Текст книги "Пытка любовью (СИ)"

Автор книги: Константин Михайлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 35 страниц)

– А какая ж в этом разница? -

– Хэ... Если я сам беру, – пояснил Саня, – То возьму пачки двадцатьпяток. А если сам даст, то пачки трёшек или пятёрок. Есть разница? -

– Он, наверное, много получал? – не отставал с вопросами Игорь.

– Да нет, – ответил Саня, – В Союзе никто столько зарплаты не получал и не получает, чтобы в "Астории" чуть ли не каждый день кутить до полуночи. Если бы не "толкачи", то не гудел бы и я. -

– Какие ещё "толкачи"? – не унимался Игорь.

– Да ты что? С Луны свалился? – спросил удивлённо Саня, – О-о-о! Да ты ещё совсем ребёнок! Ты же в Сибири все годы жил. Сейчас я тебе быстро всё объясню, – начал медленно говорить Шашников, но было видно, что всем, бывшим сейчас в кабинете, было интересно узнать, кто такие толкачи, – Вот представь себе, что ты директор крупного комбината. И тебе нужно заработать передовое красное знамя по выпуску своей продукции. -

– Да на х... оно мне было бы нужно это красное знамя? – твёрдо сказал Игорь, – Я бы сам комбинат начал бы совершенствовать. -

– Да ты хоть засовершенствуйся, – хохотнул Саня, – Что даст твой комбинат, если на него поставки сырья и комплектующих будут в два раза меньше, чем те, на которые комбинат рассчитан? Ты сядешь лишь ж...й в грязную лужу! Умник!

А на другом комбинате, куда поставки будут идти с лихвой, дадут продукции сверх плана. И заработают передовое красное знамя. А после этого знамени, директор того комбината поедет уже на повышение в Москву, поближе к Кремлю. Там – и все деньги и вся власть Союза. Там вертят миллионами и миллиардами! Там и "крутятся" те, которые прошли уже все эти красные знамёна, как огонь, воду и медные трубы. Для них директора комбинатов – пешки, а сами они – фигуры. -

– Так что это за "толкачи"? Я так и не пойму, – вновь спросил Игорь.

– Ты, Игорь, парень с головой, но ты честный, – сказал Саня, – Вон, Яша, тот давно уже понял. Он хитрее. -

Яша при этих словах хохотнул, но Игорь почувствовал, что и Яша ничего не понял о "толкачах". А Шашников продолжал:

– Хитрые директора комбинатов снаряжают в Москву, к моему папе, толкачей. Нагружают с ними грузовые машины разными деликатесами, какими богаты их края, дают им наличными большие суммы денег, чтобы те вручили их моему папе. Ведь папа, как Зам. министра, и вёл все эти дела по поставкам сырья и всего прочего.

Папа давал "добро" или "нет" на все поставки для всех комбинатов. А их в Союзе тысячи! Министр, он как администратор, ходит в верхах, да на приёмах. А такие, как мой папа, и дают все разрешения на поставки, в зависимости от того, кто, сколько и чего им привозит. Подпись моего папы стоила миллионы! Потом всё это делится, и передаётся всем по ранжиру, кто сколько "весит" в министерстве.

Помнишь, я тебе показывал фотографии нашей дачи под Москвой. Там, на некоторых снимках, видно возле въездных ворот часть длинного здания склада. Таких складов было три. Склады эти были длинные, как на "железке" товарные склады. Так-то вот.

Иногда солдаты целый день только и успевают, что открывать да закрывать въездные ворота. Одни машины приезжают разгружаться. А другие, наоборот, загружаться, чтобы развозить всё привезённое тем, кто имеет вес в этой игре.

А рабочий стол у моего папы был из красного дерева. Шириной как вот эти в длину. Представь, какие в нём выдвижные ящики. Бывало, утром попрошу у папы денег, он откроет ящик, а там лишь несколько пачек лежат на дне ящика. Он бросит мне какую-нибудь пачку мелких денег, как кость собаке. А вечером, смотрю, он уже улыбается. Попрошу денег, он откроет ящик, а там всё забито пачками крупных купюр. Вот так я и ловил моменты.

