Текст книги "Л. Пантелеев — Л. Чуковская. Переписка (1929–1987)"
Автор книги: Леонид Пантелеев
Соавторы: Лидия Чуковская
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 35 страниц)
Читали ли Вы в № 9 «Вопросов литературы» письма Пастернака? Они сильно изувечены, но некоторые все равно прекрасны.
Причина происшедшего, о которой я только догадывалась, была на днях высказана мне прямо и ясно – разумеется, не в редакции.
373. А. И. Пантелеев – Л. К. Чуковской
16.10.72.
Дорогая Лидочка!
Еще раз: не надо, не стоит огорчаться в таких и подобных случаях. Удивительнее было бы, если бы этого НЕ случилось.
Посмотрите на все это спокойно, объективно, со стороны, сверху.
Весной этого года, когда никто меня не задевал, никто ничего не предрекал, ничего не сулил, ничем не угрожал, я уже предчувствовал и даже знал судьбу некоторых моих работ. Работы эти (вроде «Заметок о мастерстве и ремесле» и «Седовласого мальчика»), казалось бы, не могут вызвать нареканий цензуры и критики, они абсолютно лояльны, «академичны».
И все-таки – и на той и на другой я споткнулся. В «Вопросах литературы», где охотно приняли мои «Заметки», меня попросили снять«только одну главу» – о редактуре «Часов», как написанную якобы «не на тему». Вы понимаете, конечно, что просьбу эту я не уважил, потребовал статью вернуть. Отдал ее в «Сибирские огни», где меня давно просили о материале. Статью приняли, поставили в ноябрьский номер [513]513
В этом письме, переданном с оказией, Пантелеев рассказывает о судьбе своих статей, в которых упоминалось имя Л. К. Чуковской. Она была редактором «Часов», и Пантелеев написал об этом в своих «Заметках о ремесле и мастерстве» (см. примеч. 1 к письму 376 /В файле – примечание № 519 – прим. верст./).
[Закрыть]. Туда же, в «Сибирские огни» я отдал и воспоминания о Корнее Ивановиче. Промурыжив эти воспоминания больше двух месяцев, на днях мне вернули их по моему телеграфному требованию. «Напечатать не можем» [514]514
Не могут напечатать из-за упоминания имени Лидии Чуковской.
[Закрыть]. А ведь очень просили. И благодарили.
Корректуру «Заметок о мастерстве» не прислали, несмотря на телеграфное же напоминание, и я готов теперь к любым неожиданностям и к любой подлости. Но эти неожиданности не будут все-таки громом среди ясного неба, а подлость меня не удивит и не ужаснет. Повторяю: Я знал,что будет с этими рукописями еще весной, когда услышал о выходе чеховской книги [515]515
Т. е. узнал о выходе за границей в издательстве имени Чехова повести Лидии Чуковской «Спуск под воду» (1972).
[Закрыть]. И был несказанно удивлен, когда ко мне обратился Сивоконь с просьбой о статье.
По-видимому, и в самом деле нельзя служить и Богу и Мамоне.
Это письмо передаст Вам Соня Ивич [516]516
С. И. Богатырева, дочь И. И. Ивича.
[Закрыть], которая должна сегодня к нам прийти.
Я все это время чувствовал себя скверно. Лежал. Сердечный приступ. Потом, не долечившись, поехал хоронить М. Л. Слонимского и опять свалился.
Сейчас получше. На ногах. И даже, как видите, за столом.
374. А. И. Пантелеев – Л. К. Чуковской
28.X.72. Ленинград.
Дорогая Лидочка!
Сегодня все мы – и Элико, и Маша, и я – с Вами, с Люшей, со всеми, кто в Переделкине на горе.
Послал Вам телеграмму [517]517
День смерти К. И. Чуковского.
[Закрыть]. И сегодня же получил 10-й номер «Семьи и Школы». Боялся раскрытьего. Знал (писал об этом С. И. Сивоконь), как демонически-двусмысленно звучит фраза, на какой обрывается публикация. Ужасно огорчительно, что не удалось донести до читателя нерасплесканными все главы – вплоть до той, где стихи. Но, Вы знаете, Лидочка, оченьхорошее оченьиспортить трудно. Уверен, что и за то, что осталось, сохранилось, читатель скажет спасибо. A sapienti sat [518]518
Для мудрого достаточно (лат.).
[Закрыть]. Уже есть такие. Встречал.
375. Л. К. Чуковская – А. И. Пантелееву
29/X 72.
Дорогой Алексей Иванович.
Спасибо за телеграмму. Да, вот уже и три года прошли с тех пор, как мы вместе с Вами стояли над гробом; снег падал, мокрый, ему на лоб и лицо и милую руку.
