Текст книги "Покорение Крыма"

Автор книги: Леонид Ефанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 37 страниц)

   – Не это их встревожит, – тихо вставил Чернышёв, – а выход России на берега Чёрного моря.

   – ...Европейские державы, – продолжала говорить Екатерина, – и в первую очередь Франция, будут недовольны нашим продвижением на юг. И я не исключаю, что против империи могут быть предприняты определённые нежелательные действия... Поэтому нам надобно вести дела так, чтобы крымцы и соединённые с ними ногайцы сами отторглись от Порты... Отторглись по собственной воле и обратились к России с просьбой о покровительстве. Тогда и с турками разговор будет иной, и Европа нас пожалует за благородство.

   – Я не знаю, чем пожалует нас Европа, – заметил Орлов, – но отторжение Крыма и выход к морю выгоды принесут неисчислимые.

Совет единодушно постановил уполномочить Петра Панина открыть переписку с крымским ханом, дабы убедить того в полезности отторжения. Если же Девлет-Гирей сохранит верность Порте – отколоть от Крымского ханства ногайские орды. А затем ещё раз обратиться к здравомыслию хана.

   – Заупрямится басурманин, – предостерёг Разумовский.

   – Тогда вторжение! – воинственно воскликнул Чернышёв. – Разгромим тамошние турецкие крепости, изгоним неприятеля из Крыма – хан сговорчивее станет...

На следующий день – 16 октября – Екатерина подписала рескрипт Петру Панину.

* * *

Октябрь – ноябрь 1769 г.

Продрогший от холода, весь заляпанный грязью, нарочный офицер тяжело сполз с седла – карету со сломанным колесом он оставил на станции, – еле переставляя ноги, вошёл в приёмную комнату и усталым, сдавленным голосом потребовал, чтобы командующему доложили о высочайшем рескрипте.

   – Их сиятельство отошли ко сну, – пояснил адъютант, зевая. – Давайте пакет!

   – Приказано вручить без промедления лично в руки его сиятельства.

   – Хорошо, я доложу, – снова зевнул адъютант.

Он встал из-за стола, подошёл к двери спальни, осторожно постучал в неё и, услышав невнятный возглас, приоткрыл.

   – Прошу простить, ваше сиятельство, – громко зашептал он в щель, – но вам срочный пакет из Петербурга.

Через минуту в двери показался Панин, одетый в длинную белую рубашку, в ночном колпаке с кисточкой, свисавшей до плеча. Щурясь от света канделябра, стоявшего на столе у адъютанта, он недовольно буркнул:

   – Где пакет?

   – Приказано вручить лично, ваше сиятельство! – вытянулся офицер. С его мокрой одежды на пол натекла грязная лужица.

Панин взял пакет, сломал восковые печати, развернул бумаги и, чуть склонившись к свечам, стал читать.

«Мы за благо рассудили сделать испытание, не можно ли будет Крым и все татарские народы поколебить в верности Порте Оттоманской внушением им мыслей к составлению у себя ни от кого не зависимого правительства», – писала Екатерина.

Панин перечитал предложение ещё раз, удовлетворённо хмыкнул, подумав, что с буджаками он поспел вовремя... «Надо будет завтра же отписать в Петербург. И число отметить – 12 октября, – чтобы там увидели моё предвосхищение...»

О буджаках он подумал не случайно. После падения Хотина и Ясс турецкий везир увёл своё войско за Дунай, бросив ногайские орды перед могучей российской армией на произвол судьбы. Оценив положение, Панин решил незамедлительно воспользоваться настроениями недовольства и подавленности, охватившими ордынцев. 12 октября он отправил кошевому атаману Петру Калнишевскому письмо, в котором потребовал выбрать из запорожских казаков несколько человек «надёжных и острых, с знанием татарского и турецкого языков и всех жилищ их основания и нравов» и послать их в буджакские аулы для склонения мурз в пользу «приступления Буджакской орды под скипетр и защищение» российской государыни. А за это орде обещалась свобода от нападений российских войск и турецкого рабства, право жить особым народом и управляться по своим законам и обычаям.

