Текст книги "Покорение Крыма"

Автор книги: Леонид Ефанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 37 страниц)

Но сама Кафа оживлённо бурлит: к провиантским складам отовсюду тянутся местные жители.

Полученный в середине месяца Долгоруковым рескрипт предписывал все захваченные товары отдать прежним хозяевам без всякой контрибуции, а оставшиеся от убитых или сбежавших турок – взять для довольствия армии или распродать обывателям. (Товаров было много: 4500 пудов ржаной муки, 4 тысячи четвертей муки пшеничной, 8500 кулей сухарей, 50 кулей ячменя, много прочих припасов. Генерал-майор Якобий, назначенный комендантом крепости, самолично отобрал лучшие товары для армии, а остальные разрешил продавать).

21 августа пришёл долгожданный рескрипт о выводе армии из Крыма.

Долгоруков собрал генералов, объявил расписание: генерал-поручик Авраам Романиус отправлялся с корпусом в Польшу, генерал-поручик Берг – к Украинский линии, генерал-майор Прозоровский – на Днепровскую линию.

В Крыму оставался князь Фёдор Фёдорович Щербатов, произведённый за недавние подвиги в генерал-поручики. Согласно рескрипту, в его команду Долгоруков определил шесть пехотных и три кавалерийских полка, батальон егерей и артиллерию генерал-майора Тургенева.

– Всё, господа, – глухо произнёс Долгоруков, оглядывая загорелые лица генералов. – Волю государыни и наш долг мы исполнили – Крым покорили и от Порты отторгли!.. Пусть земля будет пухом тому, кто в ней остался. А остальным – честь и слава!.. Готовьте, господа, полки к маршу...

3 сентября первые батальоны покинули пределы Крыма.

Долгоруков со своим штабом задержался на три дня: подождал татарских депутатов во главе с Шагин-Гиреем, лично проследил за их отправкой в Харьков, а затем – под охраной пикинёрного полка, в сопровождении почётного эскорта, выделенного ханом Сагиб-Гиреем, – проследовал к Перекопу...

Часть четвёртая
КАРАСУВБАЗАРСКИЙ ДОГОВОР
(Сентябрь 1771 г. – октябрь 1772 г.)

Сентябрь – октябрь 1771 г.

Назначенный поверенным в делах России при крымском хане канцелярии советник Веселицкий третью неделю сидел в Перекопской крепости, ожидая, когда подъедут нужные ему люди. Он не хотел начинать переговоры с Сагиб-Гиреем без хороших помощников и уже дважды обращался в Полтаву к Долгорукову с просьбой прислать для ведения переписки канцеляриста Анисимова, служившего ранее под его началом в «Тайной экспедиции», несколько рейтар и офицеров для охраны и курьерской службы и обязательно переводчика Семёна Дементьева, находившегося ныне в Харькове в ведении Щербинина. Переговоры предстояли сложные, требующие точных переводов, многократной проверки текстов документов. И хотя Пётр Петрович понимал по-турецки, но, как сам указывал в рапорте, «в письменные дела вступить с таким народом, каков татарский», без отменного переводчика побаивался. А бывший при нём толмач Степан Донцов турецкой грамоты не знал.

Долгоруков счёл просьбу Веселицкого заслуживающей внимания, написал Щербинину, но Евдоким Алексеевич отказал, ссылаясь на то, что Дементьев нужен ему самому для переписки с татарами, поскольку второго своего переводчика Андрея Константинова он посылает в ногайские орды к подполковнику Стремоухову.

Долгоруков, обозлившись, прислал ордер с повелением немедленно отпустить Дементьева в Крым, а письма, что будут приходить от татар, приказал пересылать для переводов к Якуб-аге в Полтаву.

Ослушаться приказа Щербинин не посмел – скрепя сердце велел Дементьеву собираться в дорогу.

Веселицкий знал об обоюдной неприязни генералов, но не предполагал, что они могут затеять препирательства из-за переводчика, затягивая тем самым начало переговоров с крымцами. Во вторую неделю октября, так и не дождавшись Дементьева, – остальные люди уже прибыли в Перекопскую крепость, – он выехал в Кезлев.

