Текст книги "Лиловый (Ii)"

Автор книги: Коллектив авторов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 44 страниц)

   – Ты хоть это понимаешь? – сказал Виченте, сердито хмурившийся последние полчаса, – Наследник не одобряет эту затею. Сам Наследник, по всей видимости, тонко намекнул Кандиано, что лучше бы ему оставить свои альтруистические замашки.

   – С чего ты взял? – удивился Теодато.

   – Иначе стал бы Кандиано вступать в общество Камбьянико! Он что, показался тебе выжившим из ума в нашу последнюю встречу? Ничуть. Камбьянико – хорошее прикрытие для него, потому что безволен и труслив, в его тени сам Кандиано может спокойно действовать.

   Теодато наконец озадачился.

   – Я вообще-то понял, что он не безумен, – пробормотал он, – но насчет Наследника мне не приходило в голову.

   – Идиот, – буркнул Виченте. – Теперь понимаешь, во что ввязался? Это уже не глупые шуточки. Более того, я уверен, что и Фальер легко раскусит уловку Кандиано, еще проще, чем это сделал я. А значит, весь вопрос в том, сколь долго он будет закрывать на это глаза. Неделю, месяц? До первой серьезной акции? Потом у нас могут возникнуть неприятности, и они возникнут, попомни мое слово.

   – Фальер то, Фальер се, – неожиданно разозлился Дандоло, – а я делаю, что хочу! Где это написано, что я не имею права, вот, подружиться с закованным и приходить к нему в гости? Никто не станет отрицать, что они такие же люди, как мы.

   – Не строй из себя слабоумного.

   – И, наконец, что сделает мне Фальер? Лично явится ко мне и погрозит пальцем?

   – Теодато!

   Тот гневно выдохнул, но замолчал. Какое-то время они шли молча, оба взъерошенные и встревоженные. Попадавшиеся им навстречу люди с любопытством взглядывали на них, но быстро прятали глаза. Началась промышленная зона; домишки в этом месте были совсем уже убогие и вот окончательно сменились высоким каменным забором, из-за которого видно было только бетонные стены без окон.

   – Это же завод? – спросил Теодато, делая вид, что никакого спора между ними не было. Виченте пожал плечами.

   – Вестимо. Похоже, металлургический. Ты никогда не видел заводов?

   – Нет, – удивился тот. – А что, ты видел?

   – Доводилось пару раз, – нехотя как-то отозвался Виченте.

   – И как там?

   – Мрачно.

   Теодато смолк, хотя немного надулся: ему хотелось, чтобы Виченте подробней рассказал о своих впечатлениях, но тому, кажется, не нравилась эта тема. Они миновали длинный угрюмый забор металлургического и оказались в переулке между двумя другими, казавшимися Теодато просто бесконечными; но вот заборы закончились, и кривая улица вывела их на крохотную площадь, окруженную со всех сторон двух– и трехэтажными зданиями, возле одного из которых (на стене его над крыльцом была какая-то выцветшая от времени вывеска) обнаружили настоящую толпу. Люди стояли будто бы в очереди, в основном это были угрюмые, широкоплечие рабочие заводов, одетые в грубую одежду, с мрачными грязными лицами.

   – Зачем они тут стоят? – шепотом спросил Теодато, а Виченте вполголоса ответил ему:

   – Не видишь, что ли? Это магазин. Они пришли купить еды.

   – А почему на улице?

   – Потому что внутри слишком много народа, они все туда не помещаются.

   Теодато, напугавшийся поначалу, вновь набрался своей дурацкой решимости и без предупреждения направился прямо к стоявшим закованным; брат его, витиевато выругавшись про себя, вынужден был поспешить за ним. Рабочие начали понемногу оглядываться на них, наконец все заметили двоих чисто одетых аристократов, невесть что делающих здесь, посреди квартала закованных. Совершенно стихли и без того редкие, негромкие разговоры; на площади воцарилось гробовое молчание. По спине у Теодато побежали мурашки: это действительно было непередаваемое ощущение, на него смотрели десятки настороженных глаз, и в какой-то момент ему даже показалось, что они сейчас набросятся на него и убьют.