Вчера впервые за последние годы день был ясный, светлый, сухой, предморозный – без слякоти. Народу на могиле и дома было много, но, к счастью, меньше, чем в бестолковое 1 апреля. Были, конечно, и чужие – во всех смыслах – но их было человека 3–4, не более, а остальные были либо близкие К. И., либо нам с Люшей, и уж во всяком случае – сосредоточенные. Вернувшись с могилы в дом, мы ели и пили; потом кое-кто уехал, кое-кто поднялся в комнаты К. И., а потом все оставшиеся собрались в комнате у меня и слушали воспоминания о К. И. Начали с Ваших. (Владимир Иосифович опасался было, что Вы рассердитесь – «мы не спросили», но я твердо сказала: «нет, не рассердится» – и мы начали с Вас.) Читал Владимир Иосифович. Слушали с необыкновенной заинтересованностью, живостью, увлеченностью, пониманием, «смеялись там, где следует», как говорил С. Я. Читал Владимир Иосифович очень хорошо. А я снова порадовалась правде, глубине, сложной простоте Ваших воспоминаний. Их писательской виртуозности.
Толстой говорил: «будет просто, когда напишешь раз со сто».
Потом Клара Израилевна прочла воспоминания Комы Иванова. К сожалению, это всего лишь клочки.
Потом Люша прочитала письмо К. И. к Оксане Иваненко. Адресат не весьма стоящий, но письмо замечательное – о Тарасе Шевченко и о Некрасове и о том, почему он, К. И., никогда не соглашается писать биографию Некрасова.
А после послушали голос К. И.
«Тараканище» и переводы английских песенок.
Этого перенести невозможно.
То есть – я – не могу.
_____________________
Вы написали мне всякие утешения по поводу «Семьи и Школы».
Спасибо, милый друг; но право же я давно не думаю о «Семье и Школе». Все естественно, и во всем я сама виновата. И, главное, с тех пор столько случилось – навалилось – нового, – что мне уж не до «Семьи и Школы».
Еще раз спасибо за телеграмму, за самое дорогое на земле – братскую память.
376. Л. К. Чуковская – А. И. Пантелееву
11/XII 72.
Дорогой Алексей Иванович.
Спасибо Вам и Элико за все, и за подарки, и за Ваши голоса, и за то, что побывали.
Спасибо и за «Сибирские огни» [519]519
Л. Пантелеев.Заметки о ремесле и мастерстве // Сибирские огни. 1972. № 11. С 183–189. В этой статье – последнее упоминание имени Лидии Чуковской в советской печати. В это же время в Москве в № 11 «Семьи и школы» ее воспоминания об отце были запрещены.
[Закрыть]. (Кстати, заметили ли Вы совпадение – неподалеку от Вашей статьи – заметка о «Солнечном веществе» Матвея Петровича?) [520]520
Речь идет о статье В. Канторовича «Научно-художественный жанр». В статье приводятся выступления участников дискуссии об этом жанре. Первым помещено выступление Д. Данина, который сказал: «Популярная книга Бронштейна об истории гелия „Солнечное вещество“ заслужила высокую оценку самого Ландау. Почему? Предназначенная для несведущих, она увлечет и любого физика-профессионала. Это книжка – о доблести человеческого разума. Главный герой Бронштейна не гелий, а искания человеческого ума. Как в детективе, весь интерес сосредоточен не столько на том, кого ищут, но главным образом на действиях того, кто ищет. Автор проявил себя не только как ученый-популяризатор, но еще и как писатель. И это не повесть в обычном смысле слова, не традиционный очерк, не „запискиученого“. Это не смесь научности с художественностью. Это самобытная литература – научно-художественный жанр. Самое важное в этом жанре „имя-отчество“ проблемы. Здесь ученый не царствует в произведении. Сюжет движет „драма идей“ (по Эйнштейну), предмет у этого жанра – не ученые и даже не истина, а искания истины» (Там же. С. 170).
[Закрыть]
Фина прочитала мне Вашу статью. Конечно, она вполне «пантелеевская». Не литературоведение, а то, что и должно: литература о литературе. То есть Ваша статья – литература.
Со мной Вы обошлись уж очень по-дружески. Ну что я тогда умела! Ровно ничего, ноль! Единственное достоинство в работе с Вами, которое я за собой признаю, – это то, что работать я Вам не мешала. Это правда. [521]521
В своей статье Пантелеев отводит целую главку рассказу о том, как Л. К. редактировала его «Часы»… Поскольку из-за запрета на имя Лидии Чуковской эта его статья не вошла в его сборники и в Собрание сочинений, вообще ни разу не перепечатывалась – приводим обширную цитату:
«…мне очень помог издательский редактор Лидия Корнеевна Чуковская. Об этой редактуре я могу сказать, что она была не только умная, профессиональная и требовательная, но и в высшей степени тонкая, деликатная, уважительная. Я не помню случая, когда Лидия Корнеевна что-нибудь подсказывала или, тем более, навязывала автору. Она читала твою рукопись твоими глазами и, когда делала замечания, указывала на что-нибудь, тебе казалось, что ты слышишь свой собственный голос, голос твоего двойника. Тебя спрашивали:
– Вам не кажется, что фамилия Колупайчик чересчур смешная, фельетонная для этой повести?
И ты вдруг вспоминал, что не раз и не два и сам спотыкался, морщился, когда выписывал на бумаге эту дурацкую фамилию. Владелец золотых часов и без того смешон, незачем смешить публику еще и его именем.
И ты тут же находишь другую фамилию: Кудеяр.
