Текст книги "Лиловый (Ii)"

Автор книги: Коллектив авторов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 44 страниц)

   – Лекс меня из этих списков доселе не исключил, – возразил Морвейн; в душе у него царила тьма, но он ничем не выдал этого, лишь его лицо стало еще больше каменным, чем всегда. Тильда и Корвин видели это, но Сету, должно быть, не хватало общества Каина и хотелось кого-нибудь подначить.

   – Ну да, и даже не сделал официального выговора за Руос, – беспечно заявил он. – Хотя, может, в таком игнорировании кроется своеобразное порицание!

   – Сет, – не удержалась Тильда. – Хорош уже ерничать. Я еще за последний концерт не высказала тебе свое "фи", знаешь ли, а ты несколько раз точно фальшивил!

   Обстановку немного разрядили Леарза и Волтайр: у них соскользнул с подноса кусок торта, Волтайр взвизгнула, пытаясь схватить его, и чуть не уронила весь поднос, а Леарза поймал и ее, и падающий кусок и с видом фокусника вернул на место.

   – Браво, – рассмеялся Корвин: из-за восклика женщины все четверо обернулись к ним. – Ты случайно на Руосе стрелы зубами не ловил, парень?

   – Да нет, не приходилось, – фыркнул Леарза, все еще придерживая Волтайр за пояс; его рука задержалась там несколько дольше, чем было нужно, и он отпустил ее лишь тогда, когда женщина пошла к столу, чтоб поставить наконец свою ношу. Бел Морвейн хмурился, молча встал и вышел с кухни.

   – Больше надо было дразнить его, идиот лысый, – сердито сказала Тильда. – Неужели у тебя совсем соображалка не работает?

   – Да ладно, побесится и отойдет, – не слишком уверенно возразил ей Сет. Леарза, пропустивший большую часть их разговора с Белом, недоуменно посмотрел на них.

   – Бел очень серьезно относится к своей работе, – произнесла Волтайр, которой воркотня над сырным тортом не помешала уловить смысл их разговора, – даже слишком серьезно, может быть. Ты перегибаешь палку, Сет, не надо больше так делать, пожалуйста.

   – Ладно-ладно, разве я могу устоять перед целыми двумя женщинами, – задрал тот руки.

   Младшие благополучно слопали весь сырный торт, оставив Белу маленький кусочек, и отправились по своим делам; Морвейн сидел у себя в комнате, а потом вышел на кухню. Волтайр и Леарза в это время сидели там и немного виновато вскинулись: вроде бы это Сет дразнил Беленоса, но отчего-то оба чувствовали себя причастными. На плечах Морвейна лежала тяжелая кожаная куртка, из-под которой он вытащил капюшон толстовки и накинул на голову, явно собираясь выйти.

   – Ты куда? – спросила его Волтайр. Он не оглянулся и ответил:

   – В ксенологический.

   Они ничего не сказали ему на это, дверь закрылась, и в окно было видно, как он стремительно пошел прочь по садовой дорожке, припорошенной снегом.

   – Он и вправду не находит себе покоя, – осторожно произнес Леарза много времени спустя. – Мне даже немного стыдно. Если это... из-за меня?

   – С чего ты взял, – немного нервно возразила Волтайр.

   – Но ведь ты плакала из-за меня. Мне отчего-то все кажется, что я что-то разрушаю своим присутствием.

   – Дурак, – сказала она. – Что ты можешь разрушить? ...И не обращай на Бела внимания, он большую часть времени такой. Знаешь, он сильно старше меня и долгие годы очень обо мне заботился, еще когда я пешком под стол ходила, и поэтому у него... своеобразное отношение ко мне, – она будто слегка замялась. – Я думаю, сейчас он просто ревнует, как многие старшие братья.

   – Ревнует? – удивился Леарза. – Но ты сама говорила, что вы с ним до недавнего времени никак не общались лет тринадцать.

   Волтайр вздохнула и улыбнулась, склонив голову набок. Прядка ее волос красиво упала ей на шею при этом.