   И вот один из рабочих, стоявший чуть в сторонке и сворачивавший цигарку, негромко обратился к ним:

   – Кажется, вы потерялись, господа?

   Даже Виченте, которого ничем было не смутить, будто бы вздохнул про себя с облегчением; остальные люди понемногу отвернулись от чужаков, сделали вид, что не замечают их, пусть и неправдоподобно: на площади по-прежнему была неестественная тишина. Теодато почти обрадовался, и все его внимание оказалось сосредоточено на заговорившем человеке.

   – Нет, не совсем, – ответил он. – Мы просто хотели побывать в кварталах закованных. Скажи, отчего в магазине такая огромная очередь?

   – Так ведь сегодня выдали плату, господин, – ровным голосом пояснил закованный, будто это должно было все объяснить. Теодато был по-прежнему растерян, и до него не дошел смысл этих слов.

   – А ты тоже работаешь на заводе?

   – Конечно, господин, – тот будто немного насторожился, припрятал незажженную сигаретку в карман замызганной куртки; должно быть, пожалел, что связался со странными аристократами. – Отчего вас это интересует? Вы что-то опять проверяете?

   – Проверяем?.. – удивился Теодато. – Нет, нет... мы просто... черт возьми, Винни, это и вправду даже как-то некрасиво с нашей стороны... видишь ли, – он снова обратился к рабочему, – нам действительно просто было интересно, как вы живете. Некоторые... среди нас думают, что мы слишком мало знаем о вас, слишком плохо вас понимаем.

   Рабочий молчал и просто смотрел на него своими черными глазами.

   – Только теперь дошло до него, – еле слышно пробурчал Виченте, потом поднял взгляд на закованного. – Мы не отвлекаем тебя?

   – Никак нет, господин, – ответил тот. – Я в очереди стоял с самого утра и уже купил все, что мне было нужно. Может быть, вас проводить?..

   – Да нет, мы только пришли, – возразил Теодато. – ...А кем ты работаешь, что делаешь?

   – Я механик, господин. Ремонтирую машины на комбайновом заводе.

   – Там собирают зерноуборочные комбайны? – оживился Теодато.

   – Да, господин...

   – Всегда хотел посмотреть...

   – Тео, – коротко одернул его брат. Это немного привело Дандоло в чувство, он оглянулся, озадачившись. Стоявший перед ними механик продолжал угрюмо смотреть перед собой, возле его грязных кирзовых сапог притулилась очевидно тяжелая тряпичная сумка.

   – У тебя есть семья? – спросил Теодато, которому не пришло в голову в тот момент, что это может быть не лучший вопрос. Закованный как-то замялся, не зная, как ответить, чего хотят от него странные люди; наконец неуверенно сказал:

   – Я живу с женщиной, господин. Она ждет меня...

   – Чего ты задерживаешь человека, Тео, – вполголоса произнес Виченте, немедленно воспользовавшись этим, но Теодато пропустил его слова мимо ушей и спросил:

   – А где вы живете?

   – Мы снимаем комнаты у часовщика, господин...

   – А можно посмотреть?

   – Тео, это невежливо.

   – Как вам угодно, господа.

   – Тогда пойдем, – обрадовался Теодато, и механик покорно тронулся с места, подхватив свою сумку. Братья последовали за ним; Виченте по-прежнему сердито косился на Теодато, а тот игнорировал все взгляды. – Ах да! Меня зовут Теодато, а это мой брат Виченте. Тебе нет нужды называть нас "господами".

   – Хорошо, – не сразу отозвался закованный.

   – А как твое имя?

   – Уло, – ответил тот.

   Это было довольно нелепое путешествие; лицо закованного никак не меняло своего выражения, Виченте принял бесстрастный вид, хотя ругался про себя, должно быть, а Теодато то и дело задавал глупые вопросы, обрадовавшись, что его идиотская выходка удалась. Вопросы его приводили в замешательство то закованного, то Моро.

