шкаф: решил не портить беретом художественное произведение, созданное собственными руками.

– Пойдём, Бобусь, – позвал он, снимая плащ с вешалки на двери. Крушина встал с топчана и вытер покрывалом пыль со своих ботинок.

– Откуда у тебя такой плащ? – спросил он, подходя к Метеору.

– Достал, – усмехнулся Метеор. – Нравится?

– Как ты думаешь, он мне подойдёт? – спросил Крушина со сдерживаемым желанием в голосе.

– Примерь, Бобусь, – предложил Метеор. Они были одного роста, но из Крушины могло выйти не менее двух Метеоров.

– Как на тебя шили, – заявил Метеор, одобрительно поглядывая на Крушину.

– Точно, – Крушина видел в зеркале, что плащ сидит на нём безукоризненно. – Сколько?

– Тысяча шестьсот, – сдержанно ответил Метеор.

– Ты, свиное рыло, – огрызнулся Роберт с меланхолическим упрёком. – Это ты с меня хочешь тысячу шестьсот?

– Не хочешь – не бери, – беззлобно отозвался Метеор. – Именно с тебя я и прошу тысячу шестьсот, а с любого другого взял бы две.

– Ну и бери, хамская морда!

Крушина сбросил плащ и швырнул на стул. Метеор надел его и удовлетворённо глянул в зеркало.

– Ну что, – спросил он, – здорово сшит?

– Метеор, – проговорил Крушина с горькой обидой, – у меня нет весеннего плаща. Сегодня я дам тебе кусок за эти лохмотья. Где у тебя совесть – просить тысячу шестьсот за такое-отечественное тряпьё?

– Это не отечественный, дурень, – возразил, Метеор холодно. – Что ты в этом понимаешь? Это чешский. Чешский поплин. Утеплённый.

Крушина поднял полу плаща и несколько минут мял её пальцами.

– Ерунда, – сказал он, – это варшавское тряпьё. Чешский… Тоже придумаешь! – и тут же добавил: – Тысяча двести сегодня, наличными. Согласен?

– Если тебе не нравится, не о чем говорить, – ответил Метеор. – Очень мне надо уговаривать тебя, что это чешский товар! Не веришь – не надо.

Он доверительно наклонился к Крушине:

– Бобусь, согласись, не могу же я взять меньше, чем заплатил сам. Пойми, приятель: тысяча четыреста – моё последнее слово. Я ничего с тебя не имею, плюнь мне в рожу, если вру.

– Ладно, – вздохнул Крушина, – снимай.

– Минуточку, – остановил его Метеор, – не торопись, друг. Всё равно у тебя нет с собой валюты. Принеси деньги в «Лайконик» – и плащ твой.

– Мальчик, – с кривой усмешкой спросил Крушина, – ты ещё хочешь его сегодня поносить? Мой плащ?

– Точно, угадал, – холодно взглянул на него Метеор. – Он пока не твой – это, во-первых; а во-вторых, советую тебе поторопиться, потому что если появится клиент с монетой, то, имей в виду, продам его на месте за два, и чтобы потом не было претензий.

– Ладно, – согласился Крушина, – через час буду в «Лайконике».

– Ну пошли, а то я опаздываю.

На углу Мокотовской и Вильчей они пожали друг другу руки.

– Ага! – вспомнил Крушина, – совсем забыл, за чем пришёл к тебе. Меринос хочет видеть Зильберштейна, а этого паршивца по телефону не поймаешь. Его никогда нет в конторе. Меринос сказал, чтобы ты привёл, ладно?

– Будет сделано, – ответил Метеор.

В эту маленькую кофейню заходили прямо с улицы; она была скорее похожа на небольшой продуктовый магазинчик. Теснота и низенькие стульчики, на которых сидели посетители, как на соседской кухне, создавали необыкновенно уютную атмосферу для болтовни. И ничего удивительного в том, что «Лайконик» был самой большой в Варшаве кузницей сплетен.