А дома, вообще, можно было купаться в шампанском или в настоящем коньяке. Да только, ведь, не увидит никто. Какой в этом толк? А я молодой был, любил шикануть, чтобы все видели это. Папа грозился порой, но он любил меня, и через пять минут уже забывал свои угрозы. -

Шашников отхлебнул пару глотков из своего стакана. Все молчали, глядя на него. Было видно, что никто до этого и не знал о "толкачах", которые для Сани были как бы привычным явлением в Союзе.

– Потом папа умер, – грустно сказал Шашников, – А потом Хрущёв армию сократил. Вот я и попал в число сокращённых. Ох, как же я его ненавижу! Он мне всю мою жизнь испохабил!

Его же эта сучка, Фурцева, министр культуры, выбрала. Она тогда всех объездила, стерва. Тогда было несколько кандидатур на это "место" главы государства. От нескольких влиятельных группировок. А она, стерва, перед выборами за три дня всех объездила. И всем говорила, что вот те – того-то собираются поставить, а вот эти – того-то. Мол, если такое случится, то многим будет несдобровать от этого. Давайте, мол, выберем Хрущёва. Он, мол, Никита, мужик деревенский, недалёкий и добродушный. Такого, мол, и надо сейчас выбрать, чтобы им можно было потом самим руководить, и направлять его куда надо. Вот так его и выбрали, пидора гнойного. Я это точно знаю.

Тогда мой папа был жив ещё. Он мне сам об этом рассказывал. Он хотел, чтобы я тоже вращался в верхних кругах. При папе я с генералами и с маршалами общался. Пил с ними за одним столом. Ты же, Игорь, видел кое-какие фотографии у меня. Это лишь сотая их часть. У меня в Москве есть такие фотографии, которые и показывать-то ещё нельзя никому. Они лежат ещё до поры до времени.

А когда меня сократили из армии, то к кому бы я ни обращался из бывших папиных друзей, – ни одна падла не захотела мне помочь. И я увидел тогда, насколько они все друг друга ненавидят, и радуются, если кто-то из их окружения попадает в беду. -

– Как в зоне говорится, в кругу друзей еб...м не щёлкай, – прокартавил Яша. Но на эту шутку никто даже не хохотнул. Каждый из присутствующих на себе испытал отношения друзей и родственников после ареста, и особенно тогда, когда залетел в тюрягу.

– Ладно, катить мне уже пора, – сказал Игорь, вставая со стула, – Пока, мужики. Счастливо. -

Он пожал всем руки на прощанье и ушёл.

В бараке ничего особенного не произошло. Всё было как обычно. Хрыч сказал, что в отряд приходили два прапора с обходом. Гриня и Толя-строгий. Они были сначала в тринадцатом отряде. Там они немного пошерстили по тумбочкам. За это время мужики пятого уже приготовились к встрече с ними. Но прапора только прошлись туда-сюда по центральному проходняку в их отряде, и никого даже не шмонали. А потом они ушли в соседний барак, но и там долго не задержались, и укатили из их локалки.

Игорь пошёл и переложил своё постельное бельё на новое место. Перенёс к кровати свою тумбочку и опять зашёл в каптёрку. Через минуту в каптёрку зашёл Саня, бывший завхоз. Игорь не стал просить Хрыча выйти, и сказал при нём:

– Короче, Саня, я сам сжёг эту бумажку на столе в пепельнице-русалке. Нет её больше, и новой не будет. -

– Спасибо, Игорь. Всё будет, как ты говорил. Да я и сам так же хотел сделать, как ты сказал, – быстро проговорил Саня и вышел из каптёрки.

После отбоя Игорь резал портрет, закрывшись в кабинете начальника отряда, завесив в нём окно двумя тёмными одеялами. Он также привязал на ручку двери чёрную тряпку, чтобы ничего не было видно в замочную скважину.

"Да, как они похожи эти зоны. Зона маленькая и зона большая, – думал Игорь, работая над портретом, – Фурцева когда-то поставила Хрущёва, почти точно так же, как мы втроём поставили своего "рога зоны".

А какие гигантские взятки в Москве! Эти миллионы, про которые рассказывал Шашников, лишь на уровне министерств. Это лишь рядом с Кремлём. А какие суммы гуляют в самых верхах, в самом Кремле? Там уже ходят миллиарды и триллионы. Чем выше уровень социального слоя людей в государстве, тем выше и суммы денег, которыми там вращают люди. Да, крутят миллиардами, как бы играючись.

