Текст книги "Л. Пантелеев — Л. Чуковская. Переписка (1929–1987)"
Автор книги: Леонид Пантелеев
Соавторы: Лидия Чуковская
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 35 страниц)
В 59 г., в Малеевке, М. С. познакомилась с Т. Г. и они стали друзьями. Но в 60 году Т. Г. уже скончалась, а М. С. умерла тою же болезнью через 20 лет. Я навешала М. С. в больнице, потом дома… В последний раз – за день до смерти. Выхаживали ее – дочь, Ариша, и Ника Глен.
Да, М. С., ко всему прочему, была отличной пушкинисткой, совершала открытия. Это тоже роднило ее с А. А.
У М. С., бедняги, был роман с А. А. Фадеевым. (Ему посвящены многие ее стихи, в том числе и знаменитое «Назначь мне свиданье» и потом о могиле – то, где она целует уже землю сырую, а не седую голову [744]744
Упомянуто стихотворение М. С. Петровых «Мы рядом сидим…».
[Закрыть].) Она до конца своей жизни была предана его памяти и никому не позволяла говорить о нем дурно.
_____________________
С дачей так: Люша хлопочет о «предоставлении отсрочки». Только и всего. Т. е. чтоб еще не приходил судебный исполнитель с милицией. Дадут ли отсрочку? И какую?
А пока что – люди приходят по субботам – человек 50, по воскресеньям – по 100. В последнее воскресенье четверо экскурсоводов провели 14 экскурсий. Приходят все с цветами. Уходя говорят: «А вы не бойтесь, этогоне может быть».
550. А. И. Пантелеев – Л. К. Чуковской
6 авг. 84.
Дорогая Лидочка!
Для меня поразительным открытием было то, что Вы написали о Марии Сергеевне и Александре Александровиче.
По-другому зазвучали многие стихи ее.
И мандельштамовские.
_____________________
Леонид Петрович показал мне то место в Вашем письме к нему (от сентября прошлого года), где Вы пишете об Эл и ко. Как вы хорошо написали… «Нарядная самоотверженность»! Для тех, кто знал и понимал сущность Элико, это не прозвучит парадоксом. Несоединимое соединялось в ней.
_____________________
О нашем с Вами знакомстве. Мне кажется, Вы ошибаетесь. Я раньше познакомился с Вами, а у Васс Тамарой Григорьевной. У меня где-то записано, какой старой,25-летней и вульгарнойпоказалась она мне, сидящая на столе в Вашей комнате где-то в районе Литейного и Бассейной. Вы запамятовали, что были редактором моих «Часов».
А с Т. Г. мы подружились значительно позже. Впрочем, не так поздно. Еще стояли и Знаменская, и Козьмодемьянская, и Греческая церкви…
551. Л. К. Чуковская – А. И. Пантелееву
25 августа 84.
Дорогой Алексей Иванович. Сижу у себя в комнате в Переделкине у открытого окна; сухо, тепло, не жарко; передо мною – пышная зелень, цветущие флоксы и кленовая аллея, посаженная К. И. За стеною слышу: Люша ведет экскурсию (шестую сегодня; сегодня суббота, и потому толькошесть). На Люшу же обрушилась из Минска срочная корректура «Современников». Вот кончится экскурсия, она пойдет на кладбище убирать могилу, потом вернется и начнет мыть крыльцо и лестницу… Где-то в промежутке: юристка, очередная жалоба и подготовка к докладу на конференции химиков в Ленинграде. А ведь то, что происходит в доме сейчас: дом цел и ухожен, люди приходят с цветами и любовью; это счастье. Будущее д о ма отнюдь не таково.
Заметили ли Вы в книжке Марии Сергеевны одно стихотворение с посвящением: В. А.? Это – В. Адмони. М. С. была долгие годы дружна с ним и с Тамарой Исааковной [745]745
Т. И. Сильман – жена В. Г. Адмони.
[Закрыть]. После смерти Т. И. они постоянно встречались с Владимиром Григорьевичем – и вот посвятила строки – ему и его горю.
Читали ли Вы в «Неве», в № 1, Л. Я. Гинзбург «Записки блокадного человека». Мне эта вещь – эта проза – показалась замечательной. А как – Вам?
552. Л. К. Чуковская – А. И. Пантелееву
14/IX 84.
Дорогой Алексей Иванович.
Получила Ваше письмо об Александре Иосифовне. Вы перечисляете дурные ее слова, гадкие поступки, пишете, что много раз были накануне разрыва с ней… Пишете, что вряд ли все же дойдете до окончательного с нею разрыва.
Ох, милый друг, как это мне все понятно.
На следующее утро я получила от Александры Иосифовны необычайно ласковое, задушевное, доброе письмецо. Оно начинается так: «давно я не слышала твоего голоса, давно не видела почерка». И дальше – расспросы о доме, о Люше, о моем здоровье.