……………………………………………………

……………………………………………………

– Чего тебе? – спросил, подсаживаясь за столик к Метеору, Зильберштейн. Это был низенький широкоплечий брюнет, крепко сбитый, но со склонностью к полноте.

– Ничего особенного, – отозвался Метеор, – я только хотел сказать, что ты нужен Мериносу. Ты уже давно не был ни на одном производственном совещание. Вот легкомысленный!

Зильберштейн скривился.

– Вот холера! Я ведь именно сегодня договорился с одной.

– Жаль, – холодно заметил Метеор, – пан председатель хочет тебя видеть именно сегодня вечером.

– Что же делать? – забеспокоился Зильберштейн. – Слышишь, Метеор, – быстро добавил он, – что за шум в городе с этими разборками? Одних выгоняют, другие сами бегут. Об этом всё больше и больше слухов.

– Ерунда! Всё утрясётся. Какие-то местные звёзды ищут счастья и центре города. А тебе, Лёва, советую прийти, могут быть неприятности, если не явишься. И вообще, что случилось? Тебе уже не нужны деньги?

– Ой, ой… – вздохнул Зильберштейн, – ещё как нужны… Как мне нужны деньги, Юрек, если бы ты знал!

– А плащ не нужен? – вырвалось у Метеора.

– Что ты говоришь, Юрек, как это мне не нужен плащ? Вот-вот потеплеет, а надеть нечего. Что это на тебе? – заинтересовался он, ощупывая плащ Метеора.

– Хорошая вещь, – важно ответил Метеор, – чешский товар. Позавчера только достал. Один фраер, волейболист, привёз из Праги.

– Правильно, – согласился Зильберштейн. – Волейболисты играли на прошлой неделе в Праге. Но если эта тряпка из Праги, тогда я генерал-губернатор из Канады. Сколько стоит?

– Тысяча восемьсот, Лёва, только для тебя. С другого возьму две. Но тебе ведь придётся его подкоротить, нести к портному, поэтому кусок и восемь сотен.

В тёмных глазах Зильберштейна отразились меланхолия и мечтательность с примесью житейского практицизма.

– Как здесь хорошо! – сказал он, глядя в потолок. – Очень милая дыра этот «Лайконик»…

– Не хочешь – не надо. Чешский поплин, фасон прямо из Праги, такого в Варшаве ни у кого нет.

– Ровно тысячу на руки – за этот фасон. Только потому, что такого нет ни у кого в Варшаве. Иначе не дал бы тебе и пяти сотен за эту тряпку. Чешский поплин, ты, хам! Прямо из Белостока, верно? Сразу чешский… Не лезь ко мне с такими глупостями, Юрек, хорошо? Если бы мой отец сорок лет не был владельцем мануфактурного магазина…

– Лавчонки, ты хочешь сказать… – презрительно поправил Метеор. – До магазина ещё далеко было той дыре на Гусиной. Тысячу двести даёшь?

Внезапно он изменился в лице: дверь открылась, и вошёл Роберт Крушина.

– Лёвка… – начал Метеор неуверенно, но не закончил. Крушина уже приближался к их столику. Он обратился к Зильберштейну:

– Меринос хочет тебя видеть.

– Я знаю, – ответил Зильберштейн, – буду вечером.

– Здесь для тебя валюта, – обратился Крушина к Метеору, похлопав себя по нагрудному карману.

– Слушай, Бобусь, – заискивающе произнёс Метеор, – а плащ ты возьмёшь вечером, хорошо? Мне не хочется сейчас возвращаться домой…

– Ты купил этот плащ, Роберт? – обрадовался Зильберштейн, – очень хорошая вещь. И дёшево. Тысяча злотых – это совсем недорого.

– Сколько? – с подозрением в голосе переспросил Крушина.

– Ну, с тебя же твой друг Метеор, наверное, не возьмёт больше, – непринуждённо сказал Зильберштейн. – С меня он хотел содрать тысячу двести, но ты, наверно, имеешь льготный тариф у своего старого друга…

– Дурак ты, Лёва, – спокойно отозвался Метеор, – я бы никогда тебе этот плащ не продал, так как он уже продан Бобусю. Я только прощупывал тебя. Ты ведь специалист. И вообще не о чем говорить, мы это уладим позже, хорошо, Бобусь? О, посмотрите, – негромко воскликнул он, – какой товар!

