Текст книги "Пытка любовью (СИ)"

Автор книги: Константин Михайлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 35 страниц)

Во главе каждого отряда со стороны администрации колонии был офицер, начальник отряда, по-зэковски "отрядник". Первым его помощником из среды заключённых был завхоз отряда, он же "помпобыт" – помощник начальника отряда по быту.

"Кабинетом" завхоза или помпобыта отряда была каптёрка отряда, в которой на стеллажах хранились мешки-сидоры всех заключённых отряда, и был письменный стол. Ключ от каптёрки был только лишь у завхоза отряда. Завхоз или помпобыт отряда отвечал за чистоту и порядок в бараке, за выполнение зэками соблюдения всех правил в отряде, и за чистоту всех приданных отряду территорий в лагере.

Его подчинённым был отрядный шнырь (дневальный отряда), который должен был мыть в отряде полы, следить за чистотой и выполнять мелкие поручения завхоза отряда. Отрядными шнырями, как правило, были пожилые зэки, которые освобождали себя, таким образом, в основном, от тяжёлой работы и от зимних выездов на работы на "Свинокомплекс".

Зэков вывозили на работы и в морозы за минус сорок по Цельсию, а путешествия в такие морозы, которые зимой стояли по две-три недели, да в железных фургонах, были не из приятных. Но ежедневно, по три часа или чуть более, зэки, выезжавшие на "Свинокомплекс", проводили в этих металлических фургонах.

Время, уходившее на саму дорогу, плюс время, пока солдаты обогреются на КПП свинокомплекса и разойдутся по вышкам выездного объекта, составляло не менее полутора часов. Столько же времени требовалось и для "съёма" зэков с объекта. Плюс ежедневные шмоны в предзоннике лагеря, по приезду зэков с работ в лагерь.

Краткое отступление :

В местах заключения на территории СССР (и после его развала), "по традиции", уходящей во времена образования Советской властью первых лагерей для заключённых, зэки разделяются между собой "по мастям". До советской власти в России таких разделений у заключённых не было. Это как бы кастовое разделение заключённых между собой имеет начало со времён рождения ГУЛАГа.

В низшие касты входят "опущенные" зэки (или "обиженные") и "черти" (или "чуханы"). "Опущенными" или "пидорами" являются пассивные педерасты. За допущенные зэком серьёзные по "зэковским понятиям" провинности, его могут "опустить" другие зэки "на тюрьме" или "в зоне", совершив над ним принудительно или "добровольно" половой акт мужелоства, как активный педераст над пассивным педерастом. Но пассивным педерастом может зэк "прийти и с воли", что уже и определяет его сразу же в "стойло" или в "гарем" к "опущенным".

Питаться, чифирить, есть или пить из одной посуды, брать закурить, докуривать сигарету, взятую у "опущенного", здороваться за руку с любым из "опущенных", для зэка любой другой масти нельзя, иначе он сам сразу же может стать "опущенным" по масти. "Опущенные" зэки сами не должны давать курить, докуривать что-то после себя, подавать руку для рукопожатия заключённым других мастей, иначе их искалечат так, что их жизнь в зоне станет для них хуже смерти.

"Чертями" или "чуханами", как правило, становятся те заключённые, которые выбирают для себя довольно-таки мерзкий способ самосохранения или самовыживания в зоне. Такие заключённые специально не умываются, не моются в бане, ходят в грязной, засаленной и замызганной одежде и обуви. Из-за этого смотреть на них неприятно, от них дурно пахнет, а поэтому, и общаться с такими людьми отвратительно любому человеку, даже и подлому совейскому зэку. Места для жизни в зоне, то есть койки с тумбочками, "чертям" или "чуханам" определяют в отрядах рядом с "гаремами опущенных".

Основное количество зэков составляет масть "мужиков". Зэки этой масти могут работать на любых работах, кроме чистки туалетов. Чистка туалетов является уделом лишь "опущенных" и "чертей".