Ласковость вызвана тем, что Шура знает: мы с нею опять накануне полного разрыва, – пожалуй, никогда еще не были на такой грозной черте. И решать в данном случае – извинить ли ее ина этот раз – или нет, ни за что, никогда – решать буду я.
Вы пишете: «На одной жалости отношения не построишь». Это верно. Но и меня – и, наверное, и Вас – удерживает от последнего шага не одна лишь жалость. Но и память. Светлая и добрая. Из-за Шуриных плечей – лица Т. Г. и С. Я. И наша общая «окопная дружба». И Зоя. И два Сережи [746]746
Упомянуты С. К. Безбородов и С. И. Хмельницкий.
[Закрыть]. И Митя. И горы провороченного вместе бессонного бескорыстного труда. И сколько пережитого вместе горя. Ведь я два десятилетия считала Шуру сестрой. Ведь она меня столько раз выручала – как самый надежный, самый энергический друг… Когда я, в одно зимнее утро, взяла за руку маленькую Люшу и ушла от Ц. С. [747]747
Речь идет о первом муже Л. К. – Цезаре Самойловиче Вольпе.
[Закрыть]– ушла «в никуда» – Шура – приняла меня и Люшу в тогдашней своей 12-метровой комнатушке: мне отдала свой диван, Люша спала на сдвинутых стульях, а она – на тюфяке, на полу… Вот Вы пишете о ее ссоре с Т. Г., затеянной ею,Шурой, по совершенно вздорной причине. Да, так. Но ведь доэтого Т. Г. изо всех нас ближе всех к ней, к Шуре; ведь они были не только друзья, но и соавторы; Шура была ближайшим другом Т. Г., ближайшим сотрудником… Ссора их длилась месяца 2, а до этого – Институтская дружба (4 года); редакционная – лет 10; еще один общийнесчастный год: совместно пережитая блокада; вместе – в Москву; вместе,возле С. Я., военный и послевоенный период. А потом – это перед моими глазами, это я вижу, мы вместес Шурой стоим у Тусиной смертной постели; Тусины судороги; Тусин последний вздох – при нас… И сразу от этой постели – вместе ко мне: по требованию С. Я. немедленно писать некролог: Твардовский обещал, если напишем сразу, некролог поместят в первом же № «Лит. Газеты» (для С. Я. это важно!). И похороны. Когда гроб опускается в черную бездну, Шура плачет, положив голову ко мне на плечо. У меня пальто мокро от ее слез.
А потом – Шура подолгу живет у меня и мы вместе– в больницу к Любовь Эммануиловне [748]748
Л. Э. Любарская.
[Закрыть], потом вместе —на Метростроевскую.
Вот это вместе,вот это «долгих лет нескончаемой ночи страшной памятью сердце полно» [749]749
Строка из стихотворения А. Блока «Старый дом мой пронизан метелью…».
[Закрыть], – вот это и удерживает меня от разрыва.
После смерти Т. Г. – разве мы не вместеразбирали ее бумаги в сияющем прекрасном бюро, за которым столько вместетрудились? Бюро было перевезено к С. Я., по его просьбе, и мы с Александрой Иосифовной привели его в прежний Тусинвид: медный Будда, подаренный ей Иосифом Израилевичем [750]750
И. И. Гинзбург – муж Т. Г. Габбе.
[Закрыть], фотографии родителей… Еще до смерти С. Я., Розалия Ивановна, пользуясь его слепотой, стала сваливать туда старые газеты и все разрушила, и это была наша с Шурой общая боль… Правда, после смерти С. Я. Элик отдал нам Тусины бумаги и фотографии, и мы разделили их (как и многие Тусины вещи) между нами тремя: Шуре, Зое, мне.
Вот кто и что для меня Шура. И вот почему, уже более лет этак 15-ти, я все уклоняюсь, уклоняюсь от разрыва, замазываю, залечиваю, фальшивлю, делаю вид… Но сейчас я уже не смею, не могу, не должна, сейчас уже вступает в силу другой долг – долг чести – и, набравшись сил, я прекращу и свое молчание, и свою уклончивость. Она потеряет возможность делать вид, что ей непонятно, почему это она давно не слышала моего голоса, не видела почерка…
В последний раз мы говорили с ней по телефону в страшный приближающийся день – 18/IX прошлого года – когда Вы, после 17-го, сказали мне: «Элико нет», «Элико умерла»… Тогда я в последний раз слышала Шурин голос: я позвонила ей с просьбой привезти ко гробу цветы… (Конечно, она была бы у гроба и без моего звонка; это я так пишу, как примечание к Шуриным словам, что она долго не слышала моего голоса.) Да. Долго. Целый год. А в промежутке – натянутые вопросы и ответы, вежливая переписка о здоровье и о наших дачных делах…
_____________________
С дачей плохо – т. е. отсрочка по испол нениюреш енияо высе лениина исходе: срок истекает 25 сентября. Но мы рук не опускаем. Ужасно совпадает с этим сроком Люшин отъезд на Международный Конгресс в Ленинград. Ну, да «надежда все поет в груди» [751]751
Строка из «Реквиема» Анны Ахматовой. Правильно: «А надежда все поет вдали…»
[Закрыть]. Кольцо удава вокруг дачи сомкнулось, но и «порука добра» [752]752
Слова из стихотворения неизвестной монахини XIX в.: «Человечество живо одною / Круговою порукой добра».