Крушина и Зильберштейн повернулся к двери, где стояла, осматриваясь кругом, невысокая стройная блондинка. Через минуту она вышла.

– Я её знаю, – равнодушно сообщил Крушина, – это девушка одного хоккеиста. С ней тогда был в «Камеральной» тот… – Он вдруг запнулся и быстро добавил:

– Это не так важно. Метеор, вытряхивайся из плаща!

– Но, Бобусь… – начал было Метеор.

– Вытряхивайся из плаща, говорю тебе, а не то как дам… – тихо, но с угрозой повторил Крушина.

Зильберштейн отодвинулся, как бы освобождая место для тела Ежи Метеора, которое должно было вот-вот рухнуть на пол.

Крушина вытащил пачку банкнотов и старательно отсчитал под полой ровно тысячу злотых.

– Ладно, Бобусь, – тяжело вздохнул Метеор, – такое моё горбатое счастье! Теряю из-за тебя несколько сотен, но чего не сделаешь ради друга! Только обожди, не надо сенсаций, не надо рекламы. Я повешу плащ на вешалку, закажу ещё кофе, а ты будешь уходить и возьмёшь его оттуда, идёт?

– Если вздумаешь смыться – запомни, – прошипел Крушина, – ноги повыдёргиваю на улице, слышишь?

– Кому бы такое пришло в голову, – возмутился Метеор, – тягаться с таким буйволом, как ты? Я же нежное создание.

Он снял плащ, протиснулся к вешалке, повесил его и вернулся. Через несколько минут Крушина вышел, прихватив плащ.

Метеор немного посидел с Зильберштейном в обиженном молчании, затем попрощался и вышел, не уплатив ни за кофе, ни за чай. Официантки не обратили на это внимания, увидев его без плаща: можно было подумать, что идёт за сигаретами.

– Счёт! – потребовал Зильберштейн.

– Все вместе? – спросила подошедшая официантка.

Зильберштейн только бессильно выругался.

Метеор съёжился и спрятал руки в карманы: на улице дул порывистый ветер, о весне можно было только мечтать. Он направился в сторону Братской. На углу улицы Журавьей услышал сзади:

– Юречек!

Метеор обернулся. Это была Рома Леопард в мягких тёмно-пепельных мехах.

– Что это ты без пальто? – спросила она.

– К телефону, – буркнул Метеор, – на минуту выскочил из «Лайконика».

– Лёва там?

– Сидит. Наверное, ещё сидит.

– Понимаешь, я договорилась с ним и ужасно опоздала. А надо ещё обсудить программу вечера: Лёва пригласил меня сегодня – предлагает массу развлечений…

– Ну, сегодня вечером можешь купить себе билет в театр. Лёва занят.

– Это мы ещё увидим, – самоуверенно заявила Рома.

– Наверняка увидишь, – буркнул Метеор.

– Я слышала, у вас какие-то проблемы? – с интересом спросила Рома. – А ты, Юречек, надень что-нибудь и не ходи так, простудишься, – нежно добавила она. В её сердце давно теплилась слабость к Метеору. Рома считала его эталоном мужской красоты и обаяния.

Метеор зашёл в почтовое отделение на Журавьей, закрылся в телефонной будке и набрал номер.

– Алло! – откликнулся равнодушный мужской голос.

– Алюсь, – проговорил Метеор, – это я. Хорошо, что застал тебя. Слушай, ты ещё хочешь приобрести тот весенний плащ, о котором я тебе говорил?

– Ужасно хочу, – ответил голос в трубке.

– Алюсь, слушай, пришли за мной машину, но сейчас же, и ты ещё сегодня получишь плащ из чешского поплина. Я на почте, на углу Журавьей и Братской…

– Отстань, Метеор, понял? Привезёшь плащ, тогда и поговорим. Нет у меня свободных машин. – Говоривший спокойно повесил трубку. Метеор снова набрал тот же номер.