Выше "мужиков" по масти являются "блатные", живущие в местах заключения "по воровским понятиям". По этим понятиям "блатной" не должен работать в местах заключения сам, и не должен заставлять сам кого бы то ни было, из других заключённых (кроме, иногда, "опущенных"), работать, ни на себя, ни на других, ни на государство. "Блатной" не должен вступать в любые организационные структуры, созданные администрацией лагеря. Существовать в зоне "блатной" должен за счёт своих мозгов, талантов и способностей. Он обязан сам помогать в зоне зэкам "своей масти", и те обязаны помогать ему в трудных ситуациях.

Самой нелюбимой среди всех мастей заключённых является масть "козлов". Слово "козёл" было взято от производственного слова забойщиков скота на мясокомбинатах Страны Советов. Осенью, на мясокомбинатах начинался массовый забой мелкого рогатого скота, пригнанного из колхозов и совхозов. В день забоя из какого-нибудь стада коз отбирали старого козла и привязывали ему на рог какую-нибудь тряпочку, для метки, чтобы он был заметен в стаде. Обычно это был красный кусок материи от старого транспаранта, использованного на демонстрациях 1мая или 7 ноября.

Перед забоем, определённое количество животных загоняли в загон перед бойней в цехе бойни. Из этого загона, но уже мелкими партиями, скот загоняли в более маленький загон самой бойни. Каждое животное там зацепляли двусторонним специальным крюком за заднюю ногу, между копытом и суставом ноги животного, и зацепляли этот крюк с животным противоположным крючком за один из штырей транспортёра, движущегося наклонно вверх, как велосипедная цепь. Каждое животное пыталось убежать, но транспортёр уже тащил его на крюке за заднюю ногу к узкому проёму в стене.

У этого проёма стоял забойщик и перерезал специальным ножом горло каждому животному, подававшемуся ему транспортёром. Транспортёр увозил животное с перерезанным горлом далее в разделочный цех, а к забойщику транспортёр подавал очередную жертву, висящую вниз головой.

Естественно, что при этом появлялся и стоял запах крови, и животные были напуганы. Животные, находившиеся в первом загоне, также чувствовали запах свежей крови, слышали из бойни испуганные крики и блеяния животных из ранее уведённой от них партии, и потому их больше невозможно было бы выгнать в загон самой бойни, хоть забивай их здесь палками насмерть.

Вот здесь уже и нужен был козёл с меткой-тряпочкой на роге. Таких козлов на бойне называли козлами-предателями. Первыми из скота, предназначавшегося для забоя, всегда забивали коз, а затем уже и овец. Первый раз из общего загона в загон на бойню козла-предателя вели за рога иногда два человека, потому что козёл, как правило, вырывался. За козлом, повинуясь стадному инстинкту, шли стадом козы. После того, как загон бойни был полон, его притвор закрывали, и включались транспортёры забойного цеха. От шума транспортёров животные, оставшиеся за притвором, убегали назад в общий загон, из которого они только что выходили. Когда коз в маленьком загоне бойни уже не оставалось, испуганного козла-предателя за рог вновь выводили в большой загон и вновь вели за рога в загон самой бойни. За ним опять шли стадом козы.

Обычно двух раз было достаточно, чтобы затем козёл-предатель сам уже водил коз, а затем, когда коз уже не было, водил и овец в загон бойни. Для этого он сам выбегал из опустевшего загона бойни, когда животных забивали и открывали его притвор, и бежал в большой общий загон с животными. Когда следом за ним приходил один из рабочих, цеплявших в бойне крюком животных за их копыта, и пинал ногой козла-предателя, тот уже сам шёл в маленький загон бойни, ведя за собой очередную партию животных на забой.

В загоне бойни козёл-предатель уже стоял у закрытого притвора, зная, что его не тронут. Затем, когда притвор открывали, он бежал в общий загон скота, и там ждал у его входа, когда придёт рабочий-зацепщик. Пинать козла-предателя, после трёх-четырёх его "ходок", было уже не надо. Он уже лишь по взгляду на него рабочего трусцой бежал в загон бойни, уводя за собой очередную партию животных на убой. Обычно козла-предателя зацепляли за копыто первым из последней партии животных.