Окружённый каменной стеной с приземистыми, похожими на бочки круглыми башнями, Кезлев ещё недавно был одним из крупных торговых городов Крыма, чему в немалой степени способствовало его удачное местоположение на берегу широкой песчаной бухты. Десятки больших и малых кораблей шли сюда с товарами из Очакова и Кинбурна, румынских земель и Турции. Эти же корабли увозили в разные края доставленные в Кезлев российскими купцами, запорожскими казаками, прочим торговым людом хлеб, пушнину, железо в прутьях и пластинах, медь, тонкие и толстые холсты, икру паюсную и свежепросольную, рыбью кость, щетину, солёную и вяленую рыбу, канаты, верёвки, разную посуду, литые и маканые свечи, масло конопляное, льняное, коровье, галантерейные вещи.

Война изменила жизнь и облик города: исчезли из бухты корабли, закрылись многие лавки, кофейни, улицы обезлюдели. Между солдатами русского гарнизона и татарскими обывателями участились ссоры, перераставшие подчас в открытые стычки.

Октябрьские холода, торопливой волной накатившие с севера на полуостров, затруднили проживание солдат: гарнизон не успел заготовить к зиме потребное количество дров, а татары, проживавшие в го роде, и окрестностях, отказывались их продавать. Замерзшие солдаты, пропустив на последние копейки стаканчик-другой водки, разъярённо врывались в дома, зло и сосредоточенно избивали в кровь сопротивлявшихся хозяев, затаскивали в сараи их жён, дочек, что постарше, наскоро, гурьбой насильничали, а затем подчистую вычищали дрова, хворост, сено и прочие припасы.

Татары открыто выступать боялись, но по тёмному времени действовали решительно: одинокий подвыпивший солдат, заблудившийся в узких кривых улочках Кезлева, в гарнизон не возвращался. Посланные на розыск команды находили его, полуживого, растерзанного, лежащим без чувств в грязной канаве.

Всё чаще в городе посвистывали быстрые стрелы, бухали в ночной тишине одиночные выстрелы, лилась кровь.

Опасаясь визитов нежданных гостей, Веселицкий приказал рейтарам неусыпно сторожить дом; лошадей, карету и повозки, составлявшие его небольшой обоз, он предпочёл отдать под охрану гарнизона.

Задерживаться надолго в растревоженном городе Пётр Петрович не хотел, но и ехать в Бахчисарай было страшновато: боялся, что татары, обозлённые выходками солдат, могут напасть на него в пути. Подумав, он послал одного из местных греков к хану с уведомлением о своём приезде и с просьбой прислать какую-нибудь охрану.

Спустя три дня, когда грек вернулся вместе с ханским булюк-башой и десятком воинов, Веселицкий без промедления покинул негостеприимный Кезлев...

Осенний Бахчисарай был тих, неприветлив, жалок. Пахнущие сыростью и холодом порывы ветра гнули, выкручивали деревья, срывали с мокрых оголённых ветвей последние листья. Серые рыхлые тучи сочились колючим моросящим дождём. Грязные ручьи бежали по узким улицам, стекая в бурлящую мутную Чурук-Су.

Повинуясь указаниям булюк-баши, обоз Веселицкого проехал по главной улице, свернул в сторону и, миновав два-три двора, остановился у забора, сложенного из неотёсанного камня.

   – Здесь будешь жить, – сказал Веселицкому булюк-баша, указывая скрюченным пальцем на дом.

   – А хозяин где?

   – Нет хозяина, – коротко ответил баша, разворачивая лошадь.

Когда он скрылся за поворотом, Пётр Петрович вошёл в дом, не торопясь осмотрел две небольшие комнаты, выбрал одну – выходившую окошком в сад – для себя и приказал разгружать багаж.