– Слушаю! – голос в трубке был другой, молодой и певучий.

– Инженера Вильгу… – попросил Метеор.

– Инженер Вильга! К телефону! Уже подходит, – откликнулся молодой голос.

– Алюсь! – холодно произнёс Метеор, снова услышав в трубке равнодушный мужской голос. – У тебя есть хоть капля совести? Смотри, а то потом горько пожалеешь.

– Чего ты хочешь? – сдержанно спросил Вильга.

– Есть «гумбер», модель 1954, с комплектом запасных частей.

– Где? У кого? – оживился голос в трубке.

– Это моё дело, – твёрдо ответил Метеор. – Ты последнее время слишком много хочешь знать, пан инженер.

– Сколько?

– Четыре с половиной.

– Дорого!

– Ничего не поделаешь! Поговорим с кем-нибудь другим..

– Подожди, Юрек, когда ты приедешь?

– Пришли за мной машину.

– Клянусь Богом, ни одной машины на ходу нет в гараже. Три разобраны, остальные в городе. Постучи себя по лбу, Метеор, есть же ещё такси в Варшаве. Не хватит у тебя денег, что ли?

– Ну, ладно, ладно. Сегодня ты должен быть у Мериноса. Знаешь об этом?

– Знаю. Что с плащом?

– Тысяча восемьсот. Сможешь забрать сегодня вечером.

– Привози, поговорим. Машину беру. Четыре с половиной не дам, но договоримся, судиться не будем.

– Пока, до скорого, Алюсь, целую тебя в лысую голову.

– Подожди, Юрек, что это за разговоры в городе, что Ирись убит, Манек доходит, Мето борется со смертью? Что случилось? Вся Гжибовская и Желязная со всеми переулками просто гудят от сплетен…

– Ничего подобного. Всё неправда. Какая-то небольшая разборка с широкой рекламой. Поговорим об этом позже.

Он вышел из будки злой и разочарованный.

– Что так долго? – возмутилась какая-то пожилая пани. – Это телефон общего пользования.

Метеор уже подобрал слова, чтобы достойно ответить пожилой пани, когда вдруг увидел в очереди к телефону стройную невысокую блондинку, которая недавно заглядывала в «Лайконик». Из-под хорошенького чёрного беретика смотрели серые холодные глаза. «Экстра-класс! Супермодель!» – с восторгом подумал Метеор, смерив блондинку наглым взглядом. Блондинка равнодушно отвернулась.

«Нет условий», – подумал Метеор и вышел. Вокруг не было ни одного такси. Он несколько минут стоял на краю тротуара, съёжившись от холода. Наконец рядом с ним остановилась какая-то «Победа».

– Куда? – быстро спросил шофёр.

– На Саськую Кемпу, – ответил Метеор, взявшись за ручку дверцы.

– Нет, не могу, – покачал головой шофёр, – слишком далеко. Еду на Охоту.

Метеор отпустил ручку и выругался. «Ещё заболею из-за этого…» Наконец на углу Иерусалимских Аллей он поймал такси. Рассчитываясь с шофёром в самом конце Саськой Кемпы, Метеор ещё с минутку подумал, не задержать ли машину. «Если не поймаю такси сразу – пропаду, – с горечью подумал он. – Но на счётчике слишком много настучит. Нет, дорого!» – наконец решил Метеор и быстро прошёл к проволочной сетке, за которой тянулись длинные низенькие бараки. С Медзешинского Вала дул ледяной ветер.

Метеор толкнул дверь, на которой висела табличка с голубой надписью: «Производственный кооператив “Радость”. – Конфекцион. Одежда». Он оказался в помещении с дощатыми стенами, облепленными множеством плакатов. Под плакатами сидело несколько человек, явно утомлённых и раздражённых долгим ожиданием: за деревянным высоким барьером стоял полный мужчина с презрительным выражением лица. Метеор уверенным шагом прошёл через помещение и открыл дверь, которая вела в глубь барака.

