Текст книги "Покорение Крыма"

Автор книги: Леонид Ефанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 37 страниц)

   – Ишь чего захотел, – насмешливо фыркнул Долгоруков. – Раньше следовало о том думать да крымцев уговаривать!.. Отпустите басурмана без ответа...

* * *

20 июня 1771 г.

Расстояние от Перекопа до Кезлева генерал Броун прошёл за три дня. Полагая, что турки окажут сопротивление, он за три версты от города остановил деташемент, изготовился к сражению: Брянский и Воронежский полки построил в полковые каре, между ними и на флангах разместил артиллерию; здесь же, на флангах, поставил два полка донских казаков. Пять эскадронов гусар Молдавского полка полковника Шевича и четыре роты гренадер генерал оставил в резерве.

Но Кезлев словно вымер – ни движения, ни звука.

Броун жестом подозвал казачьего полковника Себрякова.

   – Не нравится мне сие безмолвие, полковник... Пошлите-ка казачков проведать!..

Полусотня донцов рысью направилась к городу, покружила у форштата и быстро вернулась назад.

Поджарый сотник доложил генералу, что Кезлев, по всей вероятности, пуст, хотя на рейде видны мачты двух кораблей.

   – С чего ты взял, что пуст?

   – Так не стреляли же по нам, ваше превосходительство!.. А ить мы в окраину въехали.

   – В окраину, – гнусаво передразнил генерал. – Что ж дальше-то не сунулись? Забоялись?.. А может, турки хитрят! Может, заманивают?.. Воротись, погляди ещё раз!

   – Ваше превосходительство, – несмело заныл сотник, – да нету там никого.

Броун презрительно покривил губы, перевёл взгляд на Себрякова.

   – Полковник, пошлите других казаков!

Себряков, краснея за трусость сотника, тряся чубом, глухо проронил:

   – Дозвольте самому разведать?

   – Не полковничье дело в разведывание ходить! – отрезал Броун. – Пошлите казаков!

Себряков кликнул есаула Денисова, отчаянного рубаку, отличившегося при разгроме татарской конницы у Сиваша. Есаул с полусотней стремительно помчался к Кезлеву.

Казаков ждали долго – офицеры стали проявлять нетерпение.

   – Ваше превосходительство, надо бы помаленьку входить, – посоветовал полковник Кохиус. – Скоро темнеть начнёт.

Броун был молод, храбр, но осмотрителен – покачал головой:

   – Подождём ещё чуток, господа.

Но спустя четверть часа осторожно двинул каре к городу, прошёл две версты, снова остановился.

Здесь к нему подскакал Денисов.

   – Город пуст и разграблен! Головой ручаюсь!

   – Тогда не будем медлить, – оживился Броун. – Пехотные полки занимают центр, казаки – форштат, гусары – на пристань... Вперёд, господа полковники!

Перестроившись в батальонные колонны, солдаты стали втягиваться в кривые и узкие улицы Кезлева; осматривали дворы, рылись в домах, надеясь прихватить в ранцы забытые хозяевами вещички.

Но поживиться было нечем: город в самом деле оказался в невероятном разграблении – в домах побитая посуда, разломанная мебель, скудные съестные припасы рассыпаны по земле, затоптаны.

Оставшиеся немногочисленные обыватели из армян и греков рассказали, что погром учинили бежавшие из Ор-Капу янычары. Часть награбленного они погрузили на корабли, часть повезли сухим путём в Бахчисарай, остальное – побросали в море.

Тишину опустошённого, оцепеневшего города прорезали пушечные выстрелы. Стоявшие в гавани турецкие корабли открыли огонь по выскочившим на пристань гусарам, – огонь, впрочем, безвредный – ядра плюхнулись в прибрежные воды.

Броун велел артиллерии бомбардировать неприятельские суда.

Заметив пушечные упряжки, ходко выкатившиеся на песок, турки стрельбу прекратили, торопливо подняли якоря, распустили паруса и, удачно поймав ветер, стали быстро удаляться от берега. Для острастки батарея пальнула разок вслед кораблям, но тоже с недолётом.

Вечером Броун отправил в штаб Долгорукова рапорт о взятии Кезлева и пленении двадцати турок.