...Панин снова стал читать рескрипт.

«Сочинена здесь форма письма от вашего имени хану крымскому. Письмо в Крым удобнее отправить через татарских пленников. Ежели крымские начальники к вам не отзовутся, в таком случае останется возбудить сообща в татарах внимание через рассеяние копий с письма по разным местам, чем по малой мере разврат в татарах от разномыслия произойти может...»

Кроме того, в рескрипте отмечалось, что для организации «испытания» Панин может взять себе в помощь из Киева канцелярии советника Веселицкого.

Вторая бумага, лежавшая в пакете, была образцом письма к татарам. В ней высоким слогом изъяснялись мотивы, побудившие Россию обеспокоиться судьбой Крымского ханства:

«Хотя по вероломно разорванном Портой миру её величество и принуждена была поднять оружие своё на все турецкие области, но по своему человеколюбию и великодушию она сожалеет о пролитии невинной крови тех, которые не только не принимали участия в разрыве вечного мира, но и сами содержатся в порабощённом подданстве Порты. А потому искреннее желание её величества состоит в том, чтобы Крыму и всем принадлежащим к нему татарским ордам доставить на вечные времена благоденственное существование, не зависимое ни от какой державы, в чём Россия ручается своим покровительством. Вполне свободное, основанное на народном законе и обычае управление татар на будущее время – есть непреложное желание её величества...»

В письме говорилось, что в случае желания татар освободиться от власти Турции они должны прислать к Панину избранных народом полномочных депутатов для постановления соответствующего договора. И с этого момента российская армия не будет более угрожать татарам!

А чтобы крымцы сильнее ощутили нависшую над ними угрозу, далее в письме шло предупреждение, что иначе Панин «с многочисленной армией и со следующими при ней 20 000 диких калмыков, вместе со всем запорожским войском прибудет к ним для обращения в пламя их жилищ».

Пётр Иванович сложил бумаги, передал их адъютанту и, шаркая туфлями, ушёл в спальню.

Утром он продиктовал ордер для «Тайной экспедиции», обязав Веселицкого предпринять решительные действия по возбуждению татар к отторжению от Порты.

В другом ордере он приказал армии готовиться к маршу к назначенным зимним квартирам...

Загрузив телеги и роспуски остатками военных припасов и снаряжения, уложив в горбатые фуры больных, батальоны, растянувшись длинными жидкими колоннами, медленно двигались на восток. Раскисшие от дождей просёлки, перемолотые тысячами ног, копыт, колёс, превратились в жидкое чавкающее месиво. Отощавшие от бескормицы лошади скользили в выбоинах, ломали ноги, бессильно падали в грязь; их стаскивали на ослизлые обочины, жалеючи, стреляли в ухо, обрывая тоскливое предсмертное ржанье. Обшарпанные генеральские кареты, треща гнутыми колёсами, вдруг заваливались в глубокие рытвины, сбрасывая в холодную слякоть зазевавшихся кучеров. Поёживаясь в мокрых мундирах, согнувшись под тяжестью ранцев и ружей, солдаты бесчувственно шлёпали разбитыми башмаками по хляби. Артиллеристы и фурлейты, словно муравьи, копошились у засевших пушек и повозок, обхватив руками колеса, стараясь сохранить равновесие на разъезжающихся в скользкой жиже ногах, натужась, выталкивали их из липкой грязи. Мокрые, смертельно уставшие от изматывающей работы, тяжело дыша, они, едва успев перевести дух, снова пускались в путь, хлестая длинными кнутами измученных лошадей и нудно ревевших волов, чтобы через два-три десятка сажен, дурея от отчаяния, повторять всё ту же дьявольскую работу.

К середине ноября батальоны уныло и неприметно растеклись по крепостям и городам.

В Харьков – главную квартиру армии – Панин прибыл 20 ноября. А на следующий вечер он устроил торжественный приём и бал, о грандиозности которого ещё долго вспоминали в губернском городе.