К вечеру, благодаря стараниям слуг и рейтар, вычищенные и вымытые комнаты приобрели вполне сносный европейский вид: на окнах – занавесочки, на столах – скатерти с кистями, у стен – сундуки с одеждой и прочими необходимыми вещами, в углу – иконка в серебряном окладе.

Утром 14 октября Веселицкий, взяв в свиту толмача Донцова, вахмистра Ивана Семёнова и прапорщика Алексея Белуху, в сопровождении двух десятков татар, шествовавших впереди, направился на аудиенцию к Сагиб-Гирею.

Наслышанный о красоте дворца крымских ханов, Веселицкий представлял его восьмым чудом света, но, увидев вблизи, испытал сильное разочарование. Дворец поражал своим великолепием лишь весной и летом, когда утопал в зелени листвы и радужных красках цветов. Сейчас же, угасающей осенью, измокший и унылый, он был далёк от сказочных восточных красот. Веселицкий ахнул только тогда, когда вошёл в комнаты и залы. Вот здесь действительно было чудо! На полу, над дверьми расползались золотистые вязи мудрых изречений из Корана; разноцветные изображения цветов, плодов, разных фигур сплошным ярким ковром покрывали стены; красные, зелёные, жёлтые, синие оконные стёкла окрашивали комнаты мягким таинственно-завораживающим светом. Пётр Петрович – насколько позволяло приличие – покрутил головой, разглядывая очаровывающую красоту, но как только рослые капы-кулы распахнули двери в зал – подтянулся, поправил шляпу и шагнул вперёд.

Сагиб-Гирей выслушал приветственные слова, принял саблю, соболью шубу, другие подарки, приказал разнести кофе, шербет, курительные трубки.

   – Не велел ли предводитель русской армии передать мне письменные послания? – нехотя спросил хан.

Письма лежали в портфеле Веселицкого, но Пётр Петрович решил повременить с их вручением.

   – Послания вашей светлости должен подвезти мой переводчик... Я ожидаю его со дня на день.

Хан пососал мундштук трубки, сказал негромко:

   – Отдав крымским жителям многие припасы, оставленные турками в городах, русский предводитель поступил милосердно. Но они подходят к концу. Впереди зима, а Крым разорён войной... Приедут ли к нам русские купцы с товарами?

   – Мне известно, – сдержанно ответил Веселицкий, – что многие российские купцы и запорожские торговые люди готовят обозы для Крыма. Видимо, скоро подъедут.

   – Я вижу, – в голосе хана зазвучали одобрительные нотки, – что отношения дружбы и благожелательства между нашими народами крепнут с каждым днём. Я знаю, что татары, живущие на кубанских землях, также желают подвергнуться власти законного, всем народом избранного хана и вступить в дружбу с Россией.

   – О, это мудрое решение мудрого народа! – подбадривающе воскликнул Веселицкий.

   – Но для лучшего о том договора, – продолжил Сагиб-Гирей, – я желал бы, чтобы ваш флот, стоящий в Керчи и Еникале, поспособствовал переправе на Кубань нарочных с моими письмами.

   – Это нужное дело, – согласился Веселицкий. – Только своей властью я сего вопроса решить не могу. Я напишу его превосходительству господину Щербинину. Полагаю, он дозволит.

Вяло шедшая беседа на некоторое время вовсе прекратилась. Веселицкий не собирался первый же визит превращать в деловой разговор: надо было присмотреться к хану, его дивану. Но, подумав, всё же сказал выжидательно:

   – Согласно договору, учреждённому этим летом с крымским правительством, всех российских подданных, которые ныне в вашем плену находятся, вы обещали передать нам. Несколько партий были присланы в ставку его сиятельства. Однако с его выездом из Крыма помянутая выдача прекратилась. Это весьма удивительно, поскольку слова отпущенных ранее свидетельствуют, что много ещё "христианских пленников осталось у здешних мурз, которые жестокими побоями пытаются заставить их принять магометанский закон.

Хан отвёл глаза в сторону, произнёс сухо:

   – Мне неведомы такие случаи... Но я проверю. И если таковые объявятся – виновных накажу.

