Текст книги "Пытка любовью (СИ)"

Автор книги: Константин Михайлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 35 страниц)

После завтрака, который прошёл в молчаливой обстановке, когда три "дедка" улеглись, вновь укрывшись с головой одеялами, Игорь понял, кто есть его соседи по палате.

– Попал как в могилу, – подумал он, – Но в такой тиши неплохо будет и английский повторить. -

Когда Игорь, переодевшись в больничные шмотки, пошёл в туалет покурить, он подумал, что нужно будет как-то принести из отряда свои тапочки, трикотажные штаны и майку-тенниску. Или, при случае, попросить кого-нибудь принести их.

В зоне трико и майку-тенниску можно было надевать только для спортивных игр. Но это бывало слишком редко. В зоне были две самодельных площадки для волейбола со старыми порванными и провисшими сетками. Одна была по правую сторону от торца клуба, у его стены, где не было окон, и одна в одной из локалок жилой зоны, где были отряды с промки. Но волейбольные мячи быстро рвались, а доставать новые было проблематично для зэков. В футбол зэки вообще не играли, сберегая свои силы для труда, который, как утверждали коммунисты, создал из обезьяны человека.

Игорь даже один раз как-то случайно смог немного поиграть в волейбол возле клуба, когда он работал художником в школе. Тогда он, как и все игравшие, просто снял сапоги и разделся по пояс, закатав брюки до колен. Играли тогда, в основном, завхозы отрядов и те, кто оказался поблизости. Кое у кого из завхозов под зэковской одеждой были майки-тенниски, что говорило об их исключительном положении в зоне. Была суббота, и большинство зэков зоны были на работах. Получилось три команды, и играли "на высадку".

Первые две команды играли довольно-таки плохо, но некоторые из игроков и ожидавших из тех, кто будет играть в следующей команде с победителями, громко подхалимничали "кому надо". Когда пришёл черёд играть новой команде, в которой оказался Игорь, то были также подхалимские реплики для "авторитетов". Но они были до тех пор, пока Игорь не сделал три мощных удара, как "режут" настоящие волейболисты. У сетки он "срезал" два "кола". А один удар был сделан им со второй линии. Мячи после его ударов выстреливали с мощными хлопками как из пушки.

После этого некоторым из тех, кому подхалимничали в противоположной команде, играть как-то сразу расхотелось, и вскоре они, забрав мяч, просто ушли, по, якобы, очень срочному делу, не доведя даже игру до конца. Только позже Игорь понял, что им тогда просто стало не по себе оттого, что при них, кому только что практически ни за что так громко подхалимничали, у какого-то "щегла" в зоне поднимется авторитет выше, чем у них, даже и во время случайной спортивной игры. Да и мяч после его ударов мог попасть кому-нибудь из них "по соплям". И тогда придётся утирать их молча, и, не дай бог, под смех со стороны.

Носить в зоне трико или тенниску "просто так", даже под зэковской одеждой, "простым" зэкам запрещалось. Это считалось у ментов как бы "вольной одеждой", которая могла быть нужной зэку для побега, и они могли её изъять, с "выпиской" зэку "нарушения режима содержания", и с лишением его за это ещё чего-нибудь, смотря по обстоятельствам. На больничке же их не запрещалось носить под больничным халатом. Но Игорь увидел это лишь у пары больных. И хотя он не любил выделяться "от нечего делать" среди других зэков, но посчитал, что их надо как-то принести, и пусть они будут здесь "на всякий случай".

Покурив в маленьком умывальнике, находящемся перед самим помещением туалета, где после обеда курили ещё четыре-пять зэков, Игорь пришёл в палату, достал из тумбочки книгу самоучителя английского, и лёг на кровать поверх одеяла.

Самоучитель был прекрасный. От азов с алфавитом и кончая материалами, которые преподают в ВУЗах. Его когда-то предложил Игорю какой-то зэк за замутку чая, и Игорь, быстро пролистав толстый самоучитель, сразу же купил его. Зэк, предлагавший книгу, как только получил от Игоря чай, сразу быстро исчез, чтобы Игорь не успел передумать. А Игорь впоследствии был только рад тому, что ему случайно досталась столь прекрасная книга-учебник.

