Текст книги "Л. Пантелеев — Л. Чуковская. Переписка (1929–1987)"
Автор книги: Леонид Пантелеев
Соавторы: Лидия Чуковская
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 35 страниц)
Если создается впечатление, что я «никогда больше не видал Корнея Ивановича», – значит, это впечатление неложное. Я действительно редко встречался с К. И. Если с С. Я. или с Евгением Львовичем я виделся тысячи раз, то мои встречи с К. И. я, напрягши память, мог бы, вероятно, перечислить одну за одной.
О Шварце С. Э. напутала. В этойработе я не собирался и не мог говорить о его мемуарах. Я сказал С. Э., что на мне, на моей совести висит обязанность где-то и как-то сказать, что Евгений Львович, после одной поездки в Москву и встречи с К. И., признался мне, что в «Белом волке» он был несправедлив по отношению к Корнею Ивановичу, написал не портрет, а пасквиль. Он собирался переписать эту работу. И не успел.
Об этом нашем разговоре я упомянул в воспоминаниях о Шварце (не называя, правда, имени Чуковского) [497]497
Речь идет о таком отрывке из воспоминаний Пантелеева о Шварце:
«…Я имею в виду некоторые его литературные портреты. Два-три из них сделаны грубовато, однолинейно, они жестоки и несправедливы по отношению к тем, кого он писал. Я говорил ему об этом и он соглашался:
– Да, написалось под влиянием минуты. Да. Икс совсем не такой. Я как-нибудь непременно перепишу.
И не успел. Не переписал».
(СС-П. Т. 3: Шварц. С. 239)
[Закрыть].
За тему «Шварц – Чуковский» я брался в течение последних полутора лет несколько раз и – не осилил. Мешает уже одно то, что «Белый волк» не опубликован. Приходится ссылаться на рукопись, на разговоры, опять-таки на письма.
Я написал вчерне еще один очерк о К. И. Там я пытаюсь реконструировать живую речь К. И.
357. А. И. Пантелеев – Л. К. Чуковской
19 мая 1972. Комарово [Телеграмма].
Прочел Ваши воспоминания [498]498
Речь идет о рукописи воспоминаний Л. К. «Памяти детства».
[Закрыть]. Поздравляю с очень большой удачей. Спасибо. Пишу.
358. А. И. Пантелеев – Л. К. Чуковской
Комарово, 19.V.72.
Дорогая Лидочка!
Думал посвятить Вашей рукописи дня 3–4, а сел читать и – продул рукопись за один день, отложив в сторону все срочные и несрочные дела. Вы уже знаете, Вам не один раз говорили, как хороша Ваша работа. Живой Корней Иванович, молодой, угловатый, нервически-взвинченный, сильный, неуравновешенный, вспыльчивый и веселый, влюбленный в искусство, и вокруг него – Лида, Коля, Боба, другие ребятишки и – Репин, Маяковский, Андреев, Шаляпин. Каждый отчеканен (по выражению К. И.) как медаль.
Внемля Вашей просьбе, я запасся бумагой, накачал в ручку густых паркеровских чернил и приготовился строчить замечания и пожелания.
Но таковых на большую Вашу рукопись оказалось ничтожно мало.
Чаще я писал:
стр. 2, «тиражом в 1 экз.» – прекрасно!
стр. 7, ноги в кармане – прекрасно.
Потом, увидев, что прекрасно почти все, я уже не отмечал эти места, а только те, где мне померещилась ошибка или описка.
В рукописи отсутствует стр. 165-я. Именно здесь начинается, по-видимому, интереснейший разговор о сложном характере Корнея Ивановича.
Потрясают страницы, посвященные отцу и матери Корнея Ивановича. Как хорошо, что Вы о них написали и нашли именно ТЕ слова, какие были нужны.
И большая цитата из дневника К. И. – как много она объясняет!
_____________________
Во второй половине этой работы Вы уходите в сторону от Куоккала. Это не страшно. Поворот этот законен, интерес читателя ни на минуту не ослабевает. А вот возвращение в Куоккала кажется мне не совсем удачным. Последние 20–25 страниц выглядят не совсем сделанными.
Вообще кое-где я задумался: уместен ли, нужен ли в этой работе анализ творчества Чуковского?
Не подождать ли, когда это сделает «будущий Корней Чуковский»?
От Вас ждали другого – того, о чем никто, кроме Вас, сказать не может. И Вы эти ожидания оправдали с блеском.
Что еще?