   – Тогда было то же самое, – призналась она. – Белу не просто не нравился Фаррелл. Он страшно ревновал меня, когда я начала бегать на свидания, и даже исподтишка пытался расстроить наши отношения, нарочно грубо вел себя с Боуэном, однажды якобы случайно запер дверь в мою комнату, – она хихикнула. – Наконец я приперла его к стенке, он заявил, что ненавидит Фаррелла, и тогда мы договорились, что не будем общаться.

   – Ну это как-то чересчур, – сказал Леарза. Волтайр пожала плечами.

   – У тебя была сестра?

   – Это удар ниже пояса, – помедлив, честно предупредил он. В ее круглых глазах отразилось непонимание; тогда Леарза ответил: – Была. Но ей едва исполнилось одиннадцать, когда... Бел убил ее.

   – Что?..

   – Она сошла с ума, – тяжело сказал он. – Поддалась зову темного бога... ты же понимаешь, что это значит, верно? И Бел убил ее, потому что она напала на остальных.

   На кухне воцарилось неловкое молчание.

   – Прости, – потом тихо произнесла Волтайр. – ...В таком случае, ты отомстил ему. Он забрал твою сестру, а ты забираешь у него меня.

   – Не знаю, можно ли сказать, что мы квиты, – криво усмехнулся Леарза; она забралась к нему на колени и обняла за голову. Они долго сидели в тишине, понемногу тепло ее тела успокоило его, и неловкость принялась рассеиваться; Леарза сам предложил пойти посмотреть на снег, Волтайр рассмеялась и поманила его на чердак.

   – Пусть это не самая высокая крыша какого-нибудь города, – сказала она, – но там-то ты еще не был, вот это упущение! Оттуда видно все окрестные холмы.

   Они забрались на чердак, где было не очень большое оконце, но из этого оконца и вправду можно было смотреть, как снег плотной белесой пеленой застилает холмы, окутывает голые яблони в саду, засыпает дорожки. У окна стоял старый столик с пятнами засохшей краски, Волтайр устроилась на столике, а Леарза обнял ее и смотрел через ее плечо, чувствуя странное волнение. Она сама, первой принялась целовать его, и снегопад оказался позабыт. Она была горячей и все возилась, а потом своими руками расстегнула пуговки блузки, ее алебастровая грудь сияла в зимнем сумраке чердака, Леарза смутился; Волтайр хихикнула и привлекла его к себе. В голове у него поднялся жар, мешающий думать. Женщина держалась за его плечи, смеялась и вскрикивала, ее кожа покрылась мелкими капельками влаги, зубы у нее были острые, а за окном все падал и падал снег, покрывая землю.

   – Я была у тебя первая? – спросила она потом, все еще сидя на столе, и опять склонила голову набок; ее волосы растрепались и липли к голым плечам. У Леарзы все кружилось перед глазами, и тело по-прежнему горело, будто охваченное пламенем, он прислонился к окну и смотрел на нее, а она была так удивительно красива в нарождающемся лунном свете. Он не ответил ей, но она рассмеялась, потому что и так знала ответ.

   – Ты как будто слеплена из снега, – прошептал он.

   – Такая холодная? – лукаво уточнила Волтайр. Он помотал головой. Она склонилась к нему и, заглядывая в его глаза, призналась:

   – Рядом с тобой я чувствую себя восемнадцатилетней девчонкой. Глупо, а?..

   ***

   Он солгал, когда сказал ей, что отправляется в ксенологический; его дорога лежала в Ритир, это верно, но в корпусе для него ничего не было.

   Эта площадка находилась в недрах главного корпуса научно-исследовательского института, и большую часть времени дверь, ведущая на нее, была закрыта, потому что никому особо не требовалось туда заходить. Бел Морвейн никогда раньше не был там, хоть и знал, как это бывает.

   Тяжелые сапоги разведчика шагнули на металлическое покрытие площадки; дверь за ним бесшумно закрылась. Он остался совершенно один...

   Нет, не один.