   Вот они подошли к ничем не примечательному зданию, нижний этаж которого был выложен из грубо обтесанных камней, а верхний покрыт истрескавшейся штукатуркой; поднялись по скрипучей крутой лестнице, Уло первым открыл дверь, и братья уловили донесшийся из глубины помещения женский голос.

   – У нас гости, – коротко предупредил механик. Женщина будто удивленно воскликнула, но слишком тихо.

   И вот Теодато перешагнул через порог жилья закованного; в голове у него в тот момент была одна дурацкая мысль: "мы сделали то, до чего не додумался Кандиано!"

   Это была длинная, но узкая комната, чисто убранная, пусть бедно обставленная. Центром ее, кажется, был электрический обогреватель (цели которого Теодато, никогда раньше не видевший подобных штук, не понял), возле него стоял покрытый дешевенькой скатертью стол. Женщины нигде не было видно: должно быть, она спешно убежала в соседнее помещение.

   – Нина, – позвал ее Уло. – Нина, чего ты там возишься!

   Снова какой-то невнятный звук, и наконец она высунулась из-за межкомнатной двери. Братья с любопытством посмотрели на нее; она была похожа на любопытное животное, одновременно и испугалась их, и оказалась очарована видом самых настоящих аристократов, невесть как очутившихся в ее маленьком темном мирке.

   – Ну чего жмешься, – будто рассердился на нее механик, – иди, чаю налей.

   – Это ни в коем случае не нужно, – спохватился Теодато. – Мы и так чересчур обременяем вас. Мы только хотели поговорить...

   Уло оглянулся на него, как-то нахмурился; Виченте, бдительно следивший за братом, приметил, что взгляд того подозрительно задержался на тонкой фигуре женщины, и будто бы случайно стукнул того носком сапога по щиколотке. Теодато спешно повернул голову.

   – Как вам будет угодно, господа, – угрюмо произнес механик.

   Это был самый странный день в жизни Теодато Дандоло, пожалуй; они втроем, а потом вчетвером (когда Уло нехотя позвал свою женщину) сидели на обшарпанных скрипучих стульях, сам механик отвечал на вопросы прежним ровным тоном, но немногословно, а Теодато интересовало буквально все. Наконец темноволосая Нина опустилась на краешек стула возле своего мужа и присоединилась к разговору, сначала очень нерешительно, то и дело поглядывая на Уло, потом осмелела.

   – Скажите, господин Теодато, – спросила она уже под конец, – а правда, что наши космонавты видели инопланетян?

   Тот уже совершенно освоился и весело рассмеялся в ответ.

   – Правда, – сказал он. – Но ты не думай, будто в космосе все точно так же, как на земле. Они увидели только чужой корабль, страшно перепугались и убежали, как трусы. Может быть, инопланетяне ищут нас, но никак не найдут, а ведь уже больше года прошло с тех пор.

   – А вы их не боитесь?

   – С чего бы их бояться? Говорят, они такие же люди, как и мы. А ты?

   Нина закраснелась, снова покосилась на своего угрюмого мужа.

   – Нет, – сообщила она. – Мне интересно.

   Они возвращались в Централ значительно позже, уже даже начинало темнеть; небо затянуло холодными тучами, поднялся ветер. Теодато замерз, однако настроения ему это ничуть не испортило.

   – Ну, ты доволен? – хмуро спросил его Виченте, поднявший воротник пальто. – Клянусь, ты так на нее пялился. Этот Уло не разбил тебе голову лишь потому небось, что ты чертов аристократ.

   – Да будет тебе, – рассмеялся Теодато. – Я не имею на нее никаких видов.

   Виченте только что-то неразборчиво буркнул себе под нос. Какое-то время они шли в молчании. Мир вокруг них окончательно потемнел, и в воздухе запорхали редкие белые снежинки.

   – В самом деле, Фальер прав, – потом негромко и совершенно серьезно произнес Дандоло, сунув руки в карманы, глядя перед собой. – Этим людям не нужно, чтобы какие-то идиоты из Централа боролись за их права. Жизнь для них такая, какая она есть... они не знают иной и потому спокойны. Но, как я уже говорил тебе, мне плевать на закованных, меня интересуют другие вещи. И я думаю, что Кандиано и его сумасшествие могут здесь быть полезными.