Сладко звучала музыка. Слободской генерал-губернатор Евдоким Алексеевич Щербинин степенно представил главнокомандующему жену и дочерей. Дворяне, чиновники – цвет местного общества – подобострастно кланялись, спешили высказать Петру Ивановичу слова восхищения. Бравые армейские офицеры огромными бокалами глотали шампанское и нещадно врали дамам, описывая свои дерзкие подвиги; дамы томно вздыхали, глядя на мужественных героев восторженно-влюблёнными глазами.

Было шумно, весело, беззаботно, – казалось, что войны нет и в помине...

* * *

Декабрь 1769 г.

В начале декабря, сковавшего Петербург льдами, снегами и трескучими морозами, Совет собрался на очередное заседание. Предстояло обсудить план кампании на наступающий 1770 год.

   – Полагая, что Порта нынешние свои утраты понесла через силу нашего оружия, мы не можем, однако, принимать сии счастливые успехи за определительные к предстоящим событиям, – сухо сказала Екатерина, открывая заседание. – Поэтому для будущих распоряжений мнится нужным исследовать прежде шедшие действия, дабы отметить причины наших викторий и ретирад.

   – Как свидетельствуют реляции главнокомандующих армиями, – заговорил Чернышёв, – турецкий везир, будучи озабочен движениями Второй армии, держался Рябой Могилы, положение которой мы токмо недавно сведали. На защиту же Хотина и против Первой армии употреблял только конницу, которая стойкостью не отличалась и всегда ретировалась, не имея, по всей вероятности, намерения защищать ни Молдавию, ни Хотин, ни опустошённые земли.

   – Что ж он так? – раздувая щёки, спросил расслабленно Кирилл Григорьевич Разумовский. – Воевать одной конницей... И без пушек.

   – В той стороне ближе двухсот вёрст от Хотина не было нигде провиантских запасов для пешего войска. Поэтому и не мог он действовать всеми своими силами, – ответил Чернышёв фельдмаршалу. И, повернув голову к Екатерине, заключил: – Вот эти-то крайности, испытываемые неприятелем на протяжении всей кампании даже более наших против него действий, поспешествовали его удалению из тамошних мест...

Говоря эти слова, Чернышёв в какой-то мере покривил душой. Будучи опытным генералом, он конечно же понимал, что неуверенность Али-Молдаванжи-паши была вызвана прежде всего умелыми манёврами Румянцева. Не имея достаточных сведений о численности и намерениях Второй армии, великий везир отовсюду получал донесения о появлении российских войск. Действия отряда генерал-поручика Берга в Приазовье и у Крыма, рейд лёгкой кавалерии генерал-майора Зорича к Бендерам, а запорожцев к Очакову – всё это сбивало с толку Али-пашу, и он, так и не решив, что следует предпринять, в полном бездействии простоял пол-лета у Рябой Могилы. И даже не оказал должной помощи гарнизону осаждённого Хотина, отправив к крепости лишь часть своей стотысячной армии. Чернышёв, разумеется, понимал это, но не хотел лишний раз возвышать Румянцева в глазах Екатерины и Совета.

   – ...Что касаемо нашей пехоты, то от пехоты неприятельской она в минувшее лето не видела прямого противоборства. И полагать можно по её превосходному состоянию перед неприятельской, что количество той и качество нашей могут быть совместимыми величинами. Но поскольку визирь на будущую кампанию умножит свою пехоту, потребно и нашей прибавок учинить.

   – Опять рекрутский набор? – вздохнул генерал-прокурор Вяземский. – Недовольство пойдёт.

   – С набором подождём! – коротко и резко обронила Екатерина.

   – А он и не нужен вовсе, – деловито подсказал Орлов. – Крепостей у нас много, да не все из них важные, чтобы там сильные гарнизоны держать. Чем лишние наборы проводить, вы, Захар Григорьевич, свои ведомства ревизуйте, оставьте в гарнизонах неспособных к полевой службе людей, а лучшие роты направьте в армию.