Или:
– Не думаете ли вы, что этот эпизод несколько сентиментален? А этот поворот сюжета чуть-чуть грубоват, прямолинеен?..
Ну, конечно же, ведь ты и сам так думаешь или если еще не успел подумать, то вот-вот подумал бы…
С удивительной проницательностью Лидия Корнеевна находила и указывала, где в рукописи звучит мой голос, моя интонация, а где – чужие, заимствованные, книжные.
Ошибался ли редактор, все ли замечания его принимала моя душа, приходилось ли мне спорить, возражать, отстаивать что-нибудь?
Не помню. Может быть, и были возражения, но, вероятно, редактор принимал их столь же деликатно, с тем же тактом, с каким предлагал мне до этого свои замечания и пожелания. Во всяком случае, воспоминания мои об этой работе буквально ничем не омрачены.
И еще одно. Эта работа памятна и значительна для меня не только тем, что в результате ее я сделал свою повесть лучше, чем она была. В процессе этой редактуры я очень многому научился. Я понял, что не только могу, но и должен работать лучше, чище, ответственнее.
„Часы“ – первая и последняя моя работа, где я воспользовался – и очень широко – помощью редактора. Именно эта работа, как я теперь понимаю, сделала меня профессионалом. Я научился смотреть на свои писания как бы со стороны, глазами читателя, критика и редактора.
Нужно ли доказывать, что всякий настоящий, сложившийся художник, не начинающий и не дилетант, в помощи редактора не нуждается. То есть он может, конечно, и даже должен прислушиваться к совету умного слушателя и читателя, в том числе и к мнению редактора. Но прав был Маршак, который тысячу раз напоминал и мне, и другим своим ученикам, что – „ты сам свой высший суд“».
(Там же. С. 185–186)
[Закрыть]
Теперь скажу, чего, мне кажется, Вы зря не договорили – а я все время ждала, оно было у Вас вот-вот на пере, по дороге. Я не для восхваления ленинградской редакции, а просто потому, что так было и что следовало бы объяснить молодым прозаикам необходимость и единственность этого метода, раз уж Вы говорите об инструментовке и ритме прозы.
С. Я. всегда всякую чужую прозу – каждый абзац – читал вслух, учил авторов и нас читать вслух и непременно слушать. Ритм, пауза, звуки, переход. Он доходил в этом иногда до комического: автор читал 2 абзаца, потом С. Я. – вслух те же 2 абзаца – потом давал Т. Г., потом мне и при этом на меня кричал: «Вы читаете нарочно хорошим голосом! Читайте не замазывая». Это чтение прозы вслух в сущности и было главным редакционным методом работы: слушать любой текст как стихи. (Даже примечания!) Для меня он не был нов, потому что К. И. всегда именно так писал – и читал! – свои статьи. Конечно, со временем, приучившись слышатьфразу и соотношенияслов и фраз вслух, уже проделываешь эту операцию молча: читаешь глазами, а слышишь ухом. Так, наверное, певец или пианист, читает ноты: про себя, но слыша.
Я потом испытала удивление, когда мне случилось работать в редакциях «Нового Мира», «Пионерской Правды», «Литературного Наследства». Чтобы расслышать, почему тут на странице ничего не вышло – сидя с автором рядом, читаешь вслух. Он встревает – перебивая, не догадываясь, что ему делать и что за странное занятие. Он не знал, что прозу следует слышать.
Вот, мне кажется, не говоря о ленинградской редакции, Вам надо было посоветовать молодым читать себя вслух.
Может быть, я и не права и все это само вытекает из Вашего рассказа о собственной работе. Может быть. Примеры удивительные. И из «Пакета», и из «Часов», и из «Маруси Федоровны».
Интересно, какие будут отклики на эту статью. Уверена, что посыпятся во множестве.
377. А. И. Пантелеев – Л. К. Чуковской
Комарово. 19 февраля 1973.
Дорогая Лидочка!
Больше месяца не было от Вас весточки.
Рад был узнать (из двух московских газет), что принято решение о создании музея Чуковского. Теперь будем жить надеждой, что хорошая идея не будет испорчена.
378. Л. К. Чуковская – А. И. Пантелееву
24/II 73.
Дорогой Алексей Иванович.
Насчет Музея – радоваться рано. Газета во многих отношениях выступила очень некрасиво – не поговорив, напр., с семьей, хотя речь идет о человечьем жилье. Цель мне не совсем ясна. Кроме того, нельзя повторить ошибку К. И.: он подарил Библиотеку поссовету, у которого нет ни денег, ни культурных сил, ни желания ее содержать. Я хочу подарить комнаты К. И., со всеми вещами, государству, но в лице какого-нибудь высокого и культурного учреждения. Газета же мечтает о каком-то парке для детей. «В доме много диковинок». Все время подчеркиваются заводные игрушки – а не 5 тысяч томов, живопись Коровина и Репина; из К. И. делают набивное чучело Деда-Мороза, а он написал «Живой как жизнь», «Современников» и «Чехова». Ни однойего книги для взрослых в плане ни одногоиздательства нет…Такова же и трактовка дома – какая-то избушка на курьих ножках, а не дом писателя.
