Текст книги "Злой"

Автор книги: Леопольд Тирманд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 34 страниц)

– Пан в котелке и с зонтиком? – тихо и задумчиво повторил человек с серыми глазами. – Я уже где-то видел такую фигуру. Ага, когда избили того доктора… Кто же это может быть? Почему он бродит то тут, то там? Чего ищет? О, раны Иисуса! – вскочил он, ударившись головой о жестяную трубу «козы». – Неужели это тот, в вагоне, на Восточном вокзале?.. У человека, стоявшего за тем железнодорожником… тоже был зонтик.

6

Дверь распахнулась без стука, и вошёл редакционный курьер.

– К вам, пан редактор, какая-то женщина, – сообщил он Колянко.

– Пусть войдёт.

– В том-то и дело, что не хочет, – пожал плечами курьер. – Ожидает внизу и просит, чтобы вы, пан редактор, сошли к ней.

– Красивая? – спросил Колянко.

– Ничего себе, – серьёзно ответил курьер. – Немного деревенская.

Колянко запер на ключ комнату и спустился вниз. В вестибюле, у входа, стояла стройная девушка в накинутом на голову и плечи ситцевом платочке. Она поддерживала его рукой у самого подбородка, как делают крестьянки, возвращаясь с базара в непогоду.

– Гавайка, – негромко воскликнул Колянко, – что случилось?

Гавайка обратила к нему бледное лицо без тени косметики, свежее, красивое и печальное.

– Прошу пана, – быстро начала она, – только вы это сможете уладить. Только вы!

– Что случилось? – повторил Колянко.

– Ничего не случилось, – тревожно ответила Гавайка, – но может случиться. Я не хочу, чтобы Люлек приходил в бар «Наслаждение»! Не хочу, чтобы он виделся с этими подонками, имел какие-то дела с ними – с Крушиной, с тем лысым мерзавцем, таким элегантным. Я боюсь… – добавила она тише.

– Чего же ты боишься? – спросил Колянко.

– Не знаю, – прошептала девушка, опуская глаза. – У меня плохие предчувствия. Я… знаете, пан, я не ошибаюсь… Прошу вас, пан, – начала она, поднимая на Колянко прекрасные тёмные глаза. – Вы можете, я знаю, только вы это можете. Сделайте так, чтобы он порвал с ними, взялся за какую-нибудь честную работу. Сделайте! Он вас так уважает, так слушается. Я не потому говорю, что чего-то там от него хочу; правда же, нет. Я знаю: рано или поздно всё кончится – слишком всё красиво, слишком красиво! – долго так не бывает. И он, наверное, меня бросит. Но тут уж ничего не поделаешь. Тут ничем не поможешь… Только бы с ним не случилось ничего плохого!

Её бледное молящее лицо казалось тоньше и трогательнее в обрамлении платка, который она судорожно комкала у подбородка, губы и глаза нежно темнели на сером фоне вестибюля.

– Гавайка, – сурово приказал Колянко, – скажи, что случилось. Ты что-то знаешь, раньше ты не приходила… и вдруг какие-то предчувствия, страхи… Я помогу тебе, но скажи…

Гавайка молчала, избегая его взгляда.

– Да, они там, – заговорила она через минуту, – вчера говорили, что Пегус, то есть Люлек, должен что-то устроить, что будет какое-то крупное дело – на большую монету, что если Люлек… не поскользнётся, тогда… Говорили что-то о ярмарке – там должен остаться какой-то труп… Разве я знаю?! – выкрикнула она в растерянности и волнении. – Я ведь слышала с пятого на десятое… Только отрывки… Пили водку и говорили…

– Кто они? Кто такие? – резко спросил Колянко, испытующе глядя в лицо девушки.

– Ну те… я их не знаю… Не знаю, кто они, – неловко выпутывалась Гавайка; гримаса страха скривила её губы, глаза избегали взгляда Колянко. – Какие-то такие… бандиты, – внезапно решительно призналась она. – И Люлек всё время с ними имеет дело.

– Ты назвала одну фамилию. Какую? Кажется, Крушина или что-то похожее? – допытывался Колянко.

– Не знаю, – отрезала Гавайка; в глазах её снова появилась мольба. – Не знаю. Не мучьте меня, пан, я, правда, не знаю. Только умоляю вас: заберите оттуда Люлека! Дайте ему какую-то работу!