   Лекс никогда не спит. Обслуживаемые десятками людей, младших и машин, его части занимают целый холл, и в этих электронных мозгах постоянно идет работа, объемы которой нормальный человек и представить себе не в состоянии. Какие-то его процессы обслуживают экономические потребности Кеттерле, какие-то отвечают за образовательные программы; Лекс присматривает за всем, что происходит в системе Кеттерле, и обрабатывает отчеты, поступающие от колоний, отдает распоряжения, изучает поступающие от разведческих команд данные.

   Беленос Морвейн встал по стойке "смирно", вытянув руки вдоль тела, у самых перил площадки. Лекс не обладает интеллектом в полном смысле этого слова; но здесь, в этом месте, у него оборудован интерфейс, наиболее близкий к человеческому.

   Шевельнулась маленькая камера, зафиксировав человека. Экран на другом краю пропасти, – там, внизу работали части Лекса и обслуживающий его персонал, – бесшумно вспыхнул.

   – Я готов обработать твой запрос, Беленос Морвейн, – прозвучал ровный электронный голос.

   Тот набрал воздуха в легкие и склонил голову.

   – Я хочу быть отправленным на Анвин.

   – В каком качестве? – был немедленно задан вопрос.

   – В каком угодно, – почти сердито ответил он. – Если я больше не гожусь в команду инфильтрации, отправь меня на базу или в археологическую группу. Да хоть куда.

   – Это выглядит необдуманным решением, – заметил Лекс.

   Морвейн вздохнул снова.

   – Но я думал над ним много ночей, – возразил он. – Если ты считаешь меня непригодным к моей работе, объяви мне об этом прямо. Иначе отправь меня на задание.

   – Ты находишься в слишком нестабильном состоянии, чтобы отправиться на инфильтрацию, – сказал Лекс. – Но нельзя назвать тебя непригодным. Для чего ты так стремишься на Анвин?

   – Чтобы почувствовать, что я не совсем бесполезное тупое создание! – взорвался Бел. – Тебе, может, это непонятно, но я просто не могу целыми неделями, месяцами сидеть на одном месте и смотреть, как!.. Ладно, к черту. Ты прав. Но я надеюсь, что смогу успокоиться и прийти в себя, если у меня будет работа.

   Лекс помолчал, мигая экраном; на самом деле ответ у него был готов мгновенно, но интерфейс учитывал человеческую психологию и заставил его выдержать паузу.

   – Хорошо, – наконец произнес он. – В таком случае тебе разрешено отправиться послезавтра с шаттлом на базу. Потом все будет зависеть от твоего состояния. Если оно стабилизируется, ты будешь рекомендован к инфильтрации.

   ***

   На пользу ей эти отношения не пошли; день ото дня Нина становилась все рассеяннее, когда стояла за конвейером, и наконец рассердила своим поведением управляющего настолько, что он лишил ее платы на два месяца вперед и так ударил, что она, падая, споткнулась и подвернула ногу.

   Должно быть, если б это случилось еще полгода назад, женщина была бы обречена на голодную смерть. Но теперь Уло лишь вздохнул и увел ее, хромающую, к себе в комнату, где вправил ей щиколотку и высказал все, что о ней думает, а она сидела и грустно смотрела на него.

   Нина пыталась выйти на работу на следующий день, но из-за своей ноги была еще более неуклюжей, чем обычно, зацепившись рукавом рубахи за ленту, рухнула на конвейер и едва не попала под удар штамповщика; Уло вовремя остановил двигатель и отцепил ее, и лицо у нее было белее снега, а руки дрожали. Управляющий пришел в такую ярость, что крикнул ей, что больше она может не приходить: она уволена.

   Это было впервые, когда Нина заплакала. Управляющий уже ушел, а она сидела на полу, возле ног Уло, и размазывала по щекам грязные слезы, ей было невыносимо стыдно за себя, за то, что она знала уже: Уло не бросит ее, и теперь она камнем повиснет на его шее.

   Уло ничего не сказал ей на этот раз. Его лицо сохраняло привычную ровность, будто ничего и не произошло, он отвел ее в комнату, которая теперь принадлежала обоим и в которой катастрофически не хватало места, принес ей ужин из столовой. Нина плакала весь вечер, он не утешал ее, но и не ругал, склонился себе над очередной схемой, зажав в зубах самокрутку. Она утихла только глубокой ночью, смотрела на него и думала. Уло не был мечтой шестнадцатилетней девушки, это точно, он временами казался ей черствым, даже бездушным, на его лице никогда не отражалось ничего сильнее удивления, да и красавцем он тоже не был, что скрывать; ей нравились, правда, его черные глаза, и в целом она к нему просто привыкла.