[Закрыть]в действии. А я готова ко всему.
553. Л. К. Чуковская – А. И. Пантелееву
19/X 84, Переделкино.
Дорогой друг, все очень мрачно. Вчера днем, в 3 часа, я пошла проститься с домом Б. Л. Для меня главное препятствие – шоссе. Поэтому я обыкновенно в ту сторону не хожу… Ну вот. А вчера пошла. На мое счастье, шоссе было пустое. А то бывает, как на ул. Горького. Ну вот… Шла я по той же улице, мимо тех же дач, тех же деревьев, мимо которых шла в июне 60 г. на похороны. И как тогда – настежь ворота. Но ни цветов, ни людей… Во дворе три легковые машины и два контейнера. Возятся рабочие, укладывают, увязывают вещи… Я взошла на крыльцо. Весь первый этаж – пуст. Только веревка и бумага на полу. Я вошла в ту маленькую комнату налево, где впервые видела его мертвым. Там раньше был рояль. Пусто. Я обошла весь низ – бродят какие-то чужие тетеньки. Я – к лестнице наверх. Подошла ко мне какая-то высокая, молодая, с листом в руке. «Вы куда, гражданка?» (Я потом только поняла, что это была «судебная исполнительница».) Я:«– Хочу пройти в кабинет Б. Л.». Она: «Там уже ничего нет, вещи вынесены». Я:«Я видела этот кабинет, когда в нем стояли вещи, а теперь хочу посмотреть на него, каков он без вещей». Женщина пожала плечами и отошла. Я поднялась. Там был внук Боря. В кабинете пусто, только две полки без книг еще висят на стене, да люстра под потолком. Пустая комната кажется очень большой. Я постояла у окна. Нет, уже все не так, как при Б. Л.: выросли деревья, заслонили поле…
Машины, упаковка… Я поклонилась дому… Пошла к себе – опять повезло – шоссе пустынно.
Только вечером я узнала, что утром там побывало высокое литфондовское начальство в сопровождении… милиции. По-видимому, ждали толпу поклонников, читателей и почитателей поэта… Но не пришел никто (!), и к трем часам, когда явилась я, – охрана уже удалилась.
Дом свободен… Кто туда въедет – теперь? И через сколько лет будут выселять жильцов, искать тот рояль, текартины, текниги (с пометками Б. Л.), тулюстру…
_____________________
Я порвала с Ал. Иос. Навсегда. Написала ей: «Голоса моего не услышишь больше, почерка не увидишь». Мне это очень больно, очень тяжко, да и ей, наверное, нелегко.
PS. Когда-нибудь – если урвете минуту, напишите мне, что Вы думаете о двух лицах: поэте Шестинском и критике Эльяшевиче? Каковы они были – т. е. кемпо должности – в Ленинграде, в 63–64 гг.? [753]753
Этот вопрос вызван работой Л. К. над комментариями к третьему тому «Записок об Анне Ахматовой. (1963–1966)». В этом томе много записей, посвященных хлопотам об И. А. Бродском, а Шестинский и Эльяшевич были общественными обвинителями от Союза писателей на суде над поэтом (см.: Записки.Т. 3. С. 148, 407–409).
[Закрыть]
554. А. И. Пантелеев – Л. К. Чуковской
6.XI.84.
Дорогая Лидочка!
Не писал Вам, не ответил сразу на Ваше письмо, потому что без малого месяц хвораю. А кроме того, на меня свалилась своя «дача», т. е. свои неприятности с казенным домом. В четвертом томе режут мои Старые записные книжки, ссылаясь на постановление Госкомиздата о том, что не разрешается в собраниях сочинений публиковать при жизни автораего дневники, письма и записные книжки. Другой мотивировки нет.
Буду биться, бороться, но Вы сами знаете, сколько сил требует такая борьба и как все вилами по воде писано.
Вы очень хорошо рассказали о своем прощании с домом Б. Л. [754]754
Речь идет о Доме Пастернака.
[Закрыть]Неужели такое же глумление предстоит перенести и другому дому?!
Александра Иосифовна мне звонила. О Вас и о разрыве ваших отношений – ни слова, но голос – убитый, и у меня сложилось впечатление, что позвонила она с одной целью – буду ли яговорить с нею, не повешу трубку.