Кое-где огорчило меня излишне высокомерное, беспощадно высокомерное отношение к «дачникам». Ведь, по мнению К. И., они бедные.В самом деле. Мало того, что они лишены радости сопричастности искусству, их, бедолаг, еще шпыняют. Да еще 60 лет спустя! Нечто подобное, помню, задело меня при чтении Вашей малеевской повести [499]499
Речь идет о повести Лидии Чуковской «Спуск под воду». Действие повести развертывается в Малеевке.
[Закрыть].
_____________________
В некоторых случаях неясно Ваше отношение к той или иной особенности характера К. И. Например, – огорчает Вас или радует то, что он не любил белые чулки, торты, родственников, никогда не целовал детей и т. д.
_____________________
Лидочка! Надеюсь, Вы разрешите мне задержать рукопись у себя. Хочу показать ее Элико и Маше.
Простите за сумбурное письмо. Спешу. Сейчас уже 20-е. Суббота. Завтра и послезавтра не будет почты.
Лучшие страницы – куоккальское детство, собака, гроза на море, гроза во время карточной игры и т. д., и т. п. Никогда не думал, что у Вас такая зоркая, такая цепкая память на все внешнее. Да, по сравнению с этими страницами последние страницы бледны.
359. Л. К. Чуковская – А. И. Пантелееву
31/V 72.
Дорогой Алексей Иванович.
Я – по поводу Ваших замечаний.
Большинство справедливы. Многое по Вашему письму я уже выправила. Кое-что верно, я с Вами согласна, – а поправить, к сожалению, во всяком случае «на данном этапе» – не могу.
Например, неудачность последней главы. Об этом мне говорили и Вл. Иос. и Т. М. [500]500
Названы В. И. Глоцер и Т. М. Литвинова.
[Закрыть]Я сама чувствую: там что-то не выстроилось. Но как исправить – не знаю.
Насчет того, что не мне бы давать оценку его критическим работам. Может быть, и так… Но мне хочется возможно скорее высказать три истины:
1) что он критик (во II части, если напишу ее, расскажу, как и почему он перестал бытькритиком);
2) что писания его должны читаться вслух– статьи так же, как сказки;
3) что к его статьям неприложимы измерения: «верно – неверно», потому что они сами по себе – искусство.
Конечно, достойнее было бы ждать, пока это произнесет кто-нибудь другой. Но ведь я тоже немного критик, и мне уж очень хотелось заявить вслух то, чего еще никто не заявлял.
(Заявить все равно не удастся, потому что печатать мою работу не станут. Ну пусть хоть написанным будет.)
Не согласна я, в сущности, только с одним замечанием Вашим: о дачниках.
И о «Спуске».
Я помню, Вы укоряли героиню «Спуска» в надменности, в том, что она одна хорошая, все кругом – плохие. (Я очень огрубляю, конечно.)
По замыслу моему, героиня «Спуска» не столько надменна, сколько одинока, и это черта не ее личного характера или судьбы, а – времени. В то время, которое мы с Вами никогда не забудем, общество было мучительно разобщено (сейчас оно погружается снова в то же состояние); у каждого интеллигентного и чудом уцелевшего человека были 1–2–3 друга, с которыми он мог говорить открыто.Кругом же были люди, хорошие или плохие, но не прозревшие: зрячие тем самым были обречены на одиночество.
Так и моя героиня. У нее где-то есть подруга, которая пишет: «мы с тобой только две понимальщицы остались».
В действительности их было больше. Но они проходили мимо, не встретясь – средства общения между людьми были подорваны, разрушены.
Героиня «Спуска» ищет братьев, родных, «понимальщиков». Билибин безусловно «понимает» – но он – сломанный человек и вынужден скрывать свое понимание.
Это о «Спуске». Наверное, книга неудачна; но замысел ее – вот такой. А не надменность.
Теперь – о дачниках. Я их в самом деле не любила с детства и не люблю сейчас. Жалеть? Сейчас их в особенности не хочется жалеть, потому что они – на престоле. Хочется жалеть тех, кого они гонят и топчут: художников.
Зла им я не желаю и не делаю. Зла причинять никому нельзя. Но жалеть, любить? Нет.
Зачем мне жалеть Машиных учителей? Я лучше пожалею Машу.
К. И. говорил «бедные, бедные» и был просветителем. Это верно. Однако ведь и это – заказано. Если бы Вы знали, сколько трудностей встречает на своем пути такое скромное и, казалось бы, защищенное дело, как выстроенная им Библиотека! Дачники заняты футболом, телевизором, пьянством, службой, безделием – бедные ли они? Не знаю. Во всяком случае – победоносные.
_____________________
Вы пишете, что из текста не видно, как яотношусь к белым чулкам, тортам, рождениям – ко всему тому, чего К. И. не любил.