Чернышёв, зная, что Екатерина одобрит предложение своего любовника, охотно согласился с предложением Орлова и продолжил доклад:

   – Наша конница, особливо лёгкая, в сию кампанию претерпела такие невзгоды, что за одну зиму поставить её в прежнее состояние будет крайне затруднительно. Да и в прежнем состоянии она многолюдству неприятельскому не только противостоять не могла, но и часто уступала. И коль неприятель увеличит число своей конницы, то без должного увеличения нашей мы не сможем проводить знатные операции.

Екатерине рассказ о коннице не понравился – нахмурившись, она прервала Чернышёва:

   – Довольно о прошлом, граф! Какой план на будущее предлагаете?

   – По недвусмысленному моему мнению, первым объектом всё же надлежит сделать крепость Бендеры, ваше величество.

   – А почему не Очаков?.. Помнится, когда-то Румянцев предлагал именно сию крепость брать.

   – Очаков, конечно, важен. Но положение армий сложилось такое, что выгоднее брать Бендеры, – повторил Чернышёв, которому очень не хотелось, чтобы разработанный им план кампании был отвергнут в угоду румянцевским задумкам. – Первая армия станет удерживать главные турецкие силы супротив себя, запорожское войско скуёт Очаков, генерал-поручик Берг закроет Крым и. – Чернышёв развёл руки в стороны, – штурмом или осадой, но крепость возьмём.

Никита Иванович Панин, до этого как будто бы дремавший, встрепенулся, произнёс тягуче, с иронией:

   – Граф так живописно изложил падение Бендер, что оное напоминает карточную игру: шестёрок – десятками, а потом и туза припрятанного из рукава вынуть... Бендеры – не пустой орех, что пальцами раздавить можно. Тут зубы нужны! И крепкие!.. Крепость требует хорошей осады, прежде штурма. А у графа Петра Ивановича нет тяжёлой артиллерии. Как же осаждать?

Панин опасался, что отсутствие осадной артиллерии и необходимых припасов не позволят брату быстро овладеть Бендерами. Тогда Совет, обвинив Петра Ивановича в медлительности и нерешительности, может сместить его с должности главнокомандующего, как в своё время сместил князя Голицына.

   – Вы, граф, не поспешайте! – круто огрызнулся Чернышёв. – Сначала дослушайте, а потом попрекать будете!.. Мне ведомо, что в армии нет осадной артиллерии. И шанцевого инструмента для проведения инженерных работ крайне недостаточно. И я как раз собирался просить графа Григория Григорьевича распорядиться по своему ведомству.

   – В Киеве всё оное заготовлено в достаточном количестве, – небрежно бросил Орлов, охотно наблюдая за перепалкой двух недругов. – Как только генерал Панин уведомит меня о необходимости присылки, я подпишу ордер.

   – Взятие Бендер должно стать сокрушительным ударом для Мустафы! – воинственно воскликнула Екатерина, вскидывая величавую голову. – А в совокупности с нашими происками против татар – может принудить его пойти на мирную негоциацию... Понесёнными поражениями и предстоящими опасностями турки уже приведены в робость и ужас. Лучшее из всего их сброда войско – старые янычары изрядно погибли. А оставшиеся в живых недовольны султаном и явно ропщут против него. Он им не верит и боится! Падение же Бендер и – даст Бог! – отторжение татар усилят недовольство и положат конец сей войне...

10 декабря Екатерина подписала рескрипты Румянцеву и Панину с изложением плана будущей кампании и действий каждой армии. А спустя восемь дней последовал указ Военной коллегии о личном составе армий на 1770 год.

Во Вторую армию, которой предстояло взять Бендеры и закрывать границы от возможных татарских набегов, были определены 14 пехотных полков, 5 гусарских, 4 карабинерных и 2 пикинёрных, отряд егерей из Финляндской дивизии, три тысячи донских и четыре тысячи малороссийских казаков, Запорожское войско и пять тысяч калмыков. Обсервационный корпус Берга включал 3 пехотных и 5 кавалерийских полков, по две тысячи донских и малороссийских казаков и десять тысяч калмыков. Армейская артиллерия насчитывала 97 пушек и единорогов.

