Текст книги "Л. Пантелеев — Л. Чуковская. Переписка (1929–1987)"

Автор книги: Леонид Пантелеев

Соавторы: Лидия Чуковская
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 35 страниц)

Посылаю Вам копию письма, полученного мною в прошлом году из Прокуратуры РСФСР. Может быть, оно Вам пригодится. Если Дементьеву незавереннаякопия покажется документом недостаточно убедительным – он может позвонить в Прокуратуру или в Московский Дом детской книги, который в свое время (в связи с подготовкой библиографического словаря детских писателей) прокуратуру уже запрашивал.

Евгений Львович не всегда и не со всеми был добрым. Последние слова его:

– Софронов – подлец.

Впрочем, не самые последние. Через минуту он сказал:

– Гитович…

По-видимому, ту же характеристику он относил и к этому малоприятному человеку.

Потом он сказал:

– Одиннадцать… Тридцать семь…

Потом:

– Мне осталось сорок две…

После чего началась агония. Те, кто был при этом, уверяют, что умер Евгений Львович ровно через 42 минуты.

А Евгений Львович в гробу казался моложе и живее, чем в жизни. Он очень быстро дряхлел, болезнь не давала ему передышки, все мы давно уже поняли, что он умирает. Но сейчас, когда он лежит под снегом на Богословском кладбище, он вспоминается нам, как и тем, кто давно его не видел, молодым, здоровым и веселым.

99. Л. К. Чуковская – А. И. Пантелееву

28/I 58.

Дорогой Алексей Иванович.

И за подробности последних часов Евгения Львовича, и за справку о Белыхе – спасибо. Справку я передала в редакцию с просьбой показать человеку, работающему в Библиотеке Мировой Литературы… Что будет с моей статьей – не знаю. Журнал отбивается от Кочетова, Еремина, Книпович (вот тоже страшная баба!), и редакции не до меня. Очевидно, Дементьев, который и сам не бог весть что (или, точнее, вполне ведомо, что) пытался, подобно Атарову, сохранить «оттенок благородства»; напр., не лаял на «Литературную Москву»; и этого не могут ему простить… А может быть, лаял, но с опозданием. И клика этого перенести не может. У них на этот счет строго.

Мне будет очень больно, если статья о «Республике» и др. окажется выкинутой или отодвинутой. Я уже так ясно видела, как иду на почту и посылаю экземпляр Вам, Тане Белых (кстати, сообщите, пожалуйста, ее адрес), Лидии Анатольевне [179]179
  Упомянуты дочь Г. Г. Белыха и Л. А. Будогоская.


[Закрыть]… Но даже ради этих именин я ни слова не могу изменить в этой статье. Лучше ждать еще 20 лет.

100. А. И. Пантелеев – Л. К. Чуковской

16.V.58.

Дорогая Лидия Корнеевна!

Случилось так, что я сразу – подряд – прочел и повесть [180]180
  «Спуск под воду» (в рукописи).


[Закрыть]и статью в «Вопросах литературы» [181]181
  Лидия Чуковская.О книгах забытых или незамеченных // Вопросы литературы. 1958. № 2. С. 42–71.


[Закрыть]. Статья исковеркана, растерзана, гильотинирована и все-таки хороша. Спасибо Вам, что написали ее. О повести мне говорить – по многим причинам – труднее. Вещь многоплановая, сложная, тонкая. Необычное сочетание интимнейшей лирики с тем, что называют публицистикой. Иногда радует (когда вдруг явственно слышишь Ваш голос со всеми его оттенками, когда видишь Вас – как будто сидишь напротив), но чаще все-таки мешает почти незавуалированная автобиографичность повести.

Написано талантливой рукой, – перечислять удачи Ваши я мог бы очень долго.

Но тенденция – тенденция меня не устраивает. Лет 20 назад у нас, помнится, был уже разговор на эту тему. Тогда Вы со мной не согласились. Не согласитесь и сейчас. Впрочем, это разговор большой и не для писем.

Простите, что коротко пишу.

Самая яркая из Ваших удач – это, конечно, вставная новелла. Здесь почему-то не мешает то, что от первого лица и что героиня – это, конечно, Вы.

101. Л. К. Чуковская – А. И. Пантелееву

23/V 58.

Дорогой Алексей Иванович.

У меня очень плохая память – вернее, ее вовсе нет. И потому я не помню нашего с Вами несогласия и того разговора двадцатилетней давности, о котором Вы пишете. И не могу догадаться, о чем речь.

Что касается автобиографичности, которая Вам (как и Александре Иосифовне) «мешает», – то тут я плохо понимаю и ее и Вас. Ведь чувствуете-то ее только вы – двое, трое друзей… Читатели (если таковые будут) ее не почувствуют. Быть может, автобиографичность «Леньки Пантелеева» или «Маринки» сильно «мешает» Александре Иосифовне: она видит мать и отца и блокадный дворик… Автобиография, мне кажется, естественный источник всякой писательской работы. И если у Вас возникает неприятное чувство – при чтении моей повести [182]182
  Речь идет о повести «Спуск под воду».