– Вы далеко, пан? – остановил его голос плотного мужчины.

– К директору Хацяку, – раздражённо откликнулся Метеор.

– Сейчас, сейчас, пан, – ответил толстяк. – Так нельзя, надо подождать. Вы же видите, все ожидают.

– Директор Хацяк ждёт меня, – холодно заявил Метеор. – Впрочем, дайте-ка мне… – Он подошёл к барьеру, не спросив разрешения, снял трубку внутреннего телефона и набрал номер. – Муне, – позвал он через минуту, – беги-ка сюда, к выходу. Какие-то новые порядки, зайти к вам нельзя…

Через минуту дверь открылась, и в вестибюль вбежал маленький брюнет с бегающими глазками и шелковистыми английскими усиками под крошечным носиком. Портновский сантиметр висел у него на шее.

– Всё в порядке, пан Роман, этот пан ко мне… – бросил он толстяку и втянул Метеора в тёмный коридор барака.

– Пан Эдмунд, – проговорил неизвестный, поравнявшись с ними, – что с той партией спортивных брезентовых курток?

– Будут готовы, будут готовы, – быстро ответил Муне.

– Вы, панове, незнакомы, не так ли? Директор Хацяк, пан инженер Метеор.

– Очень приятно, – пробормотал директор Хацяк, подавая руку Метеору; в свете, падавшем из приоткрытой двери, виднелись гладко выбритое молодое энергичное лицо с курносым носом и тщательно причёсанные волосы с броской сединой.

– Мы знакомы? – заискивающим тоном спросил Метеор и добавил с доверительной улыбкой: – По «Камеральной», по «Бристолю», не так ли, пан директор?

– Возможно, – сдержанно ответил Хацяк.

– Конечно, Варшава.

Курносый нос в сочетании с молодым лицом и выглядевшей неестественно сединой придавали его лицу выражение какой-то хитрости, хорошо скрытой за подчёркнутой солидностью.

– Пан директор, – заговорил Муне, – инженер Метеор интересуется партией модельных плащей для сотрудников своего предприятия. Нельзя ли их сделать из новой партии белостоцкого репса?

– Сейчас ничего не могу сказать, – уклончива ответил Хацяк. – Прошу сдать формальный заказ. Мы сейчас и так перегружены работой, а заказов у нас больше, чем материала. Позвоните мне на днях, пан инженер.

– Охотно, – улыбаясь ответил Метеор. – Вы, пан директор, бываете в городе. Встретимся, поговорим за чашкой кофе. Наверное, найдём общий язык.

– Конечно. Очень приятно, – сказал Хацяк. – Пан Эдмунд, те спортивные куртки… – Он распрощался и вышел.

«Слишком дорогое удовольствие, – подумал Метеор, – не стоит. Этот Хацяк столько запросит за мелкие льготы, что не стоит и влезать».

– Мунек, – вслух сказал Метеор, – готов ли у тебя тот, четвёртый?

– Ты с ума сошёл, – тихо ответил Муне. – Если бы ты только знал, что мне из-за тебя было. Совет предприятия накинулся на меня за то, что я ломаю график, работаю на индивидуальные заказы.

– Мунек, – тихо проговорил Метеор с угрозой в голосе, – не делай из меня идиота, хорошо? Через полчаса вынеси плащ, который я мерял, – его должны были приготовить на сегодня. Не хочу ничего знать ни о каких советах и графиках, слышишь? Вот тебе сотня – и за работу!

Муне буркнул что-то нечленораздельное, затем добавил:

– Подожди в экспедиции.

Метеор зашёл в комнату. Там сидела немолодая полная женщина.

– Целую ручки, пани Грудкова, – поздоровался Метеор.

– Вы снова за плащом? – спросила с иронической, но доброжелательной улыбкой пани Грудкова.

– Так точно, – непринуждённо ответил Метеор, – пакетик к вам попал, пани? Тот, что я передал через Муне?