Она снова опустила глаза, прелестный румянец окрасил её щёки.

– Может, вначале ему будет трудно, так даже… я ему подкину немного злотых, потому что такие, как он, не привыкли считать деньги.

Колянко молчал, кусая губы.

– Хорошо, – сказал он, – сделаю всё, что нужно. Обещаю тебе, что Люлек туда не вернётся. Приходи через несколько дней, чтобы я знал, сдержит ли он слово.

– Спасибо, – быстро и тихо промолвила Гавайка. – И пусть пан не позволяет ему идти на эту ярмарку. Те продавцы с возов – я их знаю, от них лучше держаться подальше.

– Хорошо, – бросил Колянко, – не позволю.

– До свидания, – слегка поклонилась девушка. Она надвинула платок на лоб, закутала, как от холода, плечи и быстро вышла, закрыв за собой испачканную типографской краской дверь. Колянко медленно стал подниматься наверх.

Открывая дверь своей комнаты, он крикнул курьеру:

– Пан Юзя, поищите мне редактора Вируса. И пусть он немедленно придёт сюда.

Колянко закрыл дверь и подошёл к окну. Стояла чудесная погода, какая бывает в разгаре весны, солнце украшало тёплыми, золотистыми пятнами каждый закоулок, неряшливый двор, старые, почерневшие крыши. Колянко обернулся, услышав, как кто-то открывает дверь.

В комнату вошёл Кубусь, громко насвистывая популярную песенку.

– Садись! – прикрикнул Колянко. – Мне надо с тобой поговорить.

Кубусь закончил свой свист головокружительным пассажем и сел на стол, по-турецки скрестив ноги.

– Что слышно? – весело спросил он. – Есть что-нибудь новое на страницах? Кажется, ничего сенсационного в снабжении столицы молоком не произошло, правда? Хорошо хоть, что завтра эта ярмарка. Ну и потеха будет – вот увидите, пан Эдвин. – Он бережно поправил свою «бабочку» цвета клубники в сочетании с аметистом.

– Кубусь, – мягко спросил Колянко, – кто такой пан Крушина?

– Мой друг, – непринуждённо сообщил Кубусь. – Приятель и начальник. Один бывший боксёр.

Он быстро взглянул на Колянко, стараясь угадать причину этого неожиданного допроса.

– Кубусь, – мягко продолжал Колянко, – я тоже твой начальник и друг, правда ведь?

– Этого не скроешь, – подтвердил Кубусь, – так называемая непререкаемая истина.

– Кубусь, – настаивал Колянко, – а кто из этих двух друзей и начальников тебе дороже? Я или этот Крушина?

– Ну, знаете, – возмутился Кубусь, – что за нелепый вопрос! Где ваша хищная журналистская смекалка, пан Эдвин? Пошутить уже с вами нельзя! Клюёте на любую провокацию.

– Хорошо, – серьёзно ответил Колянко, – в таком случае прошу тебя: немедленно, сейчас же, прекрати отношения с этим паном Крушиной. И ты не пойдёшь ни на какую ярмарку!

– Невозможно, – возразил Куба, спуская со стола ноги; это означало, что он собирается отнестись к делу со всей серьёзностью. – Это невозможно, – повторил он, – вы же не можете мне сейчас всё испортить. Теперь, когда я уже кое-чего добился.

– Конечно, испорчу, – сухо заверил его Колянко. – Признаю даже своё поражение. Это была более чем неудачная мысль – с твоими разоблачениями. Овчинка не стоит выделки. Мизерная добыча за слишком высокую цену.

– За какую цену? – глаза Кубуся сузились от волнения. – О чём вы говорите, пан Эдвин?

– Говорю об опасности, – с деланной холодностью ответил Колянко. – Не могу позволить, чтобы ты встрял в эту сомнительную историю, сталкивался с убийствами и преступлениями. – Он взглянул прямо в глаза Кубусю. – Кубусь, это становится слишком опасным!

– Вы же сами не верите, что Морица убили, – задумался Куба. – Ваша статья – вершина мастерства. В ней кроется столько возможностей, она вызывает столько мыслей! Вы действительно блестящий журналист! – в голосе Кубуся были удивление и радостная, искренняя гордость без тени зависти.