[Закрыть], то дело тут, боюсь, не в автобиографичности, а в том, что работа исполнена мною в литературном отношении недостаточно умело. Вот в чем, вероятно, загвоздка. Иначе бы автобиографичность Вам ничуть не мешала, как мне она не мешает в Вашей повести – хотя я узнаю и Вашу сестру, и Вашу маму, и Вас самого.

102. А. И. Пантелеев – Л. К. Чуковской

Ленинград. 29.V.58.

Дорогая Лидия Корнеевна!

Попробую объяснить, почему мешает автобиографичность. Потому, что это – Вы и не Вы. Если это Вы (а мы узнаем Ваш голос, Ваши мысли, некоторые Ваши привычки и привязанности), то на многих страницах Вы оклеветали себя. Героиня Ваша во многих случаях поступает так, как Вы не могли бы поступить. Она прямолинейна до деревянности, ей не хватает снисходительности, терпимости, простой жалости к людям. Заключительный эпизод – разрыв с любимым человеком – бросает тень на героиню, а не на того, кого она так жестоко наказывает и осуждает.

Вы правы, конечно, когда пишете, что автобиографичность повести мешает только тем, кто Вас знает (и добавлю – любит). Но образ героини не удовлетворит, мне думается, – огорчит, удивит, обидит – и читателя непосвященного.

Рыцарь без страха и упрека – а воюет… С кем она воюет? Кого бьет? Кого с такой талантливой язвительностью изничтожает? Жалких, битых, исковерканных и искалеченных. Почему бы ей хоть раз в записи от какого-нибудь… IV.49 г. не задать себе вопроса: почему я так много пишу о сестре-хозяйке? Почему всю силу своей ненависти я изливаю на ее голову и на головы моих ничтожных соседей и соседок, а о том, о чем стоит и нужно писать и говорить, – молчу даже наедине с собой? Не по той же ли причине, по какой прячется в лесу со своим жалким ящиком сестра-хозяйка?

_____________________

Лидочка, не надо сравнивать Вашу повесть с «Ленькой Пантелеевым». «Ленька» – вещь приспособленная к требованиям, в ней очень много фальсификации и всяких традиционных для нашей литературы атрибутов. По-настоящему правдив там только характергероя, но и он дается внешне. Заметьте, что ни разу мой Ленька не «думает», не открывается изнутри. Если бы я открыл– оттуда хлынули бы – или такая правда, от которой не поздоровилось бы и самой книге, или такая фальшь, что и Леньки не было бы, и книги не было бы.

103. Л. К. Чуковская – А. И. Пантелееву

4/VI 58. Москва.

Дорогой Алексей Иванович. С отвратительным цинизмом откровенно начинаю с просьбы. Я сейчас по уши влезла в свою книгу о редакторе. В ней будет восемь глав. Одна – последняя – будет об С. Я. Мне необходим материал – воспоминания писателей, которые когда-либо работали с ним. Ваши – в первую очередь. Хотя бы самые краткие, сухие, деловитые. Кое-что Вы рассказали Сарнову (или записали для него?). Он показал мне. А чем я хуже его? (Кстати, он весьма талантливый малый, см. «Вопросы литературы», № 1, статья о сюжете.) Нет, может быть, я и хуже, но дело ведь не во мне, а в деле. Оно же очень важно, мне кажется.

Теперь о моем злосчастном произведении [183]183
  То есть о повести «Спуск под воду».


[Закрыть]. В нем была одна глава – в черновике – в которой героиня понимала, осознавалазакономерность падения героя – и жалела его. Ничего не произносила, они расставались, как прежде, но она писала о том, что вина его – ложь – понятна, обусловлена. Потом я эту главу убрала, полагая, что относительно героя и без того все ясно. Теперь я решила ее написать заново.

Но, кроме этого пункта, я ни в чем не согласна с Вами, дорогой друг. Вам несимпатична героиня? Мне тоже. Но ведь речь идет об искалеченных душах – это тоже искалеченная душа. На свой манер – на очень распространенный манер, кстати. Вы пишете, что она дурно относится к людям. Из чего это видно? Она всегда готова помочь им. Она не относится к людям дурно, а мучительно чувствует свою чуждость, одинокость среди них – и это – после пережитого ею – так же закономерно, как и падение героя в ложь. Пусть людей, столь же мучающихся одиночеством, как она, – много – в те годы они редко открывались друг другу, хоть и тянулись к братству, искали его. Но этого ощущения пустынности, отдельности – кругом чужие – нет, я его не отдам, потому что это правда, и правда неличная.