* * *

21—26 июня 1771 г.

Покинув Шокрак, по вязкой, непросохшей дороге Вторая армия двинулась к Салгиру, на берегах которого её поджидал авангард князя Прозоровского. Марш был длинный – тридцать девять вёрст, – тяжёлый, и в новый лагерь колонны вступили в седьмом часу вечера совершенно измотанные, растерявшие, как уже повелось, все обозы.

Долгоруков походил по лагерю, поставленному на скорую руку, но содержавшемуся в весьма достаточном порядке, осмотрел в зрительную трубу окрестные холмы, спросил о татарах.

   – Покамест не балуют, ваше сиятельство, – успокоил его Прозоровский. – Казачьи разъезды многократно видели их в округе. Но держатся они на приличной дистанции и в стычки не вступают.

   – А к переправе место выбрал?

   – Тут выберешь... – неопределённо протянул князь, жестом приглашая командующего осмотреть берега реки, сплошь заросшие густыми зарослями камыша и сильно заболоченные после проливных дождей.

Сопровождавший командующего генерал-майор инженерного корпуса Сент-Марк сокрушённо покачал головой:

   – Осадные орудия повязнут. Непременно повязнут... Надобно дожидаться подхода тяжёлых обозов с понтонами... Да... Без понтонов – повязнут, как в Сиваше.

   – Это ваши заботы, генерал, – досадливо отмахнулся Долгоруков. – Только к утру переправу навести! Мы и так изрядно времени потеряли...

К девяти часам вечера пришли отставшие на марше лёгкие обозы. Тяжёлые – с понтонами, артиллерийские – задерживались.

Сент-Марк отчаянно ругался, но был бессилен что-либо сделать. И докладывать Долгорукову боялся. Его выручила переменчивая крымская погода: вялый ветер быстро окреп, тугие порывы пригнули камыши, задули костры, в небе всполохнули молнии, хлёсткие раскаты грома покатились над холмами, и, набирая с каждой секундой силу, на лагерь обрушился очередной затяжной ливень.

Долгоруков, уже отходивший ко сну, встал с постели, высунул покрытую ночным колпаком голову из палатки, в сердцах плюнул, вызвал дежурного генерала и, когда тот, промокший до нитки, вытянулся перед ним, приказал объявить ещё один растаг.

Утром 22 июня в армию вернулся Эмир-хан. Вместе с ним приехали Азамет-ага и ширинский Исмаил-мурза, настороженные, неразговорчивые.

   – Я сдержал слово, русский начальник, – сказал Эмир, – протягивая Веселицкому скрученную в трубку бумагу с большой круглой печатью, болтавшейся на красном шёлковом шнурке. – И сам вернулся, и ответ привёз.

Веселицкий сделал знак Якуб-аге.

Тот взял бумагу, развернул, пробежал глазами по строчкам и с показным облегчением произнёс:

   – Мурзы согласны с манифестом его сиятельства... Просят принять под покровительство.

Против ожидания, лицо Веселицкого осталось бесстрастным: он не верил в столь быстрый перелом настроений крымцев и не спешил ликовать. Спросил Якуба:

   – Кто подписал?

   – Пять ширинских мурз, четырнадцать мурз других знатных родов, три духовные особы.

   – Ширинский бей подписал?

   – Нет.

   – Хан? Калга-султан?

   – Нет.

   – Кто-нибудь из правительства?

   – Тоже нет.

   – Тогда это письмо цены не имеет, – равнодушно сказал Веселицкий. И, спохватившись, строго глянул на Якуба: – Это не переводи!

Тот осёкся на полуслове.

Веселицкий обратил взор на Эмир-хана.

   – Я рад, что мудрые крымские мурзы послушали твой добрый совет и откликнулись на манифест его сиятельства подобающим образом. Под всемогущим и милостивым защищением её императорского величества твой народ ожидают долгие годы благоденствия.

   – Мурзы подписали письмо не сразу, – доверительно сообщил Эмир. – У многих до сих пор в душе осталось сомнение.

   – Сомнение? Разве слово её величества не есть лучшее поручительство? Разве пример ногайских орд не есть лучшее доказательство нашего миролюбия?

   – Мурзы боятся, что будут приведены под российское подданство и станут подвержены платежу податей, набору солдат, принуждениям принять христианскую веру.