Он и не предполагал, что такие прекрасные самоучители вообще могут быть. В этой довольно-таки толстой книге знания преподавались достаточно углублённые, со всеми разговорными и грамматическими правилами, от самых азов и далее, но излагались они очень подробно, очень просто и очень понятно.

Игорь давно уже прошёл по самоучителю весь курс обучения, но частенько заглядывал в него, чтобы знания английского не стирались у него из памяти в зоне, где и по-русски многие не очень-то хорошо изъяснялись. Весь самоучитель был испещрён пометками, которые Игорь делал карандашом или ручкой в процессе самообучения, поэтому и повторять ему было всё легко и просто.

Повторив несколько параграфов, Игорь лёг поудобнее, чтобы отдохнула спина. В этот момент один из "дедков" также повернулся под одеялом и глубоко вздохнул. Игорь понял, что "дедок" не спит, а просто лежит под одеялом, чтобы каким-либо образом не спугнуть от себя ту редкую удачу, из-за которой он и оказался в этом райском для простого зэка месте.

– Да, – подумал Игорь, – многие мечтают об этом, но для многих это и остаётся лишь несбыточной мечтой. Как и мечты зэков об амнистии, которую все ждали после смерти Брежнева. Ждали, что амнистия будет почти как "сталинская", когда многим скостят срока, а многих отпустят подчистую.

Правильно как-то сказал Саня Шашников, что они скорее попересадят ещё столько же, сколько сейчас сидит, чем повторят "сталинскую" амнистию. И был прав. Он же вращался в высоких кругах в Москве. Слышал, как там рассуждают о самой дешёвой в стране рабсиле.

Когда Лёня "крякнул", по амнистии ушли из зоны лишь пару человек, и двум-трём скостили срока. И то лишь тем, кто сел "по бакланке" (за хулиганство) или по другим лёгким статьям. Да у них и так срока были маленькие. А остальные как сидели, так и сидят.

Это на воле думают, что многие ушли по амнистии. Во всех центральных газетах был этот указ на двух больших страницах. А в конце указа – маленькое уточнение в несколько строчек, которое и перечёркивало почти для всех зэков эту амнистию.

И мне сидеть ещё да сидеть. Больше, чем отсидел. Через полгода будет лишь полсрока. Наступит право на первую посылку. Пять килограммов через пять лет. И бандероль ешё также остаётся. Ещё килограмм, хотя и не продуктов питания.

Пять килограмм в год. Но после половины срока. Хитра наука у тюремщиков. А для зэка эти пять кило уже как-то увеличивают шанс на выживание или на какое-то сохранение здоровья.

А на воле на эти пять кило и внимания бы никто не обратил. Пять кило в год – такая мелочь. Там все гоняются лишь за дефицитом. А в зоне – всё дефицит.

В зоновской лавке почти и нет ничего. А что есть, то на воле никто и есть бы не стал. Выбросил бы. Или, если в деревне, животным бы скормил. Да и стали бы ещё у хорошего мужика животные жрать кислый хлеб, который как пластилин, или кислющие конфеты. От такой пищи зэки и хватают и гастрит, и язву. Есть-то, кроме пайки и того, что имеется в магазине, нечего. А потом соду глотают ложками из аптечек на объектах или на промке. И у меня пару раз была уже изжога после этих конфет с хлебом и кипятеом. А на воле я даже и не знал, что это такое, изжога.

А какого-нибудь масла, да пусть даже не масла, а хоть и маргарина, лука или чеснока, каких-нибудь других овощей, в лавке никогда и не было. Да, наверное, и не будет. Чтобы зэки не зажрались. А что есть? Грузинский чай, дешёвые сигареты и папиросы, рыбные консервы, и то не всегда, и с уже заканчивающимся сроком годности, кислые карамельки, наверное, бракованные, серый хлеб. Иногда белые батоны привозят, которых на всех всегда не хватает. -

Краем глаза Игорь заметил как у другого "дедка" шевельнулось одеяло, показывающее, что тот тоже не спит.