Что Хрущёву был тот штраф в миллион долларов, за то, что он в ООНе снял туфлю и стучал ей по столу, устраивая таким образом обструкцию американцам? Он же не из своего кармана заплатил этот штраф.

А на самых нижних социальных ступенях государств люди только лишь пашут за зарплату, для того, чтобы все верхние слои этого сраного общества жили за счёт их труда. Ни один работяга не заработает своим трудом миллион рублей или долларов за всю свою трудовую жизнь. Производители ценностей живут лишь для потребителей этих ценностей, а сами лишь выживают. Вернее, существуют.

Живут, если так можно выразиться, лишь в верхах государств. Да ещё и приучают всех нижестоящих преклоняться перед этим и перед ними, как перед благодетелями. Вот люди и привыкли преклоняться перед засранцами. И преклоняются уже несколько тысяч лет. Бля, какой дурдом!

А эти, что в верхах, живут в ненависти друг к другу и в презрении ко всем нижестоящим. Это и есть сущность их "жизни". Тоже сраненькая житуха у них. Не радоваться жизни, а только делать вид, что радуешься. Показуха. Ведь рядом у всех остренькие зубки. И всё пропитано враждой, ненавистью и страхом между засранцами. Засранцы ведь и думают как засранцы. Потому, что в головах у них много дерьма. Но, все они двуногие, разумные, два пишут, три в уме. Молодец Высоцкий. Как он чётко всё подмечает.

А эти две зоны, как они похожи. Большая, там, за забором, и маленькая здесь. И там и здесь одни люди "пашут" для того, чтобы "выкармливать" оравы дармоедов с их семьями. Но и эти оравы тоже, как будто бы, "работают". Но их деятельность нужна лишь для того, чтобы нижние "пахали", а не отлынивали от работы. Для этого и созданы все структуры власти. Сверху донизу. До тех социальных ступеней государств, находясь на которых люди должны лишь "пахать".

Только здесь, в маленькой зоне, более ярко ощущаешь на своей шкуре, что власть – это форма социального насилия... Но это я могу всё это уже объяснить себе, называя это так, как оно есть. А ведь подавляющее большинство считают, что "так и надо", что "так и должно быть", что "так и положено в мире". Большинство из них выросло на нижних социальных ступенях государств. Социальное сознание каждого настолько незначительно и пропитано ложью, что оно не только не объясняет никому ничего, но искажает этой ложью то, что есть. Это и есть рабский уровень сознания.

Это я доказал пока лишь самому себе, что люди могут быстро изменить этот паскудный мир. Что для этого не надо ждать сотни и тысячи лет, как об этом многие сейчас думают. Это же будет, практически, при жизни большинства из сегодня живущих людей! Да... Но это будет, если я здесь выживу и не сдохну, и если потом напишу всё это в своей работе. И чтобы она тоже потом не исчезла, а попала к читателям. Я-то сам тогда, хрен со мной, могу и сдохнуть спокойно. Лишь бы знания, которые сейчас лишь в моей голове, не исчезли бы бесследно. Не пропали.

Но почему я это понял? Почему это не понял какой-нибудь философ на воле? Да потому, что они лишь работают "философами", чтобы зарабатывать на этом деньги. Потому, что они казённые философы и социологи. Такие всегда были нужны верхам в государствах для того, чтобы лишь оправдывать государство и власть "с научной точки зрения". А я начал сам изучать и философию и социологию. И не ради денег. А просто хотел понять. И всё. Поэтому мне и повезло открыть новые Законы Природы. Только-то и всего.

Но их ещё не достаточно, чтобы всё полностью систематизировать. Как же мало я ещё знаю! Чем больше я узнаю, тем больше я вижу, насколько я ещё тупой. Как бы я был рад зарыться года на два в хорошую библиотеку... Ладно, может быть, тоже прорвусь "на химию". Как хорошо, что жизнь дарит мне встречи с хорошими людьми. Если бы не Михалыч, как бы сложилась тогда вся моя жизнь в этой зоне? Такие люди, как он, – единицы из тысяч. Просто мне ещё раз повезло в моей паскудной жизни".