   – В манифесте чётко сказано, что татарские народы будут вольны и независимы и станут управляться по древним обычаям, – деловито произнёс Веселицкий. И подчеркнул: – По своим обычаям!..

Спустя час татарских депутатов принял Долгоруков.

Веселицкий предварительно рассказал ему содержание полученного письма, поделился своими сомнениям, и Василий Михайлович повёл разговор весьма сухо, с жёсткими, угрожающими нотками:

   – Ваше согласие отторгнуться от Порты своевременно и похвально. Однако в Крыму есть верховный государь – хан, есть кал га и правительство, которые по закону уполномочены решать подобные вопросы. Я не нашёл в письме их подписей. Стало быть, и хан, и кал га, и правительство против отторжения!

   – Хан бежал к побережью, – пояснил Эмир. – Как же можно получить его подпись?

Долгоруков брезгливо скривил рот:

   – Если хан бежит от своего народа – он достоин презрения... Но это ваши заботы!.. Мне же нужно прошение, подписанное предводителями крымского народа, а не мурзами.

Эмир-хан замялся, не зная, что ответить, оглянулся на Исмаил-мурзу.

Тот раздвинул тонкие губы, спросил вкрадчиво, что будет делать далее русская армия.

Долгоруков надменно выпятил жирный подбородок:

   – У меня план один – иду на Кафу!

   – Зачем же на Кафу? – забеспокоился Эмир-хан. – Мы не хотим воевать! Разве письмо мурз не говорит о нашем доброжелательстве?

   – Письмо говорит о доброжелательстве этих мурз, но не всех крымцев. А поэтому я буду наступать!

Эмир-хан коротко перебросился словами со своими спутниками и попросил робко:

   – Дайте нам пять дней... Пусть русская армия стоит у Салгира, а через пять дней мы привезём другое письмо. С требуемыми подписями.

Долгоруков прикинул что-то в уме и после паузы сказал холодно:

   – Вы получите пять дней. Но если к сроку прошения не будет – я двину армию.

   – Будет, будет, – поспешил заверить Эмир-хан. – Вы только здешние крепости не трогайте. Мы турок сами вышлем.

Эти слова оскорбили Василия Михайловича – он прикрикнул:

   – Я выполняю волю её величества, а не вашу!.. И я её выполню!

Пока Якуб-ага переводил сказанное, Веселицкий, стоявший за спиной командующего, тихо шепнул ему в ухо:

   – Ваше сиятельство, уж больно резко... Мы же не завоеватели. Мы – освободители.

Долгоруков не любил выслушивать советы младших по чину – строго зыркнул на канцелярии советника. Но всё же, смягчив голос, добавил, обращаясь к депутатам:

   – Мы не завоеватели Крыма, а его Освободители. И крепости нам нужны, чтобы защитить татарский народ от посягательств коварной Порты.

Веселицкий сделал знак офицеру.

Тот шагнул к командующему, держа в руках раскрытую коробку, в которой тускло светились золотые часы.

Долгоруков достал сперва одни, затем другие, поглядел на них и вручил Исмаил-мурзе и Азамет-аге.

Депутаты принялись щёлкать крышками, прислушиваясь к мелодичному тающему перезвону. (Веселицкий поморщился: «Этикет соблюсти не могут, мерзавцы!»)

Эмир-хан – лицо поникшее, в глазах обида, губы подрагивают, – надеясь, видимо, на подарок, ломким голосом пообещал вернуться ранее назначенного срока.

Долгоруков одобрительно кивнул, но подарок не дал.

Эмир растерянно посмотрел на Веселицкого.

Тот, не обращая внимания на переживания каймакама, жестом предложил татарам покинуть палатку командующего...

Ждать обещанные пять дней Долгоруков, разумеется, не собирался. И для этого у него были весомые причины. Командуя победоносной армией, он даже в мыслях не мог позволить, чтобы крымцы диктовали свои условия. Сохраняя внешнее миролюбие, Василий Михайлович ни на секунду не сомневался, что эти улыбчиво-заискивающие татарские начальники – неприятели. Причём неприятели, которых только силой можно заставить отторгнуться от Порты. И он был преисполнен решимости сделать это!