– Я не верю в убийство, и я на стороне человека с белыми глазами, – ответил Колянко, – но это другое дело. Я ошибся. Не таким путём нужно идти к разгадке. Придётся дать сигнал к отступлению. Ты не пойдёшь на ярмарку, Кубусь. Такие вещи пахнут серьёзной угрозой.

– Не спорю, – довольно легкомысленно согласился Кубусь, – подобные дела не для нервных людей, но сейчас, когда я уже начинаю понимать, в чём суть, когда я уже добился некоторых успехов, когда…

Тут Куба подошёл к двери, открыл её, бросил взгляд направо и налево, старательно запер за собой дверь и приблизился к Колянко.

– Когда я каждый день могу напасть на след гигантской, солиднейшей афёры, которую чувствую в воздухе, вынюхиваю, осязаю! – при этих словах курносый нос Кубуся поднялся кверху, как у породистой борзой. – Поймите меня, пан Эдвин, золотой мой… – он подошёл вплотную и взял Колянко за борт пиджака, – я уже кое-что знаю, но слишком мало, чтобы воспроизвести чёткую картину этих запутанных связей. Пан Эдвин, ещё немножко, ещё несколько дней, и мы найдём, возможно, разгадку великой загадки под названием: «Кто такой КУДЛАТЫЙ?» Мы, «Экспресс»!

– Мальчик мой! – Колянко взял Кубуся за подбородок и приподнял его голову: в быстрых карих глазах молодого человека блестели энергия и энтузиазм. – Мальчик мой, действительно, жаль, если нам это не удастся. Жаль, что столько трудов пропадёт зря. Но в принципе подобными делами должна заниматься милиция, а не «Экспресс».

– Пан Эдвин! – воскликнул Куба. – Что с вами случилось? Где ваш неукротимый нрав?! Мы, люди «Экспресса», позволим, чтобы у нас выхватили из-под носа такую возможность?! Мы, журналисты по призванию, журналисты с душой, головой и мускулами, со всеми своими стремлениями, допустим, чтобы милиция опередила нас в закрытии варшавских тайн? Опомнитесь, пан Эдвин! Через несколько дней мы придём к поручику Дзярскому или к кому-то ещё из отдела уголовного розыска, выложим карты на стол и скажем: «Пожалуйста, панове, вот результаты нашего поиска! Отдаём их вам безвозмездно. От всего сердца! И всё это для того, чтобы вы знали, кто лучше ориентируется в дебрях дел этого города». Потом выйдем шагами триумфаторов и дёрнем на радостях, как после выигранного волейбольного матча.

– Кубусь, – в голосе Колянко была неуверенность: по сути, так нужно было играть – довести всё до конца.

«Какой был бы козырь в наших отношениях с Дзярским! – подумал он, ошеломлённый возможностью такого успеха. – Лучший союз – тот, где оба союзника вносят равный вклад».

– Но это только одна сторона медали. На второй её стороне – большие трудности. Не забывай, что милиция – это милиция, и она меньше рискует. А ты…

Кубусь самоуверенно усмехнулся.

– Какой риск? – легкомысленно возразил он. – Меня же не убьют, нет? В крайнем случае, побьют, да и то вряд ли. А если даже… – Кубусь улыбнулся, по-юношески легкомысленно и беззаботно. – А если даже… пан Эдвин… такова судьба журналиста! «Он пал смертью журналиста». Что-то неслыханное, какой козырь! Нет! Новая смерть – смерть журналиста.

Кубусь от души рассмеялся.

– Так и дадите в некрологе: «Погиб смертью журналиста». Люди поломают голову над тем, что бы это значило.

– Только без глупых шуток, – мягко отозвался Колянко. Он ощутил какую-то тяжесть и щемящую боль в сердце.

– Пан Эдвин, – Кубусь заговорил приглушённым, дрожащим от волнения голосом, – подумайте сами: какой получится репортаж! Когда мы уже будем знать. Представьте себе эффект в городе!

Перед глазами Колянко возникла картина: свежеотпечатанные страницы «Экспресса» с ещё влажным от краски заголовком. «Сенсационная афёра» – кричат, вопят, восклицают крупные буквы! И вдруг он представил себе во всех подробностях ту страшную, отвратительную сцену драки в баре «Наслаждение».

– Кубусь, ты не пойдёшь, – слабым голосом проговорил Колянко; он защищался сейчас от самого себя, боролся с тем, чего раньше не знал в себе, даже не подозревал.