Со мной, разумеется, никто не разговаривает – меня и на свете нет, непонятно, почему я там где-то живу – пока я это терплю молча, но превратить дом К. И. в какое-то кафе-мороженое для детей младшего возраста – не позволю.
_____________________
Домик Чехова в Ялте принадлежит Гос. Библиотеке им. Ленина. Вот это – дело.
379. Л. К. Чуковская – А. И. Пантелееву
29/VI 73.
Дорогой Алексей Иванович.
У меня такое впечатление, что одно мое письмо к Вам в Комарове все-таки пропало, хотя и послано было заказным (11/VI). Ответили Вы мне на маленькую предыдущую записочку, а на письмо – нет.
Но сейчас не до того – Бог с ним (с тем, кто крадет письма). У нас, милый друг, беда.
18/VI Люша ехала в такси по Садовому кольцу; из переулка, не по правилам, вылетел грузовик. Шоферы остались целы, а у Люши сотрясение мозга. Она потеряла сознание (ненадолго); с улицы ее доставили к Склифосовскому.
Удар пришелся на левую сторону черепа.
Трещины черепа нет.
Она провела 10 дней в больнице.
380. А. И. Пантелеев – Л. К. Чуковской
Комарово. 5.VIII.73.
Дорогая Лидочка!
Бесконечно давно не было ничего ни от Вас, ни от Люши. Я не знаю даже, попала ли в Ваши руки бандероль с двумя экземплярами «Звезды», где напечатаны мои записки о Корнее Ивановиче.
Я уже писал Вам в нескольких письмах, что мы уговорили Машу не пытаться в этом году поступать в вуз. Ей надо серьезно полечиться, набраться сил. Да и пробелов в ее образовании после десятилетней школьной каторги – немало. Ничего страшного в этом нашем решении, мне кажется, нет. Ведь вчера Машке исполнилось всего 17 лет.
Этот день мы провели в Выборге, где были первый раз. Общее впечатление тягостное. Красивейший (т. е. сохраняющий следы былой красоты) город – без души, без традиций, без интеллигенции, без единого старожила…
Не обманывает ли меня память, что в Выборге жила и училась Тамара Григорьевна? Или я вообразил это? Но вчера я то и дело представлял ее – десятилетнюю – пятнадцатилетнюю – то выходящей из подъезда гимназии, то сидящей на скамейке в парке, то стоящей в Спасо-Преображенском соборе – таком провинциально-милом, каком-то петровско-суворовско-гоголевском.
В Комарове – особенно Маше – скучновато, шумновато и грустновато: за редкими (и меткими) исключениями сюда не пускают людей моложе 50 лет.
381. Л. К. Чуковская – А. И. Пантелееву
8/VIII 73.
Дорогой Алексей Иванович.
Этим летом меня впервые охватила полная неписьмоспособность. До сих пор я всегда обижалась на друзей, если они оказывались дурными, неаккуратными корреспондентами, и вот сама проштрафилась хуже всех.
Главное мое несчастье этого лета Вы знаете: грузовик, налетевший на Люшино такси; страшная палата у Склифосовского. Потом ее отъезд, потом письма от нее, написанные неее рукою. Сегодня она вернулась.
Из того, что случилось со мною за время отсутствия Люши, из поддающегося описанию, прилагаю краткий перечень:
1) на меня упала, внезапно оборвавшись, дверца зеркального платяного шкапа – и здорово треснула меня по голове. Как я ее удержала и не упала сама – не понимаю. Как о мое лицо не разбилось зеркало – не знаю.
2) Литфонд упорно отказывал мне годами в ремонте дачи. И вот случилась катастрофа: крыша протекла и полилась вода в кабинет К. И.
Десять дней мы с Кларой Израилевной вымогали рабочих. Наконец их нам послали – и теперь там с грохотом латают крышу. А в городе снова испортился лифт, и мне было некуда от грохота деться.
3) Наконец начали работы по установлению памятника на могиле. До сих пор это было самое для меня милое место на земле. Теперь, пока там роют, копают и пр. – я туда не хожу. И будет гранит и памятник, а не милые мои кресты и лавочка.
382. А. И. Пантелеев – Л. К. Чуковской
Комарово. 29.VIII.73 г.
Дорогая Лидочка!
Здесь, в Комарове, зверски холодно. Вероятно, и в Переделкине не лучше. Где Вы? Там или в Москве? Если в Переделкине – то в каком доме? Надеюсь, не в Пиво-водах?
Сравнительно недавно, когда я чувствовал себя немножко получше, мы совершили поход в Пенаты. Заглянули и на Ваш участок. Вспоминали то и дело «Памяти моего отца». А в доме Репина долго стояли перед портретом Корнея Ивановича. Впрочем, не так уж долго. Магнитофон сделал свое дело, и нас, вместе с другими посетителями, попросили перейти в следующую комнату.
383. Л. К. Чуковская – А. И. Пантелееву
1/XI 73.
Дорогой Алексей Иванович.
Вы спрашиваете – в Москве ли я? Я на своем зимнем режиме, то есть сменяю Кларочку: со среды до субботы на даче я; в субботу приезжает туда она и сменяет меня до среды.