Ещё его тревожила судьба отряда генерала Щербатова, сообщившего два дня назад о взятии Арабата. Получив пятидневную передышку, Абазы-паша бросит все силы, стоящие под Кафой, против князя и – имея двадцатикратный перевес! – разобьёт его. В таком случае покорение Крыма могло затянуться. Несложные размышления показывали, что если Щербатов не выполнит приказ о занятии крепостей Керчь и Еникале, то мощные береговые батареи турок закроют огнём проход в Чёрное море флотилии Синявина. Турецкие корабли, не встретив противодействия, будут свободно крейсировать у южного побережья Крыма, доставляя под Кафу – конечную цель похода Долгорукова – подкрепления и припасы из Порты и других турецких земель. Тогда взять Кафу скорым штурмом, как было с Ор-Капу, вряд ли удастся. Но длительная осада при постоянном пополнении гарнизона крепости резервами может стать гибельной для русской армии: все припасы будут подвозить из Перекопа, а многочисленная татарская конница, безусловно, постарается прервать коммуникацию, что вынудит армию отряжать для охраны обозов значительные силы, ослабляя тем самым войско под Кафой...

Длительная осада Бендер Петром Паниным явилась хорошим уроком для многих генералов. И для Долгорукова тоже!.. Обещая татарам пять дней, он знал, что простоит только день-два (пока подойдут обозы), а затем снова поднимет армию в поход.

...После полудня в лагерь пришёл тяжёлый обоз. Генерал Сент-Марк сразу подтянул упряжки с понтонами к берегу Салгира, стал налаживать переправу. Инженерные команды с топорами, канатами, крючьями работали сноровисто, и через три часа мосты были сооружены.

Первым по ним прошёл авангард князя Прозоровского, усиленный двумя гренадерскими батальонами и егерским корпусом. Когда он скрылся за холмами, Долгоруков приказал начать переправу главных сил.

Сначала на правый берег перешли батальоны князя Алексея Голицына. Они выдвинулись на полверсты, растянулись в большую дугу, прикрыв место переправы. После этого по понтонам перетащили осадную артиллерию, часть полевой и весь тяжёлый обоз.

Вечером Якуб-ага привёл к Веселицкому встревоженного Эмир-хана.

   – Твой паша пообещал нам пять дней перемирия. Почему же он переходит Салгир?

Веселицкий длинно зевнул, хлопнул комара, сказал буднично:

   – У нас, сам видишь, много скота и лошадей, а кормов не хватает. Вот и решено перевести армию чуть в сторону.

   – А куда ушёл первый отряд?

   – Приискать хорошие пастбища.

   – В таком великом числе? И с пушками?

   – Пушки нужны, чтобы отбиваться от турок, ежели те посмеют напасть.

   – Турки сидят в крепостях! – не унимался Эмир. – Здесь их нет.

   – Кто знает? – уклончиво возразил Веселицкий, продолжая позёвывать. – Может, Селим подготовил их к внезапному нападению. Ты же сам говорил, что хан остался верным Порте... – И, обернувшись к слуге, крикнул: – Кофе Эмир-хану!

Опустошив с гостем медный кофейничек, Пётр Петрович закурил, порассуждал о переменчивой крымской погоде, а затем – верный своей привычке везде искать конфидентов – попытался склонить каймакама к сотрудничеству.

   – Трезвость ума, верность слову и доброе отношение к нам, проявленное в эти дни, – сказал он Эмиру, – свидетельствуют о твоём нелицемерном желании помочь российской армии поскорее разделаться с ненавистными турками и дать крымскому народу волю и независимость. Но среди почтенного крымского общества есть, к сожалению, отдельные вредные мурзы, кои не желают поступать так же... Не скрою, любезный друг, мы хотели бы и впредь пользоваться твоим расположением и вспомоществованием в решении непростых задач, возникающих перед нами. И особо хотели бы уведомлений о происках злодеев, могущих нарушить спокойствие здешних мест и препятствовать его сиятельству в освобождении Крыма от позорного турецкого рабства.

Памятуя недавнюю обиду каймакама, Пётр Петрович поднялся со стула, отошёл в угол палатки, порылся в походном сундучке.