   И тем не менее, пусть у него было каменное лицо, Уло по-прежнему кормил ее и не прогонял. В этом было что-то... и она смотрела на его широкие плечи и думала о том, что с ним она в полной безопасности. Что бы ни случилось, он не бросит ее...

   Дня через два он вернулся с работы, – Нина теперь сидела в комнате и только занималась рукоделием, а иногда и вовсе ничего не делала, – и сказал ей:

   – Собирайся.

   Она даже напугалась, но послушно собрала свои малочисленные вещи в узелок. Уло, правда, и собственные пожитки стал собирать, пока комната не оказалась пустой. Он взял ее за руку и повел за собой, и тут до Нины дошло, что это означает.

   Комнаты предназначались в основном для холостяков; Уло отправился в жилой квартал, окружавший завод, отыскал старый покосившийся дом и вошел туда.

   Внутри было темно, из-за прикрытой двери доносились чьи-то голоса. Он поднялся по лестнице.

   – Эти две комнаты будут наши, – сказал он ей. – Раз уж ты не работаешь, наводи тут порядок.

   У Нины просто не было слов; она поймала его за небритые щеки и целовала, а потом кружилась по комнате, пока не споткнулась, – ее щиколотка зажила не до конца, – и едва не рухнула. Уло не улыбнулся, но поддержал ее и даже потрепал по волосам.

   Это были комнаты не из лучших; Нина убила неделю на то, чтобы привести их в божеский вид. Сам дом был старый, и рамы на окнах потрескались, а нижний этаж занимало шумное семейство часовщика, у которого оказалась до чудного сварливая жена, а их младший сын попытался приставать к Нине на второй же день. И все равно она была счастлива, будто Уло привел ее жить во дворец; ей казалось, будто ее жизнь обрела какой-то новый смысл, и ужасные машины окончательно ушли, оставили ее в покое. Нина очень старалась быть полезной для Уло, насколько могла, а в свободное время даже стала учиться у старого часовщика грамоте.

   Это желание возникло в ней неспроста: Уло часто читал какие-то замусоленные книги при свете лампы, и Нина чувствовала, какая она никчемная и глупая в сравнении с ним. Она ничего толком не умела, даже читать, и поговорить с ней ему было не о чем; он время от времени, правда, заводил разговоры, но все, что Нина знала, были сказки, которые в детстве ей рассказывала мать. И Уло снисходительно слушал ее, даже спрашивал что-то.

   К середине зимы она освоила азы грамоты и пыталась читать все надписи, какие только видела. Она читала сокращенные обозначения на схемах, какие Уло приносил домой, и заголовки его книг, а потом обнаружила, что на коробках с продуктами тоже, помимо рисунков, что-то написано, и стала читать и эти названия. По вечерам, пока Уло копался в своих схемах, Нина часто задумчиво сидела за столом, расставив перед собой разнообразные упаковки, и читала вслух:

   – Мо-ло-ко. Кру-па. Су-ше-ны-е я-го-ды.

   Он ничего не говорил ей и не улыбался, но однажды ей никак не удавалось прочесть слово, и он легко, будто между делом подсказал ей:

   – Ацидофилин.

   – Что это? – спросила Нина.

   – Открой упаковку да попробуй, – ответил Уло и усмехнулся. Она смотрела на него, завороженная его улыбкой, и не сразу сообразила исполнить его рекомендацию. "Ацидофилином" оказался тот же кефир, только будто бы более густой.

   Упаковки, впрочем, особым разнообразием не отличались, а за книги браться она пока не решалась, и Нина стала отыскивать все, что могло нести на себе какие-нибудь надписи. Так она рылась в настенном шкафчике и нашла красивую коробку, на дне которой еще оставалось немножечко чая. На коробке было что-то написано, Нина попыталась прочесть это и поняла, что буквы совершенно незнакомые.