28-го было как-то у нас очень стройно, гармонично; нелюбимых почти не было; почти все любимые – были. Впервые я увидела памятник.Конечно, простые кресты мне были милее; памятник очень благороден, со вкусом, но какой-то слишком торжественный, не сельский и не корнейивановический… «Открытия» мы не устраивали; молча простояли на могиле минут 20… потом пошли к нам. Слушали голос К. И. (вот это потрясает); воспоминания о нем Н. Ильиной (хорошие) и статью Буртина – блистательную… [522]522
Ю. Г. Буртин читал свою статью «Очарование свободы». Позже она была опубликована в сборнике «Жизнь и творчество Корнея Чуковского» (М.: Детская литература, 1978. С. 30–38).
[Закрыть]А кончилось все ужасом: известием о смерти Ильи Львовича Слонима, мужа Тани Литвиновой, от третьего инфаркта. Памятник – это его работа; утром он звонил, жаловался на нездоровье, и Люшенька ему обещала вечером сообщить впечатления тех, кто видел. А днем он умер. Таня была в Кобулетах; всю ночь Володя звонил туда, требуя, чтобы телеграмму ей доставили ночью,потому что самолет – утром; телеграфисты отказывались; наконец милиция – тамошняя – согласилась. Весь следующий день Люша дежурила на аэродроме, встречая Таню, а погода была нелетная…
Итак, скульптор скончался в тот же день, что и К. И., и хоронили мы его тоже в день похорон К. И. – 31-го.
Такого достоинства, спокойствия и душевной грации, какие проявила Таня на похоронах, – я никогда не видала. Нет, видала: когда Т. Г. хоронила С. М. и Е. С. [523]523
С. М. и Е. С. – Соломон Маркович Гуревич и Евгения Самойловна – отчим Т. Г. Габбе и ее мать.
[Закрыть]Только Тусенька плакала, а Таня нет, но не в окаменении, а живая, добрая, сосредоточенная на своем и все время заботящаяся о других: чтоб не простудились, не устали. И очень красивая.
Я подивилась тому – слушая речи, – насколько художники говорят искреннее, проще, ярче, гораздо менее трафаретно, чем в соответствующих случаях казенные писатели.
Итак, 28-го скончался Слоним.
А за 2 недели до этого в семье моего друга утонул сын – 22 лет – в бассейне [524]524
Речь идет о близком друге А. Галича со школьных лет, полковнике Владимире Борисовиче Соколовском (по прозвищу Рыба), у которого погиб сын.
[Закрыть].
А сейчас, в хирургическом отделении Института им. Гельмгольца, оперируют моего друга, Давида Самойловича Самойлова. (Очень люблю его стихи и его.) Там замечательные врачи, я была счастлива, что удалось туда его устроить. И специалисты они крупнейшие, и люди сердечные. Самойлов ослеп (катаракта). На операционном столе, во время операции, с ним случился гипертонический криз; операция длилась 2 ч., вместо 40 минут; хирургесса-виртуозка сказала мне, что более тяжелой операции никогда не исполняла. Стали снижать ему давление; все наладилось; глаз будто бы спасен, и он был в таком хорошем состоянии, что сам попросил оперировать сразу второй глаз. Был консилиум; давление в норме; решили оперировать. Операция прошла быстро и блестяще. Мы все вздохнули легко. И вот сегодня беда: снова гипертонический криз, не удается понизить давление, хотя его колят без конца; нижняя цифра 120 – а это для глаза большая опасность. Возле него сменяются врачи и родные; а квартиры в Москве у него нет (Союз им недоволен!); он живет в Опалихе, 50 км от Москвы, с женой и тремя детьми, из которых один – грудной… Чтобы жена могла навещать его, кто-то должен дежурить и там.
Вы спрашиваете про Люшу. Что бы где ни валилось – валится на нее. Летом должны были ставить К. И. памятник; процедуру переписки и установки мог бы изобразить только Гоголь; я не берусь… Люша попала в аварию – и все кончилось; Клара Израилевна и Слоним мучились, ездили, звонили, ходили – но – о где ты, т. Гоголь! Лето упустили; ставить такое сооружение осенью в 10 раз трудней. Впряглась Люша; убедившись, что рабочие только пьют, но не работают, а когда начинают работать – начальство перебрасывает их ремонтировать дачу Кешокова (председателя Литфонда), Люша организовала 3 субботника подряд. Три субботы приезжали 18 молодых мужчин, работали с утра до темна и кончили все за час до 1-го снега. Разумеется, каждый день дважды в день их надо было кормить и поить, чем и занимались Люша и Клара Израилевна… Чуть кончилась установка памятника – приблизилось 28-ое; 40–50 человек на могиле и в доме; Люша устроила выставку ранних фотографий и книг К. И. …Горы посуды – и – страшный финал: смерть Слонима. Встречать Таню, помогать Тане, венок, похороны, поминки, горы посуды и пр.
Сквозь все это – срочный доклад в институте, который она должна сдать завтра.
Как ее здоровье? Ей лучше. Друзья раздобыли ей церебролизин, который она себе сама вкалывала; нужен гаммалон – из Японии; его оттуда послали, но он как-то мимо нас оказался в Болгарии и теперь его оттуда, опять-таки с оказией, добывать.