"Козлов" в зоне вербовали из вновь поступивших заключённых уже в карантинном бараке. Каждого из вновь прибывших заключённых, если он не был из "опущенных", по несколько раз за срок "карантина" вызывали в каптёрку барака. Там с ними проводили "беседы" и работники оперативно-режимной части лагеря, и зэки, руководители лагерных "козлов". Их угощали чаем, отметённым на шмонах у простых зэков, обещали им быстрое досрочное освобождение или быстрый "выход" из лагеря "на расконвойку", "на посёлок" или "на химию" (специальные режимы для осужденных вне лагеря колонии).

Некоторые из вновь прибывших заключённых-первоходочников "клевали" на это, но большая часть их затем всё же "уходила" из "козьего племени". Как правило, костяк козлов в зоне состоял из стукачей, о деятельности которых или уже точно знали зэки или уже догадывались об этом. У таких стукачей имеется два выбора – либо в стойло к опущенным, либо в козлы, то есть в "Штаб секции воспитания правопорядка" в лагере (то есть в СВП).

"Штабные козлы", как правило, переводились в бригады на местную промышленную зону лагеря и освобождались от хозработ в лагере. Но они должны были с повязками на рукавах патрулировать в лагере или дежурить в определённых местах, записывать фамилии нарушителей и сообщать об этом в свой "штаб" или в надзор-комнату дежурным представителям администрации колонии. Они же должны были уже и помогать дежурным прапорщикам, доставлять нарушителей в надзор-комнату лагеря.

"Козлы", которые выезжают на выездные объекты, как правило, патрулируют там группами, вместе с дежурными прапорщиками, питаются и обогреваются в отдельных выделенных им на время помещениях, в целях их безопасности. Многих "козлов" "опускают" на этапах или после их освобождения из мест лишения свободы.

(Конец «Краткого отступления»).

Зимой все здания и жилые бараки для зэков отапливались водяным отоплением из котельной, находившейся неподалёку от въездных ворот лагеря в зоне расконвойки. Летом вода из котельной подавалась лишь в холодную баню лагеря. Тёплыми помещениями в бане были прачечная с прожарочной печью, для прожарки постельных принадлежностей и одежды зэков от кровососущих насекомых, цирюльня и каптёрка завхоза бани, которые были в левом крыле барака бани от входа в неё. В раздевалке бани, с деревянными лавками и с помутневшими от влаги тремя большими зеркалами, вмурованными в одну из стен, в которых можно было видеть лишь отражаемые ими мутные силуэты, и в самом моечном помещении бани, было холодно и зимой и летом.

И в жилых бараках зоны зимой было холодно. Шлак из завалинок бараков с годами высыпался под бараки, а завозить шлак от котельной в зону было не выгодно работникам администрации. Они выписывали его для своих нужд и для нужд своих родственников, – для постройки шлакоблочных гаражей или для "дачных" домиков на загородных садовых участках.

Тепло в бараках зимой было в сушилках для обуви и одежды, и в каптёрках, где завхозы отрядов, на свой страх и риск, могли включать запрещённые для зэков электрические обогреватели, взятые у начальников отрядов из их кабинетов. Некоторые места в бараках были чуть теплее, и менее продувались через старые стены и окна сибирскими ветрами. В самых холодных местах бараков, завхозами отрядов отводились территории со шконками и тумбочками для опущенных и для чертей.

Выход из бараков на утреннюю и вечернюю проверки в лагере, зэкам извещали громкоговорители на здании штаба и динамики в бараках, мелодией марша "Прощание славянки". Эта красивая мелодия с годами становилась ненавистной для заключённых.

После ужина в зоне завхозы отрядов шли в конторку нарядчиков зоны, расположенную с левого торца здания штаба администрации. Там они записывали себе на бумажку сведения о том, кто из заключённых "списан" в их отряды и в какие именно бригады, и кто "выписан" из их отрядов, в какой именно другой отряд, и в какую именно бригаду. Бригады различались по их номерам в каждом отряде и на каждом рабочем объекте.