– Пан Эдвин, – услышал он весёлый голос Кубуся, – хватит этих комедий. Ведь в душе вы тоже хотите, чтобы я пошёл и сделал всё как надо. Если бы вы этого не хотели, я бы с вами не спорил, а послушался сразу. Ведь никто вас не знает лучше меня, верно?

– Хочу, – пробормотал Колянко с растерянным вздохом, втягивая в лёгкие сигаретный дым. И внезапно понял, что он действительно этого хочет.

«Призвание журналиста, – думал он. – Большой сенсационный репортаж. Если бы не хотел, он бы не пошёл, и я бы говорил с ним совсем иначе. Достаточно сказать, что приходила Гавайка, и мы с ней говорили о Люлеке. Хотя, возможно, и это бы не помогло. Скорее, нет. Конечно, он пойдёт. Должен идти…»

– По сути ты прав, – неуверенно согласился Колянко. – Хорошо, иди.

7

– Клюсинский, – приказал поручик Дзярский, – в одиннадцать открывается ярмарка ранних весенних овощей в Кошиках. Овощи, зелень и тому подобное. Пойдёшь немного поосмотришься.

– Так точно, пан поручик! – официально ответил Клюсинский.

– Что ты там видишь на потолке? – поинтересовался Дзярский; обернувшись назад, он посмотрел в верхний угол комнаты.

– Ничего, – меланхолически ответил Клюсинский, – я смотрю вовсе не туда, а на вас, пан поручик.

Дзярский устало вздохнул.

– С таким косоглазием ты – самый опасный агент во всём мире.

– Одолжи двести злотых, Бобусь, – попросил Метеор.

– Откуда я тебе возьму, – лениво ответил Крушина. – Я совсем пустой.

– И мы с Лёвой просадили всё в «Камеральной», – вздохнул Метеор. – Не на что жить.

– Едешь на ярмарку? – спросил Крушина.

– Ну что ты! – обиделся Метеор. – Я деликатное создание и не гожусь для ваших хамских «разборок».

– Крушина, – крикнула Анеля, открывая дверь, – иди к пану председателю, баран!

Крушина поднялся и вышел в коридор.

Филипп Меринос неуверенными шагами ходил по кабинету, то и дело останавливаясь возле окна. Когда вошёл Крушина, он быстро обернулся.

– Готов? – бросил он. – Едем.

– Куда? – робко поинтересовался Крушина.

– На ярмарку, – раздражённо ответил Меринос.

Крушина удивлённо почесал свой сломанный нос.

– Вы – туда, пан председатель? На этот базар? – пробормотал он.

– Я, – оборвал его Меринос. – А что тут такого удивительного?

Но, видимо, было в этом всё же нечто необычное, потому что Крушина никак не мог успокоиться.

– Пан председатель?.. Туда?! – повторял он.

Меринос снял с вешалки модный плащ с широким воротником и ещё раз глянул в окно. Тяжёлые, набухшие весенним дождём тучи быстро мчались по небу, обнажая то тут, то там пятна голубизны. Такая погода вполне соответствовала плащу, поднятому воротнику, глубоко надвинутой на лоб мягкой шляпе с опущенными полями.

Редактор Якуб Вирус забавлялся на лестнице, как десятилетний шалун-школьник. Он съезжал по перилам, едва сдерживаясь, чтобы не звонить возле каждых дверей.

– Добрый день, пани Янова! – крикнул он дворничихе, которая подметала возле ворот. – Какие цены сегодня вечером?

– С вас, пан, кусок холеры, – буркнула дворничиха, едва сдерживая улыбку.

Вся улица знала, что у неё можно купить водку в любое время дня и ночи.

Кубусь вышел на улицу – ветреный пасмурный день показался ему солнечным утром Ривьеры. Что-то пело в груди, радостью отзывалось в ушах, щекотало в горле, словно счастье вот-вот должно было вылиться в крик. Он толкнул на ходу босоногую чумазую малышку. Мальчик это был или девочка, можно было узнать только по грязному бантику, свисавшему с соломенной головки. Кубусь вытащил из кармана пять злотых, нагнулся над девочкой, поцеловал её в испачканную щёчку и дал деньги.