Я трубку не повесил, поговорил минуты две…
_____________________
О Шестинском и Эльяшевиче ничего определенного сказать не могу. Первый, если не ошибаюсь, в названные Вами годы был секретарем Ленинградской писательской организации. Я с ним никаких дел не имел (один раз он позвонил мне, предложил ордер на автомобиль); выглядел чиновником, толстый. Но не так давно я прочел в «Лит. газете» очень хорошие его стихи о Ленинграде [755]755
В рубрике «Творческая мастерская» под заголовком «Интервью накануне публикации» помещено интервью с Олегом Шестинским и публикация трех его стихотворений: «Невский проспект», «Сядем, седая няня…», «Послания болгарским поэтам» («Литературная газета». 1984. 18 июля. С. 6).
[Закрыть].
Эльяшевич – критик и литературовед; работал ли он в бюро секции критиков, не знаю. Кажется, возглавлял его. Сейчас он тяжело болен.
Удивил меня и огорчил Д. С. Самойлов. Не ответил на мое письмо, касающееся весьма важных для меня и высоких вопросов. Знаю, что у него был инфаркт, но после этого он мне еще писал.
_____________________
Лидочка, с трепетом жду каждого письма от Вас и от Люши. Не спрашиваю о музее, боюсь спрашивать. Но хочу верить, что он не погибнет, не закроется, не сгинет.
555. Л. К. Чуковская – А. И. Пантелееву
22/XI 84, Переделкино.
Дорогой Алексей Иванович.
Я просто ошарашена запретом, наложенным на Ваши отрывки из Дневника и Записных книжек. Ведь в этом жанре Пантелеев так же силен, как в рассказе, в повести, в мемуаристике. И в чем тут дело, где собака зарыта, кто и почему и, главное, зачемэто выдумал? Быть может, это было разумно в приложении к какому-нибудь определенному автору, а распространилось на всех? А «Наша Маша» – ведь это законченное, цельное произведение, хотя и имеет формудневника. Но это гораздо больше, чем просто дневник, это на основе дневниковых записей, прекрасная проза. Но я хотела бы, чтобы спасена была не только «Наша Маша», а и все другое, – такое отобранноеи такое сильное… Надеетесь ли Вы – спасти?
И как будет разочарован читатель, лишившийся этих вещей…
У нас – очередной отказ из очень высокой инстанции, куда Люша на прием попала чудом. (Т. е. заботами наших доброжелателей; а вообще-то люди записываются за 2 недели, съезжаясь со всей страны.) Люше же пришлось ожидать всего часа три. Она была не одна, а вместе с представительницей Центрального Управления Музеев. Принявшая их обеих дама очень внимательно и доброжелательно прочитала все бумаги, выслушала Люшины слова и горячую речь высокопоставленной дамы из Управления Музеями [756]756
Упомянута Елена Прокофьевна Щукина (Научно-методический совет при Министерстве культуры СССР), которая была со мной на приеме у зам. Председателя Верховного Суда СССР.
[Закрыть]. («Это лучший Музей такого типа… Богатый… Я приехала внезапно, никто меня не ждал, я была поражена обилием экспонатов, высоким качеством лекции и, главное, множеством посетителей».) Дама из юридической инстанции ответила весьма сочувственно, но объяснила, что это дело вне компетенции судебных инстанций; что она поражена поведением Союза Писателей; что вступиться за Дом Чуковского должно Министерство Культуры. Согласилась вытребовать дело из Видного к себе, но сказала, что решить его она и ее коллеги не могути истребование дела даст нам только отсрочку исполнения…
Как использовать эту отсрочку? Союз Писателей заткнул рот прессе, затыкает рты всем нашим защитникам. Защитники тычутся всюду и получают всюду один и тот же стандартный ответ: «Почему только Чуковскому и Пастернаку? Надо и Фадееву, и Федину, и Соболеву, и Кочетову. Мы построим общий музей для всех выдающихся писателей, живших в Переделкине». – «Да позвольте, ведь этотмузей уже существует, зачем же его разваливать?» Тогда в ход пускают меня: «Л. К. исключена из Союза Писателей, и ей не место в Переделкине… У нее в Москве две квартиры» (sic! это путают с Пастернаками) или: «у нее в Москве квартира в 100 метров». (У нас 53 метра.) – «Но дело не в родственниках К. И., – отвечает рьяный защитник – а в нем самом! Ведь Дом Чуковского – это егодом, дом, который хранит память о еголичности, еготруде». – «Вот построят общий музей, и там будет комната Чуковского, комната Пастернака». «Но комната в общем Музее не передаст духа, стиля жизни Чуковского!..» «А почему же именно Чуковский, а не Фадеев?..» Ну, одним словом – мочало, начинай сначала.
Иногда проступает уже нечто сюрреалистическое или кафкианское. Напр., один гражданин, побывав в Доме К. И., написал о Доме пламенное письмо: «Чуковский равен Андерсену, бр. Гриммам и пр.». «Культура начинается с пеленок, и все дети начинают с Чуковского». Ответ – на бланке! – получил такой: «Уважаемый тов. NN! Заверяем Вас, что дача Пастернака не будет перестраиваться».