   Она стояла и внимательно разглядывала упаковку. Она раньше никогда не интересовалась тем, откуда у Уло такой вкусный чай, и упаковка была сделана так безукоризненно, а из какого материала – Нина не смогла определить, даже когда поколупала ее ногтем и попробовала на зуб.

   Она хотела спросить Уло вечером, но отчего-то не решилась.

   Она спросила у часовщика на следующий день:

   – А эти буквы – единственные?

   – Что ты имеешь в виду? – не понял старик.

   – Ну, а может, в других городах пользуются другими буквами?

   – Нет, – страшно удивился он. – С чего ты взяла? Мы всегда пользовались только этим алфавитом, на нем писали еще тысячи лет назад, и на всей планете используют лишь его.

   Нина пожала плечами и ничего не сказала.

   Почему-то ей казалось, что Уло лучше об этом не спрашивать; но женщины любопытны, как кошки. Уло подолгу отсутствовал, а Нина была дома одна. Он хранил свои инструменты во второй комнате, разложил их на полках и кособоком столе, и она раньше заходила туда, только чтоб убраться, а теперь стала заходить и рассматривать их. Большинство вещей было ей знакомо, пусть она знала названия не для всех: всевозможные отвертки, плоскогубцы и гаечные ключи не были для нее чем-то удивительным.

   Она вытирала пыль на столе и нашла маленькую коробочку из такого же неведомого материала, заваленную конденсаторами. Она не заметила бы ее, если б не уронила банку с ними, тускло-красные цилиндры с ножками рассыпались по полу, Нина вполголоса костерила себя за неуклюжесть и подобрала коробочку. Предназначение этой штучки для нее осталось загадкой, как и то, отчего коробочка была спрятана, – иначе не скажешь, – в банке с конденсаторами. Нина попыталась открыть коробочку, но у той будто даже не было видимых швов, и на зуб она была не похожа ни на один металл, который был известен женщине. Зато на коробочке была красивая маленькая кнопочка, она нажала, и вдруг прямо на поверхности коробки вспыхнул квадрат призрачного света, на котором были какие-то символы, – она даже не была уверена, буквы это или цифры. Символы светились, потом угасли. Нина, перепуганная, спрятала коробочку обратно и поставила банку с конденсаторами на место.

   Она ничего не сказала Уло. В ту ночь она долго не могла уснуть, все возилась у него под боком, пока он не рассердился на нее, молча поймал и прижал к себе так, чтоб она уж не могла пошевелиться; Нина стихла, глядя в черную пустоту перед собой.

   ***

   Сигналы продолжали уходить в космос без ответа. Техники качали головами; некоторые советники опять высказали мнение, что пора готовиться к обороне, но он лишь поднял руку в запретительном жесте.

   – Эту войну силой не выиграть, – сказал он позже. – Только хитростью. Бездушные отродья сильнее нас, и всегда были, иначе нашему божественному предку не пришлось бы бежать. Именно поэтому я и считаю, что мы должны обмануть их. Заинтриговать собой, заставить выйти на связь, доказать им, что мы глупы и беспомощны. Быть может, даже сделать вид, что мы хотим пойти по их пути. Неужели они откажутся повести нас по дороге духовной смерти!..

   В чем они были правы, – это в том, что дольше сидеть без действия было нельзя. И Фальер в ту ночь долго лежал без сна, раскинув руки, и смотрел в белый потолок, но видел перед собой черноту в сиянии звезд.

   Тоненькие ниточки вели от звезды к звезде. Его задачей было выбрать.

   Он сделал выбор, хоть наутро у него сильно болела голова, и призвал к себе Марчелло Тегаллиано, ответственного за спокойствие в окраинных кварталах. Тегаллиано был полный коротышка с пронзительным жестоким взглядом, в молодости бывший управляющим на одном из заводов, знал в совершенстве, каким образом думают закованные, и любого из них мог вывести на чистую воду; не один был по его почину уволен за воровство или халатность.

   – Это дело требует особой деликатности, – устало сказал ему Фальер, потирая виски. Вид у него был не очень, он знал это, и на одном из висков билась синеватая жилка, а Тегаллиано стоял перед Наследником, почтительно нагнувшись, и смотрел куда-то вбок.