Панин конечно же был недоволен таким расписанием, но Чернышёв, по обыкновению, ничего менять не стал.

* * *

Декабрь 1769 г.

Прочитав ордер Петра Панина, Веселицкий взволнованно вскочил со стула, стал расхаживать по кабинету, нервно потирая жилистые руки. От задуманного командующим захватывало дух... Отколоть от Порты многовекового союзника!.. Делами такого размаха и значения ему ещё не приходилось заниматься...

Родом из Далмации, Веселицкий во младенчестве был вывезен в Россию, куда его родители перебрались в поисках лучшей доли. Десятилетним мальчиком его отправили на пять лет учиться в Вену; затем юноша «вояжировал» по балканским городам и странам, а в 1732 году, вернувшись в Россию, был принят на службу в Коллегию иностранных дел. Кроме положенной в таких случаях протекции, немалую роль сыграло то обстоятельство, что молодой человек знал турецкий, греческий и волошский языки.

По служебной лестнице Пётр Петрович продвигался медленно: после 25 лет трудов на благо своего нового отечества имел чин коллежского асессора. Однако в конце концов его способности заметили и оценили – в 1757 году, когда началась война с Пруссией, Веселицкого назначили в канцелярию главнокомандующего российской армией генерал-фельдмаршала Степана Апраксина заниматься тайными делами. И он с ревностью стал выискивать измену, разоблачать шпионов, прославившись поимкой прусского конфидента подполковника Блома.

Главная квартира Апраксина находилась в то время в Риге. Веселицкий, имевший указание негласно просматривать всю почту, отходящую в Пруссию, обратил внимание на письмо Блома, лифляндца по происхождению, находившегося на русской службе. Внешне содержание бумаги, направленной в Берлин на имя прокурора Беренса, напоминало тяжбу о наследстве – перечислялись какие-то земли, быки, овцы. Но что-то в ней насторожило проницательного асессора. Веселицкий решил рискнуть – вызвал подполковника на дознание.

Блом поначалу возмущался причинённым ему бесчестьем, грозился даже написать её императорскому величеству. Но чем дольше лифляндец упрямился, тем более Веселицкий утверждался во мнении, что тот утаивает нечто очень важное. Лишь после угрозы асессора применить пытку, подкреплённой несколькими крепкими затрещинами, 77-летний Блом сник и, утирая трясущимися руками старческие слёзы, сознался в предательстве.

Оказалось, что ещё за пять лет до начала войны он согласился на предложение прусского капитана Винтерфельда за ежегодное награждение в сто рублей сообщать известия о состоянии русских полков, о рекрутских наборах, о планах и движениях российских войск. И сразу стало понятно, что беспокойство Блома о приобретении пятидесяти овец есть не что иное, как указание на 50 тысяч рекрутов, направлявшихся для пополнения армии. А под быками следовало понимать кавалерийские полки... Письма адресовались прокурору Беренсу, но в Берлине их получал полковник Манштейн, служивший в своё время адъютантом у генерал-фельдмаршала Миниха, но вернувшийся в прусскую армию после воцарения в России императрицы Елизаветы.

Веселицкого всё чаще хвалили за службу, стали повышать в чинах и в 1763 году назначили руководить киевской «Тайной экспедицией».

...Секретными делами Веселицкий занимался всю жизнь, но ни одно из них не могло сравниться по своей сложности с проектируемым отторжением Крыма.

Начавшаяся война нарушила привычные и отлаженные отношения с конфидентами, крайне затруднила переписку. Одни агенты спешно распродали дома и нажитое, перебрались вместе с семьями в границы империи, приняли российское подданство. Другие – остались в родных местах, но, опасаясь за свою жизнь, решили отойти от разведываний, затаились. Рассчитывать, что в таком душевном состоянии они проявят прежнее старание, было бы легкомысленной затеей. Да и раскрывать своих конфидентов Веселицкий, разумеется, не хотел, справедливо полагая, что они ещё пригодятся в будущем. Для задуманного дела предстояло подобрать других людей.