   – Это тебе за дружбу, – сказал он, протягивая Эмир-хану увесистый кожаный кошелёк. – Здесь сто золотых!.. А за будущие заслуги – и награждение в будущем.

Эмир опасливо покосился на Якуб-агу, но деньги взял.

Веселицкий перехватил его взгляд, сказал с иронией:

   – Бери, не бойся. Якуб в своё время тоже немалые деньги получал от нас. И не боялся. Хотя состоял переводчиком при самом Керим-Гирее.

В глазах Якуба вспыхнули и погасли злые огоньки, тонкие сухие губы скривились в жалкой полуулыбке. Но сказанное канцелярии советником он перевёл слово в слово.

Эмир-хан, однако, не удивился: очевидно, давно подозревал агу в неверности.

Когда Якуб увёл гостя, Веселицкий, ожидая, пока слуга приготовит постель, вышел из пропахшей табаком палатки подышать свежим воздухом.

Над холмами быстро догорал размытый по горизонту фиолетовый закат, небо наливалось чернотой, заблестели первые неяркие звёзды. Из палаток слышался густой солдатский храп. Потрескивали остатки костров, на которых час назад варили кашу. У привязей фыркали кони, шлёпая по бокам длинными хвостами. Переливчато и звонко журчал по камням Салгир, унося к Сивашу студёные воды крымских гор. Всё дышало покоем и умиротворением.

Ночь прошла спокойно. Только однажды несколько выстрелов, прогремевших со стороны дальних холмов, вызвали лёгкую тревогу в батальонах охранения князя Голицына, которая, впрочем, сразу улеглась.

Утром через Салгир переправились остатки полевой артиллерии, лёгкий обоз, пехотные и кавалерийские полки, а после полудня армия начала марш.

Дорога – белая, кочковатая – змеёй вилась между холмов, взбиралась на невысокие поросшие редкими кустарниками горы. За четыре часа колонны прошли семнадцать вёрст и остановились на ночлег.

На следующий день марш был продолжен.

Теперь на горах всё чаще появлялись конные татары. Нападать они не решались, держались в отдалении, но за движением армии следили внимательно. Оставляя справа Карасувбазар (его русские называли по-своему – Карасев), армия без особых хлопот преодолела узкие и маловодные речушки Биюк-Карасу и Кючук-Карасу, и вечером, завершив двадцатипятивёрстный марш, подступила к лагерю, поставленному авангардом Прозоровского на левом берегу Индола.

Когда полки и обозы переправлялись через Биюк-Карасу, Долгоруков вызвал Веселицкого, спросил о татарских депутатах.

   – Где-то в обозе, ваше сиятельство, – ответил тот, оглядываясь по сторонам.

   – Какого чёрта?! – возмутился генерал. Он ткнул пальцем вдаль: – Там, вверх по течению, Карасев. Отправьте их за ответом!

Веселицкий нашёл депутатов, объявил им волю командующего. Они мешкать не стали – уехали тотчас.

На Индоле, где полки простояли два дня, Долгоруков получил очередной рапорт князя Щербатова. Он писал, что после взятия Арабата повёл деташемент на Керчь, но едва прошёл десять вёрст – столкнулся с татарами. Чтобы расчистить путь, бросил в атаку кавалерию Прерадовича и казаков Бурнашева. В короткой схватке было побито сорок татар, а деташемент потерял полковника Думитрашка Ранчу.

Долгоруков мысленно похвалил себя за прозорливое решение не стоять у Салгира, как просили депутаты, а идти вперёд. Теперь сомнений во взятии Щербатовым Керчи и Еникале не было!

Однако успокоения и благодушия Василий Михайлович не испытывал: опасался за коммуникацию с Перекопом, от которого армия всё более отдалялась. Подумав, он отправил ордер генералу Броуну, в котором приказал оставить в Козлове (так русские называли Кезлев) гарнизон в две роты, а с остальным деташементом продвигаться к Салгиру и стать недалеко от Карасева, чтобы прикрыть тыл армии.

Вскоре сюда же, к Индолу, приехал из Карасувбазара Азамет-ага. Веселицкий привёл его к командующему.

   – В переданном нам от вашей чести письме, – сказал ага, – мурзы не нашли ответы на волнующие их вопросы. Я послан узнать эти ответы.