И сделал знак своему церемониймейстеру, давая понять, что аудиенция закончена.

* * *

Октябрь 1771 г.

В кабинете Екатерины было сумеречно, но свечи ещё не зажигали. Отблески каминного пламени дрожащими всполохами метались в больших зеркалах, скользили по узорам лепного потолка. От огня тянуло горьковатым дымком. В затуманенные окна тихо постукивали дождевые капли.

Никита Иванович Панин неторопливо, со всей присущей ему обстоятельностью, излагал свои мысли по дальнейшему ведению крымских дел:

   – В рассуждении моём, ваше величество, представляется всего нужнее, чтобы пункт о вольности и независимости крымских и прочих татарских народов – как наиболее нас интересующий! – был определён прежде всего и, естественно, немедленно утверждён. Хотя занятие гарнизонами нужнейших в Крыму мест и избрание нового хана показывает некоторый вид отлучения татар от подданства Порты, однако в существе своём всё сие не даёт оному отлучению ни достаточной формы перед публикой, ни прямой и надёжной прочности... Мне думается, что отлучение татар, как самовластного уже народа, и вместе с ним будущая добровольная передача нам некоторых портов для собственной их безопасности должны быть утверждены таким торжественным обрядом, который при начатии мирной негоциации с Портой не оставит туркам ни малейшего предлога делать какие-либо притязания на внутреннее самовластие татарского народа. Тогда будет достаточным потребовать от турок только одного – признания независимости сего народа... Оное признание удобнее и вернее можно использовать постановлением и подписанием публичного акта между Россией и настоящим Крымским ханством. А для придания необходимой торжественности и святости, как непременного и фундаментального политического закона их конституции, сей акт всеми татарами присягою должен быть утверждён... После этого хан, как независимый государь, обнародует во всех краях объявление о возобновлении вольной и независимой татарской области. Но с обязательным прибавлением, что, при признании Портой татар в качестве независимой области, они со своей стороны обязуются и обещают пребывать с Портой в нерушимом добром согласии, как и с прочими державами и народами.

Екатерина слушала Панина, подперев рукой склонённую набок голову, неотрывно глядя на мерцающие в камине огни... «Всё-таки голова у Никитки светлая, – благодушно подумала она, отдавая должное политическому искусству Панина. – Тонко шьёт!..»

Определив ранее общий образ действий по отношению к Крыму, она пока не размышляла о способе, каким крымская независимость впишется в будущий мирный трактат с Портой. Основательные рассуждения графа её заинтересовали – слушала она внимательно, хотя внешне выглядела безучастной.

   – Придётся, видимо, потратить немало трудов, чтобы уговорить крымцев на такое соглашение с Портой, – негромко, но выразительно сказала она, скользнув лёгким взглядом по припудренному лицу графа.

   – Да, дело непростое, – вздохнув, согласился Панин. – Но это задача вторая... Сперва надобно наш акт с Крымом заключить... – Он решил, что Екатерина не поняла сути предложения и стал объяснять подробно: – Скорое и в полной мере исполнение сего пункта необходимо потому, что иначе – при оставлении татар в настоящем их нерешённом положении – точное определение их вольности придётся трактовать с Портой. Ну а турки своего не упустят! Будут настаивать на непосредственном своём с татарами сношении и пользоваться оным к возбуждению в них разномыслия и разврата. Старые сопряжения, единоверие и привязанность к прежнему хану доставили бы Порте к тому множество средств, которые не только ослабили бы все наши происки, но и, вероятно, превратили бы в прах всё, что по татарскому легкомыслию нам учинить удалось... Отделение татарского дела в особливую негоциацию – вот кратчайший путь к скорому окончанию оного! А действительное его окончание может поспособствовать облегчению нашего с Портой мира.

Екатерина снова мысленно похвалила Панина. А вслух сказала:

   – Скоро сюда прибудет татарский калга-султан Шагин. Не попытаться ли свершить желаемый акт с ним?