СТРАСТИ-МОРДАСТИ

Игорь стоял и курил рядом со Светланой у вытяжного шкафа. Она стояла к нему вполоборота. Его рука протянулась к ней, легла ей на плечо, и мягко повернула её к нему. И она подалась к нему как бы сама, всем телом. И вот её большие карие глаза уже рядом с его глазами. Её взгляд как бы заволакивает каким-то томящим дурманом, и веки с длинными ресницами опускаются в истоме. Её голова при этом чуть запрокинулась, подставляя ему полураскрытые губы, жаждущие поцелуя. Их уста соединились. Насколько нежны и приятны её губы!

Поцелуй опьянил, одурманил их головы. Но что это? Это уже не её губы. Это уже торчащий от возбуждения сосок на её упругой груди, который он целует. Затем целует другой. Его нельзя оставить без поцелуя, чтобы он не обиделся. О! Как они прекрасны! Как приятны! Они набухли и торчат так лишь для его поцелуев. Как приятно ласкать их в поцелуе.

Он сдвинул ладонями упругие груди одну к одной, прильнул к ним своим лицом и ощутил, как нежна и приятна их бархатистая кожа. Какое наслаждение зарываться в них лицом. Зарываться между ними. Целовать и ласкать это нежное женское тело, отдавшееся ему для этого.

Его губы и кожа лица ощущают упругие и нежные возбуждённо торчащие соски её груди. А его "своевольный член" уже просто торчит от возбуждения. Он торчит как кол. Это он сейчас пуп Земли. Это его, упрямого, уже ничто не сможет сдвинуть с его намерений. Он никому не позволит даже думать иначе, чем как об удовлетворении его непреклонных желаний. Он уже отключил весь разум, думающий иначе.

Руки Игоря идут ниже, ощущая ладонями тёплоту и нежность кожи этого головокружительно прекрасного тела. Им нравится ласкать и гладить этот бархат кожи. Изгиб спины. Прогнутая к нему талия. Овалы широких бёдер.

Умопомрачительно! Голова уже не работает. Она лишь воспринимает прекрасное и нежное её тело. Сердце готово выпрыгнуть из груди. Мозг воспринимает лишь эту красоту и нежность. Он больше ничего не хочет понимать. Упругие ягодицы. Верх ноги. Верх другой ноги. Как тепло между её ногами.

В голове лишь сексуальный дурман. Горячее дыхание. Низ живота. Вот оно, всё это долгожданное, манящее и влекущее к себе. Какое наслаждение прикасаться к этой нежной и упругой красоте. Ощущать её своими руками. Мягкие курчавые редкие волосы на бугорке её лобка. Игорь как бы видит всё это своими глазами.

Какое наслаждение гладить, ласкать, ощущать всё это тёплое и нежное своими ладонями, своими пальцами. Это пьянит. Это дурманит. Его рукам тепло от нежности этих женских прелестей, одурманивших его голову. Как нравится его рукам ласкать всё это. Они делают это как бы сами. Его пальцы тянутся в ласках ниже. Там – то желанное место, куда и рвётся его неумолимый, торчащий колом, "своевольный член семьи", подчинивший сейчас всё своей воле. Ему необходимо туда. И он неумолимо рвётся туда, в эту одурманивающую нежность.

И вот он уже там, куда он так стремился. Ему приятно ощущать эту упругую и горячую нежность. Он ярко ощущает эту беспредельную нежность и горячую теплоту, и ему хочется ещё дальше и ещё глубже. Там должно быть ещё нежнее и приятнее. Там – само сладострастие.

Дрожь волнами прокатывается по телу Игоря, как бы играя почти всеми его мышцами. Вершина наслаждения, когда изливается то, что является жизненной значимостью. Она вырывается из него бьющими струями. Раз... Два... Три... Ещё... Ещё...

Игорь почувствовал, что-то тёплое у себя внизу на животе. И это тёплое медленно потекло по его животу. Он проснулся и понял, что низ его живота просто залит его спермой.

"Да... Накопил добра", – подумал он, – "Хорошо, что сейчас ночь. Высохнет ли всё это до утра? Раньше, вроде бы, успевало за ночь всё высохнуть. Да и хрен с ним!".

Спать хотелось так, что веки его даже не раскрывались. Он повернулся на другой бок и как бы провалился в какое-то небытие без снов.

Проснувшись, Игорь сразу же почувствовал корку на своих трусах. Ему вспомнился его сон.