– Вот, возьми, – сказал он, – купи себе самую большую радость – леденец на палочке.

Голубые глазёнки смотрели недоверчиво, но сознательно – девочка хорошо знала, какие сокровища таятся в этом коричневатом клочке бумаги.

Кубусь остановился на другой стороне улицы и долго смотрел на ободранный фасад дома. Чем дольше смотрел, тем больше ему хотелось прижать весь мир к своей переполненной счастьем груди. Неспешно, сам смакуя эту неторопливость, он поднял глаза вверх, на четвёртый этаж, к украшенному дешёвым барельефом окну, где за простенькой занавеской скрывалась его длинная узкая комната. В этой меблированной комнате, грязной и высокой, среди книг, лежавших на столе и на полу, под боксёрскими перчатками на стене, добытыми когда-то на турнире, под фотографиями различных репортажей, сделанных на разных этапах его карьеры, на железной кровати, положив голову на его, Кубуся, неудобную, твёрдую подушку, спит единственное в мире существо, наделённое волшебной силой, которое способно превратить эту сырую, хмурую комнату в чудесный радужный грот, овеянный ароматом прекрасных чувств, нежнейших, пьянящих тёплых красок юношеской любви.

С трудом Кубусь оторвал взгляд от окна и двинулся в сторону Пулавской улицы. Но на каждом шагу, когда в его воображении возникала головка с тёмными рассыпавшимися волосами на его, Кубуся, дешёвой клетчатой наволочке, когда память, уже в сотый раз, возвращала запах горячего сонного дыхания, когда Кубусь со страстным упорством отыскивал в этой памяти вкус полных алых губ, – тогда что-то сладко и нежно взрывалось у самого сердца, от безмерного, невозможного счастья захватывало дыхание, и Кубусь подпрыгивал, как одуревший от радости первоклассник, который, не приготовив уроков, пришёл в школу и вдруг узнал, что все учителя заболели и впереди у него – длинный, свободный весенний день.

«Она столько раз просила меня не идти на ярмарку, – внезапно вспомнил Кубусь. – Что за глупости! Почему это её волнует? Такие пустяки…»

Вечером он пойдёт в бар «Наслаждение», как они условились. Теперь его девушка спит в его комнате, потом запрёт двери его ключом, а ключ возьмёт с собой.

– Свободно? – крикнул Кубусь, останавливая такси. Шофёр молча опустил флажок счётчика.

– Пан, – спросил вдруг Кубусь, поставив ногу на подножку, – скажите, я вам нравлюсь?

Шофёр посмотрел на него без восторга, но с тем одобрением, которое угадывается во взгляде каждого варшавянина, когда он видит кого-то навеселе в восемь часов утра.

– Ничего себе блондин, – ответил он флегматично, меряя Кубуся доброжелательным взглядом. – В толпе сойдёт.

– Тогда поехали, пан, в Кошики, – радостно бросил Кубусь, падая на сиденье.

Расшатанный «оппель» начал подпрыгивать на булыжниках Пулавской улицы, центральной артерии Мокотува.

В день ярмарки Кошики выглядели необычно. Эту необычность придавали, прежде всего, люди. За годы своего существования Кошики уже видели бесчисленное количество превосходных, исключительных и удивительных товаров. Поэтому все чудеса, свезённые сюда энергичными работниками кооператива «Мазовецкая клубника», не могли сдвинуть с места эти стены или сотрясти хотя бы один их кирпич.

Что и говорить, богатый зелёный ковёр из привлекающих своей влажной свежестью кочанов салата поверг бы в смятение самых взыскательных любителей импрессионистской зелени и поразил бы даже ирландцев, с незапамятных времён присвоивших себе монополию на этот цвет.

Искушали своей аппетитностью и мастерски уложенные пирамиды разнокалиберной редиски, заставляющей вспомнить благословенный румянец детских щёчек.

Целые рундуки гибкими пучками покрывала пахучая рощица роскошнейшего порея; как драгоценная коллекция живых красок, привлекали взгляд пышная морковь, сварливая петрушка, требовательные сельдерей и спаржа, аристократические парниковые помидоры, клубника и ещё много других редкостных даров природы.

Всем этим богатством и изобилием Кошики, однако, нельзя было удивить. Поражало другое: люди, расхваливавшие на ярмарке сокровища «Мазовецкой клубники», совсем не походили на аборигенов Кошиков.