– Все трое не спят, – мысленно констатировал Игорь, – Притворяются. Даже друг перед другом. Гоняют под одеялом свои мелкие мыслишки. Мыслишки рабов. Да это ведь и есть уже настоящие рабы, подмятые государственной машиной. -

Игорь вспомнил, что у одного зэка в зоне на голове была наколка "РАБ КПСС", которая явно проявлялась, когда голова была свежевыстриженной. Вспомнив это, Игорь ухмыльнулся и продолжил свои размышления:

– Безжалостная государственная машина, уже с детства готовила их быть своими рабами. Да и меня тоже. "Будь готов! – Всегда готов!". А к чему быть готовым, – непонятно. Скорее всего, – к рабству, к беспрекословному подчинению власть имущим. Хорошо, что меня тогда из этих пионеров за двойку исключили. В седьмом классе, вроде бы. Тогда человек пятнадцать нас с двойками в кабинете у директора собрали. У некоторых было по десять и по двенадцать двоек, и лишь у одного меня была одна-единственная. Видимо, "для общего счёта" я им тогда попался.

А как тогда эти сопливые пионеры-вожаки распекали нас всех перед директором школы! Да какими-то казёнными фразами... Как "клеймили" нас всех позором... И кто только научил их этому, этих маленьких заср...цев, в таком-то возрасте? Уму непостижимо! Но из пионеров исключили тогда всех вызванных к директору. И меня, в том числе. За одну лишь двойку. Чтобы потом все, когда "исправимся", вновь бы писали заявления в пионеры.

А мне уже тогда до чёртиков надоело каждый день таскать эту красную тряпку на шее. Поэтому по-новой я и не писал заявления. А другие ведь писали, как я потом узнал. Скорее всего, их учителя принуждали или родители. Да и мне наша классная тогда тоже несколько раз напоминала об этом. А потом она заболела и после болезни забыла. Так и воздействует государственная машина на детей через школу и через родителей.

А из этих "дедков" она сделала уже настоящих рабов. Только на воле они были как бы "вольными" наёмными рабами, а сейчас они уже настоящие рабы, лишённые самых незначительных прав и свобод, и боящихся всех и вся, и готовых подчиняться любому начальнику. А начальников у государства всегда на всех хватает. Хотя многие из этих начальников такие же рабы, но уже перед своими начальниками. И так далее.

А высшие начальники уже рабы перед этой самой безжалостной государственной машиной, которую и выдумали когда-то те, кому она была выгодна. А совершенствуют её до сих пор все люди, ею же и одураченные. Сейчас таких "машин" на Земле где-то около двухсот. Но суть-то у них у всех одна и та же. Все они – структуризированные аппараты для эксплуатации человека человеком при помощи власти и денег. Иерархические общества чиновников над всем человеческим обществом. Над всем Человечеством. Пирамидальные аппараты насилия.

Это что ж тогда получается? Что почти все люди есть рабы у этих безликих, безжалостных и бесчеловечных государственных машин? Логически правильно так и выходит. Да... И логически правильно, и непротиворечиво... Ха... Смотри-ка. Нашёл ещё один интересный вывод для науки социология. Неплохо.

Следовательно, эпоха цивилизации характерна ещё и рабским уровнем социального сознания у подавляющего большинства людей. И это в раздробленном на отдельные государства и в разобщённом на социальные слои человеческом обществе на всей нашей планете... Нормально... Вывод чёткий и непротиворечивый... Спасибо "дедкам", что помогли мне вывести это утверждение. Спасибо и Его Величеству Случаю, что собрал всё для этого в одном месте, чтобы я смог понять это. -

Игорь повернулся на бок, отвернувшись от "дедков". Новый вывод несколько ошеломил его. И заниматься английским он уже не мог.