Каждый заключённый лагеря должен был иметь на левой стороне груди, на верхней одежде бирку с его фамилией и инициалами, с номером его отряда и с номером его бригады. Заключённые делали бирки из органического стекла, что обусловливало этим биркам их существование на долгие годы.

У заключённых, находящихся на руководящих работах, на левых рукавах их верхней одежды должна была быть бирка, указывающая эту его лагерную "должность". Такие бирки делали также из оргстекла, но загнутыми полукругом, как бы огибающими руку в месте предплечья. Заключённые называли такую бирку "лантух". На лантухах делали надписи, как и на нагрудных бирках, белым по чёрному фону. Надписи гласили: "Помпобыт", "Бригадир", "Завхоз бани", "Руководитель СВП колонии (или отряда)" (СВП – секция воспитания правопорядка – "козья" организация заключённых), "Завхоз столовой", "Нарядчик", "Мастер", и тому подоюное.

Разгуливать просто так по лагерю и посещать локальные зоны и бараки других отрядов простым заключённым запрещалось. Простых заключённых могли строем или по два-три человека водить "куда нужно" лишь заключённые с лантухом на рукаве. Если простому заключённому было необходимо сходить в "разрешённое для посещения" им место, то завхоз отряда должен был выдать ему бирку-пропуск. Количество таких бирок-пропусков в каждом отряде было ограниченное количество. Если при проверке дежурными козлами или представителем администрации колонии оказывалось, что у простого заключённого нет бирки-пропуска в "неположенном" для него месте, то он считался нарушителем, и его за это ожидало какое-либо наказание.

На утреннюю и вечернюю проверки, в баню, в лагерный магазин и в столовую, завхозы отрядов водили заключённых строем, по пять человек в шеренге. В столовой были длинные деревянные столы, обитые клеёнками, с длинными деревянными лавками по обе стороны столов. Первые два стола слева от входа, расположенные впритык торцами друг к другу, у окон, были "столами для опущенных". Они были отделены от других столов, стоящих к ним перпендикулярно, широким проходом.

Каждый из опущенных ходил в столовую со своими, помеченными дырочками, миской, ложкой и кружкой. Бригадный шнырь наливал или накладывал из общего бачка бригады опущенным, числившимся в этой бригаде, в их миски, которые они сами подносили для этого, в последнюю очередь. В миски всех других зэков бригады наливалась или накладывалась пища, когда те садились за свои столы, на которых бригадным шнырём уже были расставлены алюминиевые миски (по-зэковски – шлюмки).

Столы для приёма пищи заключёнными были расположены в двух залах столовой. В зале с окнами раздачи и в примыкающем к нему большем зале с окнами на жилые бараки. Рядом с окнами раздачи стояли два отдельных стола для тех заключённых, кто получает диетическое питание. Эти столы были самыми чистыми в столовой. Вдоль середин других столов, когда завхоз отряда подавал команду "всем встать и поочерёдно выходить из столовой", оставались груды выброшенных из мисок заключёнными гнилых овощей, высотой пять-десять сантиметров. В основном, это была чёрная гнилая свекла, из которой для зэков, питающихся "общаковой" пищей, приготавливалось первое блюдо.

Эту выброшенную из мисок вареную гниль со столов быстро убирали шныри столовой длинными резиновыми скребками в объемные самодельные полукруглые бачки с одной ручкой. А затем из этих бачков вываливали собранное в них гнильё в круглые металлические баки и бочки, стоявшие в коридорчике у "рабочего входа" в столовую.

Недоеденные куски хлеба оставались лишь на столах для диетического питания. Их быстро прибирали к рукам "черти", наблюдавшие в щель двери из коридорчика-тамбура, в котором стояли бочки и баки с гнилью, выброшенной зэками из своих шлюмок. Шныри столовой не прогоняли их, потому что эти "черти" грузили за них наполненные выброшенной гнилью грязные бочки и баки на телегу, на которой эти бочки и баки вывозили за зону лагеря в свинарник, находившийся на хоздворе у расконвойников. Как правило, мясо от этих свиней поедалось в семьях работников администрации лагеря.