Не меньшую сложность представлял отбор чиновников из крымской знати, с которыми агентам предстояло вступить в контакты. Обращаться сразу к Девлет-Гирею Пётр Петрович посчитал преждевременным: по древней традиции и сложившемуся порядку решения по наиболее важным вопросам внутренней и внешней политики Крымского ханства принимал диван, а хан только формально объявлял его своим ярлыком. Поэтому необходимо было прежде всего узнать мнение не столько Девлет-Гирея, сколько других влиятельных в Крыму особ. Таковыми Веселицкий, по справедливости, посчитал калгу-султана, бея могущественного рода Ширин и кадиаскера. Именно к ним и должны были поехать агенты.

На обдумывание предстоящей интриги, уточнение деталей и подбор людей ушли несколько недель.

По совету секунд-майора Бастевика Веселицкий вызвал в Киев отставного капитана Чёрного гусарского полка Андрея Никорицу, который ранее часто использовался «Тайной экспедицией» для разведывательных поездок в турецкие и крымские земли, имел тесные знакомства со многими бендерскими, очаковскими и каушанскими обывателями. Никорица предложил привлечь к делу Николая Попова, Андрея Келеверду, Василия Матвеева из Каушан и Константина Григорьева из Бендер.

– Им тамошние порядки хорошо известны, и многих знакомых в прежних местах имеют, – пояснил причину такого выбора капитан. – И найти их легко: с началом войны все они под российскую протекцию перешли и ныне в нашей стороне проживают.

   – Люди-то верные? – спросил настороженно Веселицкий.

   – Как за себя поручусь! Многолетними услугами, оказываемыми в моих разведываниях, подтвердили свою верность.

   – Ну тогда пиши им. Вызывай сюда!..

Агенты приехали в Киев почти одновременно. Для них подготовили комнаты, выделили некоторые суммы на проживание, с каждым Пётр Петрович обстоятельно побеседовал. Утвердившись в своём выборе, он собрал их вместе и раскрыл суть дела, для исполнения которого они были назначены.

   – По повелению её императорского величества, его сиятельством графом Петром Ивановичем Паниным мне поручено осуществить тайное предприятие, могущее оказать решающее воздействие на исход нынешней нашей войны с Портой, – строго и важно сказал Веселицкий, оглядывая агентов. – Вам четверым оказана честь быть причастными к этому предприятию и сделать первые шаги по дороге, ведущей к конечной виктории. Посвящая вас, господа, в сие дело, я уверен, что вы с подобающим рвением исполните его, как приличествует слугам её величества.

После такого интригующего вступления Пётр Петрович стал излагать суть задуманного. Агенты слушали внимательно, даже с некоторой опаской.

   – Все вы посылаетесь в Крым, чтобы вручить тамошним знатным особам – лично в руки! – письма с призывом к отторжению Крымской области от Порты и переходе под протекцию империи. Вы будете отправлены в Польшу, в удобном месте перейдёте Днестр, затем, прячась у тамошних своих знакомых, проследуете молдавскими селениями к Очакову, а далее – через Кинбурн и Перекоп – в Бахчисарай. Почему избран такой околичный путь – поймёте позже... В город въедете в сумерках – так незаметнее и безопаснее будет. Вы трое станете на одной квартире, а Григорьев – на другой, но поблизости от вас. На следующее утро в одно время разойдётесь по разным улицам, доберётесь до определённых каждому особ. После вручения писем и выслушивания ответов – сразу покидайте город и возвращайтесь через Перекоп или Чонгар в Харьков. Григорьев же некоторое время поживёт в Бахчисарае, чтобы посмотреть, какое движение причинят помянутые письма... Очевидно, что татары, к коим вы придёте, зададут вопросы: кто вы? от кого письма?..