– Если государство есть самый страшный аппарат, который выдумали люди, жаждущие богатств и власти, – продолжал он свои размышления, – то избавиться от этого аппарата можно лишь тогда, когда все люди будут это считать для себя необходимым делом. Тогда это и будет для всех одним общим делом по освобождению от цивилизованного рабства. Но делать это нужно будет уже не так, как это делали и делают коммунисты, или пытались делать единицы в 19-ом веке. Как, например, Фурье в своих фаланстерах. Эти фаланстеры – такие же самые коммуны, только названные им иначе.

Все социалисты пытались делать подобные изменения в каких-то границах, а не для всех людей. А сделать это можно лишь для всех людей и во всём мире. На всей нашей планете, и для всех людей, без исключения. Кроме сумасшедших, конечно. Только так и не иначе. По-другому сделать это совершенно невозможно. Другого метода просто нет, и быть не может. Может быть лишь очередной обман и так уже долго одурачиваемых и оболваниваемых людей.

Ведь это же вовсе не счастье, когда ты живёшь благополучно на каком-то маленьком участке Земли, а вокруг этого участка другие люди лишь страдают от этой заср...ной цивилизованной жизни. Это не счастье, а лишь сытое благополучие для каких-то "избранных" или "самоизбранных". Но ведь тогда это и их самообман или их самоодурачивание. Жить на маленьком участочке, где нет дерьма, а оно лишь везде вокруг, и не чувствовать постоянной вони от этого окружающего дерьма, – да это же просто невозможно, если нюх не потерян.

Нужно чтобы все люди на Земле могли жить счастливо. Иначе это будет очередным обманом. Будет новым обществом сытой жизни для кучки избранных на отдельных участочках Земли. И, естественно, за счёт всех "других" или всех "остальных" или всех "прочих".

А для создания счастливой жизни для всего человеческого общества на Земле нужна совершенно новая идеология, основанная на новых знаниях. Только лишь это позволит людям изменить своё сознание и измениться от этого самим. А затем уже и изменить весь этот паскудный цивилизованный мир, стоящий на ушах и в дерьме. И только тогда такие люди с высоким уровнем социального сознания смогут перевернуть его, поставив с головы на ноги, и очистить его и отмыть от всей этой цивилизованной грязи.

Любая новая идеология основывается на новых социальных знаниях. А новые социальные знания всегда основываются лишь на новых фундаментальных знаниях, на новом философском направлении. Иначе и быть просто не может. Хотя, когда-то раньше меня всегда мутило от одного лишь этого слова – "философия".

Но это было потому, что это слово тогда у меня ассоциировалось лишь с пустым мудрствованием или с хитрым и мудрёным словоблудием. Да во многом современная философия и есть таковая. И служит она власть имущим для припудривания людям мозгов такой замудрённой лжеучёностью.

Но так было до меня. Ведь открыл же я уже несколько новых фундаментальных Законов Природы, мразь я зоновская! И только лишь поэтому я и смотрю на этот мир уже иначе, чем все. И только лишь поэтому я и могу делать новые выводы и иные утверждения. Но уже истинные выводы и истинные утверждения. И другие люди, познав эти знания, будут смотреть на мир так же открыто.

Все новые знания должны быть непротиворечивыми, то есть истинными, и обязательно понятными простому "среднему" человеку. Социальные знания должны быть простыми, понятными и последовательными в логически правильном их изложении для всеобщего понимания. Только в таком случае новая идеология может завладеть сознанием большинства людей во всём мире. И только это позволит людям измениться самим, а затем и изменить этот мир так, чтобы каждый человек мог обрести для себя счастливое будущее.

И самое главное, что это будущее будет счастливым будущим уже для всех людей на Земле и для всех последующих поколений, а не для какой-то лишь "избранной кучки" самообманутых негодяев, проживающих в сытой роскоши за счёт узаконенного обмана других людей. И это прекрасное будущее возможно уже при жизни большинства сегодня живущих людей! Ведь я же это уже доказал себе! Я же тогда, после этого, как чумной ходил недели две или три. Всё проверял и перепроверял. И всегда оказывалось, что это именно так, а не иначе. Что это именно так и есть, логически правильно и непротиворечиво. Что это не сказка или фантазия, когда можно выдавать желаемое за действительное.