_____________________
Я относительно здорова, пытаюсь ежедневно работать. Все зависит от ночи, а ночь от дня, а дни бывают разнообразны. Уехал недавно навсегда один мой друг, с которым особенно тяжко далась мне разлука [525]525
Упомянут Анатолий Якобсон, уехавший в Израиль.
[Закрыть].
то бишь на аэродром, – и было это очень страшно, горько, больно, как-то противоестественно.
Ну что ж. Хорош и утешителен только глубокий пышный снег в Переделкине. Вот кажется все хорошее кругом.
А плохо еще вот что (это – между нами): я получила от Шуры такое дурное, незаслуженно злое письмо, что от обиды не могла дочитать его, и так ей и написала, что прочесть не могу и не хочуподобного читать. После этого наступило молчание; затем телеграмма 28-го, вдень К. И., – и все. Что воспоследует, не знаю. Любовь Эммануиловна все твердит: «Лидочка, она психически больна».
Наверное, старость у каждого выражается по-всякому. Шура к старости очень помельчала. Ей бы следовало быть крупнее.
384. А. И. Пантелеев – Л. К. Чуковской
Ленинград, 20.11.73.
Дорогая Лидочка!
На днях получил Ваше большое письмо. Уже одним видом своим, одним весомоно порадовало меня, хотя и знал я, что не может быть в нем ничего очень уж радостного. Где там!..
О некоторых грустных событиях я знал из письма Володи….
А когда прочел Ваши строки о Тамаре Григорьевне (которою Вы вспомнили, глядя на Татьяну Максимовну у гроба), я вздрогнул. У нас в квартире ремонт, волей-неволей мне приходится приводить в порядок свой ужасный, безалаберный архив, перебирать и переставлять книги и т. п. И как раз в этот день на глаза мне попались три школьные тетрадки, куда я когда-то, по просьбе С. Я., заносил все, что вспомнится о Тамаре Григорьевне. И там, в последней тетрадке, – строчки, почти буквально совпадающие с тем, что пишете Вы:
«Помню ее в крематории на похоронах Соломона Марковича.
Стоит перед гробом на коленях (на одном колене – как рыцарь, как ангел, как паж, как воин перед знаменем), и так она в эту минуту хороша, так прекрасна, что не я один залюбовался ею в этом страшном месте. Александра Иосифовна призналась мне потом, что и она восхищенными глазами смотрела тогда на Туею.
Она действительно преобразиласьв эту минуту. Куда девались ее полнота, грузность, ее уже не молодые годы?!
Ни рыданий, ни всхлипываний, ни закушенных губ. Улыбаясь, – ясными, веселымиглазами смотрит она на того, кто через минуту должен будет провалиться сквозь землю и сгореть, нежно гладит его иссиня-желтую щеку, его высокий лоб, прощается с ним (вернее, говорит: „до свиданья“) и улыбается при этом ласково, любовно и как-то очень значительно, как человек и в самом деле знающий больше других»…
Простите мне, Лидочка, эту огромную цитату.
Не знаю, удалось ли мне передать то, что я запомнил (конечно, нет, не удалось), но сам я, как сейчас, вижу Тамару Григорьевну в этот день в этом страшном месте.
385. Л. К. Чуковская – А. И. Пантелееву
11 дек. 73. (День рождения сверхрадости). [527]527
День рождения А. И. Солженицына.
[Закрыть]
Дорогой Алексей Иванович.
Как я Вам благодарна за Вашу запись о Тусе. Помнить прекрасное – ведь это наша единственная защита. А вы закрепиливсе. Я помню, Вы сказали мне (тогда или на похоронах Евгении Самойловны?) «Т. Г. была так прекрасна, что даже не вызывала жалости».
Вот и Таничка. Но сейчас ей, видимо, с каждым днем тяжелее, хуже, грустнее.Она осталась одна в большой и разнообразно опустевшей квартире: мама ее в Лондоне (временно), одна дочка в Штатах – надеется, что временно, но уверенности нет, и только что родила; другая дочка в Москве, но живет не с нею и надолго ли в Москве – не скажешь… Сейчас Таня занята фотографированием его мастерской и последних работ. Занятие почти невыносимое. Она по-прежнему проста и естественна, но горестность, несчастливость и седина стала виднее.
На днях из Детгиза мне без всяких объяснений вернули мои Воспоминания о К. И. Закономерно!
386. А. И. Пантелеев – Л. К. Чуковской
Ленинград. 25.XII.73.
Дорогая Лидочка!
Почти целый месяц я занимался разборкой своего ужасно запущенного архива. Нашел очень много Ваших писем – еще довоенных. Одно из них начинается так: «Глубокоуважаемый Леня!» Вот какое давнее.
И много другого нашел и перечитывал. Несколько десятков писем Гриши Белых – оттуда.
Есть люди, которые всегда видны в их письмах. Завяжите мне глаза и прочтите вслух любое Ваше письмо, Ванино, Гриши Белых – сразу узнаю.