Оседлые и спокойные продавцы этого рынка, потомки уважаемых перекупщиц, продавцов и палаточников, словно приросших к своему товару, лавочников и мелких торговцев, имели с нагрянувшими продавцами с возов и уличными рундучниками столько же общего, как почтенные хлеборобы с хищными кочевниками. Грубоватые люди в белых фартуках тревожно поглядывали из-за чистых застеклённых рундуков на ту сторону рынка, где хозяйничали пришельцы быстрые, нервные, ловкие, крикливые сезонники.

Они стояли здесь в таком количестве, какого ещё никогда не знали Кошики, элегантно одетые в форменные тёмно-синие костюмы «с ниточкой», без рубашек и воротничков. Кое-где ряды мужчин были украшены представительницами прекрасного пола, с платками на головах, с острыми накрашенными лицами и обязательной сигаретой в почерневших зубах или в толстых пальцах с ярким маникюром.

Из-под лихо сдвинутых шапочек смотрели чуткие, насторожённые глаза с тем особым выражением, которое придаёт водка, беспутная жизнь и постоянная готовность к драке.

Пан в котелке, с зонтиком в руке, в свежем целлулоидном воротничке с отогнутыми уголками, сновал толпе, с интересом разглядывая всё вокруг. Густая толпа была явно взволнована событием: реклама в «Экспрессе» сделала своё дело. Вокруг звенели выкрики продавцов, с азартом демонстрировавших доверенные им экспонаты.

– Эти огурцы, прошу панство, – ораторствовал крепкий мужчина с огромным носом на изрытом ямками лице цвета свёклы, – эти экземпляры исключительно зернистые. Каждый проверен: семьсот пятьдесят зёрнышек в каждом! За бракованные доплачиваю по половине злотого за зёрнышко! Прошу пересчитать! Кому? Кому?

– Земляника, ананасы, выращенные лучшим, патентованным мичуринским методом! На восемь недель досрочно закончили план созревания! – плевался словами сквозь реденькие зубы горячий молодой человек в полосатой жёлто-зелёно-голубой рубашке.

– Ботаника нас учит, – живо жестикулировал невзрачный худой человечек с острым птичьим лицом и на редкость маленьким ртом, – что шпинат – невероятно питательное растение! – Говоря это, он подбрасывал обеими руками кучки нежных тёмно-зелёных листьев.

«Пока что абсолютно спокойно», – подумал пан в котелке и нырнул в толпу, не поддавшись искушающим восхвалениям продавца шпината.

Однако, несмотря на видимое спокойствие, на ярмарке ощущалось какое-то напряжение, словно под грудами овощей прятали бочки динамита. В глазах продавцов была тревожная насторожённость, готовность к чему-то неизвестному. У окошка рыночной конторы стояла кучка здоровенных плечистых мужчин в клетчатых велосипедных шапочках, тёмных двубортных куртках и спортивных цветных блузах-фантази вместо рубашек; они держали руки в карманах или заслоняли ладонями зажжённые сигареты. На их обрюзгших лицах застыло выражение скуки и даже тоски. Среди них был и высокий плотный человек с загорелым, испещрённым морщинами лицом. Внезапно он растолкал стоявших поблизости от него и бросился в толпу, прямо к пану в котелке.

«Пан Жичливый из Анина, – взволнованно подумал пан в котелке. – Встреча совсем нежелательная».

Он посторонился и спрятался за группой людей, которые внимательно прислушивались к характеристике Цветной капусты, провозглашаемой хмурым типом с кривой челюстью.

– Конечно, у цветной капусты запах не очень… – втолковывал слушателям пан с кривой челюстью, – но, как известно, не запах украшает человека…

Жичливый остановился на расстоянии шага от пана в котелке, который стоял, повернувшись к нему спиной, и всматривался в большущий кочан цветной капусты.

– Пан председатель, – тихо проговорил Жичливый, – вы здесь? Какая честь!

Пан в котелке быстро, но осторожно, обернулся: эти слова относились к высокому, крепкого сложения мужчине в модном плаще с поднятым воротником и низко надвинутой на лоб мягкой коричневой шляпе. Он и Жичливый вместе скрылись в толпе. Сразу же за ними шёл необыкновенно плечистый человек в светлом костюме; пан в котелке успел увидеть в профиль очертания его сломанного боксёрского носа. Он весь сжался, как преследуемая щука, и кинулся догонять тех трёх.