Панин покачал головой:

   – Я, ваше величество, поначалу тоже об этом подумал. Но теперь совершенно убеждён: именно здесь, в Петербурге, и нельзя сего делать!

   – Почему же?

   – Оный акт не мог бы тогда быть представлен свету как результат общего и единомысленного желания всех татар... Я полагаю, что следует, не теряя времени, отправить в Крым от высочайшего двора особу знатного чина и с полной мочью для заключения акта там, на месте... Замечу, что присутствие в Крыму оружия вашего величества и страх татарский перед ним ускорят подписание помянутого документа.

   – Пожалуй, вы правы, граф, – сказала Екатерина после некоторого раздумья. – Вот только насчёт особы... У нас там господин Веселицкий обитает поверенным. Может, он самолично добьётся нужного решения?

Панин опять качнул головой:

   – Перед Веселицким мы не ставим такой задачи. Он будет домогаться уступки крепостей... Для такого торжественного акта нужна особа высокого чина.

   – Тогда я пожалую Евдокима Алексеевича генерал-поручиком и пошлю в Крым. Он ранее с татарами дело вёл – теперь пусть заканчивает... А Веселицкого – в статские советники. Но предпишите ему, чтобы к приезду посольства почва для скорых и удачных трактований была взрыхлена.

В кабинете стало совсем темно. Мелодично и протяжно пробили часы.

Екатерина посмотрела на Панина, сказала нараспев:

   – Засиделись мы с вами, граф... У вас всё?

   – С позволения вашего величества, ещё одно примечание... Здравая политика и истинные интересы отечества требуют от нас употреблять всевозможные средства к скорейшему окончанию войны с Портой на честных и выгодных кондициях. Думается мне, что пришёл срок испытать все удобные способы к примирению с турками. Однако так, чтобы сей гордый и в невежество погруженный неприятель не возомнил от изысканий наших, будто мы не в состоянии более воевать.

   – Я об этом уже думала, – сказала Екатерина, поднимаясь со стула. – И скоро напишу Румянцеву...

* * *

Октябрь – ноябрь 1771 г.

После аудиенции у хана прошла неделя. Переводчик Дементьев задерживался в пути и о времени своего прибытия в Бахчисарай не уведомлял. Веселицкий не стал ждать его далее и, как позже напишет в рапорте Долгорукову, «пылая ревностью и усердием в исполнении повеления, призвал Бога в помощь и решился дело начать».

Утром 22 октября он пригласил к себе ахтаджи-бея Абдувелли-агу, которому Сагиб-Гирей поручил веста переговоры, и, усадив гостя за стол, угостив кофе, сказал проникновенно:

   – Вся Крымская область и всё татарское общество, несомненно, уже ощущают те высочайшие милости, кои её императорское величество столь щедро и обильно изволили на них излить, доставив вольность и независимость на древних крымских правах и преимуществах. Именно она избавила татарские народы от несносного турецкого ига, под которым они горестно стонали более двух веков...

Продолжая нахваливать императрицу, Пётр Петрович воздал должное и Сагиб-Гирею, избравшему для переговоров столь мудрого государственного мужа, которым, безусловно, является Абдувелли-ага.

Ахтаджи-бей в долгу не остался: заверив в истинной и нелицемерной дружбе, он в свою очередь рассыпался в комплиментах Веселицкому:

   – Не только Крымская область, но и все татарские народы с самого начала войны с Портой постоянно и многократно убеждались в вашем к нам расположении. И поэтому все усердно желают иметь министром при его светлости хане именно вас. Мы и впредь настроены пользоваться вашими дружескими советами и желаем благополучного пребывания в Бахчисарае.

Веселицкий поблагодарил за такую доверенность, шагнул к стоявшему в углу большому сундуку:

   – Наши обоюдные должности требуют откровенного между нами согласия и понимания... – Он открыл тяжёлую крышку, вынул несколько лисьих мехов, медно сверкнувших в лучах золотистого солнца, острым лучиком истекавшего из небольшого оконца. – Прошу принять в знак моей истинной дружбы этот мех... Хочу также добавить, что за содействие в делах, мной представляемых и относящихся к общей пользе, обещаю вам высокомонаршее благоволение.