   – О чем ты, – без вопроса сказал Моро.

   – Наше общество испокон веков делится на две категории людей, – хмуро пояснил тот. – И столь же давно считается, что железо оскверняет. Аристократы трясутся за чистоту своей души, как будто какие-то куски металла в состоянии повредить им... я никогда раньше не говорил тебе, чем обычно занимаюсь по работе. Я участвую в проектировании космических кораблей, Винни. Я постоянно имею дело с техникой, и я тебе скажу, – я совершенно не понимаю, чем она может осквернить. Ведь человеческий разум создал это все, и высшую математику, задачи по которой мне постоянно приходится решать, и физику, и великое множество других удивительных вещей. Иногда мне думается, может быть, именно высшая математика отличает нас от животных и любых других неразумных существ, а вовсе не какая-то абстрактная душа.

   Виченте продолжал шагать рядом, в молчании глядя в сторону. Теодато покосился на него; лицо брата будто бы ничего не выражало.

   – Ты бы лучше держал это при себе, – потом все же заметил Моро. – Это опасные идеи. Многажды опасней мысли о равенстве бездушных и аристократии.

   Теодато нахмурился.

   – И я рассказал тебе об этом только потому, что в последнее время стал доверять тебе.

   – От меня никто больше не узнает, – произнес Виченте. – Но все же будь осторожнее.

   Дальше они шли в молчании, оба растревоженные разговором, миновали промышленную зону Тонгвы, выбрались в кварталы прислуги, наконец впереди них показались ворота Централа. Снег усиливался.

   – А что ты сам думаешь по этому поводу? – тихо спросил Теодато. – Порицаешь меня?

   – Нет, – не сразу ответил ему брат. – Может, эти идеи и бессмысленны... в одночасье не изменить этих людей, веками живших по заветам предков. Но мне импонирует твоя смелость, Тео.

   Тот втихомолку рассмеялся.

   – Когда я впервые услышал про этих инопланетян, – признался он, – я страшно радовался, я думал: сейчас они найдут нас, окажется, что у них все совсем по-другому, и тогда-то наши заплесневелые чурбаны попросту не смогут все оставить неизменным. Теперь все больше подозреваю, что инопланетный корабль был выдумкой трусливых космонавтов, которые, должно быть, приняли за него какой-нибудь астероид. Ужасно жаль.

   Виченте промолчал, только в задумчивости полез в карман пальто за портсигаром.

   ***

   – Эти игры опасны.

   – Я пытался отговорить его, господин Кандиано, но все без толку; горбатого могила исправит.

   – К тому же, то, что вы предприняли, совершенно бессмысленно. Вы только рискуете привлечь к себе внимание управляющих, а с ними Тегаллиано.

   – А я полагаю, наоборот. Винни, согласись, мы с тобой вчера вели себя, как полные идиоты. Настоящие аристократические недоноски, которые нашли себе новое развлечение, но не понимают до конца, что творят.

   Моро ничего не возразил на это, только красноречиво пожал плечами; вроде как, сами видите. Кандиано хмурился.

   Молодые люди сегодня нанесли ему неофициальный визит, будто бы просто проходили мимо, он пригласил их к себе в кабинет на чашку чая, а там уже Теодато с некоторой глупой гордостью пересказал события прошедшего дня. Кандиано это совершенно не понравилось.

   С другой стороны, в чем-то Дандоло был прав, несмотря на свое выражение лица. Потому тема была закрыта; более важные вещи интересовали их старшего товарища.

   Многое беспокоило его. Действительно, общество Камбьянико будто обрело второе дыхание, и сам он вновь загорелся своей идеей, потому что ему казалось, что у него получается. Люди начали интересоваться происходящим, присоединялись к ним, пусть многие из чистого любопытства, и тут Тегаллиано однозначно ничего не смог бы сделать, и к тому же, наверняка он полагал, что почти все эти новообращенные "защитники обездоленных" разбегутся при первом намеке на опасность, да и толку от них мало.