"Вот тебе и платоническая любовь, – подумал он, – От неё х... стоит и днём и ночью. Уж не влюбился ли я в неё? Что-то у меня и мысли стали только о ней. Меня уже просто тянет её увидеть. Ладно, всё это временно. И не стоит даже руку протягивать в её сторону, – вспомнил он увиденный им сон, – Такое в зоне сразу же будет расценено как попытка к изнасилованию. А это верных шесть-семь лет "на уши" к моим оставшимся. Не стоит даже и думать о таком. Тем более что она замужем. И у неё маленькие дети. И неважно, что она в сердцах может что-либо не так сказануть про своего мужа. Сегодня она может сказать одно, а завтра – совсем другое. Это ведь простое сообщение ОБС – одна баба сказала.

А сегодня сразу после завтрака нужно будет сходить помыться и постирать трусы и майки. Да и носки, их тоже сменить пора. Хорошо, что у меня ноги не потеют, как у некоторых. Нужно сходить к Карпачу. Хорошо бы он был у себя, а то придётся идти в баню. А там и летом холодно. Ладно, что будет, то и будет".

После завтрака, когда Игорь быстро съел свою пшённую кашу, он подошёл к каптёрке. Дверь в неё была открыта. Перед дверью стояла тележка, на которой санитары развозили еду по палатам. Санитары сидели за столом, стоявшим справа от входа, и пили чай из гранёных стаканов.

– Извините, мужики, – сказал Игорь, – Дайте мне мои шмотки. Нужно в баню сходить по-быстрому. А то от меня уже начало потом разить. -

По выражению лиц обоих санитаров Игорь понял, что, обратись к ним с такой речью кто-либо другой из больных, то не долго бы тот лежал уже на больничке. Однако в отношении Игоря делать что-либо то, что можно делать с другими, было для них уже опасно. Да и одежду свою он не выпрашивает, и не просит у них разрешения. Это уже говорит о том, что не стоит перед ним растопыривать пальцы веером.

Один из санитаров молча встал из-за стола и подошёл к стеллажам, на которых лежала стопками одежда тех, кто лежал в стационаре.

– Вон та моя, – указал на одну из этих стопок Игорь, – Фамилия Григорьев. И вон те мои сапоги. -

Санитар посмотрел на бирку, пришитую на куртке, и взял эту стопку одежды. Он вынул из одного из сапог, на которые указал Игорь, клочок бумаги, на которой было что-то написано, и взял их другой рукой.

– Не дольше, чем на один час, – сказал он, передавая Игорю его одежду, – Иначе нам нужно будет писать об этом "докладную". -

– За час успею, – сказал Игорь и пошёл в свою палату переодеваться.

Он быстро переоделся, сунул в старый целлофановый мешочек то, что нужно было постирать, и, завернув его и всё необходимое в вафельное больничное полотенце, пошёл опять к санитарам. Санитар молча выпустил его из стационара. Входная дверь больницы и калитка её локалки были уже открыты. Погода была солнечной. По небу проплывали лёгкие облака.

Но на красоты природы в зоне зэки, отсидевшие несколько лет, почти не обращают внимания. Постылая зона как бы затмевает собой все красоты природы. Для зэка плохо тогда, когда холодно или когда он мокнет под дождём. Если же тепло и сухо – значит "нормально".

Выйдя за калитку локалки, Игорь автоматически глянул по сторонам. Ментов нигде не видно. На дороге, по которой ему придётся идти, какой-то отряд зэков шёл из столовой. Справа у дороги, в том месте, где когда-то были вбиты в землю сваи, строилось двухэтажное кирпичное здание. Говорили, что это будет новое жилое здание для зэков. И строили его зэки. С дальнего от Игоря конца здания, оно уже было накрыто плитами перекрытия, а с ближнего, кое-где ещё не был достроен второй этаж.

Перед въездом на эту стройку, там, где был удалён один столб от проволочного заграждения, чтобы могли заезжать грузовые машины, стояли и разговаривали три зэка. На рукавах у двоих Игорь сразу заметил зелёные козьи повязки с белыми надписями на них "дежурный СВП".

"Наверное, идут дежурить у крыльца больнички", – отметил для себя Игорь.