Абдувелли-ага, не скрывая удовольствия, причмокивая и вздыхая, долго мял пальцами ласковый мех, любуясь дорогим подарком.

Веселицкий, прищурившись, некоторое время наблюдал за гостем, а потом, пользуясь его благодушным настроением, тщательно подбирая слова, кратко пересказал содержание письма Долгорукова, адресованного хану.

Пока речь шла о независимости Крыма, о том, что хан не должен более вступать с Портой ни в какой союз, Абдувелли продолжал разглядывать меха и слушал рассеянно. Но когда Веселицкий стал излагать требование об уступке крепостей – насторожился, отложил подарки и дальше слушал внимательно.

   – Значит, Россия собирается навсегда оставить в своих руках Керчь, Еникале и Кафу? – переспросил ага, едва Донцов закончил переводить.

   – Нет-нет, – поспешил возразить Веселицкий. – Ты не так понял!.. – Наклонившись вперёд, тоном рассудительным и участливым, он стал разъяснять смысл требований России: – Само собой разумеется, что по праву завоевания мы можем оставить их за собой. И никто в свете не попрекнёт нас за это, ибо право завоевания признано всеми державами... Но в том-то и дело, что мы не желаем следовать военному праву с Крымской областью, с которой вступаем в вечную дружбу и нерушимый союз.

   – Тогда как же следует понимать требуемую от нас уступку крепостей?

   – Заботясь об охранении и защищении вольного Крыма от турецких происков, её величество согласилась бы принять оные крепости под свою власть, если бы его светлость хан попросил её о том.

Донцов старательно повторил интонацию Веселицкого.

   – На аудиенции ты говорил, что письмо должен подвезти переводчик, – заметил Абдувелли.

   – Лукавил я, – признался Веселицкий, делая простодушное лицо. – Оно со мной. Только написано по-русски. Хотел, прежде чем передать хану, сделать перевод... Но уж коль мы о нём заговорили – прошу пересказать содержание его светлости.

Абдувелли пообещал и слово сдержал.

На следующее утро к Веселицкому пришёл дворцовый чиновник.

   – Хан требует отдать письмо для прочтения! – коротко объявил он.

   – А не знаешь ли ты, любезный, как воспринял хан слова ахтаджи-бея?

   – Сказал, что всё полезное для общества и сходное с нашим законом будет им одобрено.

Веселицкий отдал письмо.

Долгий опыт общения с татарскими начальниками подсказывал ему, что ответ будет получен не скоро. И он очень удивился, когда на следующий день вновь пришёл Абдувелли-ага.

   – Хан и диван рассмотрели условия Долгорук-паши, – сказал ага. – Они находят уступку крепостей противоречащей нашей вольности и не приемлют её.

   – В чём же хан увидел противоречие? – поинтересовался Веселицкий, стараясь не показать своего разочарования.

   – Какая же будет тогда у Крыма вольность и независимость, коль в трёх местах останется русское войско?.. Наш народ беспокоится о следствиях такой уступки.

   – Что же пугает народ?

   – Грядущее угнетение... Он уже терпел его во время турецкого владычества в тех городах. И боится угнетения российского.

   – Напрасные беспокойства! – с деланной беспечностью воскликнул Веселицкий. – Такого угнетения не будет!

   – Как за это можно поручиться? Ныне нет, а в будущем...

   – Требуемая уступка не для войны с Крымом предлагается, – перебил его Веселицкий, – а чтоб сохранить и прочнее утвердить его независимость. Всем ведь известны неоднократные примеры беспредельной наглости и вероломства Порты против своих же единоверных народов!.. Хан должен понимать: если бы её величество восхотела захватить полуостров, то повелела бы не выводить отсель армию. Но моя государыня не желает этого. Не желает!.. И войска наши нужны для вашего благоденствия... Что же касаемо помянутых крепостей, то они избраны только из-за удобного местоположения к отражению и с моря и с суши турецких происков... Ну посудите сами, сможет ли крымское общество защититься собственными силами? Нет, не сможет!.. И история даёт тому многие доказательства. Вспомните хотя бы султана Мехмеда...