Я – никак. Равнодушно. (Оттого и не чувствуется, как.) Я вообще к быту довольно равнодушна, кроме нескольких его сторон, от которых зависит сон, то есть пульс, то есть жизнь. Общаться с людьми почти не могу: от всякого разговора учащается пульс. Значит, первое, что мне приходится исключить, по причинам не принципиальным, а чисто физическим, – это светское общение.
Какие уж тут праздники и торты. (Напр. Костер для меня самоубийство – но это обязанность, я должна.) Если в силах видеть друзей, с тортами или без, и то счастье.
_____________________
Сегодня я простилась с Иосифом [501]501
Речь идет об И. А. Бродском, который был вынужден уехать из СССР.
[Закрыть].
Очень горько.
360. А. И. Пантелеев – Л. К. Чуковской
Ленинград, 7.6.72.
Дорогая Лидочка!
Спасибо за присланную страницу. Сегодня, вместе с последними страницами, прочли и эту, пропущенную.
Элико и Маша слушали Ваши воспоминания с таким же удовольствием, с каким читал их (а сейчас перечитывал вслух) я.
Конечно, Машке (да и не ей одной) больше всего понравилось куоккальское детство. (Все это – и гроза на море, и покорение страшной собаки, и карты, и усыпление отца, и многое другое – прекрасная проза, готовые главы будущей книги для детей.)Одно замечание у Машки было: показалось не совсем естественным то место, где К. И., в ярости догоняющий хулиганов-мальчишек, вдруг останавливается, и – по щекам его катятся слезы. Может быть, Маша права: ярость не может так быстро и прямо перейти в жалость, в сострадание.
Я при вторичном чтении заметил на стр. 214 описку: «Снимок с репинского портрета, написанный Репиным»… Вероятно, речь идет об авторской копии?
Элико и Маша обратили внимание на то, что при перечислении писателей, о которых К. И. советовал Тамаре Григорьевне писать книгу, – почему-то пропущен ихний муж и отец и, обратно, упомянута его близкая приятельница Агния Барто. Сам отец и муж при первом чтении этого не заметил. А сейчас задумался (привычно задумался): почему же «не упомянут»? В связи с чем?
Еще одно Машкино замечание. Когда мы читали то место, где речь идет о гостях, родственниках и т. п., она сказала: «В Чехове его восхищало другое… наоборот».
PS. Что касается «дачников», ненависть к которым Вы пронесли через всю жизнь – от детских лет, то мне кажется, что это просто не очень удачный термин для обозначения понятия, которое Вы имеете в виду. Читатель не поймет Вас и не сможет гневаться вместе с Вами.
У Вас это – и богач, и бюрократ, и индюк, и всякий вообще власть имущий, и всякий бездельник, и вот даже учителя, которые преследуют нашу Машку. А ведь дачник (в наше время во всяком случае) – это всего лишь несчастный человек, снимающий на 2 или на 3 месяца комнату с верандой или без веранды.
Дачевладелец – дело другое.
Я понимаю, что у Вас дачник – категория не социальная и даже не нравственная, а – эстетическая. Но повторяю: поймет ли это читатель? Не поймет!
361. А. И. Пантелеев – Л. К. Чуковской
Ленинград, 7.VI.72 г.
Дорогая Лидочка!
Я уже договорился с Д. Я. Даром, условился, что вечером приедет за Вашей рукописью секретарь Веры Федоровны, и вдруг мне позвонил С. И. Сивоконь из «Семьи и школы» и попросил написать врезку к Вашим воспоминаниям. Я так обрадовался, что рукопись Ваша – или часть ее – будет опубликована в таком массовом журнале, что тут же согласился без всяких условий и оговорок. Не знаю, сумею ли сделать то, что нужно. Жанр довольно трудный, я пробовал.
Кстати. Несколько раз писал Вам по поводу Ваших воспоминаний и всякий раз забывал сказать, что мне ОЧЕНЬ не нравится название. Это хорошо, как эпиграф, посвящение, в крайнем случае, как подзаголовок. Да и это, пожалуй, не годится. «Памяти» – когда что-то посвящается. А это – о нем.
Уж лучше, мне кажется: О моем отце.
Напишите мне, КАК вы назвали свою книгу.
362. Л. К. Чуковская – А. И. Пантелееву
11/VI 72, Москва.
Дорогой Алексей Иванович.
Насчет неупомянутого мужа и отца – пожалуйста, не ищите причин. Сейчас у меня под рукой нет моей рукописи, но беру «Вопросы Литературы», 72, № 1, где напечатаны письма К. И. к Т. Г. Беру письмо 2, стр. 169 и с трудом, сквозь лупу, читаю перечисление, начинающеесяс мужа и отца. Цитирую:
«Ленинградская редакция – московская. Пантелеев , Хармс, Введенский, Житков, Ильин, Зощенко» (Подчеркнуто мной.)