Но знаю это пока лишь я один. Да к тому же я ещё и зэк. Чёрт побери! Да почему всё это не мог открыть кто-нибудь из вольных философов или социологов на воле?!

"Почему" да "почему". Хватит уже об этом. Потому, что они казённые философы и социологи. И работают они на все эти государства. И лишь ради денег, а не ради открытия социальных истин. Философы и социологи в кавычках. Умники хреновы. Умники для дураков и полудурков. Они и оправдывают в своих работах эти заср...е государства и пытаются их сделать "хорошими для всех", чего вообще никогда не было, и быть не может. Потому-то такие "умники" и в почёте у государств. За это государства и платят им хорошие деньги, и присваивают им научные звания и учёные степени. Да ещё и премии различные. За это и издают их "научные труды" для дальнейшего оболванивания людей.

Нужно мне как-то вырываться из зоны и доказывать новые социальные истины в книге. Для того чтобы люди могли познавать эти истины и применять их в жизни. Правда, для полного доказательства их другим, у меня есть ещё незначительные пробелы в теории. Но на воле я же их быстро восполню. Найду для этого нужную литературу. Это здесь её не найдёшь. Да и моя книга, когда я её напишу, долгое время ещё будет лишь подпольная и самиздатовская.

Но затем она должна будет захватить умы всего Человечества. И сделает это. Иначе и быть не может. Систематизированные истинные знания просто так не пропадают. Не смогут пропасть, если их целеустремлённо распространять первое время, пока их не осознает хотя бы тысяча человек. А затем распространение новых знаний по планете уже невозможно будет остановить никому.

А сроки до наступления новой эпохи будут зависеть лишь от скорости распространения этих новых знаний по нашей планете. Это и будут первые шаги на пути к новой эпохе. К эпохе социального счастья для всех людей. И для этого потребуется времени всего лишь каких-то тридцать лет. Может быть, тридцать два или тридцать три. Но это же будет, практически, при жизни большинства из живущих сейчас на Земле людей!

Ведь это в эпоху цивилизации люди постоянно желают друг другу счастья, потому что его у них в жизни просто нет. В эпоху цивилизации счастье на длительные периоды в жизни просто невозможно ни для кого. Ни для богатых, ни для бедных. Ни для власть имущих, ни для бесправных. Могут быть лишь некоторые удачи, которые некоторые идиоты принимают за счастье. Или бывает короткое счастье для истинно любящих друг друга людей. Но потом это счастье зачастую просто разбивается о семейные житейские будни эпохи цивилизации или о нравственные пороки, которые до поры до времени влюблённые скрывали друг от друга.

А счастье каждого человека должно быть неотъемлемой частью его жизни. Гарантией его полноценной жизни. Только лишь тогда человек сможет с удовлетворением творить в жизни блага для людей и ощущать жизнь жизнью, а не просто существованием. Пусть даже и сытым существованием двуногого животного в человеческом обличии. Сытым существованием современного цивилизованного раба. -

Кто-то из "дедков" тихо кашлянул под одеялом. Это заставило Игоря вновь подумать о лагерной жизни. Ему вспомнились первые времена, когда он пришёл в зону. Вспомнилось и то, что любая мелочь, на которую на воле он даже и внимания не обращал, здесь становилась уже проблемой, вызывающей новые проблемы.

Игорь вспомнил, что первое время у него не было тапочек. А ходить в отряде в сапогах зэкам запрещается, кроме завхозов отрядов и, иногда, бугров. Ещё менты или козлы могут приходить в сапогах с проверками. Все зэки оставляют свои сапоги в сушилках или в других спец. местах, где и переобуваются в тапочки, у кого какие есть. Игорю приходилось первое время ходить в носках по относительно грязному и холодному полу барака. А он был чистюлей на воле.