   – Чего они хотят? – забурчал Долгоруков, сдвигая к переносице брови.

   – Просят дозволения выслать турок из Кафы без всякого вреда им от русских войск... Чтоб настоящий хан Селим-Гирей остался в своём достоинстве и далее... чтоб после подписания диваном акта о вступлении в дружбу с Россией русские ушли из Крыма.

   – Лихо придумали! – крякнул Долгоруков, опешив от наглости аги. – Сдаётся мне, что мурзы собираются водить нас за нос... Выпустить турок!.. Уйти из Крыма!.. Да если бы мурзы хотели бы ускорить дело, то прислали бы акт, а не свои просьбы!.. Прошлый раз ты дал слово, что привезёшь его с положенными подписями. Слово-то нарушил.

   – Вы тоже нарушили! – дерзко ответил ага. – Обещали стоять пять дней на месте, а сами вот уже где.

Опухшие щёки Долгорукова вспыхнули гневом, лоб собрался тяжёлыми складками, глаза враждебно округлились. Он топнул ногой и, забыв, что перед ним татарский начальник, а не какой-нибудь провинившийся российский офицер, заорал, брызгая слюной и задыхаясь:

   – Ты с кем говоришь, сволочь!.. Попрекать меня нарушенным словом?! Ах ты свинячья рожа! Да я прикажу выпороть тебя, как щенка!

Якуб вздрогнул всем телом, испуганно уставился на Веселицкого с немым вопросом: «Переводить?»

Пётр Петрович, косясь на командующего, шепнул скороговоркой:

   – Скажешь, что его сиятельство выражает своё неудовольствие затягиванием подписания акта.

Накричавшись, Долгоруков подошёл к Азамет-аге вплотную и, тряся перед его носом толстым пальцем, сказал жёстко:

   – Я даю тебе один день... Один!.. Если завтра правительственные чины не приедут с подписанным актом – я изничтожу турок в Кафе. А потом возьмусь за вас!.. Расправляться буду без пощады, как с неприятелями!

Ага, вытянув жилистую шею, напряжённо выслушал переводчика и упавшим, растерянным голосом пообещал:

   – Завтра, после полудня, я привезу акт.

   – Посмотрим, – небрежно шевельнул губой Долгоруков.

На следующий день Азамет в лагерь не вернулся. Вместо него приехал Кара-Мегмет-эфенди.

   – Мы готовы вступить под покровительство России, – сказал эфенди, подавая письмо от ширинских мурз и духовенства.

   – Почему не приехали чиновники? – грозно спросил Долгоруков.

   – Они опасаются преследований хана, который с отрядом преданных ему татар стоит у Кючук-Карасу.

   – Эмир-хан, помнится, сказывал, что Селим-Гирей в Балаклаве, – вмешался в разговор Веселицкий.

   – Нет, хан у Карасу.

   – Какую же надежду питают мурзы на него, отвергающего союз с Россией? – снова заговорил Долгоруков. – От такого хана польза невелика, но вред он может причинить изрядный. Неужто в роду Гиреев перевелись особы, достойные сего высокого титула?

Эфенди был степенен и невозмутим – ответил сдержанно, но уверенно:

   – У нас и прежде по году и более – до утверждения Портой нового хана – Крым управлялся Ширинами и прочими чинами дивана. Если русский паша не желает иметь дело с Селим-Гиреем, то можно обойтись и без него... На первый случай.

   – А на второй?

   – Аллах не оставит нас без своего совета, – воздел к небу руки эфенди.

   – Ну коли так. – Долгоруков поскрёб пальцем колючий подбородок, – даю вам ещё четыре дня для приезда депутатов с подписанным актом. А чтобы вернее было – пусть захватят с собой аманатов из знатных фамилий. Всё!..

Эфенди ничем угощать не стали, подарков не дали, сразу выпроводили из лагеря.

Долгоруков оглядел генералов, присутствовавших при разговоре.

   – Слышали?.. Думается мне, что не получим мы акта, доколе Абазы-паша сидит в Кафе.

   – Я тоже полагаю, что татары надеются на турецкий сикурс, – отозвался Берг. – Казачки, что в разведывание ходили, говорят, будто в Кафу морем прибывают корабли с янычарами.