В письме 1 (стр. 168) он перечисляет: «Катаев, Паустовский, Житков, Пантелеев, Барто»…
Итак, К. И. (в который раз!) оправдан, а виноваты во всем двое: я и машинистка.
Люшенька сейчас пришла и нашла мою рукопись. Муж и отец выпали из-за машинистки, а я (маразм) не заметила! (На стр. 205–206 надо вставить Пантелеева, Катаева, Паустовского, Зощенко!)
Уф!
_____________________
Как я рада, что Элико и Маша это заметили! А то перевранный мною список мог бы так и остаться!
_____________________
Идем далее.
К. И. приглашал Агнию Барто на свои Костры, ценя эффектность, эстрадность ее выступлений, но стихов ее – не любил и ей самой цену знал. Когда вернулся из Союза Писателей, где его «прорабатывали» из-за «Одолеем Бармалея», сказал: «гаже всех была Агния Барто». (Она – до статьи в «Правде» – очень восхищалась этой сказкой, а на заседании заявила: «Я предупреждала Чуковского, что сказка плоха, но он зазнался, воображает себя классиком и не слушает товарищеской критики». На другой день она срочно вызвала к себе меня и просила передать К. И.: она его спасла, ей, якобы, А. А. Фадеев сказал: «Если детские писатели самине расправятся с Чуковским, то будет хуже». И вот она героически взяла на себя расправу – спасла его от худшего…)
Стихи ее, за исключением немногих, не любил – он ведь любил фольклор и классику, а она – vulgar. В год смерти, летом, спустившись однажды из своих комнат вниз, в столовую, он услышал из-за двери, как Митя или Аня, не помню, читают маленькой Маринке Агнины стишки.
Посмотрел на меня, громким шопотом произнес:
– У меня в домечитать детям стихи Барто! – и вышел.
_____________________
Может быть, Вы правы, что о дачниках не поймут. В сущности, следовало бы сказать «мещане», т. е. люди не одухотворенные, лишенные духовной культуры, чувства преемственности ее. В то время, о котором я пишу, этот бездуховный набор и определялся именем «дачники» – см., напр., «Вольные мысли» Блока:
или в «Незнакомке»:
Над скукой загородных дач…
И каждый вечер, за шлагбаумами,
Заламывая котелки,
Среди канав гуляют с дамами
Испытанные остряки.
Говоря о томвремени, я и веду тотсчет.
_____________________
Я очень счастлива и польщена, что Вы согласились написать для «Семьи и Школы» вступление к моим главам, но не думайте, пожалуйста, что тут мои происки. Я вообще им и себя не предлагала, предложили друзья. Они, к моему удивлению, загорелись и ухватились. Предложили дать им все,от начала до конца, с купюрами, на 6 номеров. Но я отказалась, ибо писать я еще кое-как в силах, а вот возиться с рукописью, делать купюры – решительно нет. Физически не могу. Я предложила вместо всей книги с купюрами, вместо 17 глав, взять первые 7 – почти без купюр. Покаони на это согласились. Попросили меня назвать, кто мог бы сделать предисловие. Я назвала Владимира Иосифовича [503]503
В. И. Глоцер.
[Закрыть]. Последовал удивленный и возмущенный отказ. (Об этом разговоре с Любовью Михайловной Ивановой [504]504
Любовь Михайловна Иванова – главный редактор журнала «Семья и школа».
[Закрыть]я ему не сказала…) На следующий день позвонил милый Сергей Иванович Сивоконь (кстати, приятель Владимира Иосифовича) и предложил Вас. Я обрадовалась и поблагодарила. (Сама бы я просто не посмела отрывать Вас от работы, отдыха, болезни.)
Но каков Владимир Иосифович! «Он с Любовью Михайловной не контактирует», – объяснил мне Сергей Иванович.
Я понимаю так: люди, которые с Владимиром Иосифовичем «не контактируют», – плохие люди.
363. Л. К. Чуковская – А. И. Пантелееву
12/VI 72.
Дорогой Алексей Иванович. Вчера, отвечая на Ваше письмо, забыла ответить на одно Машенькино замечание – о жалости: мог ли К. И., крича на мальчишек, так быстро перейти от гнева к жалости и заплакать? Беда, если это у меня неубедительно. Дело в том, что К. И. был истеричен, повышенно возбудим, несдержан. Услышав брань, он впал в истерику: сначала закричал, потом заплакал. Это с ним случалось и в старости, но редко, а в молодости – часто. Плакал слезами, всхлипывал. Он потому заплакал, что только что кричал. (То же и я: от горя и обиды не плачу, а в пылу публичного спора голос может оборваться в слезы.)