 
Как сказано у одного поэта:
И не в тюрьме, и не в больнице,
На воле, на своих ногах…
Но дурно естся, трудно спится,
Не покидает душу страх.
Душа, его одолевая,
Как Зоя по снегу идет,
Своих тихонько призывая.
Но пуст холодный небосвод. [184]184
  Автор этих стихов – сама Л. К. См.: Лидия Чуковская.Стихотворения. М., 1992. С. 59. Зоя – Зоя Космодемьянская, героиня Отечественной войны, которую перед казнью фашисты вели к виселице босиком по снегу (как это было показано в фильме Л. О. Арнштама «Зоя»).


[Закрыть]
 

Чуждо в поезде, чуждо в гостиной, чуждо за столом, в общем говоре; где-то есть старый друг («одни мы с тобой понимальщики остались») – да он далеко. И вовсе не одни, их много – по-нимальщиков – а казалось тогда: никого.

104. А. И. Пантелеев – Л. К. Чуковской

Разлив, 10.VI.58 г.

Дорогая Лидия Корнеевна!

Постараюсь написать то, о чем Вы уже не в первый раз (к стыду моему!) меня просите – о С. Я. и о прочем, но сделаю это не так скоро: прежде всего, надо будет съездить в город и разыскать тетрадку, куда я прошлым летом делал заметки о редактуре.

Записки для Сарнова я набрасывал левой ногой (между прочим, не помню – разве я там писал и о С. Я.?), и он меня очень огорчил, цитируя в своей рукописи чуть ли не на каждой странице Пантелеева. «Пантелеев вспоминает», «Пантелеев по этому поводу говорит» и т. п. Я просил редактора Яснопольского (который привозил мне эту рукопись) изъять, раскавычить или во всяком случае довести до минимума эти цитаты, источник которых весьма сомнителен и не может быть указан.

Просил и о другом: в частности, не сравнивать Пантелеева с Зощенко – в таком невыгодном, несправедливом, осудительном и оскорбительном для М. М. контексте. Редактор обещал все мои пожелания учесть.

А Сарнов – человек, действительно, очень талантливый. Статьи его в 1-м номере «Вопросов литературы» не читал. Вообще читал только 2-й № (да и в нем всего одну статью – остальные читать не захотелось).

105. Л. К. Чуковская – А. И. Пантелееву

26/VI 58.

Дорогой Алексей Иванович.

Простите, что не сразу отвечаю на Ваше письмо.

У меня скверные дни.

«Солнечное вещество» должно было идти в производство и выйти в этом году. Но явилась в редакцию научной литературы новая заведующая – и остановила книгу [185]185
  Упомянута М. М. Калакуцкая.


[Закрыть].

Я пошла в отдел Культуры ЦК жаловаться – впервые в жизни.

Не знаю еще, что выйдет из этого. Конечно, я буду продолжать. Но ярость мне мешает жить – т. е. спать и работать.

Митина книга, проредактированная С. Я., опубликованная в Альманахе Горьким [186]186
  Имеется в виду альманах «Год XVIII», № 8 (М.: Гослитиздат, 1935), в котором «Солнечное вещество» М. Бронштейна было опубликовано с предисловием С. Маршака.


[Закрыть], заново проверенная Ландау и Шальниковым; книга, к которой Ландау написал предисловие, а Шальников – послесловие, в которой этими учеными (оба – с мировым именем!) заново проверено каждое слово – книга послана на рецензию школьному учителю, и тот вынес решение: устарела!

Мне обещана помощь – да не знаю еще, как, что, когда.

Но Вам-то я пишу вот по какому поводу.

Во время разговора я упомянула свою статью. Оказалось, ее читали и она понравилась. «В особенности Вы правы, – сказал мне товарищ [187]187
  И. С. Черноуцан. О нем см. письмо 121.


[Закрыть], – относительно „Республики Шкид“. Ее давно следует переиздать… Вы не знаете, издают ли ее?» – «Знаю, – сказала я, – из плана Детгиза ее вычеркнуло Министерство Просвещения».

Тогда товарищ, помолчав, сказал:

– «Ее надо переиздать в „Советском Писателе“. Вот Лесючевский придет из отпуска – я с ним поговорю».

И я подумала: надо бы, чтобы именно теперь Алексей Иванович обратился в «Сов. Писатель» – к Лесючевскому – с предложением переиздать «Республику».

И вот пишу Вам, советую.

106. Л. К. Чуковская – А. И. Пантелееву

26 июля 1958. Москва. [188]188
  Датируется по п/шт.


[Закрыть]

Дорогой Алексей Иванович. Очень меня обрадовало Ваше письмо – и огорчило. Какой-то слабенький у Вас почерк. Рука опять болит?