   Орсо Кандиано так не думал; даже самые бесполезные люди могли помочь ему в его деле. Прежде всего, они распространяли идею. Пусть десятки, сотни таких, как Камбьянико, могут лишь рассуждать на высокие темы, сидя в своих уютных гостиных, но если на одну сотню их найдется такой, как он сам или этот Моро, которого Кандиано в последнее время отчего-то даже начал уважать...

   И потом, ладно – Тегаллиано; если уже сам Наследник заинтересовался этими идеями и не желал их распространения... это чревато. Молодые люди вроде Дандоло или Моро не понимают всей опасности. Кандиано прекрасно помнил, чем закончился мятеж Алехандро Фальера. Это же случится и с ними, если они вздумают открыто перечить Наследнику. А тот, конечно, долго в неведении не останется, более того, его так просто не обмануть.

   – Как и вас, меня воспитывали с убежденностью в том, что Наследник не может ошибаться, – тяжело признался Кандиано в этот раз; молодые соратники его молчали. – Но в таком случае я теперь никак не могу понять, отчего он не желает видеть очевидного. Даже простым людям должно быть ясно, что положение на планете взрывоопасное. Тегаллиано и подобные ему могут сколь угодно рассуждать о том, что бездушным хорошо так, как есть, но они такие же люди, как мы. Они тоже чувствуют, и они не могут не видеть того, как наша жизнь отличается от их... Неужели они вечно будут мириться с этим! Необходимо что-то делать.

   – Может быть, у Наследника есть свое видение насчет того, что нужно изменить, – невинно заметил Теодато. – Ведь и вы сами повторяете, что в одночасье ничего не сделаешь.

   – Мне недвусмысленно дали понять, что желают сохранения прежнего порядка вещей, – несколько уязвленно возразил Кандиано.

   – Что ж, и Наследник – живой человек, – тогда сказал Теодато, – значит, и ему свойственно ошибаться.

   – Ошибки для него непростительны! На его плечах лежит ответственность за миллионы жизней. Если так будет продолжаться и дальше... – он осекся: юноши перед ним были симпатичны ему, однако он понимал, что настолько доверять им еще рано.

   Но чертов Моро как-то пронзительно взглянул на него и негромко произнес:

   – То что? Придется устранить его?

   – Что?.. – опешил Дандоло. Кандиано встревожился, и даже Мераз, тенью стоявший возле окна, встрепенулся, готовый защищать своего покровителя, если понадобится.

   – Ну, все это, конечно, лишь на словах, – невозмутимо добавил Виченте. – Я довожу ваши построения до логического конца или, может быть, до абсурда. Если Наследник и далее продолжит свою политику и будет цепляться за традиции, рано или поздно придется его отстранить от правления. Гипотетически, повторяю. Только знаете, господин Кандиано, эта идея мне не нравится.

   – Еще бы она тебе нравилась, – с облегчением пробормотал Теодато.

   – Нельзя допускать кровопролитие, ни в коем случае. Надеюсь, это вы понимаете.

   – ...Да, – помедлив, согласился Кандиано.

   Он проводил их и остался наедине с привычным уже Меразом; на душе у него было скверно. Этот чертов Виченте Моро! Хоть он и смелый, умный человек, временами он слишком, пугающе прозорлив. Порою складывается даже ощущение, что ему вовсе не двадцать четыре года, как он это заявляет, а все пятьдесят, – он чересчур осторожен и чрезвычайно многое понимает.

   Что, если в один прекрасный день он предаст общество?

   К вечеру у Кандиано разболелась голова; попросив Мераза оставить его в одиночестве, он закрылся в собственной спальне и лег в темноте, а мысли его по-прежнему крутились, словно белка в колесе. Моро раскусил его: последней идеей его было устранить Фальера, но это в крайнем случае, в самом крайнем, если...

   Теперь же Кандиано лежал навзничь в постели и думал.