Носки рвались за два-три дня. А их у Игоря было всего три пары. Нитки, которые у него были ещё с тюрьмы, быстро закончились на зашивание дыр в носках. А холод зоны и грязь зоны он ощущал в то время ещё сильнее через холод и грязь ступней своих ног, которые он часто мыл в холодном и относительно грязном умывальнике, но чистыми от этого они были лишь до тех пор, пока ему вновь не приходилось побывать в бараке в одних носках.

Игорь старался в редкое свободное время как можно меньше находиться в бараке. Он старался найти на работе, на промке, хоть какой-нибудь кусок резины от старой шины автомобиля или от транспортёрной ленты, чтобы сделать себе хоть какие-то шлёпки. Но этого ему не удавалось. В те редкие минуты, когда в обед или при разводе на работу или при съёме с работы можно было хоть как-то попытаться посмотреть, есть ли это на территории промки, он ничего подобного нигде не видел. А "просто так" разгуливать зэку везде запрещено. К тому же Игорь был тогда ещё и "щеглом".

Все же дней через десять Игорю удалось сделать для себя деревянные шлёпки из дощечек разбитого деревянного ящика, украдкой от начальства обточив их кое-как в цехе на наждачном станке, и прибив к ним скобками из заточенных кусков остатков от тонких сварочных электродов какие-то старые промышленные ремни. Но и в таких шлёпках он старался как можно меньше находиться в бараке, потому что некоторые зэки бросали Игорю свои недовольные реплики из-за их громкого стука по полу. Домашние тапки он получил в первой бандероли от своих "стариков" лишь через месяц или полтора. Они прислали ему тогда ещё и пару носков и нитки. Более не поместилось в килограмм веса бандероли.

Ходить бриться в зоновскую цирюльню Игорю пришлось больше года, до следующей бандероли, в которой его "старики" выслали ему простенькую электробритву. Ходить в цирюльню можно было лишь два раза в неделю. Зэк-цирюльник записывал в журнал всех щеглов, которые к нему приходили бриться. Зэков со стажем он мог и не точковать в этом журнале. Им он мог и продать новую "мойку" (лезвие для безопасной бритвы) или целую пачку этого "мойла" за чай или за сигареты. Поэтому щеглам, как правило, он выдавал для бритья уже не раз использованные мойки, говоря, что лезвие даётся одно на двух человек.

Выпускаемыми тогда в Союзе калёными разовыми лезвиями "Нева", человек мог нормально побриться лишь один раз. После этого оно считалось, да и на самом деле было уже тупым. А бриться ещё раз или два таким лезвием, – это почти то же самое, что тереть себя по лицу наждачной бумагой.

Умываясь по утрам, Игорь чувствовал руками свою небритую физиономию. Умываться холодной водой летом было ещё неплохо. Это как-то бодрит. А холодной сибирской зимой, когда вода быстро леденит руки, и от этого холод проникает уже и в кости и в нутро, умывание ледяной водой в холодном бараке – дело не из приятных. Но умываться необходимо, чтобы не превратиться в чухана. Ногти на руках, которые невозможно полностью остричь толстыми и тупыми ножницами в цирюльне, заканчиваются серой каймой, из под которой приходится кое-как вычищать грязь своими же ногтями.

В столовой отвратительный запах. А от алюминиевых шлюмок исходит уже тошнотворный запах общей посудомойки. Горы гнилой чёрной свеклы и гнилой картошки из баланды выбрасываются зэками, и тобой в том числе, из шлюмок на середины длинных общих столов, обитых клеёнками. Ни в баланде, ни в каше нет даже и следов жира или масла, но ты должен это есть, потому что больше есть нечего. Иначе зачахнешь и сдохнешь.

Не умрёшь, а именно сдохнешь, потому что ты уже не человек. Ты – зэк. Мерзкое существо, которое хуже любого животного и для лагерной администрации и для тех вольняг, которые работают в зоне. И весь твой отвратительный внешний вид убедительным образом говорит им об этом.