– А-а-у-у-у! – послышался болезненный стон, и пан в котелке с виноватым видом остановился. В проходе между двумя рундуками образовалась минутная толчея, из-за чего ручка его зонтика больно ударила кого-то в колено. Пан в котелке повернул голову и вежливо извинился:

– Прошу прощения, виноват!

Потерпевший тёр колено. Из-под козырька голубой фуражечки вылетали сердитые жалобы.

– Что за люди! Ни на что не смотрят! Лишь бы только толкаться! На голову человеку лезут…

– Ещё раз прошу прощения, – повторил пан в котелке и быстро повернулся.

– Лучше бы смотрели, куда идёте, вместо извинений, – простонал ещё раз потерпевший и поднял румяное лицо с седыми, свисающими вниз усами, чтобы посмотреть на своего обидчика.

«Казалось бы, немолодой, солидный человек, – подумал Юлиуш Калодонт, глядя вслед фигуре в котелке, быстро удалявшейся по жёлтому, посыпанному стружкой кафельному полу. – И одет прилично, по-старинному, а как ходит…»

И вдруг стукнул себя по лбу так, что подскочила голубая фуражечка. «Человек в котелке! С зонтиком! – вспомнил он. – Это он! Мы же о нём говорили!»

Калодонт закружил на месте, как юла, и бросился вдогонку, пытаясь обойти какую-то мешавшую ему стену, но у него ничего не вышло, так как стена продолжала упорно двигаться.

– Простите! Простите! – кричал Калодонт во все стороны, но это не помогало. Внезапно от живой стены отделилась голова, украшенная буйными бакенбардами, с лицом спокойным, как полная луна. Кто-то крикнул сверху:

– Добрый день, пан Юлиуш! Какая приятная встреча! – после чего Фридерик Компот повернулся всем своим могучим «главным фасадом» к Калодонту, вызвав минутное волнение в толпе, вплоть до самых дальних закоулков рынка. Теперь Калодонт увидел во всей красе и стоящего рядом с великаном Евгениуша Шмигло.

– Привет! – дружелюбно поздоровался Шмигло. – Что слышно у пана?

– Некогда! – буркнул из-под усов Калодонт. – Где шеф? Вы его видели?

– Пока нет, – загудел Компот и окинул взглядом рынок, как из лебединого гнезда. – Нигде его не видно, – заверил он.

– Давайте искать, панове, искать! Он наверняка здесь, потому что пришёл вместе со мной, – нервничал Калодонт. – Тут происходят важные вещи! Если найдёте его, скажите, что здесь человек в котелке и что я напал на его след.

– Человек в котелке? – поинтересовался Компот. – Кто это такой?

– Сейчас нет времени. Шеф сам знает…

И Калодонт нырнул в толпу, прокладывая себе дорогу палкой, которую держал перед собой.

– Боевой старик, – одобрительно заметил Шмигло. – Ничего не скажешь. Ну, Фридерик, – за дело! Высматривай со своей башни все котелки!

Они стали пробираться в гущу толпы, вызывая в ней широкие круги приливов и отливов.

Пан в котелке увидел коричневую шляпу сразу же за рундуком с молодой капустой, с трёх сторон окружённым зрителями. Посредине стоял коренастый мускулистый человек в голубо-красно-сине-зелёной клетчатой рубашке из хлопка. Закатанные рукава рубашки открывали сложную татуировку на узловатых бицепсах.

– Можно жить без собственной лодки, без жены, без холодильника, но нельзя обойтись в мае без молодой капусты к свиным котлетам, – энергично внушал продавец заворожённым слушателям.

В ту же минуту по другую сторону рундука мужчина в коричневой шляпе повернул к своему преследователю смуглое, красивое, немного мясистое лицо – то самое, которое появилось в щели между шторами на Саськой Кемпе.

«А за ним, как всегда, этот плечистый боксёр, – подумал пан в котелке, – тот же дуэт. Номер телефона восемь-шестнадцать-ноль-два. Производственный кооператив “Торбинка”…»

Коричневая шляпа медленно повернула от рундука с молодой капустой, а пан в котелке хитрым манёвром прошёл сквозь толпу зрителей и вынырнул сразу же за углом застеклённого киоска, куда неспешным шагом подходили те трое. Теперь он был достаточно близко, чтобы слышать их разговор.