МЕСЯЦ

Игорь проснулся от стука алюминиевых мисок, которые подвезли на самодельной тележке, из нержавеющей стали, зэки-санитары к двери его палаты. Тележка была на четырёх широких резиновых колёсиках и имела две железных полки, верхнюю и нижнюю. На верхней полке по утрам стоял алюминиевый бачок с пищей, привезённой на другой тележке из столовой, и были уложены штабелем дневные пайки белого хлеба для больных-зэков. На нижней полке стояли стопками алюминиевые миски.

Три зэка, соседи Игоря по палате уже стояли у входа, напротив тележки. Игорь встал, надел свой, висевший на спинке его кровати, халат, и одним взмахом накрыл тонким байковым одеялом свою постель. Затем достал из выдвижного ящика тумбочки нержавеющую ложку с укороченной ручкой (чтобы её нельзя было использовать как финку), мечту для многих "простых" зэков, положил её на тумбочку, и, взяв небольшую эмалированную кружку, пошёл к двери.

Он взял протянутую ему зэком-санитаром свою дневную пайку белого хлеба, – батон, с обрезанной от него горбушкой, и протянул санитару свою кружку. Санитар зачерпнул специальным маленьким, на две чайных ложки "без горок", черпачком сахар из белого полотняного мешочка, и высыпал его в протянутую ему кружку, а затем, одним движением руки скребнул самодельной меркой по сливочному маслу, лежавшему в миске у бачка. Игорь протянул свою пайку хлеба, и санитар выдавил из мерки, как из шприца, на срезанную часть батона хлеба круглый плоский кусочек масла, похожий на фигуру для игры в шашки. Рукой, державшей указательным пальцем за ушко кружку, Игорь взял свободными пальцами у санитара протянутую ему миску, в которую тот только что положил черпаком из бачка пшённую кашу, и пошёл к своей тумбочке. Тележку с завтраком санитары покатили к следующей палате.

Умываясь над треснутой и замазанной цементным шрамом фаянсовой раковиной под краном холодной воды, Игорь слышал тихие реплики двух больных зэков, койки которых были рядом: "Смотри-ка, даже масло растительное на каше поблескивает. Отвык я уже от этого", "Да-а, как на воле", "В столовой и жиринки даже в баланде не увидишь, а в каше – и тем более", "Такая уж наша доля", "Да. Такая уж доля".

– Отъедайтесь, мужики, – тихо сказал Игорь, вытирая лицо и руки вафельным больничным полотенцем, и видя, с каким удовольствием его соседи по палате как бы смакуют свою кашу, – Когда ещё вам в зоне так подфартит. Может и ни разу больше до звонка (до конца срока). -

– Я даже и не мечтал об этом, – откликнулся один, чуть повернув голову с небритым дня три лицом в сторону Игоря, и вновь наклонился над своей шлюмкой, стоявшей на старом стуле между койками, рядом со шлюмкой его соседа.

– Мечтать некогда. Работай, да работай, – тихо проговорил его сосед по кровати, также небритый, относя свою пустую уже миску, подтёртую кусочком хлеба, на тумбочку, стоявшую рядом с дверью у пустующей койки, – И отоспаться надо вволю, – и он, сняв халат, быстро лёг на свою кровать и укрылся одеялом с головой. Вскоре и двое других его соседей по палате проделали то же самое.

Игорь ел кашу, сидя на своей койке спиной к своим соседям по палате в проходе между кроватями у своей тумбочки, поставив миску на один из трёх фанерных стульев с металлическими ножками, которые были в этой палате.

– Сегодня надо привести ногти в порядок, – подумал он, увидев серую дугу на конце ногтя большого пальца правой кисти руки, держащей ложку, – Сегодня нужно выглядеть человеком. Надо и тенниску надеть с трикушкой, а то я в этих кальсонах, как Чапай в своей дивизии. -

Он доел кашу, поставил миску сверху на три, вычищенных его соседями кусочками хлеба, стоявших на тумбочке у двери и, достав дешёвенькую сеточно-полосчатую электробритву из ящика тумбочки, начал бриться у раковины, где была единственная электрическая розетка в палате.