Никак не выражен в письмах С. Я. Как это ни странно, не выражена Тамара Григорьевна. В ее письмах (ко мне во всяком случае) нет ни грамма того, что так отмечало и отличало ее в жизни: юмора!
387. Л. К. Чуковская – А. И. Пантелееву
10/II 74.
Дорогой Алексей Иванович.
Спасибо за встревоженность. Пишу только для того, чтобы весть подать. Мне гораздо лучше; от гриппа я уже оправилась и в Переделкине выхожу, но вот в работу еще не влезла: все время отрываюсь от книги для мелочей – необходимых, но досадных. Вообще – не соскучишься.
За Ваше письмо в Союз [528]528
Л. К. была исключена из Союза писателей 9 января 1974 г. на заседании Секретариата Московского отделения СП РСФСР. Узнав о готовящемся исключении Л. К., Пантелеев написал в Союз протестующую телеграмму. Об этом см. примеч. 4 к письму 472 /В файле – примечание № 28 – прим. верст./.
[Закрыть], дорогой друг, не благодарю, потому что за чувство чести и дружества не благодарят. Разумеется, Ваши слова (как и все остальные) оглашены не были, и даже не упомянуты, но до меняони дошли. И мне это незабвенно.
388. А. И. Пантелеев – Л. К. Чуковской
Комарово. 17.IV.74.
Дорогая Лидочка!
Стало труднее писать не по причинам цензурным, они всегда были, а просто потому, что болезненнее стали ощущаться все беды, огорчения, напасти, сваливающиеся и на тебя и на твоих друзей и близких.
Легко, изящно, шутливо уже не пишется. (Чего захотел, – скажете Вы.)
А хочется, очень хочется сказать – если не в лицо, то – доброе слово людям, которых любишь и которых все меньше, на бумаге.
389. Л. К. Чуковская – А. И. Пантелееву
20/IV 74.
Дорогой Алексей Иванович.
Ваше письмо от 17/IV дошло до меня молниеносно: сегодня 20/IV, я застала его, вернувшись с дачи. Отвечаю немедля, и оно будет послано Вам заказным сегодня вечером или завтра утром. (Почта ко мне стала доходить аккуратнее после того, как, не добившись толку от почтового отделения, я написала жалобу Министру Связи СССР [529]529
Речь идет о Н. Д. Псурцеве.
[Закрыть]… Я написала: ничего не имею против распечатывания и чтения моих писем и писем ко мне, но требую, чтобы после всех манипуляций их доставляли по адресу.)
_____________________
Я вообще не люблю переводы и вообще сейчас мало читаю. Когда мой друг М. С. Петровых подарила мне сборник стихов и прозы некоего болгарина Далчева – я приуныла: времени-то и глаз у меня совсем нет. Но я открыла прозу и потряслась. Стихи тоже отличные, а проза напоминает дневник Жюля Ренара, только без снобизма и сердечнее. Если можете – купите; книжка только что вышла: Москва, 1974, Изд. Худ. Лит., Атанас Далчев, «Избранное». Бывают же на свете чудеса!
390. А. И. Пантелеев – Л. К. Чуковской
Комарово, 7.VI.74.
Дорогая Лидочка!
Книгу Далчева я заказал, но до сих пор мне ее не достали. И никто из тех, кого я спрашивал, о ней не знают. Даже заядлые книгочеи [530]530
Речь идет о книге: Атанас Далчев. Избранное / Перев. с болгарского. М., 1974.
[Закрыть].
У нас опять волнения: Маша готовится в институт. Но вряд ли ее допустят к экзаменам. Талант у нее признают, но требуют от нее того, чего природа нашей дочке не дала: голоса, слуха, умения танцевать.
«Закон есть закон». Программа есть программа.
391. Л. К. Чуковская – А. И. Пантелееву
17/VI 74.
Дорогой Алексей Иванович.
Давно мы с Вами не перекликались. Я уж и не помню, кто из нас кому последний писал. Но это и не важно ведь, правда? Вы у меня всегда со мной, при мне, при себе – правда?
Люша рассказала мне о дне, проведенном ею в Комарове. Для нее это был счастливый день.
А завтра – годовщина страшнейшего дня: автомобильной аварии. О, какой вообще в прошлом году был у нас июнь! Жара; лифт не работал; я жила в чужой квартире [531]531
По соседству, в квартире жены А. И. Солженицына.
[Закрыть], в городе, потому что дача была занята; и вот – это известие о Люше; лестницы, врачи у Склифосовского…
_____________________
Но теперь все позади: и Люша здорова (почти), и квартиры той уже для меня нет [532]532
После высылки Солженицына и отъезда его семьи.
[Закрыть]… И лифт у нас отлично работает.
_____________________
Да, время несется. Тусенька мне говорила однажды так: «Старость – это скорость. Вспомните, что такое была гимназия: каждый класс – век. До этого детство – века… А теперь я живу так, будто меня кто-то стукает по затылку и я бегу с горы».
Книгу Атанаса Далчева я попытаюсь Вам достать.
392. Л. К. Чуковская – А. И. Пантелееву
24/VIII 74.