– Да, – кратко ответила Грудкова, – садитесь, пан. – Она снова принялась за свою работу, а Метеор вынул из кармана газету и углубился в неё. Через час вошёл Муне с плащом цвета кофе с молоком. Он помог Метеору его надеть.

– Сидит, как поэма, – прокомментировала Грудкова.

– На пане инженере всё так сидит, – одобрительно произнёс Муне.

– Такая фигура, – скромно отозвался Метеор. Грудкова выписала квитанцию на 680 злотых. Метеор вынул пачку красных банкнотов, отсчитал семь и взял двадцать злотых сдачи.

– Это ваше, – насмешливо сказал Муне, подавая Метеору вырванную из заграничного журнала страницу с моделями дождевых плащей.

Метеор удивлённо на него посмотрел. Вежливо простился с пани Грудковой и вышел в коридор.

– Конец? – насмешливо спросил у Муне Метеор. – Больше не будешь делать?

– Нет, – ответил Муне, – боюсь, чтобы меня не замели. Этот совет. И вообще… Плохая обстановка в городе. Ты же слышал об этих побоищах? Подкинул бы сотню, Метеор!.. И так ты не меньше нескольких тысяч на мне заработал…

– Подкину тебе, – ответил Метеор, медленно цедя слова, – холеру в бок! Как надумаешь – передай. Всегда можем начать сначала. Чтобы такой фраер, как ты, Мунек, ломался из-за какого-то там совета…

Он вышел. В холле посетители застонали, увидев новый плащ. Тучный мужчина произнёс:

– До свидания, пан… – В его хриплом от водки голосе звучало невольное уважение.

Улица называлась в прошлом Велькой. Теперь здесь стоял истерзанный войной, весь в заплатах от многочисленных ремонтов большой каменный дом – последний, который вскоре собирались снести. Фоном для него служил кремовый массив высотного здания. Вокруг простиралась изрытая котлованами и усеянная кучами строительных материалов самая большая площадь в Европе.

В сущности Велькая даже в период своего расцвета не отличалась ничем великим. Она представляла собой ответвление центральной артерии города – Маршалковской. На ней расположились второсортные столовые и кафе, изобилующие закоулками, биллиардными столами, букмекерами и аферистами. На углу Свентокшизской стоял высокий, костлявый, жилистый мужчина лет пятидесяти, с загорелым морщинистым лицом и присматривался к кипевшей вокруг работе. Крепкой силой помещичьего эконома веяло от этого человека, запахами лугов, сена, риги, конского пота.

– День добрый, пан Жичливый, – подходя, поздоровался Ежи Метеор.

– А-а-а, что за встреча! – вежливо откликнулся Жичливый. – День добрый, пан Метеор. Давненько мы с вами не виделись.

Метеор наклонился и смахнул платком пыль во своих замшевых туфель.

– Ходить невозможно в этом городе, – пожаловался он. – Каменный мешок какой-то сделали из столицы.

– Ну и поле… – удивился Жичливый, описывая рукой круг. – «Полонию» видно как на ладони и угол Познаньской. Не говоря уже о том пальчике, – и он указал на гигантский кремовый массив высотного здания.

– Грязь, смрад, шум и только, – проворчал Метеор, – кому нужны такие огромные здания? Мне бы вполне хватило одной виллы.

– Факт, – согласился Жичливый. – Рушатся воспоминания, вот что хуже всего.

– Вы, пан, далеко? – спросил Метеор.

– К вам, – ответил Жичливый. – Хочу увидеться с паном председателем Мериносом.

Метеор взглянул на него, но промолчал.

Они повернули в обратную сторону и пошли на улицу Багно, тянущуюся наискосок на северо-запад, от угла Свентокшизской и Велькой. Здесь стояли низенькие обшарпанные двухэтажные домишки. В окнах мелких лавочек висели напильники, ножички, замки, пружины, лопаты, тысячи ключей. Из мастерских долетали звуки грохочущей кузни и шипение паяльников.