– Целую ночь не спал. Расчувствовался, урод, – думал он, бреясь и глядя в зеркальце на футляре от электробритвы, – Сегодня нужно быть вежливым и внимательным. Быть человеком, и не лезь в душу. Просто общаться, как человек, если она заговорит. Лебезить и заискивать я ведь не умеею.

А о чём с ней можно говорить? У неё ведь мысли вольного человека. Она ведь и не знает, что такое зона. Она понимает всё так, как пишут об этом в книжках. Нужно быть внимательным и вежливым. И попробовать улыбнуться хоть раз. А то подумает, что я такой же скот, как и многие здесь. Хотя, как улыбаться? Отвык ведь уже.

Ну и красивая же она! "Живи сам, не мешай жить другим, и оставайся всегда человеком", – вспомнил он основное зэковское правило "по жизни в зоне", – Ну вот, и побрился. Осталось только ногти почистить. -

Покурив в туалете, Игорь сел на кровать, обработать свои ногти. У него были маленькие щипчики-кусачки, с нажимным рычажком-пилкой для подравнивания ногтей. Он когда-то, года два назад, выменял их у какого-то зэка, который предложил ему их за замутку чая. Игорь обкусывал ногти щипчиками и обтачивал их пилочкой. Откушенные ногти падали на полы его халата. В это время пришёл Чёрный.

– О! И мне надо обкусать. Привет, – сказал он, глянув на чёрные дуги грязи под своими ногтями, и садясь напротив Игоря на пустую кровать.

– Привет. Держи, – подал ему щипчики Игорь, закончив обтачивать свой последний ноготь, – Только в проходняк не сори, – сказал он, собирая в ладонь с халата остриженные ногти. Он выбросил их в раковину и смыл водой из-под крана.

– А меня завтра выписывают. Санитар сказал. Температуры нет, – говорил Чёрный, обкусывая щипчиками свои ногти, – Чаю ещё на пару замуток есть. Щас чифирнём. Только конфет нет. -

– У меня есть. Карамельки магазинные. А что тебя так быстро выписывают? -

– А-а-а. Я ж те ещё не говорил. Меня же на объекте крюком от стропы по башке п...якнло. Вон шрам за ухом, – повернул голову Чёрный, а потом заговорил тихо и гнусавя в нос, – Петля у бадьи с бетоном оторвалась. Говорили же бугру не раз, что скоро оторвётся. А ему всё по х.... Я с лесов и е...лся. Ну, думаю, закошу (притворюсь), чтобы бетон не кидать.

Кожу на башке пробило. Кровь течёт. Я закосил (притворился), что сознание потерял. Мужики меня в бытовку отволокли. А я кошу (притворяюсь) на потерявшего крышу. Встану с лавки и падаю, – ухмыляется Чёрный, – Башку мне тряпкой перевязали. Вызвали дежурного офицера. Тот говорит, – "наверно, сотрясение".

До съёма в бытовке провалялся. А в фургон Колька с Серым меня подмышки вели. Я им уже успел в бытовке цинкануть (сообщить), что закосил. А в зоне, на шмоне, ДПНК сказал нашему завхозу, что он это заточкует у себя в журнале, а меня чтобы завтра на работу не выводили, а отправили к Конь-бабе. А я был немного простывший, и утром, у Конь-бабы, у меня показалась температура.

Вот я и здесь. Надо же хоть раз за свой срок на больничке поваляться. А я ещё Конь-бабе чешу (лгу), что она одна в зоне, мол, такая. Что, без неё, половина бы зэков подохла бы в зоне. Она ведь любит, когда её расхваливают. Мне наши мужики об этом рассказывали. Ну, она и раздобрела, падла. И положила, кобыла не ё...ая. А ведь действительно больных не ложит, сука, в больничку. На свинюшник, вон, многие выезжают, чуть с ног не валятся. Всем известно. -

– Ну, ты молодец. Башка работает. Мозги есть ещё, – с ухмылкой заметил Игорь.