Дорогой Алексей Иванович. Не очень уверенная, где Вы, на всякий случай пишу в город. Очень Вы меня огорчили вестью о Машеньке. Интересно, что я никакого ее речевого дефекта (то есть дефекта в произношении) не примечала никогда.
Ох уж эти дети, которые могут только однои ничего более. Я сама была такая. Пошла в Институт Истории Искусств на литературное отделение даже не столько из любви к литературе (ее мне хватало), сколько из невозможности научиться учиться чему-либо вообще: математике ли, биологии ли, языкам ли – ничему. Я ведь умудрилась прожить жизнь, не узнав ни одного языка; а меня с детства учили английскому, а позднее – немецкому, и все учителя высокого уровня. И – никакого толку. Чуть-чуть читаю по-английски… Над математикой – над арифметикой даже – выплакала глаза. К счастью, Тенишевское училище было не строгое: меня переводили из класса в класс, потому что по литературе и истории было хор., по биологии – уд., а «математике ее все равно не научишь». Митя потом уверял, что это учителя были виноваты, и пытался мне объяснять, но не преуспел. К старости тупость усилилась, и я с трудом соображаю, сколько надо получить сдачи.
А что за дурацкая идея, будто на сцене звуки надо выговаривать безупречно? Ведь множество людей не выговаривают «р» или «л» – и что? Вот когда вместо «который час» спрашивают «сколько время» – тогда худо.
_____________________
Рада, если Вам понравился Атанас. Он весь вглубь. О мастерстве же перевода уж и не говорю. В прозе я нашла некоторые микроскопические неудачи, а стихи – само совершенство. Знаете ли Вы книжку М. Петровых «Дальнее дерево»? Замечательный она поэт, а уж мастер перевода – и не говорю. Если у Вас нету ее книжки, я попрошу Финищу переписать 2 моих любимых стихотворения и пошлю Вам.
393. Л. К. Чуковская – А. И. Пантелееву
13/IX 74.
Дорогой Алексей Иванович.
Прежде всего, простите меня, пожалуйста, – я в этом году впервые забыла о дне Вашего рождения! Надеюсь, Вы поверите, что не забывчивость сердца, а просто затурканность бытовая, рабочая; я понимаю, Вы не обиделись, но я сама на себя обиделась, потому что ведь для меня это праздник. Сама себя его лишила.
_____________________
Вы спрашиваете, какие два стихотворения Петровых я больше всего люблю в «Дальнем дереве».
«Черта горизонта»
«Ты думаешь, правда проста»
и еще третье (нет под рукой, забыла начало, а кончается так:
А купили ли Вы Самойлова «Волна и камень»? Там просто чудеса.
394. Л. К. Чуковская – А. И. Пантелееву
3/XI 74.
Дорогой Алексей Иванович.
Осень была в этом году необычайная. Теплая, тихая, смиренная осень.
28-ое прошло хорошо. Было меньше людей, чем всегда: обычно как-то везло, падали дни К. И. на субботу и воскресенье, а тут – понедельник, люди служат.
Было мирно, тихо – а на горе тоже темень и золотые листья и очень много свежих цветов.
_____________________
Уже к концу – т. е. часам к 6, когда почти все разъехались, – приехал Непомнящий и прочел дивную пародию на чью-нибудь речь, обращенную к Пушкину-юбиляру. Академическую. Ну, этого не описать. Кстати, читаете ли Вы его статьи? Поразительный пушкинист – и, вероятно, вообще лучший из нынешних критиков.
395. Л. К. Чуковская – А. И. Пантелееву
22/XI 74.
Дорогой Алексей Иванович.
Я не спросила у Вас, когда мы виделись (в самом деле, почти не виделись…). Но и в Переделкине (в субботу и в воскресенье видеться невозможно: нет уединения) – я не спросила, понравились ли Вам стихи Петровых? В книге «Дальнее дерево»?
Вот последнее ее четверостишие (кажется, будет напечатано в «Дне поэзии»):
Есть люди судьбы
И люди карьеры.
Вседневны примеры
Этой борьбы.
PS. Да, Вы знаете, какая у Люши великая победа? 79 «пропавших» писем К. И. к И. Е. Репину возвращены в Пенаты! Теперь их всего 97 – по-видимому, примерно столько их и было… Жду не дождусь, когда прочту; а это еще не сразу: регистрируют, фотокопируют и пр. Но прочту. И многое вспомню!
396. Л. К. Чуковская – А. И. Пантелееву
27/XII 74. Переделкино.
Дорогой Алексей Иванович. Пытаюсь делать 2 работы параллельно – не умею, а надо. Да еще ведь каждую неделю езжу взад-вперед. Да еще внезапно свалилось счастье: переписка К. И. с Репиным, героически-дипломатически добытая Люшей, – и я ее прочла. Мне это трудно физически (глаза), да и душевно: они бередят мою память, это годы 1910 («Предыстория») и уже история 1912–1928.
Переписка с обеих сторон замечательная [534]534
См. Илья Репин – Корней Чуковский. Переписка. 1906–1929. М.: НЛО, 2006.
[Закрыть]. Дай Бог всем такой переписки. Видно, как К. И. любил Репина и как деятельно и постоянно был верен этой любви.