Веселицкий довольно грубо намекнул на завоевание Крыма турками. В 1475 году султан Мехмед II на 270 кораблях пересёк Чёрное море, высадил огромное войско и за считанные дни покорил Крым, заставив крымского хана платить дань.

...Абдувелли-ага не стал углубляться в дебри истории, сказал апатично:

   – Народ не хочет русских войск. Хан послал меня донести эти слова до вас.

Веселицкий понял, что продолжать далее убеждать агу нет смысла: он лицо подневольное – выполняет указание хана. Но упускать возможность использовать его для достижения цели Пётр Петрович не собирался. Кинув на стол тугой кошелёк, он сказал благожелательно:

   – Я надеюсь, что уважаемый ахтаджи-бей перескажет мои резоны его светлости. Без выполнения представленного требования я не могу приступить к трактованию прочих пунктов.

Абдувелли деньги взял.

Через день он пришёл снова и, улыбаясь, сообщил:

   – Хан проявляет податливость к требуемой уступке. В ближайшие дни всё будет решено.

   – Приятные слова – радостно слышать! – воскликнул Веселицкий и достал из сундука ещё один кошелёк...

Обещанные агой «ближайшие дни» растянулись почти на две недели. Веселицкий воспринял задержку как плохой знак, и не ошибся.

Появившийся 7 ноября Абдувелли, стыдливо отводя глаза, сказал уныло:

   – Все духовные чины как защитители шариата и заповедей Корана находят уступку крымских мест противной нашей вере... А поскольку Россия многократно и публично объявляла, что не станет требовать от татарского общества ничего противного вере, то хан и диван на эту уступку согласиться не могут и просят крепости не требовать.

Веселицкий нахмурился. Он предполагал, что Сагиб-Гирей станет под разными предлогами оттягивать окончательный ответ, но совершенно не ожидал столь решительного отказа. Нахлынувшая волной злость затуманила голову, но не лишила разума и рассудительности. Стараясь скрыть раздражение, Пётр Петрович воскликнул назидательно:

   – Вы, милостивый государь, пункты веры оставьте! Содержание Корана мне известно не хуже ваших мулл! Избавитель от порабощения, доставивший совершенную вольность обществу и земле и состоящий их защитником, признается по Корану благодетелем.

Абдувелли растерянно заёрзал на стуле, по губам скользнула вымученная улыбка – он не ожидал, что русский поверенный знает Коран.

   – Тем не менее отдать города мы не можем, – заученно повторил он, достал письмо и протянул Веселицкому.

   – Что это? – спросил тот, оставаясь недвижим.

   – Просьба к русской королеве о нетребовании крепостей.

   – Зачем она мне?

   – Прошу прочитать, насколько правильно составлена.

Толмач Донцов шагнул к are, намереваясь взять письмо, но замер под гневным взглядом канцелярии советника.

   – По дружбе советую: не защищайтесь пунктом веры, – жёстко сказал Веселицкий. – Творец дал разум, чтоб отличать добро от зла. Её величество не жалела своих солдат, стремясь подарить вам вольность. За это благодарить надо! А вы непристойное письмо посылать собираетесь.

   – Таково желание народа.

   – Это неразумное желание! И благородное собрание почтенных мужей должно наставить народ на путь праведный – исполнение воли моей государыни и вашей благодетельницы!

Веселицкий хмуро глянул на агу и, понизив голос, угрожающе предупредил:

   – Не гневайте её величество. В её власти сделать ногайские орды, что верностью подтверждают дарованные им милости, вольными и независимыми. И хана особого им избрать она может дозволить. Что тогда останется от Крымского ханства?.. Пшик! Один сей полуостров – вот и все земли... Подумайте, прежде чем отсылать нарочного в Петербург.