Он сунул свёрток под мышку и пошёл по дороге, доставая из пачки в нагрудном кармане сигарету. Курить в зоне "в неположенных местах" было запрещено. А неположенные места – это вся зона, кроме мест для курения в умывальниках бараков и возле урн у входов в бараки. Но Игорю нужно было покурить по дороге, чтобы потом не тратить на это времени.

Игорь прикурил сигарету, проходя уже мимо тех трёх зэков, как вдруг услышал с их стороны возглас:

– Эй ты! А ну-ка стой! -

Игорь повернул голову и остановился. Один из козлов направился к нему, доставая на ходу из кармана самодельную замусоленную записную книжку, сделанную из обрезанной ученической тетрадки, и шариковую ручку.

– Куда ты? Постой! – проговорил ему вслед другой козёл, но тот даже не обернулся и подошёл к Игорю.

– Так! Курим в неположенном месте! – проговорил он, глядя на нагрудную бирку Игоря, – Григорьев, пятый отряд, – говорил он, записывая в свою записную книжку, – У вас в отряде, наверное, скоро будет отоварка в магазине. А у тебя теперь – не знаю. -

– Кузя, да иди ты сюда, – вновь позвал его другой козёл, остававшийся на месте.

– Щас, подожди, – отмахнулся от него тот, полагая "выдавить" с нарушителя хоть что-то для себя или показать ему свою значимость в зоне.

"Наверное, сынок какого-нибудь гаишника. Такой же стиль работы", – подумал Игорь, глядя на козла, волосы которого были рыжими.

– Хоть ты и не серенький, а рыженький, – сказал, ухмыльнувшись, Игорь, – но, у бабушки жить тебе, наверно, уже надоело. Напомнить тебе, что осталось от того серенького? -

– Да иди ты сюда, дурень, – уже тянул за рукав рыжего козла от Игоря другой козёл, подбежавший к нему. Этот же, не понимая в чём дело, пробовал ещё и вырваться, но тащивший его уже говорил ему тихо, наклоняя свою голову к его уху, – Из-за тебя ещё и мне может достаться, козёл ты долбанутый! -

"Наверно молоденький ещё, рыженький козлик, – подумал Игорь и пошёл в свою сторону, спрятав зажжённую сигарету в ладонь руки.

Пройдя несколько метров, он обернулся и увидел, как рыженький козлик основательно зачеркивает что-то в своей самодельной записной книжке, как бы затушёвывая написанное в ней.

"Ну вот, теперь аккуратнее будешь скакать и свою козью рожу другим показывать", – подумал Игорь, ухмыльнувшись, – "Хорошо бы было ещё, чтобы Толик был у себя".

Анатолий был в своём кильдыме. Он лежал в одежде на койке поверх одеяла, положив ноги в сапогах на старый стул, пододвинутый к ней.

– Игорюха! Вот кого не ожидал увидеть! – сказал он, вставая, своими улыбающимися губами, – Заходи! Щас чифирнём, – говорил он, пожимая Игорю руку, – А потом я и на баяне чё-нибудь сбацаю. Да и спеть можем. -

– Ага, – ухмыльнулся Игорь, – Хор мальчиков-туберкулёзников исполнит песню "Лучше нету того свету". Толик, я к тебе ненадолго. Лишь помыться и постираться. Времени у меня на это лишь час. Я же из больнички. -

– Знаю я, – сказал Анатолий, – Не прихожу к тебе лишь потому, чтобы там не "светиться". Не хочу, чтобы больничные шавки знали о наших хороших отношениях с тобой. Не стоит их афишировать. Тогда давай, иди, мойся, стирайся, а я чифирку хорошего заварю. -

Игорь быстро помылся и выстирал всё, что было нужно. Когда он вышел из душевой и одевался, Анатолий сказал:

– Ну вот, у нас есть ещё целых полчаса. Щас и чифирнём, и поговорить немного успеем. Я слышал, ты там, в больничке, Светке-зубничке помогаешь. Нормально! Красивая бабень. С такой можно и "за бесплатно" поработать. Но я бы не выдержал. Я её вижу иногда, когда она на работу или с работы идёт. Гляну на её ж... и у меня рамсы (концы) начинают в голове путаться. А улыбка у неё – как солнышко ясное светит. Как ты с ней выдерживаешь? -

– Я же импотент, – хохотнул Игорь, – В детстве ещё, когда из школы с урока убегал, мне училка биологии случайно на яйца наступила. А я и не заметил. Как бежал, так и не остановился. -

