Текст книги "Лиловый (Ii)"

Автор книги: Коллектив авторов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 44 страниц)

Люди странно устроены. Они любят то, что пугает их.

   – Это глупость, – говорит он, вертя стакан. Жидкость остается совершенно неподвижной, будто застыла, окованная льдом. – И попытка не забыть о том, что мы все еще живы.

Живы ли?

   – ...Не знаю. Оставь меня в покое, проклятая тварь.

   Темнота в уголках глаз никогда не исчезает. На нее невозможно посмотреть прямо; стоит повернуть голову, – и она движется вместе с глазными яблоками, прилипнув к их задней стенке, забивается в череп, обволакивает зрительный нерв. От нее не избавиться.

Мне некуда идти

.

   – Что, и ты туда же! Что вы все, сговорились, что ли!

Но ты последний оставшийся в живых наследник Руоса

.

   – Да чтоб мне сдохнуть!

   Холод обжигает пальцы. Он в сердцах хватается за стакан, подносит его ко рту, пытаясь сделать глоток, – но черная жидкость неподвижна и остается вне досягаемости, будто насмехаясь над ним. Он швыряет стакан...

   Стакан летит.

Признай это. Пусти нас. Мы

–

часть тебя. Мы в твоей крови, в твоем мозгу...

   – Заткнись!

Дай нам вести тебя

.

   – Никогда.

   Он тяжело дышит, вцепившись в волосы. Ледяной пот на загривке. Никуда не сбежать... никуда не деться... не спастись.

   – Я слишком хорошо знаю, что бывает с теми, кого ведешь

ты

. Я никогда не позволю тебе вести меня. Убирайся, сгинь, если тебе некуда идти – сиди в самом темном уголке моего сознания. Но никогда не появляйся передо мной.

Я и не могу

.

   – Я могу.

   Невысокий худощавый человек опускается на табурет напротив него; опирается локтями о столешницу, заглядывает ему в глаза. Черты его лица тонки и ломки; будто скульптор, создававший это лицо, не слишком был уверен в том, что делает его рука. Глубоки тени под бровями.

   – Ты! Теперь вы вдвоем будете одолевать меня!

   – Глупец. Мы пытаемся показать тебе путь, но ты нечувствителен к обучению.

   – Я не хочу пути в бездну. Отчего только вы никак не оставите меня в покое! Что вам нужно от меня? Моя смерть?

   – Твоя жизнь. Пока ты жив, существуем и мы. ...Ты до сих пор не понял это?

   – Что?

Мы

–

часть тебя

.

   – Мы – часть тебя.

   – Вы проклятые паразиты...

   – Нет. Мы часть тебя.

Мы часть тебя

.

   Шум человеческих голосов, грохот музыки; вечная сияющая темнота вокруг, черные стены, блики разноцветных огоньков, танцующие тела, столик уставлен пустыми и полными стаканами.

   Он медленно поднял голову.

   Напротив него действительно сидел человек; когда?.. От неожиданности Леарза вздрогнул: он не слышал, чтобы этот человек как-то обратился к нему, просто вдруг проявился в реальности, взявшись из ниоткуда.

   Воспоминания о новом сне мучили его, и чувство дежа вю не давало покоя: этот бар, как тысячи других, в которых он почти каждую ночь пытался забыться, слишком похож был на то, что снилось ему. И темнота в уголках глаз...

   Это всего лишь слабое освещение. Нет никакого Асвада. Нет никакого Эль Кинди. Только этот забулдыга, в сильном опьянении, должно быть, не видевший, за чей столик садится.

   Да и какая разница, в конце концов? Леарзе было все равно; он пришел сюда один, уйдет, возможно, не один, – это случалось уже не единожды, он проводил ночи в самых странных местах, в чужих домах, в гостиницах, со случайными женщинами, не зная, куда ноги заведут его наутро. Два месяца утекло с тех пор, как он окончательно ушел от Тильды, даже не предупредив ее, – и она будто не пыталась вернуть его.

   Человек, севший напротив него, был очень широкоплеч, с фигурой бывалого борца, коротко острижен, склонил голову, уперевшись одним локтем в столешницу, перед собою вертел в руке стакан с прозрачной жидкостью. Леарза уверен был, что он не осознает, где и с кем находится; однако в следующее мгновение здоровяк хрипло произнес:

   – Сдается мне, я где-то видел твою физиономию.

   – Возможно, – без выражения отозвался Леарза. – Или похожую на нее.