– Ну как? – спросил человек в коричневой шляпе. – Спокойно? Никакого шума?

– Подождём, – успокаивающе сказал его спутник со сломанным носом. – Может, что-то и склеится. Гвардия в полном комплекте, отдел витаминов, как на параде, пан Жичливый привёл своих тоже… ничего не скажешь…

– Успех небывалый, – угодливо поддакнул Жичливый. – Организация на медаль. Разве не так, пан председатель?

– Что из того, если никто не нападает. Главная цель не достигнута. – Человек со смуглым лицом был явно недоволен.

– Ещё не вечер, – утешил его сломанный нос.

– Но какой успех, пан председатель! На этом мы сможем потом, в сезон, немало заработать, – упрямо возвращался к своей главной мысли Жичливый. – И всё благодаря рекламе.

– Это благодаря Пегусу, – одобрительно буркнул боксёр.

– Вот, вот, лёгок на помине! – воскликнул Жичливый. – Именно этого пана мы должны благодарить за рекламу. Этот редактор из «Экспресса» – вон он там, – показал Жичливый на брешь в толпе, где на минуту появился невысокий живой юноша с лицом, исполненным сметливости, энергии и веснушек. Он был в фантастическом, аметисто-земляничного цвета галстуке-«бабочке» и грыз свежую кроваво-красную редиску – прямо из пучка в его руке.

– Пегус! Это он! – выкрикнул человек с боксёрским носом.

Пан в коричневой шляпе неожиданно весь напрягся.

– Который? Вон тот?

– Да, – подтвердил его спутник.

– Нужно поблагодарить этого редактора, – обрадовался Жичливый, как видно, совсем не обратив внимание на этот разговор, и бросился в ту сторону, где только что появился юноша.

– Сейчас, сейчас, – быстро схватил его за рукав председатель кооператива «Торбинка». – Спокойно, пан Жичливый. Кто он, этот человек?

– Кто он, говорите, пан? Редактор из газеты «Экспресс вечорни», – слегка удивился Жичливый. – Я был там несколько дней назад, просил написать о нашей ярмарке. Он меня принял и обещал помочь. Очень вежливый парень. И делал всё, как надо. Нужно его поблагодарить, пан председатель: подарить ящик парниковых помидоров или что-нибудь такое… С прессой нужно жить дружно.

– Стой здесь, пан, говорю тебе! – прикрикнул Меринос, и в его голосе прозвучала такая нотка, что Францишек Жичливый врос в жёлтый клинкер пола, словно от этого зависела его жизнь.

Брешь в толпе затянулась, и юноша с яркой «бабочкой» растаял, подхваченный живой волной.

– Интересно… – медленно процедил Меринос, обращаясь к своему спутнику. – Редактор из «Экспресса»? Правда, интересно? Твой Пегус? Устроил всё как надо! Нужно будет его поблагодарить. Вот-вот… Нужно поблагодарить!

Человек со сломанным носом вдруг посмотрел так, словно неожиданно узнал на этой ярмарке, что морковь – голубого цвета и используется в производстве реактивных самолётов.

– Роберт, – ледяным тоном обронил Меринос, – пойдём. Сегодня тут уже ничего не будет.

Он быстрыми шагами двинулся вперёд, не обращая внимания на явно обескураженного Жичливого. Чтобы добраться до выхода, нужно было пробиться сквозь толпу. Пан в коричневой шляпе сунул руки в карманы и пропустил вперёд своего плечистого помощника: тот прокладывал дорогу. В нескольких шагах от них продвигался ловкий, как вьюн, пан в котелке, успевший незаметно обойти охваченного предчувствием неизвестной опасности Жичливого.

Боксёр впереди вдруг ощутил, что его широкое плечо сдавила почти судорожным движением чья-то могучая рука. Он обернулся – и вся кровь отхлынула у него от сердца, оставив в груди ледяной ком страха: лицо Филиппа Мериноса под обвисшими полями шляпы было серым как пепел, в противных морщинах, увядшим и измятым.

– Пппан пред… – успел простонать Крушина.

Меринос слегка пошатнулся, словно ему внезапно стало дурно, и тяжело опёрся на Крушину. Сбоку незаметно появился пан в котелке.