   Наследник – это центральный столп всего старого мироздания. Это сердцевина аристократии Анвина, эссенция всех древних обычаев... Традиционной аристократии невыгодны новые взгляды насчет бездушных, эти люди веками жили только благодаря самоотверженной работе закованных, потому сложно надеяться на сколь-нибудь быстрые мирные перемены. Даже, скорее всего, мирным путем ничего не достичь. Сперва Кандиано решил, что убеждением сумеет добиться своего: аристократы, от природы чувствительные к вопросам морали, примут его точку зрения и...

   И откажутся от всего своего благополучия? Да никогда! По крайней мере, далеко не все из них будут способны на такой подвиг.

   Чем дольше он думал об этом, тем больше убеждался: только кровавая революция изменит бытие. Только насилие...

   И в таком случае просто естественным представляется убийство Марино Фальера.

   ***

   – Всем вам прекрасно известно, каким образом произошло некогда разделение человечества. Одни люди, преданные своей идее, не испугались боли и смерти, ушли в степь, полностью отказавшись от всех благ техники, они жили в чудовищных условиях, замерзали зимою, сходили с ума от жары летом, их женщины рожали своих детей в грязи, прямо на жесткой земле, не получая никакой помощи. Эти люди совершили подвиг и были вознаграждены Господом. Оставшиеся же предпочли более приемлемые условия существования, но оказались лишены внутреннего света... все помнят об этом, но скажите мне, скажите же: когда мы стали такими? Когда мы изменились? Когда идеалы нашего бога-предка Арлена оказались подменены иллюзиями? По какой же причине наши прадеды бежали от машин, уж не потому ли, что не в состоянии были работать со сложной техникой? Нет! Они бежали, стремясь спасти и сохранить свою человеческую душу, мятущуюся, чувственную, они хотели просто оставаться людьми и дальше. Но что теперь? Мы больше ничем не жертвуем. Мы тратим все свое время, часы, дни, недели и годы пустого времени, на какие-то духовные практики, лишенные смысла медитации, и даже если отдельные наши представители в итоге уходят в степь, чтобы завершить свою бесцельную жизнь в одиночестве, разве это ведет нас к самосовершенствованию? Нет! Наше существование – ложный путь, мы сошли с тропы, ведущей к просветлению и единению с Богом, мы превратились в... грязь. Теперь те, кого наши предки обогнали в духовном развитии, переносят лишения и невзгоды. Кто знает: что, если прогневанный нами Господь наградит своим даром кого-то из них? Мы не жалеем их теперь, и пожалеют ли они нас тогда? Если гнев Господень направит их карающую длань на нас? Вы должны понять, так дольше продолжаться не может. В единении и всепрощении – наше будущее. Необходимо изменить наше отношение к бездушным. Они должны иметь равные с нами права. Мы обладаем несметными богатствами, нажитыми их трудом, когда они ютятся в своих хижинах и продолжают работать по шестнадцать часов в сутки! Мы должны вернуться к заветам наших предков, в степь, стать слугами нашим обездоленным ближним, потому что возвышается лишь тот, кто унижает себя. Мы должны снова обрести свою смелость!..

   Они сидели в полумраке, отделенные от остальных резной ширмой, и молчали. Люди слушали; десятки глаз были устремлены на оратора, но братья на него не смотрели и наблюдали исподтишка за этими лицами.

   Потом уже, когда он закончил говорить, понемногу поднялся гам, они вставали со своих мест, жестикулировали, перебивали друг друга, кто-то направился к самому Кандиано: должно быть, выразить свое согласие или несогласие с его речью, а братья остались сидеть, и лишь помигивала тусклым огоньком сигарета Виченте.

   – Парочке-другой, кажется, неслабо припекло от его слов, – еле слышно заметил Теодато, склонившись к столешнице в почти детской позе. – Но все остальные...

   – Слишком привыкли к подобным эксцентричным выходкам, – проворчал Виченте, стряхнул пепел в хрустальное блюдце. – И, признаться, обстановка серьезно портит все впечатление от его слов. Смешно сидеть среди всей этой роскоши, разряженным в шелк и бархат, и слушать что-то про нашу смелость и степи.