_____________________
На даче великого поэта проживает ныне кто-то, именующий себя «сторожем». Семья в 4 человека, машина, собака. На вопросы любопытствующих прохожих ответ загадочный: «Тут будет музей Пастернака». Явная липа, чтобы обезоружить спрашивающих.
_____________________
Я, разумеется, в восхищении от того, что т. Г. М. Марков получил вторую звезду Героя Социалист. Труда. Полагаю, что он вполне заслужил ее.
_____________________
Читаю сб. «Ленинградская Панорама». Это мучительно тяжелая операция: шрифт недостаточно для меня черен, боль и резь в глазах начинаются после двух абзацев. Однако я прочла Мандрыкину (куски Ахматовской прозы) [757]757
Л. Мандрыкина.«Я… видела события, которым не было равных» // Ленинградская панорама. Л.: Сов. писатель, 1984. С. 464).
[Закрыть]; «Мистерию 9 января» Мандельштама [758]758
О. Мандельштам.Кровавая мистерия 9-го января / Публ. П. Нерлера // Там же. С. 487–490.
[Закрыть]и «Лики слова» Д. С. Лихачева. Конечно, это радость, что Мандрыкина одаряет нас кусочками, цитатками из Ахматовской прозы, но жаль, что всего лишь кусочками. Собственные же ее соображения либо тривиальны, либо ложны – напр., конец, что, мол, Ахматовские блокноты показывают, как сильно А. А. интересовалась общественной жизнью. Вот открытие! А стихи – не показывают? И еще: они печатают отрывок под заглавием «Будка», а это не заглавие, а пометка: то место, где отрывок был написан (Комарово). Д. С. <Лихачев>, как всегда, интересен и полновесен и говорит о важном, но неужели он действительно принимает всерьез Вознесенского и Эйдельмана? Первый бездарен, а второй не владеет русским языком. Я пробовала было читать книжку о Лунине (я его люблю и немного знаю), но бросила, потому что язык, на котором изъясняется Эйдельман, несносен.
Книгу Гранина о Блокаде я не читала и не видела. Я сейчас вынуждена весьма и весьма ограничить себя в чтении. Люша говорит, что хотя там многого нет, но многое есть.(Думаю, две темы: блокада и лагерь – не допускают недомолвок. А впрочем, не смею решать.)
_____________________
Тому, что Вы неповесили трубку в разговоре с Александрой Иосифовной, я от души рада. Я ведь очень ее жалею и себя тоже, но в моей ситуациииначе нельзя было.
_____________________
Вы пишете о странном молчании Давида Самойловича. Оно действительно странно и нехорошо. Давид Самойлович, с которым мы переписываемся годами и виделись каждый раз, как он приезжал в Москву, – теперь не пишет, а приезжая – не звонит. Я думаю, вызвано это не тем, что его отношение к Вам или ко мне переменилось. Тут дело хуже: он, по-моему, переживает тяжелый душевный кризис. Да и физический. Он не может примириться с новым своимвозрастом и ограничениями, которые накладывает на него болезнь, возраст, и, главное – к плодам весьма легкомысленно прожитой жизни. Он не хочет отстать ни от вина, ни от курения, ни от многолюдства. Семья огромная и вся в разброде; денег нужны многие тысячи; необходимо выступать, халтурить на телевидении; он привык к успеху, к лести, к сутолоке вокруг, а сил на все это уже нету, и, главное, он уже не может сказать:
Он это сознает, терзается, капризничает, небрежничает, понимает,что закрутился, а переменить «образ жизни» не в силах.
_____________________
Алексей Иванович, не вспомните ли Вы, в каком году после блокады Вы оказали мне гостеприимство – на Знаменской, напротив рынка, неподалеку от дома, где жила Т. Гр.? Думаю, это было в 44 г. Приютили меня тогда Вы, Александра Васильевна и Александра Ивановна. В той же квартире жила некая особа, которую Вы сокращенно именовали (за глаза) Хипой… Припомните-ка и напишите, а то у меня с хронологией – schwach! [760]760
Слабо (нем.).
[Закрыть]
PS. Непременно напишите, как дела с Вашими 4-мя томами?
556. А. И. Пантелеев – Л. К. Чуковской
2.XII.84.
Дорогая Лидочка!
Начну с вопроса о Вашем посещении Ленинграда во время войны. Александра Ивановна, которая больна и не могла сразу этим заняться, установила (по фотографии, Вами ей подаренной), что Вы гостили у нас в июле 1944 года. Меня в Ленинграде не было, я жил и работал в Москве. Мама была больна, лежала в больнице. Вы жили в моей комнате, выходившей окнами на Знаменскую. Между прочим, дом, где мы жили, не «напротив рынка». Рынок на Бассейной (Некрасовской), минутах в 5-ти ходьбы; дальше, чем от нас до Тамары Григорьевны.
Все, что Вы пишете о Музее Чуковского, – фантасмагорично. Только спасительное время помогает несколько смириться с мыслью, что музея, может быть,и не будет.
Но – дай Бог – будет!