   Тот поднял на него прищуренные светлые глаза; какое-то время вглядывался. Леарза с равнодушным видом остался сидеть, хотя какая-то часть его желала встать и уйти, чтобы сохранить свое нерушимое одиночество в толпе.

   – ...Точно. В новостях, давным-давно. Знаешь, у меня хорошая память на лица. Ты с Руоса, единственный выживший.

   Леарза помолчал, подобравшись. Его и раньше изредка узнавали случайные люди; одно время он даже сам использовал это, с ходу представляясь незнакомым понравившимся женщинам, как "человек с планеты, которой уже не существует".

   Но этот здоровяк чем-то не нравился ему.

   – Положим, это так, – наконец согласился он. – И что?

   – Да ничего, – ответил тот. – Забавно. Не думал, что тебя выпускают из стен ксенологического.

   – Я уже несколько месяцев там не был.

   – Как так?

   – Слышал что-нибудь о моей планете? – ощерился Леарза. – Люди на ней были ужасно отсталым народом. У них не было городов, как у вас, и всю свою жизнь они путешествовали по пустыне туда и обратно, ездили на верблюдах, спали в вонючих юртах. Вот: я кочую, как это делал мой народ тысячелетиями до меня.

   – Для дикого кочевника ты даже слишком хорошо говоришь на нашем языке, – заметил чужак напротив.

   – Ведь я уже давно среди вас.

   Тот беззаботно рассмеялся; в его густой бороде блеснули белые зубы.

   – Ты интересный, парень. Как тебя зовут?.. забыл.

   – Какая тебе разница?

   – Так, просто. Кстати, мое имя – Финн Богарт. Можно просто Финн.

   Леарза вновь коротко оскалился: навязываемое знакомство не нравилось ему, но, с другой стороны, ничего в этом такого и не было. Человек перед ним пьян и вряд ли на следующее утро вообще вспомнит о нем.

   – Леарза, – сказал он.

   – Кочуешь, значит? – снова ухмыльнулся Богарт, – дай угадаю: по местным барам. На самом деле, это место – так себе, ничего интересного. Но я знаю массу других... Если хочешь, продемонстрирую тебе гостеприимство Кэрнана. Ведь так, кажется, принято у кочевников? Я что-то слышал такое...

   Леарза вздохнул; сперва он хотел как-нибудь ненавязчиво избавиться от чужака, потом странная апатия охватила его.

   – Ладно, – согласился он. – Пошли...

   ***

   Небо было чудного, какого-то даже нереального совсем оттенка, раскинулось бледно-сиреневым стягом над холодной равниной, лишь тут и там чуточку испещренное крошечными облачками, будто бы брызгами краски на его полотне. Бесконечность его обволакивала собою, заставляла вбирать воздух полной грудью, так, что вечерняя прохлада даже обжигала гортань. Ноздри ловили самые разные запахи: конского пота, растрепавшихся волос, прокопченной дымом костра охотничьей куртки, снега и ветра.

   Над полем носило собачий лай.

   Достаточно большое количество людей участвовало в этом выезде, и голоса их раздавались отовсюду, однако для одних все происходящее было лишь очередным светским раутом, для других – редким глотком свободы.

   Госпожа Камбьянико, выглядевшая даже милой в своем костюме для верховой езды, оказалась во главе благородных дам и упивалась своей ролью, вокруг нее собрались все повесы, устремившиеся в дикие поля за пределами города ради того, чтоб покрасоваться, и все вместе они представляли собой беспечно гуляющих зевак.

   Теодато Дандоло все время почти проводил подле Орсо Кандиано, а тот был хмур и даже раздражен на вид, предпочитал ехать верхом на своем кауром жеребце в глубоком молчании, погруженный в собственные мысли. Тео мрачностью не отличался, но охотно поддерживал это молчание. Не говоря уж о том, что светская болтовня ехавших поодаль людей нервировала его, от этой поездки он ожидал совсем иного: Теодато хотелось взглянуть на дикую природу, о которой они почти позабыли, живя в каменных домах благоустроенного Централа.

   Природа действительно вдохновляла его, природа существовала так, будто и не было в ее лоне каких-то глупых людишек, тысячелетиями уродовавших ее, она просто жила своей жизнью.