Содержание же Вашего письма для книги моей – для ее последней главы – драгоценно, и я Вам за него низко кланяюсь [189]189
  Письмо не сохранилось. Однако оно процитировано в книге Лидии Чуковской «В лаборатории редактора» (М.: Искусство, 1963) в «последней главе» «Маршак-редактор» (с. 231–232). Привожу эту цитату:
  «Пришел я к нему неотесанным восемнадцатилетним парнем, с пятилетним „шкидским“ „образованием“, бестолково начитанный, плохо, стихийно и далеко не на самых высоких образцах воспитанный литературно. Я знал кое-что из Есенина, Блока, Ходасевича, Северянина, Верхарна, Уитмена, Бодлера и других, но Пушкин был мне знаком только по школьным хрестоматиям. В восемнадцать лет я прочел всего Зигмунда Фрейда и всего Гамсуна, читал Рабиндраната Тагора и Эптона Синклера, Сологуба и Ницше, Стриндберга и Германа Банга, но, пожалуй, Гоголя я тоже знал только по школьной программе: „Чуден Днепр“… Плюшкин, Коробочка…
  И вот я попал к Маршаку… Маршак оглушил меня стихами (именно оглушил: первое впечатление было, помню, физически неприятное. Вероятно, так чувствует себя человек, не знавший ничего, кроме мандолины и банджо, которого посадили вдруг слушать Баха перед самым органом. А Самуил Яковлевич читал мне, помнится, именно такое, органное, громокипящее: пушкинский „Обвал“, „Пророка“, державинские оды…). Маршак открыл мне Пушкина, Тютчева, Бунина, Хлебникова, Маяковского, англичан – от Блейка до Киплинга, – народную поэзию».


[Закрыть], но не только не обещаю прислать некоторый процент гонорара, а прошу Вас и впредь не оставлять меня своими щедротами. Вы пишете, что в Записной книжке Вашей собраны всякие анекдоты из редакторской практики. Подарите мне их – ну, хоть некоторые! Более всего меня сейчас интересуют:

1) Поправки редактора, даже и правильные логически, но разрушающие ритм. Случаев таких множество, я об этом пишу, – а примеров у меня нет.

2) Война с разговорной речью.

3) Война с индивидуальным стилем.

4) А также все, чем милости Вашей угодно будет со мной поделиться.

Когда думаете о моей книге – и о своих подарках – помните, пожалуйста, всегда, что Вы – один из будущих ее редакторов, что ни одно слово не будет напечатано без Вашего одобрения.

Все, что Вы пишете об С. Я., очень интересно и важно, и многое пойдет в ход. О том, как он читал Вам стихи. Об Учителе. О ритмической прозе в «Республике Шкид».

_____________________

Борис Степанович [190]190
  Житков.


[Закрыть]негодовал на тот способ, каким работал С. Я. В самом деле, С. Я. часто (особенно в последние годы) работал неправильно (спешка, требования начальства, план – да и во вкус вошел). Но как редактировал Б. С.! Вы видели? Я видела. Он просто писал за автора. Я видела это сама, да это ясно и из воспоминаний Ивантера, Гарф [191]191
  Речь идет о воспоминаниях Б. Ивантера «Борис Житков» и А. Гарф «Б. С. Житков в редакции журнала „Юный натуралист“», напечатанных в сборнике «Жизнь и творчество Б. С. Житкова» (М.: Детгиз, 1955).


[Закрыть]. Так что именно он менее всех имел право негодовать. Тем более что его-то никто никогда не правил.

_____________________

Глава об С. Я. трудна будет, Вы правы, но не труднее тех, которые я пишу сейчас. Книга моя – сущая каторга. Правда, сейчас, когда я уже на середине пути, она пошла быстрее, она уже сама живет и развивается, как-то даже помимо меня, не дает мне спать, соблюдать режим; я уже сама за ней не поспеваю. Это, конечно, разрушает мой организм, но, с другой стороны, создает как бы наркоз, живя под которым не чувствуешь грозных опасностей и мелких неприятностей… А их – хоть отбавляй. У меня сплошные неудачи и конфликты – с Детгизом, с Учпедгизом – я совсем потеряла способность ладить с чиновниками, не вылезаю из стычек, и всегда терплю поражения. Но это все забываешь, когда внутри пишется,уже как бы сама собой, книга. Ешь – она пишется, ляжешь – пишется. Слова и ручка не поспевают за ней.

_____________________

От Тани Белых я получила милое письмецо. Она пишет: «я и не знала, что у моего отца были еще друзья, кроме Л. Пантелеева». Она это написала не в упрек; но я восприняла как упрек, и заслуженный. Я с ее отцом никогда дружна не была; а все-таки он был наш товарищ, и надо было помнить, что у него осталась дочка.

Корней Иванович молодцом, много работает.

Очень он был потрясен – так же, как и я – смертью Михаила Михайловича. Напишите нам о его последних днях. Он ведь был недавно в Москве, был в Переделкине. Он уже и тогда казался «полуразрушенным, полужильцом могилы…» [192]192
  Строка из стихотворения А. Фета, которое так и начинается: «Полуразрушенный, полужилец могилы…»


[Закрыть]. Какая это потеря для литературы – смерть Зощенко! (А не смерть Замойского [193]193
  В «Литературной газете» от 24 июля 1958 г. на с. 4 помешен большой некролог памяти П. И. Замойского, перечислены его заслуги, произведения, награды. Заканчивается статья словами «Смерть Петра Ивановича Замойского – большая утрата для советской литературы. Его светлый образ навсегда сохранится в сердцах читателей и товарищей по литературе». Рядом помещено краткое сообщение о смерти М. М. Зощенко: «Союз писателей СССР, Оргкомитет Союза писателей РСФСР и Ленинградское отделение Союза писателей сообщают о кончине писателя Михаила Михайловича Зощенко, последовавшей 22 июля с. г. в городе Ленинграде после продолжительной и тяжелой болезни, и выражают свои соболезнования семье покойного».