_____________________
О своих делах я стараюсь не думать и не говорить. Написал Пастухову, ответа не получил. Боюсь, что книга тем временем печатается в ополовиненном виде. Я запретил,но что я смогу сделать послевыхода IV тома?! Судиться? Погрозил, что буду, но хватит ли на это сил и охоты.
Может быть, напишу Романову, бывшему секретарю нашего Обкома. Тоже силы нужны. И охота.
«Ленинградскую панораму» я не читал, хотя и ленинградская. Несколько месяцев не был в книжной лавке. Одичал бы, если бы не то Высокое, что всегда, во всех жизненных переделках поддерживало и спасало меня.
_____________________
О Вознесенском. Лет 10 назад он приезжал ко мне (в Комарове) «знакомиться». И показался – честно говоря – дурак дураком. Удивляет меня отношение к нему Бориса Леонидовича. Если верить самому Вознесенскому, он был любимейшим учеником Пастернака. К сожалению, учитель не научил его элементарной грамотности.
О Самойлове читать было грустно.
557. Л. К. Чуковская – А. И. Пантелееву
25 декабря 1984.
Дорогой Алексей Иванович.
Пишу Вам 25/XII декабря, накануне надвигающегося неотвратимо, как оглобля, Нового Года.
Вы спрашиваете (в последнем письме от 2/XII 84) о Люше – она, дескать, не пишет. Наверное, ее посылочка и письмо к Вам разминулись с Вашим вопросом. Она послала Вам ценной бандеролью Библиографию Корнея Ивановича и в ней письмецо. Эта неказистая брошюра, выпущенная крошечным тиражом, доставила ей превеликую радость. Это – 15 лет труда Дагмары Андреевны [761]761
Д. А. Берман в течение многих лет составляла библиографию К. И. Чуковского. Брошюра, о которой пишет Л. К., малотиражное (200 экз.) ротапринтное издание библиографии. Полный «Биобиблиографический указатель» Корнея Чуковского вышел в 1999 г. (М.: Восточная литература РАН), уже после смерти Дагмары Андреевны.
[Закрыть]– и – конечно – Люши. («Чукоккала» стоила 14 лет.) Я ничего в библиографии не смыслю (даже на экзамене у С. Балухатого в Институте когда-то провалилась!), но догадываюсь, что, по-видимому, это действительно – ценный новый вклад в чуковсковедение.
Сейчас она не ходит на службу! Отпуск! О поездке же куда бы то ни было на отдых – и думать нечего. (Из-за музея Чуковского… Защита, по-видимому, безнадежна – но – обязательна.)
_____________________
Спасибо Вам за разъяснения о моей поездке в Ленинград летом 44 года. 40 ½ года прошло! Не шутка! И вот какие игры играет со мною память: я помнила верно, что жила на Знаменской и верно, что у Вас в комнате; но я почему-то воображала, будто в то же время и Вы жили тут же, т. е. в той же квартире. Уступив мне свою комнату, сами временно теснились где-то вместе с Александрой Васильевной или Александрой Ивановной. Комнату же Вашу помню как нечто совершенно черное.
_____________________
У нас была, по случаю мороза, на даче авария: лопнула труба во 2-й комнате К. И., залило стену… К счастью, не в мое дежурство, а в дежурство Клары Израилевны. Она, бедняга, вызвала срочную аварийную машину; но т. к. одновременно лопнула труба на даче Федина, то рабочие трудились там, к нам явились только через сутки… Чинить зимою нельзя ничего; пришлось выключить наверху целую секцию.
Простите, что с таким опозданием отвечаю. Пытаюсь работать!
558. Л. К. Чуковская – А. И. Пантелееву
18/I 85, Переделкино.
Дорогой Алексей Иванович.
Весть о Вашей победе на фронте 4-ого тома была единственной приятной вестью за последние месяцы. От души поздравляю Вас, читателей Ваших, себя.
Спасибо за 3-ий том. По вечерам, минут 10–15, читаю. (Трудно глазам и сердцу: шрифт! вес!) Как хороши «Кожаные перчатки», «Спички», «Настенька» – не говоря уж о старых моих любимцах: «Маринке», «На ялике»… (Я когда-то о двух этих рассказах писала, но что сделалось с моей писаниной – не помню…) Помню, что «На ялике» сравнивала я с некрасовским «Ну, мертвая! – крикнул малюточка басом» и пр…
А читая Вашу «Соловьевку» [762]762
Речь идет о рассказе «Письмо в Соловьевку» ( СС-П.Т. 3. 1984. С. 256–259).
[Закрыть], вспомнила, как я один раз навещала Вас – пришла вместе с Ваней. Было лето; помню деревья и как Вы провожали нас до ворот. Знаете, что сказал мне Ваня за воротами? «Непонятно, почему Алексей Иванович остается здесь, а я ухожу домой. Нам с ним следовало бы поменяться»… А знаете ли Вы, что на свете уже 2 года живет новый Ваня Халтурин? У Талика пять взрослых дочерей, трое внуков, и, вот, два года назад, родился – от новой жены – сын… Ваничка.