364. А. И. Пантелеев – Л. К. Чуковской
14.6.72.
Дорогая Лидочка!
Для своих книжек придумывать названия я не умею, но придумывать для других – на это у меня самоуверенности хватает.
«Памяти моего отца» – мне не нравится, об этом я писал. Не лучше ли:
«Книга о моем отце»?
«Повесть о моем отце»?
В той заметке, над которой я бездарно тружусь уже четвертый день, я называю Ваши воспоминания повестью.Можно?
365. А. И. Пантелеев – Л. К. Чуковской
15.6.72.
Дорогая Лидочка!
Посылаю заметку для «Семьи и школы» [505]505
Т. е. предисловие Л. Пантелеева к публикации глав из «Памяти детства» в «Семье и школе» (1972. № 9. С. 44).
[Закрыть]. Сам вижу, что получилось не то и не так. Прежде всего, в статье нет той свободы дыхания, за которую меня когда-то похвалил К. И. Заметка велика. Меня просили сделать не больше полутора страниц (на машинке), здесь – все две, а может быть, и две с половиной.
Пожалуйста, забудьте, что это о Вас, о Вашей рукописи. Пройдитесь по тексту по-редакторски. Оцените и мои поправки и вычерки (взятые в пунктирные скобки), нужны ли они?
Укажите, что, по-Вашему, можно сократить.
Если это совсем никуда не годится – я не обижусь, найду способ отказаться, – я и в самом деле очень скверно чувствую себя последние две недели.
Спешу отправить это письмо и все-таки не могу не сказать несколько слов по поводу Вашего последнего письма. Друг мой, как это Вам могло прийти в голову, будто я обвиняю Корнея Ивановичав том, что он не упомянулменя. Или что именно ЭТО заметили Элико и Маша. Неужели Вы так плохо меня знаете, неужели я – ЖИВОМУ даже – мог бы предъявить такие нескромные претензии?!! Конечно же, мы читали письма К. И. в «Вопросах литературы», именно поэтому Элико и Маша и заметили некоторое несовпадение Вашей цитаты с подлинником. А Вы пишете: «Итак, Корней Иванович (в который раз!) оправдан!» и т. д. Зачем же?
Что касается Барто, то, как бы я к ней ни относился, она имеет, разумеется, все права, на достаточно высокое место в истории нашей детской литературы. Ее фельетоны талантливы, остроумны, у нее свой голос. Правда, Машке я, кажется, тоже не очень-то давал читать этого автора.
Пожалуйста, не задержите, верните мою заметку. Я обещал ее Сивоконю к 20-му.
366. Л. К. Чуковская – А. И. Пантелееву
18/VI 72.
Дорогой Алексей Иванович.
Мои 7 глав в «Семье и Школе» будут называться «На морском берегу»; подзаголовок (Главы из книги «Памяти моего отца»). Признаться, хотя я и слышу возражения, но пока что «Памяти моего отца» мне нравится – своею безжанровостью [506]506
Через несколько лет Л. К. дала книге заглавие: «Памяти детства».
[Закрыть]… Вы можете условно называть мои воспоминания повестью, но на самом деле это не повесть. (Как «Былое и Думы» не повесть.) У меня есть книга «Памяти Фриды». Вот.
367. Л. К. Чуковская – А. И. Пантелееву
19 июня 1972. Москва. [507]507
Датируется по содержанию.
[Закрыть]
Дорогой Алексей Иванович.
Сейчас, 19/VI вечером, получила и прочитала Вашу заметку. Мне очень понравилось.
Мелочи: название Карельский перешеек сразу уничтожает время, эпоху; я, как литератор, всегда Лидия, а не Л.; не следует поминать плохую книжонку какого-то проходимца Углова [508]508
Алексей Углов – псевдоним Лидии Чуковской. Под этим псевдонимом вышли ее первые книжки, в том числе «Повесть о Тарасе Шевченко: Детство и юность». М.; Л.: Гос. изд-во, 1930.
[Закрыть]; Шаляпин навещал К. И. все-таки не «запросто» – это была редкость; термин «под редакцией» не соответствует моей скромной деятельности по редактированию «Часов»; книга моя о К. И. все-таки, мне кажется, не автобиографическая…
Не уверена я (см. последнюю строчку стр. 1), что в первых 7 главах я поминаю «общественную деятельность» К. И.? Мне кажется, тогдашнюю его возню с детьми нельзя все же назвать общественной деятельностью.