[Закрыть], как полагает сволочь из «Лит. Газеты».)

107. А. И. Пантелеев – Л. К. Чуковской

Разлив, 6.VIII.58 г. [194]194
  Письмо послано с оказией. Опубликовано: См.: Бенедикт Сарнов, Елена Чуковская.Случай Зощенко // Юность. 1988. № 8. С. 85–86.


[Закрыть]

Дорогая Лидочка!

Вы просите меня написать о последних днях Михаила Михайловича. Ничего не знаю, давно не видел его, перед отъездом на дачу собирался заехать, навестить – и не собрался.

О его смерти узнал из коротенького объявления в «Ленинградской Правде». Я все еще болен был, лежал, но упросил Элико взять меня на похороны. Между прочим, мы боялись, что его уже похоронили. Как и следовало ожидать, телефон Союза Писателей не откликался. Элико позвонила Л. Н. Рахманову и выяснила, что панихида и вынос – в Союзе, в 12 ч. Чудом поймали на шоссе такси и вовремя прибыли на ул. Воинова.

Народу было много, но, конечно, гораздо меньше, чем ожидали некоторые. Власти прислали наряд милиционеров, однако у П. Капицы, ответственного за все это «мероприятие», хватило ума и такта удалить их.

Эксцессов не было. И читателей почти не было. На такие события отзывается обычно молодежь, а молодежь Зощенко не знала. Все-таки ведь 12 лет подряд школьникам на уроках литературы внушали, что Зощенко – это где-то рядом с Мережковским и Гиппиус. И в библиотеках его много лет не было.

И все-таки наше союзное начальство дрейфило.

Гражданскую панихиду провели на рысях.

Заикаясь и волнуясь, с отвратительной оглядкой, боясь сказать лишнее или не достаточно сказать в осуждение покойного, выступил Прокофьев. О Зощенке он говорил так, как мог бы сказать о И. Заводчикове или Е. Марьенкове [195]195
  Заурядные ленинградские писатели-лапповцы 20–30-х гг. Имя Заводчикова указано неверно. Его звали Владимиром.


[Закрыть].

Выступил Б. Лихарев. Позже жена его призналась Элико, что все утро он так волновался, что поминутно пил валерьянку и глотал какие-то таблетки.

Вытаращив оловянные глаза, пробубнил что-то бессвязное Саянов. Запомнилась мне только последняя его фраза. Сделав полуоборот в сторону гроба, шаркнул толстой ногой и сухо, с достойным, вымереннымкивком, как начальник канцелярии, изрек:

– До свиданья, тов. Зощенко.

И вдруг —

– Слово предоставляется Леониду Ильичу Борисову.

Это малоприятный человек. Многие отзываются о нем дурно в высшей степени. Выступает он всегда с актерским наигрышем. И здесь, у гроба М. М., когда Борисов, получив слово, выдвинувшись из толпы, прикусил «до боли» губу, потом минуты две щелкал (буквально) зубами, как бы не в силах справиться с волнением, – мне вспомнилось, как смешно и похоже изображал Борисова Е. Л. Шварц. Точно так же, не в силах справиться с волнением, щелкал Борисов зубами, выступая на траурном митинге, посвященном Сталину. Тогда он, говорят, еще и воду пил.

Но на этот раз он сказал (из каких побуждений – не знаю) то, что кто-то должен был сказать.

Начал он свое слово так:

– У гроба не лгут. У всех народов, во всех странах и во все времена, у верующих и неверующих был и сохранился обычай – просить прощения у гроба почившего. Мы знаем, что М. М. Зощенко был человеком великодушным. Поэтому, я думаю, он простит многим из нас наши прегрешения перед ним вольные и невольные, а их, этих прегрешений, скопилось немало.

Сказал он и о том месте, какое занимает Зощенко в нашей литературе, о патриотизме его, о больших заслугах его перед родиной и народом.

Одно место в этой речи показалось (и не мне одному) странным. Он сказал, что Зощенко был патриотом, другой на его месте изменил бы родине, а он – не изменил.

Сразу же после Борисова слово опять взял Прокофьев:

– Товарищи! У гроба не положено разводить, так сказать, дискуссии. Но я, так сказать, не могу, так сказать, не ответить Леониду Ильичу Борисову…

И не успел Прокофьев стушеваться – визгливый голос Борисова:

– Прошу слова для реплики.

Борисов оправдывается, растолковывает, что он хотел сказать.

Прокофьев подает реплику с места.