– Эт хорошо, – сказал Анатолий, разливая чай в стаканы, – Двоечников меньше рождаться будет. А всё-таки? Как рядом с такой можно работать? -

– Да она нормальная баба, – ответил Игорь, как бы равнодушно, – К тому же без ментовских комплексов. Конечно, приятно общаться с такой. Но она замужем. И у неё двое маленьких детей. -

– Да ну! -

– Точно. Мальчик и девочка. В садик ещё ходят. Мальчик уже скоро в школу пойдёт, – уточнил Игорь, – А чё в зоне новенького случилось? -

– Да в зоне всё по-прежнему, – ответил Анатолий, достав из ящика стола несколько конфет и сев на стул за столом, – Пей чай и будь как дома, – он развернул обёртку конфеты и положил конфету в рот, запивая её мелкими глотками горячего чая, – Ваню-ваню вчера осудили. Восемь лет дали. Говорят, прапора рассказывали, что на суде он сказал. Я, мол, пятнадцать лет в зонах отработал, и считал, что знаю зону как свои пять пальцев. А вот сейчас, мол, я понял, что совершенно её не знал и не знаю... Вот так некоторые долбоё... и учатся лишь на своём опыте. А до этого ничего и не хотят понимать. -

– Мало за зэка ему отвалили. Морковкам тогда тоже по восемь дали, – сказал Игорь, – Но, зэк есть зэк. Дешёвка. Это не за вольнягу. Тебе, вон, за вольнягу пятнашку не пожалели. -

– У меня был сынок секретаря Горкома! – ухмыльнулся Анатолий, – Там его папа все свои связи против меня поднял. Но, подвести меня под "вышку" у него всё же не хватило силёнок. -

– А я сам хотел для себя вышку, – тихо сказал Игорь, – Но по моей статье вышка не полагается. Да я и казнил себя сам похлеще, чем этот сраный суд. -

– А я не казнил себя сам, – сказал Анатолий, – Не за кого было. Это ведь был наглый сынок важного папы.

Я тогда на танцах во дворце культуры в эстрадном оркестре подрабатывал. А этот, с шоблой таких же подпитых засранцев, постоянно там куражился, как пуп Земли. Мелкие драки, разборки и всё такое.

Администраторша, старенькая уже, то милицию вызовет, то нас попросит их вывести из "дворца". А чё менты сделают сыну секретаря Горкома с его дружками? А те на следующий день ещё больше выё...ются... В этот раз она тоже попросила нас их вывести. А те, возле лестницы со второго этажа, начали с нами драку. Похватали стулья, которые были, чтобы потанцевавшие могли на них отдыхать. Мы тоже взялись за стулья. Только треск пошёл.

Этого сынка в драке кто-то уе...л, и он скатился по лестнице на один пролёт, на площадку. А мы этих начали уже вытеснять. Они побежали уже вниз по лестнице. А этот как раз поднимался, очухавшись. Я ему и бомбякнул ешё разок по башке. И он опять ё...ся на площадку. У меня уже от стула только длинная задняя ножка в руке оставалась. Потом те уже по второй лестнице вниз отступали, а этот опять подымается. Ну, я его и ещё разок по голове приголубил, падлу.

Он в больнице крякнул от кровоизлияния. Они ведь поддатые были. Кровь у поддатых плохо свёртывается. Да я о нём и не жалею. Поменьше бы таких тварей было – и жизнь лучше была бы.

А мне припаяли убийство с особой жестокостью. За эти два удара. И не важно, что мы были трезвые, а они пьяные. Важно, что у него папа – секретарь Горкома. А у меня папа уже умер к тому времени. Год, как его уже не было. Да он лишь школьным учителем был. Да и кто он, против секретаря Горкома? Мелочь. А мать в постель слегла, когда меня в тюрьму закрыли. А сейчас и её уже нет. Осталась у меня лишь моя пятнашка. -

– Да, х...вые твои дела, – сказал Игорь, – Его папаша ни одной твоей бумаги в суд мимо себя не пропустит. А "химия" у тебя по трём четвертям. -

– Посёлок по двум третям, – заметил Анатолий, – С посёлка можно и на УДО прорваться. Но это, смотря где. Здесь есть посёлки, которые ещё хуже зоны. При мне с этой зоны никто ещё по УДО не уходил. Поэтому мне лучше дождаться "химии". -

Наступило молчание. Они пили чай, как бы ощущая на себе этот тяжкий груз невидимой неволи.