О даче ничего толком не могу сказать, ничего никто не понимает. Неделю назад мы получили повестку с известием, что выселение (т. е. «судебный исполнитель» и милиция) назначено на 22/1. В тот же день (когда пришла повестка) позвонили нам из Литфонда с просьбой считать сей документ недействительным… Так. А пока дело затребовано Прокуратурой РСФСР. Общество по охране памятников и многие граждане продолжают слать письма и телеграммы, а также обивать пороги инстанций. А также ломиться к нам в дом, не пугаясь морозов.
Я мало работаю и много лежу. Милую снежную зиму вижу только из окна – и то счастье: снег! ветви в снегу! Заборы в снегу!
PS. От Самойлова – ни звука. Говорят, он в депрессии.
559. А. И. Пантелеев – Л. К. Чуковской
7.02.85.
Дорогая Лидочка!
Очень давно не писал Вам. Не мог. Было худо и с Машей и со мной. Одно с другим связано.
Дня четыре назад снова стал вопрос о госпитализации Маши. Она этого не знает. Все вокруг, включая Александру Ивановну, говорят – нужно. И, мол, прежде всего для меня. Себя я, видите ли, должен пожалеть, поберечь – ради той же Маши. А я уже четыре ночи не сплю.
Этот вопрос ставился и при жизни Элико. Ответ у нее был один:
– Только через мой труп.
Мы оба знали, какой травмой, каким ужасом оказалось для Маши пребывание в бехтеревском институте. Пишу это и не знаю, зачем. Сердце сжимается.
Хотел ведь написать о другом. Хотел спросить, где Вы вспоминаете разговор с Тусей о бессмертии души? Ее слова о том, что бессмертие души надо «заработать». Что Пушкин, например, его заработал.
Я не ошибаюсь, или это мне мои с нею старые-престарые разговоры вспоминаются? Если она говорила о Пушкине и Вам, то не скажете ли Вы, КАК Вы поняли эти ее слова? Почему Пушкин, а не Гоголь, не Достоевский, не Толстой?
Мне важно знать, как ВЫ понимаете это?
560. Л. К. Чуковская – А. И. Пантелееву
19/II 85, Москва.
Дорогой Алексей Иванович.
Все, что Вы пишете о себе и Маше, – потрясает. Поэтому молчу, молчу, советов не даю. Не сомневаюсь, что друзья Ваши дают Вам свои советы от самого доброго сердца, напрягая разум, но – понимаю, что тут никто не советчик. Тут – только Вы – один Вы – наедине с собою – Вы одинможете решить.
По праву наибольшей боли.
_____________________
Вы спрашиваете, что говорила Тамара Григорьевна о бессмертии души? Она говорила так: «люди, воспитавшие себя на земле, вполнебессмертны. Вот, например: Пушкин, Толстой»…
(Достоевского не назвала, и Гоголя тоже нет, но ведь она говорила: «например».) Я сказала: «То есть, их бессмертие – в нашей памяти о них, вообще в памяти потомков?» – «Нет, не только, – ответила Т. Г. – Более материализованно».
Что это значит – я не поняла.
_____________________
После полугодового молчания, получила я, наконец, письмо от Д. С. <Самойлова>. Я тоже молчала, чуя, что в этом эпистолярном перерыве не содержится обиды или забвения, а просто человек не всегда письмоспособен. Письмо трагическое, хотя и не без иронии относительно себя самого. Объективно же дело обстоит так: у него, как он пишет, была «по-научному – депрессия», а «попросту не могу привыкнуть к старости». Затем ремонт, который тянется без конца и съел все деньги… В Москве у него мама, и ей 90 лет… [763]763
Мать Самойлова – Ц. И. Кауфман.
[Закрыть]Пишет он правильно, что можно было бы примириться со старостью, получив взамен «покой», но покоя нет, а надо «работать, зарабатывать» [764]764
Это письмо Д. С. Самойлова опубликовано. См.: Давид Самойлов – Лидия Чуковская. Переписка 1971–1990. М.: Новое литературное обозрение, 2004. С. 224–225.
[Закрыть].
Жаль мне его очень: хороший поэт. Да и человек он не худой, нисколько, – однако ему всегда хотелось жить полегче, жить на всех парах, не думать о болезнях, не бросать пить, и чтобы пустые люди крутились вокруг, и побольше людей… А сейчас вот неотступно «не возмездие, а последствия»,как писал Герцен.
_____________________
С дачей так: дело все еще в обл. прокуратуре, ответа поканет. А 13/II в «Лит. Газете» было напечатано интервью с т. Кешоковым и там, прямо и косвенно, дается ответ всем, кто заступался за дачу Пастернака и К. И. [765]765
Речь идет об интервью председателя правления Литературного фонда СССР Алима Кешокова, опубликованном под заголовком «Еще одна ступень». Кешоков сказал:
«Литературная общественность внимательно и заинтересованно относится к дачным строениям, которые арендовали А. Фадеев, А. Серафимович, К. Федин, М. Шагинян, Б. Пастернак, К. Тренев, К. Чуковский и другие. Они не подлежат реконструкции, если даже этого пожелают новые арендаторы, которые в будущем поселятся там.