Веселицкий знал позицию императрицы и Совета по отношению к ордам, но сейчас – на свой страх и риск – запугивал ахтаджи-бея.

   – Я перескажу хану и дивану ваш совет, – пообещал Абдувелли. – Но сомневаюсь, что его признают полезным.

   – Как скоро я получу ответ?

   – К вечеру вернусь...

Ответ, с которым пришёл ага, был прежним: татары отдавать крепости отказались.

   – Ну что ж, – вздохнул Веселицкий, с подчёркнутым сожалением посматривая на Абдувелли, – коль вы не хотите нашего защищения – Бог с вами. Но прошу подготовить подробный письменный ответ... – Ага молча кивнул. – Только потом не жалуйтесь, если его сиятельство князь Долгоруков осерчает! В твёрдости предводителя исполнить волю её величества вы уже смогли убедиться летом.

В глазах Абдувелли промелькнул испуг. Он быстро попрощался и ушёл.

На следующий день, когда Пётр Петрович отдыхал после сытного обеда, его побеспокоил ханский чиновник.

   – Завтра в полдень его светлость ждёт вас во дворце.

   – Зачем?

   – Диван заседать будет...

В указанное время Веселицкий прибыл во дворец.

Когда все расселись по местам, отведали кофе, закурили, ширинский Джелал-бей сказал:

   – Хан болен... Он поручил мне уведомить тебя о наших просьбах.

Пётр Петрович коротко пожелал его светлости скорейшего выздоровления, а потом, учтиво выдержав паузу, спросил о содержании просьб.

   – Крымское общество, – начал бей, – благодарит русскую королеву за заботу об охранении нашего полуострова и имеет искреннее желание помочь ей в этом необходимом деле. Всем известно, какие тяготы и лишения испытали вашие солдаты, освобождая нашу землю от турецкого владычества. Вот почему мы хотели бы облегчить их нынешнюю участь, доставив в зимнее время отдых и спокойствие.

   – Каким же образом?

   – Мы готовы взять на себя охрану берегов от неприятельских покушений...

Веселицкий не был военным человеком, но в разведывательных делах знал толк и хорошо понимал, что уступить в этом вопросе никак нельзя. Отдать охранение крымских берегов татарам – значит заложить мощную мину в основание всех здешних завоеваний. Лишившись своих глаз на побережье, российское командование останется в неведении турецких происков с моря и не сможет вовремя оказать отпор неприятельскому десанту, если такой приключится. Надо было увильнуть от прямого ответа: сказать «да» Веселицкий не мог, а говорить «нет» не хотел, полагая, что время сжигать мосты ещё не пришло.

   – Ваше предложение весьма привлекательно, – заметил Пётр Петрович, изобразив на лице задумчивость. – Солдаты действительно нуждаются в покое и отдыхе. Однако такие вопросы – не в моей власти... Вам надобно сделать представление его сиятельству. Армией командует он – ему и решать.

   – Мы сделаем это. А пока вы уведомите командующего здешним корпусом, что мы готовы в ближайшие дни сменить русскую охрану, – повторил Джелал-бей.

   – Я напишу ему... Только господин генерал-поручик Щербатов давно болеет и от дел ныне удалился.

   – Он оставил за себя Турген-пашу.

   – Господин генерал-майор Тургенев принял команду на время. До выздоровления его превосходительства. Без его разрешения он не отважится удовлетворить вашу просьбу.

   – Тогда пусть Щербат-паша разрешит! – нажимал Джелал-бей. – Писать-то болезнь не мешает.

Но Веселицкого сломать было нелегко.

   – Его превосходительство непременно это сделает после того, как получит повеление его сиятельства Армией командует он.

Пётр Петрович умело замкнул круг рассуждений, по которому теперь можно было ходить бесконечно долго. Джелал-бей тоже это понял, помолчал и переменил тему:

   – Хану всё чаще стали доносить сведения о притеснениях, что творят над его подданными русские солдаты, квартирующие в здешних гарнизонах. Как совместить эти притеснения с той дружбой, в которой мы нынче состоим?