Ответствуйте им такими словами: вы были взяты в плен русской армией при её операциях в Молдавии. Было вас пленных человек двадцать. Всех привели к знатному русскому начальнику, который спросил: «Был ли кто в Крыму?» Нашлось только три человека. (Пётр Петрович обвёл рукой сидевших перед ним агентов). Вас приказали освободить, взяв клятву перед Богом, что исполните порученное дело, которое крымскому народу в нынешние и будущие времена доставит совершенное благоденствие. Услышав такую речь, вы, как совершенно верные хану подданные, добровольно согласились выполнить требование русского начальника. Вам дали письма для вручения трём знатным крымским особам, приказав вернуться с ответами... Такова суть дела. Добавлю, что содержание писем вас не касаемо. Паспорта, деньги на расходы – двести двадцать рублей – получите в канцелярии...

В эти же холодные декабрьские дни секунд-майор Бастевик готовил ещё одного агента – пленного едисанца Илиаса. Офицер давно оправился от невзгод и лишений, испытанных во время полугодового пленения, несколько недель находился во Второй армии, но затем по просьбе Веселицкого, очень ценившего Бастевика, был отозван в Киев. Пётр Петрович поздравил его с повышением в чине (указ об этом был подписан 22 августа) и, когда приспело поручение Панина, доверил работу с Илиасом. По замыслу канцелярии советника, Илиас должен был передать письма буджакским и едисанским начальникам Джан-Мамбет-бею, Темир-султан-мурзе, Касым-мурзе и сераскиру Бахти-Гирей-султану.

   – Коль службу сослужишь и ответы на письма привезёшь, то не только сам получишь свободу, но и двух твоих сродственников мы из плена отпустим, – предупреждал едисанца Бастевик, помахивая пальцем перед его носом.

Илиас, испуганно вытягивая скуластое лицо, поклялся выполнить поручение.

Но Веселицкий, убеждённый в плутовском характере всех татар, не поверил этим клятвам:

   – Проследить за ним надобно. А то, не ровен час, отсидится где-нибудь, а потом заявится неизвестно с какими вестями... Придётся тебе, майор, с ним поехать – проводишь до последнего нашего в тех местах форпоста. Перед тем как отпустить, ещё раз напомни о родственниках и припугни, что казнят их, ежели не вернётся. Срок возвращения в Яссы определи в две-три недели... Да, вот ещё что. Помнится, среди твоих тамошних приятелей были молдаване Ламб и Джувелеки.

   – В своё время от молдавских государей при хане крымском агентами состояли, – кивнул Бастевик. – Со многими знатными мурзами дружбу имели.

   – Одного следует послать в орду. Пусть найдёт там среди султанов такого, который у татарского народа в лучшем кредите находится... Честолюбивого... Предприимчивого... И пусть внушит султану мысль о собственном его возведении в ханы. А по возведении – отделиться от Порты и стать независимым государем под российской протекцией.

   – Не всякий татарский султан решится на такое, – качнул головой Бастевик.

   – Султану надобно хорошенько разъяснить, что если раньше крымские ханы возводились и свергались по любой прихоти Порты или по заговору знатных беев, то новый хан, пользуясь поддержкой империи, займёт престол навсегда. А народу, что будет независимый и в дружбе с Россией состоять, мы поможем защитить свою вольность и свободу...

* * *

Январь – февраль 1110 г.

В середине января Попов, Матвеев, Келеверда и Григорьев пробрались заснеженными польскими землями к Днестру, осторожно перешли скованную ледяным панцирем реку и направились в село Оргей, где у Григорьева проживал приятель. От него агенты узнали неожиданную новость: раздражённый прошлогодними неудачами Девлет-Гирея, султан Мустафа лишил хана власти, а на престол возвёл Каплан-Гирея. Кал гой стал Целям-Гирей-султан.

   – И в Крым вам ехать без надобности, – сказал приятель, выскребая со дна миски остатки холодной каши. Облизнув ложку, он кинул её на стол, отёр ладонью висячие усы и, сунув в щербатый рот чёрную корочку хлеба, добавил невнятно: – Все знатные крымцы в Каушаны прибыли... Новому хану присягать будут...