Недостаток у этой заметки на мой взгляд только один: наиболее неожиданной и даже трудной явится для читателя, мне кажется, моя глава 6 – о том, как К. И. читает нам в море стихи. То, что труд для ребенка должен быть связан с игрой – к этой мысли читатель как-то готов; а вот что «ритм – лучший толкователь содержания», что маленькимдетям можно читать Баратынского и Тютчева – вот это среднему читателю странно (и редакторы пытались зачеркнуть). Может быть, не стоит поминать о моих Миклухах – Бог с ними! – а на выгаданном месте сказать хоть 3 строки, что, рассказывая о К. И., я не могла не заговорить о русской поэзии, потому что для него это была постоянная духовная пища, и что моя книга о нем есть в то же время и книга о восприятии искусства? О том, как дети воспринимают стихи?
Может быть, мое предложение негоже – отбросьте его и оставьте все так. Так тоже хорошо. Но подумайте.
_____________________
Вы правы: у Барто есть место в литературе для детей и не малое, но она вульгарна. Мелкий человек и поэзия мелкой, тривиальной, вульгарной, дюжинной души.
Вот, кажется, все.
368. Л. К. Чуковская – А. И. Пантелееву
6/VIII 72.
Дорогой Алексей Иванович, не думайте, пожалуйста, будто я позабыла о Машенькином дне. Но я не в силах была ни телеграфировать, ни писать, очень были тягостные дни. Поблизости, у наших давних соседей, несчастье. Вы, наверное, слышали – или читали – что утонул Николай Леонидович Степанов. Он наш сосед, а также мой и Шурин соученик по Институту; Николай Леонидович утонул на днях в нашем Переделкинском пруду. Целые сутки не могли найти тело. Вскрытие показало, что он раньше умер, а потом утонул: сердечный спазм от охлаждения, разрыв аорты.
3/VIII его похоронили.
_____________________
Люша прочитала мне вслух Ваши воспоминания [509]509
Речь идет о воспоминаниях Л. Пантелеева «Седовласый мальчик» (см. примеч. 2 к письму 355 /В файле – примечание № 495 – прим. верст./).
[Закрыть]. Сколько же Вы, милый друг, вбили туда труда. Но недаром: сейчас там все повороты точны и виртуозны, и мысль Ваша выражена полно и ясно; сохранена сложность, многозначность, но исчезла некая двусмысленность. Вещь вся – пример художественной диалектики.
Замечания у меня два: одно крохотное (и сомнительное), другое покрупней. Я не знаю, можно ли написать, как у Вас написано:
«его слова и высказывания».
Высказывания – не то ли самое, что слова?.. Может быть, я ошибаюсь.
А важное, мне кажется, вот что:
Вы пишете, что он ненавидел – или не принимал? (у меня рукописи нет, я по памяти!) «всякую проповедь добра».
Это место очень существенное и очень у Вас верное (о моральном ребячестве) [510]510
Л. К. имеет в виду такое утверждение Пантелеева: «Как всякий здоровый ребенок, Чуковский не терпел никакой наставительности, морализации, никакой воскресной школы. Однако временами это сопротивление явному ханжеству оборачивалось у него против любой проповеди добра, против всякой дидактики, против учительной стороны искусства» («Звезда». 1973. № 6. С. 205).
[Закрыть].
Но я в своих Воспоминаниях цитирую письмо К. И. к Семынину, где он пишет:
«Всякий истинный поэт – глашатай, проповедник добра».
Он не выносил проповеди – Вы правы! любой, т. е. ощущения чужой настырности, навязчивости что ли. Недаром он так хвалил Чехова за скрытностьписьма, и изо всех русских гениев более всех любил не Толстого (проповедь!), не Достоевского (проповедь), а Чехова ( скрытаяпроповедь, только художническая, никогда не прямая). Он действительно по-ребячьибоялся всякой определенности,подозревая в ней догму.
(Сам же, однако, написал:
Надо, надо умываться…
и
Добрый доктор Айболит…
и насчет воспитания доброты в «От 2 до 5»).
Вот, наговорила я много, а предложение мое простое: зачеркнуть однослово: добра.
Большое спасибо за Воспоминания. Очень хочется, чтобы они попали в сборник.
_____________________
Получила 2-ю корректуру из «Семьи и Школы». Чудеса!
369. А. И. Пантелеев – Л. К. Чуковской
Ленинград, 16.9.72.