В толпе, окружавшей гроб, женские голоса, возмущенные выкрики.

С левой стороны гроба стоят родственники покойного. Это какой-то паноптикум, – сплошь зощенковские типы.

Жена М. М., жалкая, косматая, в каком-то измятом рубище и в самодельной траурной косынке – приняв картинную позу, легла на гроб, простерла руки, обняла покойника.

В тесном помещении писательского ресторана жарко, удушливо пахнет цветами, за дверью, на площадке лестницы четыре музыканта безмятежно играют шопеновский марш, а здесь, у праха последнего русского классика идет перепалка.

Вдова М. М., подняв над гробом голову, тоже встревает в эту «так сказать, дискуссию»:

– Разрешите и мне два слова.

И, не дождавшись разрешения, выкрикивает эти два слова:

– Михаил Михайлович всегда говорил мне, что он пишет для народа.

Становится жутко. Еще кто-то что-то кричит. Суетятся, мечутся в толпе перепуганные устроители этого мероприятия.

А Зощенко спокойно лежит в цветах. Лицо его – при жизни темное, смуглое, как у факира, – сейчас побледнело, посерело, но на губах играет (не стынет, а играет!) неповторимая зощенковская улыбка-усмешка.

Панихиду срочно прекратили. Перекрывая другие голоса и требования вдовы «зачитать телеграммы», Капица предлагает родственникампроститься с покойным.

Я тоже встал в эту недлинную очередь, чтобы последний раз посмотреть в лицо М. М. и приложиться к его холодному лбу.

И тут, когда все вокруг уже двигалось и шумело, когда швейцары и гардеробщики начали выносить венки – над гробом выступил-таки читатель. Почти никто не слыхал его. Я стоял рядом и кое-что расслышал.

Пожилой еврей. Вероятно, накануне вечером и ночью готовил он свою речь, думая, что произнесет ее громогласно, перед лицом огромного скопища людей. А говорить ему пришлось – почти наедине с тем, к кому обращены были его слова:

– Дорогой Михаил Михайлович. С юных лет вы были моим любимым писателем. Вы не только смешили, вы учили нас жить… Примите же мой низкий поклон и самую горячую сердечную благодарность. Думаю, что говорю это не только от себя, но и от миллионов Ваших читателей.

Хоронили Михаила Михайловича – в Сестрорецке. Хлопотали о литературных мостках – не разрешили.

Ехали мы в автобусе погребальной конторы. Впереди сидел Леонтий Раковский. Всю дорогу он шутил с какими-то дамочками, громко смеялся. Заметив, вероятно, мой брезгливый взгляд, он резко повернулся ко мне и сказал:

– Вы, по-видимому, осуждаете меня, А. И. Напрасно. Ей-Богу. Михаил Михайлович был человек веселый, он очень любил женщин. И он бы меня не осудил.

И этой растленной личности поручили «открыть траурный митинг» – у могилы. Сказал он нечто в этом же духе – о том, какой веселый человек был Зощенко, как он любил женщин, цветы и т. д.

Следующий выступал с большой речью – Н. Ф. Григорьев. Он рассказал собравшимся о том, какой Зощенко был интересный, своеобразный писатель. Осмелев, Н. Ф. сообщил даже, что ему «посчастливилось работать с Михаилом Михайловичем». Все решили, что Зощенко редактировал Григорьева. Оказывается, наоборот, – Григорьев, будучи редактором «Костра», редактировал рассказ Зощенки.

– Работать было легко и приятно. С молодыми иной раз бывает труднее работать.

Стиль был выдержан до конца.

По просьбе кого-то Григорьев соврал, сказав, что хоронят М. М. в Сестрорецке – по просьбе родственников.

_____________________

На кладбище приехало много народа, пожалуй, больше, чем на панихиду. Из москвичей я узнал Д. Д. Шостаковича, Ю. Нагибина.

Не раз в этот день вспоминали мы с друзьями Конюшенную церковь, вагон для устриц [196]196
  А. С. Пушкина отпевали в Конюшенной церкви, а гроб с телом А. П. Чехова перевозили в Россию в вагоне для устриц.


[Закрыть]и пр.

Но на кладбище хорошо: дюны, сосны, просторное небо. День был необычный для нынешнего питерского лета – солнечный, жаркий, почти знойный.

Вы пишете: «Какая это потеря для нашей литературы!» Зощенко был потерян для нашей литературы 12 лет назад. Он сам это понимал. Еще тогда, в 48 году, он сказал Жене Шварцу:

«Хорошо, что это случилось сейчас, когда мне уже исполнилось 50 лет, и я сделал почти все, что мог сделать».

И все-таки очень горько было – и читать эти холодные казенные слова в узенькой черной рамке, и стоять у свежего холмика на кладбище, и снова ехать в город, где уже нет и не будет Михаила Михайловича.

_____________________

Не думал я, что так много напишу Вам, дорогая Лидочка. Но мне самому захотелось – хоть кое-как, хоть нескладно, а рассказать обо всем этом.