Задуманный Веселицким план действий враз стал бесполезным. Посовещавшись, агенты решили, что ехать всем в Каушаны опасно, ибо в маленьком городке их появление не останется незамеченным.

   – Я один пойду, – сказал Келеверда. – И ваши письма возьму... А покамест меня не будет – вы в Бендеры наведайтесь, разведайте турок.

Утром Келеверда покинул Оргей, за несколько дней – через Кишинёв – добрался до Каушан, подселился к знакомым, от которых узнал, в каких домах остановились нужные ему крымцы.

Всё произошло так, как предсказывал Веселицкий. Ширинский Джелал-бей – с него Келеверда решил начать вручение писем – поинтересовался, кем он послан.

Келеверда ответил нужными словами.

   – Ты сказал, что вас трое. Где ж остальные? – спросил бей, ощупывая агента настороженными глазами.

   – Занемогли от стужи, – не моргнув, соврал Келеверда. – Отлёживаются... А письма свои мне отдали.

   – Покажи!

Келеверда вынул из кармана два письма, но в руки бею не отдал – показал издали.

   – Якши, – дрогнул седой бородой Джелал-бей. – Иди к калге и кадиаскеру... Потом вернёшься и расскажешь мне, как они приняли письма.

   – А твоё слово какое будет?

   – Не торопись... Вернёшься – узнаешь.

Келеверда ушёл.

У других адресатов повторилось то же самое: спросили, откуда прибыл, кто вручил письма. Но от прямых ответов и калга, и кадиаскер уклонились.

   – Скажешь своему начальнику, что калга-султан должен подумать, – изрёк Ислям-Гирей, отдавая письмо.

Келеверда вернулся к Джелал-бею, поведал о состоявшихся встречах.

Тот подумал минуту-другую, потом строго проговорил:

   – Если тебе дорога жизнь – забудь о том, что был у меня. А паше своему передай, что ответа не будет.

Возвратившись в Оргей, Келеверда рассказал обо всём агентам и велел собираться в дорогу:

   – Мы службу исполнили. А что крымцы не захотели ответить – нашей вины в том нет...

Бастевик с Илиасом покинули Киев 3 января. Через Елизаветинскую провинцию они за две недели добрались до Ясс, а там узнали, что Едисанская орда, поссорившись с буджаками, перешла на другой берег Днестра и расположилась в очаковской степи между Днестром, Бугом и Днепром...

После отхода турок к Дунаю участвовавшие в боях под Хотином и в Молдавии едисанцы, опасаясь мести наступавших российских войск, попросили Девлет-Гирея переправить их имущество, стада и семьи к расположенному в устье Днестра Аккерману. Но там в это время зимовала Буджакская орда, которая решительно воспротивилась такому передвижению, ссылаясь на то, что им и свой скот прокормить трудно. Хан был вынужден отказать едисанцам, а те, ожесточившись, ушли за Днестр.

...Бастевик, как велел Веселицкий, остался в Яссах, а Илиасу пришлось возвращаться за Днестр. Но его искания окончились весьма быстро: за Дубоссарами на него наехали отпущенные из русского плена буджаки, связали и повезли в Каушаны к Каплан-Гирею.

Новый хан появился в Каушанах 2 февраля. Здесь его ждали более трёхсот знатных мурз всех четырёх ногайских орд. Презрительно оглядев склонённые головы ногайцев, хан зло воскликнул:

   – Великий султан проклял вас за трусость, показанную в сражениях с гяурами! Но он милостиво даёт вам возможность искупить вину перед Аллахом... Собирайте воинов! И пусть они очистят молдавские земли от солдат Румян-паши.

Неожиданно для хана мурзы воспротивились султанской воле.

   – Мы уже в пятый раз меняем свои жилища! – выкрикнул едисанский Ислям-мурза.

   – Мы истомлены и не имеем сил противостоять русским! – поддержал его едичкульский Саин-мурза.