Дорогая Лидочка! Наконец-то от Вас письмо. Радуюсь выходу 9-го №-ра «Семьи и школы», получил его (как старый подписчик, вероятно) раньше, чем автор. Огорчился, что так мало. Удалось ли Вам отстоять главу про стихи? Как видите, тому варианту предисловия, где я по заслугам хвалил эту главу, редакция предпочла другой. Да и в этом просили «умерить некоторый излишний пафос». Что я – после «домашнего анализа» (как выражаются шахматисты) и сделал.
Вы спрашиваете, видел ли я 8-й том Собр. сочинений Маршака. Я ни одного тома не видел, не подписан.
В августе – сентябре получил два письма от Элика. Одно – огромное, лицемерное, где он говорит о братской любви ко мне, о фатальности «того, что между нами произошло» (смеет сравнивать историю наших отношений с историей отношений между С. Я. и Житковым). В том же письме он писал, что у него имеется 15 (!) страниц замечаний к моим воспоминаниям о С. Я. Столько, мол, он обнаружил в моей работе неточностей. Я написал ему, что он не имел права не известить меня об этих ошибках, и просил его прислать эти 15 страниц. Конечно, он ничего не прислал. «Это я мог бы сделать только в том случае, если бы Вы относились ко мне по-дружески», – пишет он. Вымогает дружбу. Не могу понять – зачем ему вообще понадобилось обращаться ко мне. Ведь 7 лет молчал об «ошибках»! И не нуждался в моей дружбе. И не испытывал братской любви.
370. Л. К. Чуковская – А. И. Пантелееву
22/IX 72.
Дорогой Алексей Иванович.
Начну, чтобы не позабыть, с просьбы. В этом году большое и радостное событие в школе: в рекомендательный список книг для внеклассного чтения введен и Герцен: «Былое и Думы». И вот в Переделкинской библиотеке не стало хватать экземпляров этой книги! Просят меня библиотекарши собрать у писателей поболее. Я на что рассчитываю: если человек покупает Собрание Сочинений, то у него может остаться отдельное издание… Так вот, милый друг (мой и Библиотеки К. И.!), нет ли у Вас
«Былого и Дум»,
«Войны и Мира»?
и вообще любых не нужных Вам классических произведений? Дело все в том, что Библиотеку посещают ведь не только дети, но и юноши, и пенсионеры, и очень хочется насытить их… Вы живете в доме, где наверное у многих, кроме Собр. соч., имеются отдельно– у кого «Вишневый сад», у кого «Отцы и дети», у кого «Два гусара»…
Все это нам очень нужно. (Адрес – мой, московский.)
_____________________
С «Семьей и Школой» так: № 9 лежит у меня (и у Вас) на столе; для № 10 я продержала уже обе корректуры (эта удивительная редакция дает мне и гранки и верстку); для № 11 я продержала гранки. № 11 – это стихи; пока что там все по-моему. Но ждать еще долго: 15 ноября. Полтора месяца…
Ваше вступление отличное.
Об Элике… Очень мне жаль Ваших нервов. У меня с ним отношения корректные, но я никакой симпатии не чувствую к нему. Одно могу сказать в его защиту, – если только это можно счесть защитой! – он действительно слепоглухорожденный и многое мерзкое, что он творит (он ведь и мне сделал несколько гадостей), он совершает, совсем не понимая неприличия своих поступков. Отца своего он, по-видимому, любит – однако загубил собрание сочинений, напихав туда множество плохих стихов. Ни слуха, ни вкуса, а самоуверенность, настырность – страшные. Известно ли Вам, что он продолжилнесколько неоконченных переводов С. Я. и напечатал их за подписью: С. и И. Маршак? Но ведь не было такого содружества при жизни С. Я.; это ведь не Белых и Пантелеев!
В VIII томе множество писем, которых печатать не следовало. Примечания были малограмотные – и фактически и стилистически (я читала корректуры писем ко мне, Ал. Иос., К. И., Т. Г.). Составлял комментарий бандит по фамилии Чулков. И тут мне пришлось вступить во временный союз с Эликом: он поддержал меня против Чулкова, понимая, вероятно, что примечания скандальные. С помощью Элика наиболее вопиющие ошибки удалось исправить. (Читала и Ал. Иос.) С помощью в том смысле, что он – пробивная сила в издательстве, а я – ноль.
И вот тут, читая корректуры послеЭлика, я увидела, в какой мере он беспомощен. Он наивно полагает, будто можно издавать С. Я. Маршака, не зная ровно ничего ни о комболее. И какую бы чушь ни воротил комментатор – Элик все спокойно пропускал. Вся его работа была – ссылки на другие томы: «см. т. 6», или «см. т. 5», причем когда я см. —то и то – с ошибкой! Он даже корректурных знаков не знает как следует.
Но осмеливается создавать подпись: С. и И. Маршак! И вообще считает себя литератором: ведь он столько опубликовал!