Жичливый и Метеор миновали перекрёсток Пружной, Зельной и зашли в один из тупиков, забитых деревянными ящиками и картонными коробками. Среди множества пестревших здесь вывесок, табличек и объявлений бросалась в глаза большая эмалированная вывеска с красными буквами на зелёном фоне, гласившая;

Производственный кооператив

«ТОРБИНКА»

Галантерейные изделия из пластмассы

– Высоко к вам, – угрюмо проронил Жичливый.

– Высоко, – подтвердил Метеор. – Поэтому я так редко хожу в контору, хотя в ведомости на зарплату и числюсь её директором.

– Могли бы пустить лифт, – Жичливый указал на забитый досками прямоугольник в стене лестничной клетки.

– Ничего с вами не случится, пан Жичливый, если вы пробежитесь на седьмой этаж. С вашим-то здоровьем… Дом должны снести, а ему лифт подавай!

Они остановились на пятом этаже, чтобы перевести дух. С обеих сторон лестницы тянулись тёмные коридоры кое-как отремонтированных помещений. Из-за плохоньких фанерных дверей просачивались запахи жареного сала и капусты.

Следующий этаж был совершенно необычным: здесь не пахло жильём, а законченные стены закрывал сплошной лес досок, толстых балок, перекрытий, которые поддерживали следующий этаж: это был настоящий лабиринт тесных проходов и многочисленных закоулков. Однако седьмой этаж отремонтировали с особой тщательностью, явно не считаясь ни с какими затратами. Дверь слева вела на небольшую фабричку, где работали малогабаритные станки и стояли длинные столы, покрытые кусками разноцветной пластмассы и обрезками разнообразных подкладок. Вокруг столов сновали люди в рабочих халатах. Напротив лестницы был забитый досками проём лифта, на двери справа висела табличка с надписью: «Производственный кооператив “Торбинка” – Дирекция».

Метеор открыл дверь и пропустил Жичливого вперёд: перед ними лежал чисто выбеленный коридор, в самом конце которого находилась ванная. Через раскрытую дверь виднелась газовая плита. Из ванной вышла плечистая дородная женщина лет сорока в грязно фартуке. Её крупное лицо с грубыми чертами казалось слепленным из твёрдой кожи: голубые глаза смотрели с наглой насмешкой. Губы были ярко накрашены, щёки – нарумянены.

– Директор, сукин сын, – увидев Метеора, негромко сказала она, – это в котором часу ты на работу приходишь?

– Анеля, – со злостью, так же тихо ответил Метеор, – если не заткнёшь свою паршивую пасть, то не видать тебе месячной зарплаты, как своей морды без зеркала.

– Руки у тебя, мерзавец, коротки, – огрызнулась Анеля, – чтобы мне не платить!

– Вы к кому, пан? – громко и сердито обратилась она к Жичливому.

– Председатель есть? – спросил Метеор.

– Есть, – снова тихо ответила Анеля. – Ждёт тебя. Поставит тебе банки, вот увидишь…

Метеор открыл дверь с надписью «Председатель» и вошёл в комнату. За письменным столом сидел Филипп Меринос и читал газету, возле окна лежал в кресле Крушина, положив вытянутые ноги на батарею парового отопления.

Увидев Метеора, Крушина вскочил с кресла.

– Что это на тебе? – проворчал он.

– Хороший? – игриво спросил Метеор. – Видишь, купил новый плащ.

– Опять чешский? – в голосе Крушины была злость.

– Слушай, Бобусь… – начал Метеор, но оборвал фразу на полуслове.

– Где ты шляешься? – спокойно спросил Меринос, словно бы не услышав предыдущего диалога. – Целый день тебя не видно.

– Я привёл вам Жичливого, пан председатель, – с улыбкой сообщил Метеор. – Подумал, может он вам понадобится. Давненько он у нас не был.

– Ты знаешь, что случилось? – не обратив внимания на слова Метеора, спросил Меринос.

– Ну, знаю. Бобусь мне сообщил.

– И что ты на это скажешь?