– Не грусти, Игорюха! – сказал Анатолий, – Слушай два зоновских анекдота.

На комиссии, по приходу в зону, одного зэка-чурку спрашивают:

– Профессия?-

– Брыгадыр. -

– Не должность. А профессия, какая? -

– Брыгадыр. -

– Ладно, пень. Работать будешь? -

– А куда они на х... дэнутся?! -

Игорь захохотал.

– Нормально, – сказал он сквозь смех, – А второй? -

– Слушай. Судят грузина. Судья просит подсудимого рассказать, как было совершено преступление.

– Ыду я сваей дарогай, – говорит грузин, – А этат патэрпэвший идот минэ навстрэчу. Паравнялся са мной, запнулся аб камэн, и упал прямо мнэ на нож. -

– Но у нэго же сэм ножевых ранэний, – говорит судья.

– Да, – говорит грузин, – И так сэм раз подрад. -

– Ваше паслэднее слово, абвыняемый, – говорит судья.

– Сто тысяч, – говорит грузин.

– Вы прызнаёте сэба выновным? – спрашивает судья.

– Нэт. -

– Ну, на "нэт" – и суда нэт, – говорит судья. -

Игорь вновь захохотал.

– Ладно. Буду уже собираться, – сказал он, ещё похохатывая, – А то у "мэна нэт" ста тысяч, если что не так случится. -

Он быстро завернул всё в вафельное полотенце. Анатолий в это время завернул ему в кусок газеты чаю и сунул его ему в боковой карман с горстью конфет.

– Приходи, Игорь, когда ещё будет время, – сказал он.

Они попрощались, пожав при этом друг другу руку, и Игорь вышел из кильдыма. Выйдя на дорогу, Игорь вновь увидел на том же месте, где он видел козлов, выходя из больницы, группу зэков, человек пять-шесть.

"Наверное, уже строители пришли на работу", – мелькнуло у него в голове. Но, присмотревшись, он увидел у некоторых из них козьи повязки.

"Чего их сегодня туда тянет?", – подумал он.

Игорь уже поравнялся с этой группой зэков, как увидел Эдьку Тесликевича, выходящего из строившегося здания.

– Игорь, постой, – крикнул Эдик, подняв руку в знак приветствия, – А вы идите уже все отсюда по своим делам. Нечего здесь торчать без дела! – сказал он козлам.

Те быстро "рассосались" кто куда, а Эдик подошёл к Игорю. Они пожали друг другу руку, и Игорь спросил:

– Чего их сегодня сюда как мух на г...но тянет? -

– Ай,– ответил Эдик, – Баранчину кто-то куманул, что здесь "грев" кто-то оставил в бочке с известью. Он мне и сказал, чтобы я поставил одного козла ночью, чтобы он засёк того, кто придёт за "гревом". Но никто не пришёл. Наверно, предупредили уже, – хитро улыбнулся Эдик, – А я тебя из этого "грева" сейчас сам немного подогрею. Пошли. -

И Эдик с Игорем вошли в строящееся здание. Эдик подошёл к железной бочке, стоявшей в углу одной из дольних комнат, на первом этаже. Он скинул на землю кусок старой фанеры, прикрывавшей бочку, и достал из неё большую зелёную матерчатую сумку, которая была полна разными свёртками из газет.

– Держи за одну ручку, – сказал Эдик, и когда Игорь взял её, он достал из сумки блок болгарских сигарет с фильтром "Интел" и банку сгущённого молока, – Заворачивай это к себе в свёрток. А я сумку подержу. -

– А если Баранчин хватится недостачи? – спросил Игорь.

– Заворачивай быстрее, – сказал Эдик, – Не хватится. Он не знает, что здесь есть. Ну, вот. А вот этот пакет так возьми, – и он сунул Игорю подмышку ещё один свёрток из газеты, – Ну, пошли быстрей отсюда. -

Они вновь вышли из здания на дорогу.

– Ну, всё, Игорь. Выздоравливай, – сказал Эдик, – Понесу ему оставшееся. Да и себе ещё кое-что надо будет взять. Всё равно, ведь, он своим кумовкам всё это раздаст. Пока. -