   – Все будет исполнено, – только ответил он.

   Фальер изложил подробности задуманного; Тегаллиано лишь кивал ему, никак не комментируя поручение. На этого толстяка можно было положиться, и Наследник это знал. Тегаллиано подберет нужных людей. Рано или поздно все получится так, как надо...

   Он вышел потом на свою любимую террасу, но смотрел не на пустырь погоста перед собой, а в темное небо. Космонавты несколько раз уже отправлялись патрулировать систему, но никаких следов вторжения не нашли. Неужели он действительно ошибся, и

они

еще не отыскали Анвин? ...Нет, не может такого быть. Капитан звездолета с подробностями описывал чужой корабль, встреченный далеко отсюда. Огромный, писал он, обтекаемой формы, из неведомого серебристого материала, двигается будто бы сам по себе.

Они

всегда отличались любовью к внешней оболочке вещей. Это корабли анвинитов отчасти нарочно имеют неказистый вид, потому что главное – люди...

   На следующий день Фальер опять спустился в подвал, где и обнаружил своего Ягана, который пришел, как обычно, в назначенный час и трудолюбиво менял какую-то тонкую трубочку у котла. Когда Наследник вошел к нему, Яган оторвался от своего занятия, склонился и вежливо (насколько мог) произнес:

   – Добрый день, господин Фальер.

   Тот кивнул и остался стоять; бездушный вернулся к работе. Он был невозмутимым и похожим чем-то на машину, какие окружали его: неуклюжие, большие и черные. На его крупном лице были следы то ли сажи, то ли чего-то такого, из карманов комбинезона высовывались грязные тряпки и какие-то железки.

   – Ты заменил ту трубу, Яган? – спросил его Фальер.

   – Да, – ответил тот. – И котел тоже.

   Наследник помолча, следя за руками Ягана. Бездушный выглядел неповоротливым, но пальцы его двигались с необычайным проворством, ухищряясь ловко держать крошечные гайки.

   – Тебе нравится твоя работа?

   Это заставило его остановиться; Яган поднял крупную по-львиному голову и будто задумался, а Фальер смотрел на него и с внутренней улыбкой понял, что бездушный почуял подвох в вопросе и пытается подобрать стратегически верный ответ.

   – Ну, мне нравится работать в Централе, – потом сказал Яган. – Тут тихо и нет надзирателей. И отопительная система несложная, хуже было работать с машинами в текстильном цехе.

   – Ясно, – кивнул Фальер и покинул подвал.

   Уже поднимаясь по лестнице, он почти удивленно осознал, что ответ бездушного оказался едва ли не хитрее вопроса; на вид такой неповоротливый и туповатый Яган верно уловил то, на чем его хотели поймать. Если б он сказал, что работа ему нравится, – он бы признал, что ему нравится работать с техникой. Сказать, что не нравится, тоже означало оступиться и потерять хорошее место.

   Фальер остановился в одном из холлов дворца перед большой картиной, на которой был изображен Арлен в лохмотьях, стоящий на берегу реки. Пронзительные светлые глаза полубога смотрели на Наследника. Тот потер подбородок.

   И вот среди них стали появляться такие хитрецы, подумал он.

   Железо оскверняет.

   ***

   Ее вызвали к управляющему утром, когда Уло не было дома; Нина страшно перепугалась, не понимая, по какой причине ею могли заинтересоваться, но не могла не пойти. Бледная, с дрожащими руками, она вошла в кабинет управляющего и обнаружила, что тот не один.

   Незнакомый толстый человек с пронзительным взглядом стоял у окна, заложив руки за спину. Когда она вошла, он обернулся и сразу посмотрел на нее, заставив ее попятиться.

   – Заходи, заходи, – сказал ей управляющий, который не раз бил ее по лицу, и в его голосе сегодня была почти что отеческая ласка. – Не бойся.

   Нине ничего не оставалось. Она шагнула вперед, опустив глаза, и принялась судорожно мять подол юбки. Человек, стоящий у окна, явно был аристократом: он был так красиво одет, и на его блестящих лакированных ботинках не было и пылинки, будто он прилетел сюда по воздуху.