   – Но ведь в чем-то он неумолимо логичен.

   – Да, вне всякого сомнения; сложно поспорить с тем, что аристократы отступились от своего первоначального пути. И тем не менее среди нас продолжают рождаться люди с талантом, тогда как кварталы закованных не произвели ни одного.

   Теодато раскрыл было рот, желая ответить что-то, но в этот момент их уединение было нарушено: к их столику подошла хозяйка вечера, жена Камбьянико, и по-светски улыбнулась им; молодые люди поднялись со своих мест.

   – Надеюсь, вы не скучаете здесь, господа.

   – Что вы, госпожа Беатриче, – пробасил Моро. – Речь господина Кандиано была... очень прочувствованной.

   – О да, – она закатила глаза, потом жестом пригласила их вновь сесть и сама опустилась на обитый парчой стул. – Я надеюсь, она заставила сердца наших соратников зажечься огнем. Господин Кандиано вообще прекрасный оратор, я даже не ожидала от него.

   – Он человек идеи, – задумчиво произнес каменнолицый брат, – только серьезная идея может увлечь его и сделать красноречивым. Во всех остальных случаях он будет таков же, как и большинство из нас, ленивый утративший смысл своей жизни аристократ.

   Она даже рассмеялась.

   – Хорошо сказано, господин Виченте. Может быть, вам следовало бы также попробовать себя на поприще ритора?

   – Боюсь, у меня не тот характер.

   – Что же насчет вас, госпожа Беатриче? – вмешался Теодато, в глазах которого блеснул лукавый огонек. – В вашей груди не загорелось ли страстное желание отправиться в степь, как предлагает наш уважаемый оратор?

   – Может быть, но не теперь, – галантно улыбнулась она. – В конце концов, мне еще необходимо развлекать дорогих гостей сегодня вечером. Но вообще, знаете, – выражение ее лица стало наигранно-мечтательным, – все эти разговоры насчет степей, дикой природы, – это наводит меня на определенные идеи... что, если нам отправиться на охоту в степи за городом? Какое это благородное, достойное наших предков занятие! Можно было бы поехать большим числом людей, оставаться в прериях несколько дней, почувствовать себя в шкуре наших прадедов, которые вынуждены были выживать там. ...К тому же, уже наступила весна, и погода должна быть самой подходящей.

   Братья переглянулись. Лицо Виченте оставалось каменным; Теодато дернул бровью.

   – Возможно, вам стоит обсудить эту идею с вашим мужем, госпожа Беатриче, – наконец вежливо отозвался Моро. – Вне всякого сомнения, в этом что-то есть.

   Она оставила их, но на прощанье значительно глянула на Виченте; тот отвечал ей невинным (если только это можно сказать насчет его холодного лица) взглядом. Вечер понемногу близился к концу, но Орсо Кандиано, раздраженный чрезмерным вниманием пустоголовых людей вокруг себя, не хотел дожидаться завершения и сам подошел к братьям, к которым поневоле испытывал симпатию, – пустоголовым ни одного из них назвать уж точно было нельзя, – негромко предложил покинуть гостеприимный дом Камбьянико.

   – Как вам будет угодно, господин Кандиано, – с легкой улыбкой отозвался Теодато. – Покинем этот вечер, как наши достославные предки оставили древнюю стоянку на севере, дабы отбыть к хладным берегам Атойятль.

   Кандиано в ответ поморщился.

   – И вы туда же, молодые люди? Довольно я выслушал сегодня острот насчет своих слов.

   – ...Простите.

   Так втроем они действительно ушли, лишь незаметно распрощавшись с самим Витале Камбьянико, и мало кто заметил их исчезновение. Теодато же и предложил прогуляться по ночным улицам города, потому что в воздухе ему мерещился цветочный запах весны и свободы, а спутники его согласились, желая поговорить в тишине. Мераз был отослан с лошадьми, и трое мужчин зашагали по древней каменной мостовой.