   – Казачки казачкам рознь, – заметил Романиус. – Я с ними воевал – разных повидал. Иным соврать – что плюнуть.

   – А мне ясно одно, – подал голос Эльмпт. – Коль силы неприятеля умножаются, то не о мире он думает, но о войне! А ежели это так, то ждать акта резона нет... Атакуйте, ваше сиятельство!

Долгоруков посмотрел на Берга.

Седовласый генерал плавно качнул головой:

   – Атакуйте.

   – Тогда на рассвете выступаем! – заключил Долгоруков, смяв в кулаке татарское письмо.

* * *

22 июня – 1 июля 1771 г.

Оставив в Кезлеве гарнизон из двух рот под командой капитана Карабина, генерал Броун покинул город, направившись к Карасувбазару. За три перехода отряд без особых приключений одолел семьдесят пять вёрст, но у деревни Арынь, где Броун собирался остановиться на ночлег, подвергся неожиданному нападению татар. (Они сопровождали отряд все дни марша, но держались на почтительном расстоянии и злых намерений не проявляли. Отряд привык к ним, перестал обращать внимание и едва не поплатился за беспечность).

Татары выскочили из-за холмов, стремительно атаковали обоз с кезлевскими трофеями и припасами, отставший от отряда почти на версту. Торопливые, неприцельные выстрелы обозников не причинили им вреда. Зато татарские пули и стрелы ткнулись в тела солдат и казаков, враз сразив семь человек. Беспорядочная ружейная стрельба, открытая батальоном Воронежского полка, за дальней дистанцией была бесполезна, а молдавские гусары к стычке не поспели – татары с прежней стремительностью скрылись за холмами.

Ночёвка в Арыни прошла неспокойно: всех держала в напряжении непрерывная стрельба невидимых в ночи неприятелей. Пришлось даже загасить костры, на которых солдаты готовили нехитрый ужин – татары стреляли на огонь и ранили нескольких человек. Выдвинутые в охранение усиленные караулы и пикеты тоже стреляли, но редко, больше для острастки.

На рассвете отряд покинул Арынь и стал готовиться к переправе через протекавшую поблизости от деревни речку.

На холмах опять показались конные татары. Большими и малыми группами они выскакивали вперёд, стреляли, кричали. Несколько смельчаков подскакали совсем близко, замахали руками:

   – Гяур, гяур… Бросай ружьё... Иди плен...

Поручик Красовский длинно выругался, дёрнул у солдата ружьё, приложился, долго выцеливал и метким выстрелом свалил с лошади одного татарина.

   – Так-то лучше будет, – процедил он сквозь зубы под одобрительные возгласы солдат. И тут же охнул: – Господи, а это кто?

На холмах, словно из-под земли, вырастали тысячи всадников. Ехали они медленно, уверенно, внушая ужас своей многочисленностью. Это нурраддин-султан вывел свою конницу – 60 тысяч сабель!

Все поворотили голову к Броуну, ожидая генеральского слова. А у того выбор был невелик: покажет слабость – татары сомнут, раздавят отряд, будет твёрд и смел – как Бог решит.

Броун цепким взглядом окинул места, которые занимала татарская конница, сказал хладнокровно окружившим его офицерам:

   – Сдаётся мне, господа, что нас устрашают... Здесь такому числу неприятеля не развернуться. А потому атаковать он станет малыми силами. В этом спасение... И в нашей решительности... Подпоручик Слюдин!

Юный, розовощёкий инженерный офицер, налаживавший переправу, мигом подскочил к генералу.

   – Сколь долго будем переправляться?

   – Люди пройдут быстро. А вот обоз задержит, – звонко выкрикнул подпоручик. – Но за час управимся!

   – Обоз подождёт, – махнул рукой Броун. – Майор Колтенборн!.. Берите свой батальон, пушки и выдвигайтесь вперёд. Прикроете переправу.

Высокий, худой Колтенборн, придерживая рукой путавшуюся в ногах шпагу, побежал к солдатам.

   – Полковник Себряков!.. И вы, полковник Шевич! – продолжал отдавать команды Броун. – Переведите казаков и гусар вброд... Поддержите майора.