И тебе всё это постоянно и ежесекундно напоминает об этом же. О том, что ты – зэк. Зэк, которого в любой момент может остановить прапорщик или какой-нибудь другой зоновский мент, полностью обшмонать тебя, выискивая что-либо "неположенное", заставив при этом, если ему это захочется, тебя разуться, и даже снять носки. А если он не найдёт ничего "неположеного", а у него просто плохое настроение, то он с лёгкостью может придраться к чему угодно. И это только лишь потому, что он есть "кто-то", а ты – всего лишь зэк, самая мерзкая скотина для таких как он.

– Да, – подумал Игорь, – я зэк. Но я всё же не раб, и уже никогда не стану им. И только лишь потому, что имею возможность свободно мыслить. У меня не рабский уровень сознания, а потому и не рабские мысли. И это моё основное человеческое достоинство.

И это благодаря лишь тому, что мне удалось познать то, что ещё неизвестно другим людям. И я просто обязан передать им всем эти знания. И если я этого не сделаю, то перестану уважать сам себя, и окажусь тогда для себя просто мерзким скотом. А тогда и жить-то мне будет зачем?

Ах, как же мне нужно вырваться на волю! Но вырвусь ли я? Или сдохну в зоне? Но ведь и подыхать-то мне уже нельзя! Если я сдохну, то через сколько тогда лет ещё появится тот, кто вновь откроет то, что уже удалось открыть мне? И тогда все эти годы люди будут вынуждены жить в этой самой страшной и отвратительной эпохе, привычно оправдывая всю её цивилизованную мерзость.

Нет, знания, несущие всем людям счастье не должны пропасть. Пусть даже эти знания и рождены в зоне. И я уже обязан их беречь и приумножать, пусть даже пока и в зоне.

Да. Я уже обязан в этом перед всеми людьми на Земле. И ответственен за это, и перед собой, и перед всеми. Хотя среди людей сейчас слишком много различного рода мерзавцев, подлецов и прочих негодяев, не прошедших ещё через горнило своей совести. И только лишь новые знания, которые я обязан буду издать книгой, помогут им очистить себя от нравственных пороков и от цивилизованной грязи.

А пока же все мы вынуждены ещё жить в этой её грязи. А я, к тому же, ещё и обязан и не оскотиниться, и выжить, и преодолеть всё, чего бы мне ещё ни предстояло преодолевать. И сейчас, и в будущем, я уже обязан "нести на себе этот крест", и обязан донести его, несмотря ни на какие трудности. А на этом пути надо мной, может быть, будут и издеваться и даже плеваться те невежды, которые не будут знать ещё того, что я делаю это и ради их блага тоже.

Чёрт побери! Проклятущая жизнь! -

СУББОТА

Этого дня Игорь и ждал, и опасался. Опасался, конечно, за Светлану. В мыслях он прокручивал различные ситуации, которые могли бы произойти в этот день, и то, как в любом случае можно было бы отвести от неё любые неприятности. В любом случае он должен был брать всю вину на себя, или умело перевести её на тех, кто явится явным или случайным соглядатаем и стукачом.

И вот этот день настал. Это была та самая суббота, когда санчасть в больничке не работает, а они со Светланой будут работать, якобы, из-за большого объёма нахлынувшей на них работы. Светлана уже заверила Игоря, что в зоне никто не может проверить объём её работы, потому что многое делается в мастерской от зубопротезного отделения в городе, где есть печь Денисова, и где у неё есть свои хорошие связи. Сашку Колоду в субботу и в воскресенье в больничку совсем не пускают по приказу Баранчина. Опасаться можно будет лишь четверых зэков, работников больнички, и незваных гостей из ментов.

Но менты из кумовского отдела бывают в субботу иногда и лишь до обеда, потому, что у них есть и свои личные дела в выходные дни. А дежурные прапорщики "нюхаются" в такие дни лишь по зэковским баракам, чтобы отмести у зэков что-либо "неположеное", и этим "нагреться" самим. Однако всегда и везде могут произойти и непредвиденные случайности. Особенно в зоне.