– Были б мозги – было б сотрясение, – весело хохотнул тихонько Чёрный, – Биллиардный шар! – постучал он себя по голове. – Ну, чё? Пойдём забодяжим? Только сначала покурим, а? -

Время до обеда летело незаметно за разговорами после чая. Вдруг в палату вбежал, как-то приседая на одну ногу, тот зэк, у которого съехала крыша. Он упал на свою койку и начал кататься на ней, громко постанывая. Так продолжалось минуты три-четыре. Игорь не выдержал этого и, выйдя в коридор, крикнул:

– Санитар! Здесь одному больному плохо! -

Санитар вышел из каптёрки и пришёл в палату.

– Пойду, скажу доктору, – проговорил он и пошёл из стационара в санчасть.

Минут через десять послышался звук открываемой ключом двери стационара, и в палату зашла женщина в белом халате и зэк-санитар с какой-то сумкой в руке. Женщина в халате, которую Игорь видел впервые, подошла к койке с катающимся на ней и стонущим зэком.

– Как я и думала, – сказала она каким-то, чуть мужским голосом, и, повернувшись к санитару, добавила, – Позови второго санитара. Один не справишься. -

Когда санитар быстро вышел, она подошла к сумке, которую санитар оставил на тумбочке у пустующей койки, и, вынув из неё шприц и довольно большую ампулу, быстро пропилила по ней чем-то и обломила её тонкий конец. Она надела на шприц иглу, сунула шприц иглой в ампулу, наполнила его бесцветной жидкостью из ампулы и выдавила из шприца вверх маленький фонтанчик. В это время прибежали оба санитара.

– Прижмите его крепко к кровати и оголите ему ягодицу, – сказала женщина-врач санитарам, – Держите крепко, чтобы я смогла сделать укол. -

Держа одной рукой шприц вверх иглой, она другой рукой сняла пробку со стеклянной бутылочки, поставленной ей прежде на тумбочку. Затем оторвала кусок ваты из пакета в сумке и, приложив его к горлышку бутылочки, наклонила её. В воздухе запахло камфорным спиртом.

Когда санитары прижали зэка к постели, тот всё ещё постанывал. Но когда к его кровати подошла женщина со шприцем, и санитары, откинув полы его халата, стали стягивать его кальсоны, оголяя его ягодицу, он начал вырываться и заорал: – Не надо-о-о! -

– Держите крепче! – строго сказала женщина и, смазав ваткой с камфорным спиртом место на ягодице зэка, воткнула в это место иглу и стала вводить лекарство. Зэк при этом завопил, как от сильнейшей боли.

– Подержите его ещё с полминутки и отпускайте, – сказала женщина и пошла к сумке, складывать в неё флакон и шприц.

– Откройте мне дверь, – сказала она и, взяв сумку, вышла из палаты. Следом за ней выскочил один из санитаров, для того, чтобы открыть ей дверь стационара. Второй санитар, отпустив дергающегося на кровати зэка, начал собирать с пола брошенные женщиной ватку и склянки от головки ампулы.

– Кто эт такая? – спросил Чёрный у санитара.

– Психотерапевт, – ответил санитар и вышел из палаты.

– Психотерапевт. Наверно недавно устроилась, – сказал Чёрный Игорю, – Ты раньше видел её? -

– Первый раз вижу, – ответил Игорь и взглянул на Чёрного. Тот сидел напротив него на кровати, и глаза его стали округляться.

– Смотри-смотри! – сказал он, ещё больше округляя свои глаза, и Игорь повернулся, чтобы увидеть, что же происходит у него за спиной.

Зэк, которому недавно сделали укол, стал изгибаться в невероятные позы. Он постанывал при этом, а зубы его скрипели с хрустом. Игорь вышел в коридор и вновь крикнул санитара. Санитар выглянул из каптёрки.

– Там этого крутить начало, – сказал Игорь.

– Так надо, – бросил санитар и захлопнул дверь каптёрки.