В это время в тылу, чуть в стороне от Арыни, показались два полутысячных отряда татар. Слева, из ближнего лесочка, по переправе ударили ружейные выстрелы.

Чтобы отразить нападение с тыла, Броун послал в арьергард полк донцов и Брянский пехотный. Батальоны Воронежского полка взяли под охрану обоз. А поручик этого полка Чекмарёв вызвался выбить татар из лесочка.

   – Действуйте, поручик! – одобрил Броун.

Полсотни охотников перебежками приблизились к опушке, сделали по команде дружный залп и смело, с ружьями наперевес, двинулись вперёд. Татар в лесочке, по всей видимости, было не больше десятка – убоявшись приближающихся воронежцев, они отступили. Чекмарёв преследовать их не стал, расставил солдат за кустами, буйно разросшимися на опушке, и ждал окончания боя.

Тем временем Колтенборн перевёл батальон через речку, построил солдат в шеренги, фронтом к холмам. На дальнем от берега фланге изготовились к бою гусары и казаки. В тылу артиллеристы установили пушки и по команде майора открыли огонь.

Над головами солдат с шипеньем прошуршали ядра. На холмах взметнулись дымы разрывов.

   – По знамени бейте! – хрипло закричал Колтенборн, указывая шпагой на развевающееся вдали красно-зелёное полотнище. – Там султан!

Артиллеристы заложили новые заряды, изменили прицел. Ядра упали рядом со знаменем, опрокинув наземь кучу всадников.

Видя, что русские ни сдаваться, ни отступать не собираются, нурраддин-султан отвёл свою конницу за холмы.

Рассудочный Броун жестом остановил восторги офицеров, оживлённо обсуждавших удачный бой:

   – Рано, господа, рано. День только начинается... (Он, щурясь, посмотрел на солнце, повисшее жёлтым диском над горизонтом). Ягодки ещё впереди...

Закончив переправу, отряд выстроился в две параллельные колонны (между ними спрятался обоз), а кавалерия стала впереди, сзади и на флангах. Броун как в воду смотрел: весь дальнейший тридцативёрстный марш отряд шёл, отбивая наскоки татарской конницы.

Первая атака случилась при переправе через Зую. Татары напали дружно, со всех сторон, но плотным ружейным и орудийным огнём были отбиты... Через три часа последовала новая атака – скоротечная и не очень напористая. Её отразили легко... А спустя ещё час, когда отряд вышел на равнинное место, разгорелось настоящее сражение.

Разозлённые постоянными неудачами, татары отчаянно бросились на фланги. Теперь пришлось не только отстреливаться – дело дошло до сечи: гусары и казаки выскочили навстречу крымцам, смело врубились в их ряды... Большая группа татар обогнула фланг, попыталась прорвать фронт. Её подпустили на пятьдесят сажен, и пушки, выдвинутые прямо в пехотные шеренги, дали в упор картечный залп. Зрелище разом павших на жёсткую землю десятков коней и людей оказалось столь ужасным и впечатляющим, что татары тотчас отхлынули назад и больше в этот день нападать не решались.

Броун дошёл до деревни Чуюти, совершенно пустой – ни человека, ни собаки, – и стал на ночлег.

В последующие два дня марши проходили спокойнее: татары по-прежнему сопровождали отряд, но держались в отдалении.

1 июля, после полудня, Броун достиг Салгира. Это был верный признак, что отряд почти у цели. Пройдя вниз по течению ещё несколько вёрст, отряд вышел к месту, где переправлялась армия Долгорукова. Здесь всё так же стоял понтонный мост, по которому шла коммуникация между Перекопом и Кафой, но само место преобразилось: инженерные команды возвели крепкий редут, надёжно защищавший переправу.

«Теперь нам сам чёрт не страшен, – устало подумал Броун, горячечным взглядом окидывая редут, торчащие во все стороны пушки. – Здесь ни сабля татарская, ни пуля не достанет...»

Спустя десять дней двадцатидевятилетний генерал-майор Броун умрёт от «моровой язвы».

* * *

27 – 29 июня 1771 г.

Оставив лагерь у Индола, пройдя за два дня двадцать две версты, армия Долгорукова остановилась в десяти вёрстах от Кафы.