В то же время нам хотелось бы максимально сохранить памятные места, связанные с жизнью и творчеством выдающихся литераторов.
В связи с этим Министерство культуры СССР и Союз писателей СССР обратились в Совет Министров СССР с предложением построить за счет средств СП СССР филиал Государственного литературного музея в пос. Переделкино. Учитывая, что не все ушедшие из жизни писатели оставляли Литературному фонду завещания, было бы благородно, если бы их наследники, родственники, друзья и знакомые отдавали в целях лучшей сохранности для будущего музея биографические предметы, материалы, книги, принадлежавшие писателям. Так поступают многие. Музейные учреждения получили ценнейшие экспонаты от родных и близких А. Фадеева, Л. Соболева и других. Начата уже работа по сбору материалов и для переделкинского музея».
[Закрыть]Легко опровергнуть каждую его фразу, да ведь не напечатают.
561. Л. К. Чуковская – А. И. Пантелееву
15/III 85.
Дорогой Алексей Иванович.
Люша просит передать Вам, что она написала свое письмо раньше, чем получила Ваше. Благодарит.
Чувствует себя лучше [766]766
1 марта 1985 г. я упала на улице, сломала позвоночник и попала в больницу.
[Закрыть].
Я бываю у Люши раз в неделю, минут по 20. О судьбе дома, о суде и пр. она не говорит – очень демонстративно НЕ – и я молчу. Я понимаю: она понимает, что сломал ей позвоночник – дом.
На основании больничной справки нам дана отсрочка. Формулировка очень странная: «отсрочка исполнения вплоть до конца пребывания больной в лечебном учреждении; не позднее 15 апреля». Из больницы Люшу выпишут недели через 2, но бюллетень закроют месяцев через 8. Она и дома должна будет долго лежать; будет понемногу ходить и стоять, но не сидеть. Так что ни о каком выселении и речи быть не может – если соблюдать закон.
Гуманнее организации, чем наш Литературный Фонд, я не видывала. И зачем только основали его Дружинин, Тургенев и Григорович.
На даче снег – тает снег – надо спасать крышу и балконы от снега. Надеемся на помощь неЛитфонда.
562. А. И. Пантелеев – Л. К. Чуковской
20.03.85.
Дорогая Лидочка!
Спасибо, что написали подробно о Люше. Люшино письмо я тоже получил, оценил ее героизм, но отвечать сразу не стал, чтобы не изнурять ответными письмами.
То, что происходит с дачей (отсрочка до выздоровления, но не позже 15 апреля), – уже не вызывает ни усмешки, ни ужаса. Надо надеяться, что формальность будет соблюдена и что 8 месяцев в резерве есть. А за это время, дай Бог, прояснится что-нибудь в сферах. Может быть, возникнет ситуация, при которой можно будет думать о новом письме. Только оно должно быть совсем короткое, на одну-полторы страницы. Предыдущее письмо загубили, мне думается, его размеры. Адресат читать его не мог, ему докладывал референт.
PS. Знаете ли Вы, что в прошлую пятницу умер Вл. Ник. Орлов, первый муж Элико. Умер в реанимации, десять дней находился без сознания. Похоронили его на Литературных мостках, недалеко от могилы Блока, для которого он много сделал. А болезнь у него была такая же мучительная, как и у Блока.
563. Л. К. Чуковская – А. И. Пантелееву
19/IV 85.
Дорогой Алексей Иванович.
Боюсь верить – но вчера до нас дошел слух,что музей К. И. будет оставлен в покое «вплоть до постройки нового общего музея» [767]767
Помощник Генерального секретаря ЦК КПСС по идеологии и культуре В. Печенев рассказал в своей книге о перипетиях борьбы за музеи Чуковского и Пастернака в высших эшелонах власти. В частности, он вспоминает о том, как в 1984 г. Г. М. Марков, тогдашний руководитель Союза писателей, в «секретном» письме отказал Генеральному секретарю ЦК КПСС К. Черненко в его просьбе сохранить в Переделкино музеи Чуковского и Пастернака под тем предлогом, что в поселке «будет построен специальный музей, который увековечит память большой группы видных советских писателей». См.: Вадим Печенев.Взлет и падение Горбачева: Глазами очевидца. М.: Республика, 1996. С. 115–121.
[Закрыть]. Если это правда,то и музей К. И. спасен, и Люша спасена от каждодневного ежеминутного напряжения, которое охватило ее, чуть только она после всех больничных мучений вернулась домой.
Не могу не поделиться с Вами этой почти уверенностью– потому пишу открытку: так быстрее.