Утром Игорь делал всё, как и всегда, но несколько медленнее, как бы показывая этим, что сегодня он отдыхает от работы в зубопротезном кабинете, потому, что сегодня у врачей санчасти выходной. После завтрака он лёг поверх одеяла и открыл самоучитель английского, делая вид, будто читает. Но он лишь делал вид и ожидал.

Когда в палату зашёл зэк-санитар и сказал: – Там Светлана Ивановна пришла. Сказала, чтоб и ты шёл, – Игорь с недовольным вздохом поднялся с кровати, положил книгу в тумбочку и медленно пошёл за санитаром, чтобы тот открыл ему дверь для выхода из стационара.

В вестибюле Игорь услышал за собой звук закрываемой за ним на ключ двери. Он посмотрел на ригельный замок входной двери в больничку и увидел, что и эта дверь закрыта на замок. Войдя в коридор санчасти, он остановился и прислушался. Никаких звуков не было слышно, и ничего необычного в коридоре он не увидел. Линолеум пола был чистым. По-видимому шнырь вымыл его ещё вчера вечером, поэтому сегодня его появления ожидать не стоит.

Игорь постучал в дверь зубопротезного кабинета, и, услышав "войдите", открыл её.

– Здравствуйте, Светлана Ивановна, – сказал он как всегда громко, в открытую им дверь, и ещё раз посмотрел вправо и влево по коридору санчасти.

– Здравствуй, Игорь, – Светлана уже шла к нему, улыбаясь своей очаровательной улыбкой.

Игорь шагнул в кабинет, а подошедшая к нему Светлана, взяв его за кисть руки, которой он держал ручку не прикрытой ещё двери кабинета, закрыла её и обняла Игоря за шею.

– Я так соскучилась по тебе, – тихо сказала она, улыбаясь ему, и Игорь, видя эти любимые ему глаза, нежно обнял её и начал осыпать её лицо поцелуями.

– Я тоже стосковался по тебе, – говорил он при этом тихо. – Просто опасаюсь, нет ли ещё кого в санчасти. -

– Да я уже ходила в зубопротезный кабинет, когда была одна, – с удовольствием принимая его поцелуи, говорила Светлана, – и проверила все двери кабинетов. Все они закрыты. Никого быть и не должно. А когда я шла сюда от вахты, то возле клуба видела и завхоза санчасти и Могильникова. Там, по-видимому, привезли какое-то кино. Машина с будкой стояла у клуба. А здесь должны быть одни санитары. -

Она нежно чмокнула Игоря в губы и добавила: – А ещё я вкусных печеньев принесла, и какао уже сварила. Можем сейчас и попить. -

– Да ну его, – руки Игоря уже ласкали тело любимой и были под её кофточкой.

– Нет-нет. Давай попьём, – Светлана прогнула талию и отклонилась назад, обнимая его шею и теснее прижимаясь к нему бёдрами и низом живота, – А за это время мы уже точно и узнаем, есть кто-нибудь ещё в санчасти или нет. -

Эти слова, тихо сказанные улыбающейся Светланой, подействовали на Игоря.

– Тогда я переоденусь, и попьём, – сказал он всё же с некоторой досадой, неохотно выпуская любимую из своих рук, и добавил, – Разливай пока. -

Игорь переодел халаты, заметив при этом, что его "непокорный" уже несколько оттопыривает его трико. Он подумал, что не стоит сейчас больше прикасаться к Светлане, пока не станет известно, есть ли кто-нибудь ещё в санчасти или нет. А то может случиться и неприятный поворот событий.

Светлана расстелила на рабочем столе чистое вафельное полотенце, как скатёрку, поставила на нём две чайные чашки, сахар рафинад в раскрытой пачке, положила две чайные ложки и распечатанную ей пачку печенья. Когда Игорь подошёл к столу, она уже была готова разливать какао из кофейника.