При этом у него есть бесспорная одна заслуга: архив. В дивном порядке архив С. Я.
Интересно бы знать, зачем именно сейчас Вы ему понадобились, т. е. мир с Вами?
Впрочем, он не любит находиться в ссоре с людьми, которые окружены уважением и любовью.
_____________________
Приобретите все же 8-й том нового Собр. Соч. Маршака. Там кое-что интересно; а кроме того на стр. 125 напечатано:
«Очень нравится мне Ваша мысль написать о Пантелееве. Конечно, он самый талантливый из всей нашей литературной молодежи и заслуживает того…» и т. д.
Это – письмо С. Я. к К. И. от 7 мая 1933 г., Sorrento.
К сожалению, того письма К. И., на которое С. Я. отвечает, в архиве у С. Я. не сохранилось. И я в примечании могла только указать (за Чулкова!), что К. И. о Пантелееве тогда-то и тогда-то все же написал. (Ни Элик, ни Чулков этого не знали).
371. А. И. Пантелеев – Л. К. Чуковской
Ленинград. 6.10.72.
Дорогая Лидочка!
Я только что с огорчением узнал из письма С. И. Сивоконя о том, что случилось в журнале [511]511
Публикация глав из «Памяти детства» в журнале «Семья и школа» была запрещена и оборвана на № 10.
[Закрыть]. Но ведь этого нужно было ждать, да ведь и ждали, и опасались весьма, в том числе и Вы.
Одно могу сказать: Сергей Иванович тут ни в малейшей степени не виноват. Он даже и сейчас не знает, откуда, из какой тучи грянул гром.
Я-то ждал, так как были, что называется, прецеденты.
Об Элике я говорить не хочу. Слепоглухорожденный? Может быть. Но ведь и знаменитые «дачники» в Ваших воспоминаниях такие же, однако Вы их не оправдываете, и пощады им не даете!
О книгах для библиотеки Вы меня уже просили, и я послал Вам несколько ящиков – все, что у меня нашлось. В моем возрасте такие приятные события, как приобретение полных собраний сочинений Герцена, Толстого или Томаса Манна, – не случаются: собрания уже сами состарились на книжных полках. Вероятно, и у Вас это так. И у всех моих соседей (ведь все это люди за шестьдесят, а кое-кто и сильно за шестьдесят).
Лидочка, милая, не огорчайтесь больше, чем следует. У всех это бывает. Вот и я только что перенес нечто подобное.
372. Л. К. Чуковская – А. И. Пантелееву
14/X 72.
Дорогой Алексей Иванович.
Я вовсе не беру Элика под свою защиту. С чего бы это? Я его знаю давно и гадостей он на моей памяти сделал много – не только Вам или Владимиру Иосифовичу, но и мне самой. (Даже посильнее, чем Вам.) Я не под защиту его беру; я просто поделилась с Вами своими новымивпечатлениями, которые получила, когда читала корректуры тома 8-го. Я убедилась в его полном дремучем невежестве и совершенной глухослепоте, а не только отсутствии чувства стиха и стиля, как думала раньше. Я не думала раньше, что он никогда не читал Чуковского, Квитко, Житкова; что ему неведомы корректурные знаки; что он не понимает, отбирая письма С. Я., какие из них – для С. Я. компрометантны и т. д.
Что касается происшедшего в «Семье и школе», то я стараюсь о нем не думать, потому что перенести – не могу [512]512
Та глава, которую Л. К. больше всего хотела напечатать, опубликована не была. Об этом Л. К. подробно рассказывает в своем «Процессе исключения», см.: Процесс. С.68–69.
[Закрыть]. Я очень легко переношу непечатание – привычно! – а вот вырезывание фестонов – это мне не по силам. С. И., разумеется, не виноват ни в чем; он хотел и делал только хорошее; редакторша виновата в самонадеянности, а я – во всем. Когда они ко мне обратились, я предложила им однуглаву (ту, где К. И. читает в море стихи); я ведь знала, что более одного номера – не пройдет, и хотела, чтоб было опубликовано самое важное: К. И. читает стихи. Мне бы на этом и стоять… Редакторша предложила пропустить воспоминания сквозь журнал целиком, если я сделаю «журнальный вариант»; ну, моим глазам не до 1001-го варианта, когда сделана 1000. Я отказалась. Тогда она попросила 7 глав – я дала согласие, потому что среди семи и та, стиховая. Пусть 7, в трех номерах… Вот это и есть моя вина. Я должна была твердо стоять на однойглаве. Не прельщаться. Не обольщаться. Ведь я-то свою судьбу знаю.