Игорь зашёл опять в палату и увидел на кровати нечто невообразимое и стонущее. Это был какой-то клубок из человека, которого, как пластилиновую куклу, смяли и изогнули балующиеся дети. Голова была лицом со спины, а ноги и руки закрутились где-то за спиной и за шеей. Изогнуться таким образом, даже любому гимнасту или акробату было бы просто невозможно. И этот страшный человеческий клубок, из торчащих невообразимо откуда человеческих частей тела, стонал и скрипел зубами.

– Пойдём отсюда в мою палату. Смотреть невозможно, – сказал Игорь Чёрному, и они вышли.

До обеда они пробыли в палате Игоря, выходили покурить, возвращались и вновь разговаривали, рассказывая друг другу комичные случаи из жизни. Когда санитары пронесли обеденные бачки в каптёрку, Чёрный ушёл в свою палату.

После обеда Игорь достал из тумбочки пакет, в котором лежали его белая тенниска и чёрные спортивные трикотажные штаны, и надел их, положив больничное нижнее бельё под подушку. Носки были без дырок и ещё чистые, и он не стал их менять. Подойдя к двери посудомойки, Игорь сказал санитару, что ему надо сходить к зубному технику.

– Знаю. Щас открою, – буркнул тот.

"Смотри-ка. Уже и санитаров предупредила, – подумал Игорь, – Ну, что ж, посмотрим, что дальше будет... Что будет – то и будет. Надо вести себя прилично, по-человечески, зэк вонючий".

Через некоторое время санитар выпустил его, и, не говоря ни слова, закрыл за ним дверь на ключ. По виду санитара Игорь понял, что его прихода уже ждёт Светлана Ивановна. Он подошёл к двери кабинета зубного техника и постучал в дверь суставом пальца. "Да, да! Войдите", – услышал он из кабинета её голос и открыл дверь.

– Разрешите, Светлана Ивановна? – сказал Игорь, шагнув через порог.

– Заходите, заходите, Игорь, – обернувшись от рабочего стола, сказала сидевшая на стуле Светлана Ивановна, – Проходите, не стесняйтесь. Присаживайтесь вот на этот стул, – указала она на стул, стоявший у рабочего стола, за которым она сидела, справа от неё, напротив наждачного станочка, – И я вам сейчас всё объясню, что вам нужно будет делать. -

Игорь подошёл, чуть отодвинул стул и сел на его краешке. Он смотрел в лицо женщины без каких-либо эмоций на своём лице.

– Ну, ладно. Ещё обвыкнитесь, – сказала она, улыбаясь своей очаровательной улыбкой, – Я принесла вам белый халат, потом переоденете его, потому что в медицинском кабинете надо быть в медицинском халате. -

Светлана Ивановна стала очень подробно объяснять Игорю, что сегодня нужно будет обрабатывать коронки зубов до гладкой их поверхности. Что для этого есть различные валики, и резиновые с алмазной крошкой, и войлочные для шлифовки, есть и специальные пасты для шлифовки, зелёная и коричневая, есть и металлический стержень, на который нужно надевать коронку, для удобства её обработки, и так далее, и так далее. А Игорь сидел и смотрел ей в лицо, слушая её, и отмечая про себя её обаятельную женственность, и как человек, и как художник. Но минут через пятнадцать он вежливо прервал ее.

– Извините, Светлана Ивановна. Но вы так целый день будете мне рассказывать, – спокойно начал Игорь, и, увидев, что её лицо выразило недоумение, продолжил чуть теплее, – Я уже и так всё понял и увидел все приспособления. Давайте я уже начну работать, а вы мне только скажите, какие могут быть допуски, при обработке этих коронок. -

От этих слов Светлана Ивановна вновь засветилась своей улыбкой и сказала, – А я уж подумала, что вы сейчас откажетесь. Вы такой серьёзный.

Допуски. Да какие здесь допуски? Нужно, чтобы не было заметных раковин. И чтобы не проточить коронки до дыр. Идите, снимайте свой халат, повесьте вон там, на рабочей вешалке, где висит белый, а его наденьте. -

– И наденьте на лицо вот эту влажную повязку, – сказала она, когда Игорь вернулся к столу в белом халате, – А на шею повяжите вот это полотенце, чтобы не забрызгивать пастой халат и вашу белую майку. -