   – Это Нина, – сообщил ему управляющий. – Женщина, которая с ним живет.

   Сердце у нее екнуло и провалилось в желудок. Значит, до нее им нет особого дела! Им что-то нужно от Уло.

   – Миловидная, – благожелательно сказал незнакомый аристократ. – Не беспокойся, я не сделаю тебе ничего дурного. Даже наоборот, ха-ха. Ты ведь наверняка мечтаешь попасть в Централ? Я мог бы подыскать тебе теплое местечко.

   Нина молчала.

   – Этот Уло, – резче произнес он. – Он явился с севера, и никто ничего о нем толком не знает. Ответь мне честно: водятся за ним какие-нибудь странности?

   – Почему вы спрашиваете? – еле слышно сказала она. Ладони вспотели, и Нина не заметила, что вцепилась пальцами в грубую ткань юбки со всей силы. Попасть в Централ! Быть прислугой в одном из домов аристократов! Быть может, даже своими глазами увидеть Наследника...

   – Мы проверяем всех подозрительных, – был ответ. – Не беспокойся, тебе ничего не сделают. Ну? Может быть, он уходит куда-нибудь по ночам? Или у него есть какие-нибудь странные вещи?

   У Нины пересохло в горле; когда она открыла рот, у нее не сразу получилось издать звук.

   – Нет, – сказала Нина. – Уло очень хороший и заботливый. По ночам он всегда спит рядом со мной. Все свое свободное время он работает, потому что нам очень нужны деньги, ведь меня уволили.

   Они переглянулись. Нина почувствовала, как внутри у нее все дрожит: она знала уже, что они сейчас сделают с ней.

   И они сделали; холодные глаза незнакомого аристократа уставились на нее, будто проникая до дна, и ноги у Нины едва не подкосились, она ничего так не хотела, как рассказать ему всю правду. Она набрала воздуха в легкие, слова рвались из нее, а чужие глаза выманивали их, пытались вытащить, как рыбу на крючке.

   – Он ведь ничего плохого не сделал, – произнесла она побелевшими губами. – Он не ворует и очень старается на работе. Нам нужны деньги, правда, но Уло честный и никогда не будет воровать.

   Крючок вдруг отпустил ее.

   – Ладно, – с видимым неудовольствием сказал аристократ. – Видно, это правда. Пошла вон отсюда, замарашка.

   Она вышла из кабинета на негнущихся ногах. Ей отчаянно хотелось кинуться в цех, где работал Уло, и обо всем рассказать ему, предупредить его; но она заставила себя идти домой.

   – Ты чего такая бледная, – спросил ее старый часовщик, сидевший с работой у окна. Нина помотала головой и, не ответив, поднялась на свой этаж. Там она достала банку из-под чая, спрятанную в шкафчике, и бросила ее в очаг; банка, как назло, никак не хотела ни гореть, ни плавиться, но наконец пламя взяло свое, и она закоптилась в достаточной степени, чтоб уже нельзя было разобрать надписей.

   Нина все не находила себе места в тот день и металась по комнатам, – избавиться от таинственной коробочки в конденсаторах она не смела, – но вот наконец ее напряженные уши уловили тяжелые шаги на лестнице, дверь открылась, и вошел Уло. Она тут же бросилась к нему.

   – Что с тобой? – спросил он. Она только смотрела на него круглыми черными глазами, и губы у нее дрожали. С трудом она взяла себя в руки.

   – Меня вызывали к управляющему, – пояснила она.

   – Зачем это? Неужели предлагали работу?

   – Нет, – возразила Нина. – Из-за тебя.

   Его лицо никак не изменилось.

   – Ведь ты... – начала она, осеклась; страх не давал ей договорить, но она все-таки набралась смелости и закончила: – ты не бездушный. Ты не анвинит, ты не с этой планеты родом.

   И на этот раз он никак не отреагировал, ей только показалось, что его глаза опасно блеснули.

   – И ты сказала им?

   Тут до нее дошло, что он подумал.