– Я? – заискивающе улыбнулся Метеор. – Ничего. Не мой отдел. Отдел Бобуся. У меня всё работает идеально. Я достал сегодня новую машину: «гумбер», модель 1954 года. За сорок пять. Вильга даже не испугался. Сразу говорю вам цену, пан председатель, чтобы Алюсь не вздумал вдруг загрести себе лишних несколько тысяч. Нельзя, чтобы каждый действовал сам по себе, не так ли?

– Замолчи, – враждебно бросил Крушина. – Тоже мне жаворонок!

Меринос встал с кресла и стал молча ходить по комнате. Чем дольше он молчал, тем больше Метеор чувствовал себя учеником, стоящим в классе перед строгим учителем. Меринос приблизился к нему, остановился – и вдруг Метеор испуганно отступил назад: лицо Мериноса задрожало от злости. Он схватил Метеора за пиджак и притянул к себе.

– Метеор! – он дохнул ему прямо в лицо. – Предупреждаю тебя: хватит этих рейсов направо и налево, хватит мелких афёр с плащами, грязных спекуляций на разнице в ценах на окраинах и в центре! Слышишь? Твоё собачье дело – быть при мне и делать, что я тебе скажу! За это я плачу тебе. Понимаешь? Мы здесь не одни, ты знаешь об этом так же хорошо, как и я. На нас смотрят, щенок, потому что ты тут директор! Заруби это себе на носу, иначе… – сначала на несколько недель ляжешь в больницу, а потом останешься калекой!

Метеор смиренно опустил глаза. Лицо Мериноса прояснилось, глаза перестали безумно бегать, успокоились. Через минуту он произнёс сдержанным, уверенным тоном:

– Этот последний случай заставляет задуматься. В принципе уничтожена наша гвардия. Трупов, правда, нет, но парни надолго сели на якорь в больнице. Холера их знает, что они скажут, когда выйдут. Что это за странная история с Мето?

– Мето спасовал, – буркнул Крушина. – Случается.

– Мето спасовал… – задумчиво повторил Меринос. – Мето… самый крупный специалист, какого когда-либо знала Варшава.

– Всякое бывает, – несмело вмешался Метеор. – Может, у него психическая депрессия?

– Во всяком случае, дело серьёзное, – подтвердил Меринос.

Он зажёг сигарету и стал у окна: за улицей Багно открывалась величественная панорама стройки.

– Итак, какие выводы, пан председатель? – заискивающим тоном с волнением спросил Метеор.

– Вывод может быть только один, – медленно проговорил Меринос. Крушина даже встал с кресла.

– Пан председатель… – начал он.

– Что же делать? – с внезапной тревогой спросил Метеор.

Меринос улыбнулся. Его красивое тёмное лицо исказила ненависть, чёрные глаза зло забегали.

– Попробуем, – ответил он, – разными способами. Меринос сел в кресло, положил руки на край письменного стола. Он был похож на доброго начальника, которому можно и нужно верить.

– Мои дорогие ребята, – заговорил он медовым, хорошо контролируемым голосом, – любимые друзья, вы же хорошо знаете – много людей прошло через наши руки за этот год. Знаете, что кое-где у нас не прекращается борьба за мелочи, за незначительные прибыли – за место возле кинотеатра «Охота», за охотничью территорию в руинах на Чернякове, за возможность работать вокруг Главного вокзала.

Вам известно, что идёт безжалостная борьба на каждом шагу: сводятся личные счёты за одно-единственное слово, за фокус, который кто-то выкинул. За вмешательство не в свои дела. Вы знаете так же хорошо, как и я, что все эти районные перепалки – нам на пользу. Конечно, мы не можем знать все подробности: десятки и даже сотни фраеров, которые крутятся вокруг нас, готовы преподнести массу разных сюрпризов – это же всё живые люди. Кому-то захочется чего-то большего, чем он получает, ему кажется, что он уже настолько окреп, чтобы проложить себе кулаками путь наверх, и он начинает суетиться, мечтать о карьере, тянуться к славе и заработкам.