Надеюсь, что в ближайшие дни смогу прислать Вам свои заметки о редактуре.

108. Л. К. Чуковская – А. И. Пантелееву

10/VIII 58.

Дорогой Алексей Иванович. Спасибо Вам за письмо. Словно я сама побывала в тот день в Ленинграде и в Сестрорецке и проводила Михаила Михайловича, и слушала все то, что через десятилетия будет с презрением пересказываться в учебнике литературы. А Ваше письмо войдет, конечно, в соответствующий том «Литературного Наследства» и в комментарий к последнему тому собрания сочинений (не говоря уж о собрании Ваших собственных писем) Михаила Михайловича (не говоря уж о Собрании Ваших собственных сочинений).

109. А. И. Пантелеев – Л. К. Чуковской

11.VIII.58 г.

Дорогая Лидочка, посылаю часть моих пометок [197]197
  К письму приложены заметки А. И. Пантелеева о редактировании (машинопись, 13 стр.).


[Закрыть]. Окончание следует. Ответил я как будто на все вопросы Вашей «анкеты», но боюсь, что все-таки не совсем то, что Вам нужно.

Что слышно с «Солнечным веществом»? Выйдет ли? Удалось ли? А «Малеевская повесть» [198]198
  Подразумевается «Спуск под воду».


[Закрыть]– сделали ли Вы то, что собирались сделать?

110. А. И. Пантелеев – Л. К. Чуковской

Разлив 26.VIII.58 г.

Дорогая Лидочка!

Тронула меня Ваша телеграмма [199]199
  22 августа А. И. Пантелееву исполнилось 50 лет.


[Закрыть]. Большое спасибо, что вспомнили обо мне в трудные для Вас минуты. Только напрасно Вы обозвали меня «живым классиком». Думаю, что именно эти слова Вашей телеграммы натолкнули на мысль работников Сестрорецкого телеграфа тоже поприветствовать меня. Впрочем, милая их телеграмма, подписанная: «ваши читатели работники телеграфа», по-настоящему меня растрогала.

А начальство наше – в лице Соболева, Сартакова и какого-то неизвестного мне Шишова – поздравило меня предельно сухо, что меня, конечно, не должно огорчать, как не должно радовать, что тепло и задушевно привечали меня Чевычелов, Пискунов, Максимова, Компаниец и прочие ненавистники и гонители мои.

Вообще странные бывают на свете вещи. Лесючевский прислал мне дружескую и уважительную телеграмму, а на письмо мое – относительно «Республики Шкид» – так и не ответил. А уже месяц прошел, с лишним, как я ему написал.

111. Л. К. Чуковская – А. И. Пантелееву

4/IX 58.

Дорогой Алексей Иванович. Вы сделали – и в такое трудное для Вас время – для моей книги больше, чем кто-либо; больнойпереписывали, вспоминали, стучали на машинке и снабдили меня материалом, которому цены нет.

Страницы Ваших писем о редакторе (те, где Вы характеризуете тупицу) так совпадают с моими черновиками, что мне было жутковато читать.

Спасибо Вам.

112. Л. К. Чуковская – А. И. Пантелееву

17/X 58.

Дорогой Алексей Иванович. Как раз я собиралась Вас окликнуть, когда получила Ваше милое письмецо.

Очень меня ударила смерть Заболоцкого [200]200
  Н. А. Заболоцкий умер 14 октября 1958 г.


[Закрыть]. И подумайте: все его друзья молодости уже умерли: Шварц, Хармс, Введенский. Он был последним на этом кусте, весь куст – вырыт.

113. Л. К. Чуковская – А. И. Пантелееву

16/II 59.

Дорогой Алексей Иванович.

Узнав, что все Ваше семейство в гриппу, я звонила Вам. Говорила с Элико Семеновной, которая мне подробно рассказала обо всех Ваших злоключениях.

Нашу семью грипп пока миновал. Я так радовалась, что К. И. за городом и молодцом. А теперь он в больнице. Поскользнулся возле дачи С. С. Смирнова, с него упала шапка, и он со всего размаху стукнулся головой о лед. Его увезли в Загородную кремлевскую больницу. Вчера полдня я у него была.

Перестав говорить о болезни, он сразу заговорил о Вашей книге. Просил передать Вам благодарность за подарок. А потом произнес речь, которую воспроизвожу слово в слово:

«Читал его книгу всю ночь с наслаждением. Это абсолютный художник. Многое просто на мопассановском уровне. Чудесный рассказ „Карлушкин фокус“, я его не знал. (Хохочет.)Ах, как все точно, какой мастер! Вот нам говорят: Катаев, Фадеев… Они ему оба вместе в подметки не годятся. Это настоящий классик, и я всегда конфужусь, когда получаю от него в письмах всякие хорошие слова. Пожалуйста, напиши ему, как я его люблю и высоко ставлю. Чуть мне позволят читать, я сразу буду читать книгу дальше».

114. А. И. Пантелеев – Л. К. Чуковской

Комарово. 2.3.59 г.