   – Нет! – воскликнула Нина, поднимая руки. – Клянусь тебе, нет! Они пытались вытянуть из меня это, но я смолчала, мне удалось!.. Они прогнали меня, разозлившись...

   Он все смотрел на нее, так холодно и страшно, а по ее щекам потекли слезы.

   – Ты не веришь мне?

   Он молчал.

   – Я никому ничего не скажу, – разревелась она, – обещаю! Хоть бы сам Наследник, нет, сам Арлен спросил меня!

   Только тогда он шагнул к ней и почти мягко обнял, потрепал по плечу.

   – Успокойся, – сказал он. – Тише, тише, а то старик Язу поднимется спросить, что у нас такое.

   Нина послушно умолкла, хотя ее все еще колотило от напряжения. Уло заставил ее опуститься на кровать и сам сел рядом.

   – Почему ты не выдала меня? – негромко спросил он. Нина распахнула глаза.

   – Зачем бы я стала? – почти возмутилась она, хотя лицо ее все покраснело от слез. – Они наверняка сделали бы тебе что-нибудь плохое. ...Отняли бы тебя у меня. Я никому тебя не отдам.

   Наконец Уло улыбнулся, почти грустно как-то. Погладил ее по волосам.

   – Ты не злишься на меня? – оробела Нина.

   – Нет, – сказал он. – Только на себя. Кажется, я совсем потерял хватку, если слабая женщина уже в состоянии раскусить меня.

   Нина несмело улыбнулась ему в ответ.

   – Для чего ты... вы здесь? – спросила она потом. – Ведь не для того же, чтобы убить всех нас?

   – Конечно, нет, – фыркнул Уло. – Чтоб ты знала... мы и сами вас побаиваемся. Немножко. Мы не хотим никого убивать. Если б можно было найти общий язык и быть в мире, мы бы с радостью... но, боюсь, далеко не все на Анвине желают мирного контакта.

   Эти слова окончательно ободрили ее. Нина обняла его за шею, потерлась о его заросшую щеку своей.

   – Хочешь, я буду рассказывать тебе, – предложила она. – Все, что сама знаю. Ведь тебе нужны сведения? Я отвечу на все твои вопросы.

   Он погладил ее в ответ по затылку.

   Нина и не догадывалась, сколь она была близка к смерти в тот день, но смерть миновала ее на волосок.

   ***

   Он вернулся за полночь, когда, они не видели, так что наутро Волтайр даже удивилась, обнаружив, что Бел уже дома.

   Он был мрачным, за завтраком вдруг посмотрел на Леарзу тяжелым взглядом и сказал:

   – Завтра я уезжаю на Анвин.

   Леарза и Волтайр оба ошеломленно вскинулись и уставились на него.

   – ...Бел? – осторожно спросила женщина. – Ты серьезно? Лекс отдал распоряжение?

   – Да.

   День прошел суматошно. Беленос собирался, о чем-то негромко говорил с Волтайр, пока Леарза неприкаянно шатался по дому; наконец Морвейн поймал его в коридоре, и в руках у разведчика был какой-то длинный сверток.

   – Понимаю, ты не лучшая кандидатура, – буркнул он, – но мне нужно размяться перед тем, как отправляться в путь.

   И развернул свой сверток; там обнаружилось два слегка кривых клинка безыскусного вида. Леарза опешил.

   – Ты хочешь подраться?

   – Потренироваться, – раздраженно поправил его Бел, тут в коридоре показалась Волтайр и увидела мечи.

   – Бел! – воскликнула она. – Ты чего это задумал?

   – Мы потренируемся, – ответил вместо него Леарза. Волтайр всплеснула руками и хотела будто возразить что-то, но они уже не слушали и пошли во двор; снег прекратился еще ночью, и остатки его жались по газонам, освободив мокрые дорожки.

   – Давненько я не держал в руках оружия, – буркнул руосец, принимая боевую стойку; лезвие грозно блестело перед ним. Он ни разу даже не видел клинка подобной формы, но в целом меч казался удобным и был немного похож на ятаган, хоть и менее изогнут.

   Бел остановился напротив него в расслабленной позе, опустив меч.