   – Тео может смеяться, но это действительно была впечатляющая речь, господин Кандиано, – негромко заметил Виченте; каменнолицый брат был как всегда, пальто его застегнуто на все пуговицы, выражение абсолютно ровное, как у старых гипсовых статуй, которые находили еще в местах прежнего обитания закованных. Теодато между тем шел, по-мальчишьи сунув руки в карманы, открыв грудь прохладному ветру, и то и дело улыбался каким-то своим мыслям.

   – Боюсь, и настолько же бессмысленная, – горько сознался Кандиано. – Все, чего я могу добиться этим, – собственное осмеяние. Поначалу я думал, что только медленное, постепенное изменение может принести пользу, однако в последние дни склоняюсь к идее революции.

   – ...О чем вы говорите, господин Кандиано, – не сразу сказал Виченте. – Неужели вы и вправду считаете, что кровопролитие сделает нас более человечными?

   – Конечно, нет, но без него не обойтись. В этом мире ничто не бывает бесплатным, господин Виченте, и нам следует заплатить цену крови, чтобы иметь право и далее именовать себя людьми.

   Моро ничего не ответил, но покачал головой с серьезным сомнением во взгляде.

   – Это звучит как-то опасно, – осторожно заметил Теодато. – Как же вы представляете все это себе? Возглавите восстание бездушных, поведете их на аристократов?

   – Нет, нет. Эта революция должна произойти в наших рядах, – возразил тот. – Все, кто откажется признавать права закованных, умрут. Тогда...

   – Вы просто нетерпеливы, – неожиданно перебил его Виченте. – Вам хочется видеть результаты вашей деятельности прямо здесь и сейчас... на протяжении вашей жизни. Вам это не кажется эгоистичным, господин Кандиано? Вы жаждете чужой крови лишь ради того, чтобы еще при жизни назвать себя вождем революции и идеологом новой эры.

   Кандиано, озадаченный, промолчал.

   – Конечно, сложнее всего упорно выполнять свою задачу на протяжении десятков лет, не видя никакого ощутимого результата, – добавил Виченте, – и страшно умереть, так и не узнав, принесли ли вы пользу человечеству. Но это же и самое правильное. Вы обвиняете этих пустоголовых аристократов в бесчеловечности, но разве вы сами не бесчеловечны, обрекая их, пусть даже умозрительно, на насильственную смерть? Только за то, что они как дети?

   – Ну, признаться, я тоже был бы совсем не прочь увидеть, как изменяется наше общество, еще при жизни, – пробормотал Теодато, чуть посерьезнев. – Но, наверное, убивать других людей ради этого и вправду несправедливо.

   – Вы загоняете меня в угол своей риторикой, молодые люди. Одно греет мне душу: то, что среди нас еще есть такие вот умные юноши, которые предпочитают думать, а не прожигать жизнь впустую, – будто бы сдался Кандиано.

   – Надеюсь, господин Кандиано, и вы не отличаетесь закоснелостью пожилых людей, – смело поддел его Теодато, – и послушаете нас.

   Кандиано в ответ рассмеялся; так разговор их перестал быть столь глубоко философским, и тема вроде бы оказалась исчерпана.

   Однако Виченте Моро долго еще хмурился своим мыслям, уже когда они разошлись в разные стороны, и даже Теодато выглядел немного встревоженным; за то короткое время, что они тесно общались со своим старшим соратником, оба хорошо успели узнать его и отлично понимали, к чему приводят идеи, крепко засевшие в его упрямой голове.

   ***

   Таких мест миллионы.

   Вечный, неисчезающий сумрак, гул голосов, грохот музыки, дым сигарет, зов темноты в уголках глаз. В толпе – неизбывное, непобедимое одиночество, в шуме – тишина, в...

   На гладкой металлической поверхности столика стоит наполненный доверху стакан. Внутри его темная непрозрачная жидкость. Холодное стекло на кончиках пальцев... тысячи таких стаканов прошли через его руки, куда они исчезли потом? Может быть, все люди – всего лишь такие стаканы в руках смерти?