Дорогая Лидочка!

Прежде всего – о рукописи [201]201
  Имеется в виду рукопись книги Лидии Чуковской «В лаборатории редактора».


[Закрыть]. Спасибо, что прислали ее, и еще большее спасибо за то, что предприняли и почти осуществили уже этот великий (во всех отношениях великий) труд!

Хорошо ли это? Прекрасно! У меня тут корректуры скопились – и свои, и «Костровские». Я все отложил и читал, и, дочитав, жалел, что «продолжения не следует».

Правда, поначалу мне казалось, что несколько затянуто предисловие, что в первых главах слишком много примеров дурной (т. е. ни шаткой ни валкой) прозы и что цитаты эти излишне пространны. Но потом, в масштабах всей книги, все это как-то забывается, уже не кажется лишним. Понимаешь, что все это нужно. И что примеры из среднейпрозы так же необходимы и так же уместны, как и блестящие цитаты из Панферова.

Может быть, начало действительно вяловато и суховато по сравнению со всем остальным. Не расписались еще – во-первых. А во-вторых – вводно-историческая часть, по-видимому, не дает размахнуться Вашему таланту. Там, где нет полемики, Вы – не в своей стихии. (С Панферовым Вы разделываетесь блестяще. Не знаю, как выдержит все это редактор, если он хоть немного похож на того, с которого Вы портрет пишете.)

Вот пример фразы недостаточно энергичной: «Путь таланту… был пробит,проложен» (на стр. 7). Это вслухне читается. Кроме того, тут какая-то замаскированная тавтология: путь и дорога – синонимы. (Может быть, здесь «путь» и не нужен. «Таланту, „еще не совсем отыскавшему свою дорогу“, эта (какая-то) прямая, широкая etc. дорога была наконец проложена и указана»?)

Таких примеров в дальнейшем не встретишь. Как только Вы выходите за пределы не очень интересного для Вас, обязательного, вводного – появляются и яркие краски, и задор, и слова уже льются, а не топчутся.

Есть у меня несколько пожеланий.

Первое – личного характера. На стр. 81 Вы поминаете меня и мой «Пакет». Нужно ли это? Ведь в других случаях Вы обходитесь без имен и названий. Зачем же изменять взятому правилу? Впрочем, я тутпекусь, признаться, не столько о стройности принятой Вами системы, сколько о собственном реноме.

Еще одно пожелание. Не стоит ли Вам подыскать названия главам и разделам? Советую, Лидочка, подумать над этим. Заглавия не только оживят книгу, но и помогут читателю лучше ориентироваться в ней. А ведь к этой книге – я уверен – многим и многим понадобится и захочется обратиться не один раз.

Не скажете ли Вы где-нибудь несколько слов в защиту вульгаризмов, в частности – жаргона. (Хотя бы там, где Вы говорите о даме «просто приятной» и «приятной во всех отношениях».) Любоеслово может обогатить литературный язык – в том числе и жаргонное. Вот – первый вспомнившийся пример: двурушник, двурушничество. Слово это встречается у Ленина, в передовых «Правды» и т. д. А ведь немногие знают, что происхождение его – блатное. Так назывались в старину у профессиональных нищих, у «стрелков», их наиболее деятельные соратники, просившие подаяние сразу двумя руками.

Лидочка! Ждем продолжения!

Желаю Вам здоровья, вылезайте из гриппа и – пишите, пишите, дописывайте то, что осталось. Ведь у Вас уже все на ходу, все кипит, все уже в той стадии, когда работа становится самоходной, – только сиди да заправляй машинку или нацеживай чернила в ручку.

115. Л. К. Чуковская – А. И. Пантелееву

18/IV 59.

Дорогой Алексей Иванович!

Что-то от Вас давно нет вестей.

Я уныло и бездарно корплю над пятой главой. Два шага вперед, три назад. Срок, срок, срок! Мне не поспеть ни за что.

Некоторые радости: вчера я держала в руках сигнальный экземпляр «Солнечного вещества». Тиража еще нет, но теперь я уже не боюсь: он будет.

Сейчас передо мною лежит верстка «Месяца диких коз» Хавкина. Читаю и снова убеждаюсь, что в этой книге много хорошего.

Да, еще радость: книжка Сарнова [202]202
  Упомянута книга: Б. М. Сарнов.Л. Пантелеев: критико-биографический очерк. М.: Детгиз, 1959.


[Закрыть]. Я ее прочла вчера очень внимательно. Это радость сквозь утраты. Утрачено время, утрачен голос автора. Почему-то скучно читать о «Республике» и о «Часах». Со многим я не согласна – напр., с тем, что Гайдар лирик, а Вы – нет. (Пример из Гайдара – кусок риторики, а не лирики.) Но зато очень хорошо у него вышло о Маршаке, о «Пакете», о «Долорес». Вообще книжка квалифицированная. И хорошо, что она существует. И Сарнов, несомненно, человек талантливый.