   Поездка, идея которой несколько дней тому назад пришла в голову госпоже Камбьянико, вообще говоря, задумывалась, как охота: предприимчивая леди Камбьянико даже уговорила поехать с ними старого Веньера, жившего особняком и никогда не принимавшего участия в светской жизни. Антонио Веньер, презиравший от души всех этих напыщенных дам и господ, был непревзойденным охотником и даже в одно время поставлял дичь к столу самого Наследника. Должно быть, старик пожалел бы о данном согласии, – большая часть поехавших с ним людей была совершенно бесполезна и даже вредна для его любимого занятия, – однако были еще двое человек, которым неинтересно оказалось просто так кататься верхом по лесу.

   Во все два дня, что они провели посреди лесов и полей, Теодато видел своего двоюродного брата в основном лишь по ночам.

   Неожиданно открытый талант Виченте Моро (интерес к личности которого с течением времени у многих успел остыть) вновь привлек к нему всеобщее внимание; в первый же день вдвоем со стариком Веньером они загнали здоровенного лося, а на следующий Моро на глазах у потрясенных дам метко подстрелил кролика. Это сделало его героем всей поездки.

   Меньшее внимание привлекал к себе плосконосый Мераз, также передвигавшийся по лесу с большой сноровкой: в конце концов, он был закованным, чего еще от него можно было ожидать?..

   Надо сказать, первоначально братья не желали ехать ни на какую охоту, справедливо рассудив, что ничего серьезного из этой затеи не выйдет, однако неожиданно принять участие согласился Орсо Кандиано, тогда и они решили отправиться вместе со всеми. Соображения Кандиано быстро стали им очевидны: легкомысленные аристократы не взяли с собою никого из своих слуг-бездушных и потому вынуждены были самостоятельно заботиться о ночлеге и пропитании, между тем как до жаркого лета было еще далеко, ночи оказались холодные, а огонь разводить получалось только у Моро и у старого Веньера. Тем не менее, едва самые малодушные из них в первый вечер заикнулись о том, чтобы спешно вернуться в Тонгву, сам Кандиано едко высмеял их, так что слова его, словно плети, подстегнули их упрямство; решено было вернуться в город не ранее, чем через неделю.

   Кандиано надеялся, что подобный опыт хоть немного отрезвит заигравшихся аристократов, даст им представление о той праведной и правильной жизни, которую вели их далекие предки.

   Так или иначе, новизна предприятия определенно нравилась всем. Две ночи подряд люди собирались у костра в сени деревьев вместо того, чтобы беседовать за обеденным столом в ярко освещенных комнатах, и ночевали в палатках.

   Теодато между тем обнаружил, что новообретенный брат опять удивляет его, показывая такие качества, о каких он и не подозревал. Теперь он лишь наблюдал за Виченте и ни о чем не спрашивал, впрочем. Догадывался, что тот ничего внятного и не ответит все равно.

   Необычные качества Виченте Моро, впрочем, привлекали внимание не одного Теодато; значительно возрос интерес к нему самой госпожи Камбьянико, которая и прежде порою бросала на высокого угрюмого кузена особенные взгляды. Беатриче Камбьянико была довольно легкомысленная женщина, пусть Кандиано и считал ее легкомысленность полезной для своих сумрачных планов. Не имея под собою глубоких корней, она быстро увлекалась самыми разными вещами и столь же быстро охладевала к ним, чем напоминала тростник на ветру; чаще всего это бывали какие-то эзотерические практики (леди Беатриче считала себя высокодуховной женщиной), но иногда и обыкновенные люди.

   В ту ночь они встали лагерем в уютной лощине, и голые ветви деревьев, будто чьи-то переплетенные пальцы, рассекали небо, воздух был почти теплый, а у костра старик Веньяр с помощью Мераза жарил кроликов. Теодато опять оказался рядом с задумчивым Кандиано, вдвоем они сидели на стволе поваленного бурей дерева чуть поодаль от остальных, и старший аристократ едва ли не впервые за день обратился к младшему:

   – Не кажется ли вам, будто мы сопровождаем глупых жестоких детей на экскурсии, Теодато?

   Тот немного удивился подобной формулировке, но, когда черные глаза его скользнули по фигурам смеющихся и беззаботно переговаривающихся людей, он невольно кивнул.

   – Действительно, – пробормотал он. – Словно дети... наверное, все наше современное общество, – по крайней мере, та его часть, что мнит себя аристократией, – донельзя похоже на сборище детей, которые просто играют во взрослых. ...Знаете, господин Кандиано, я думаю, всему виной такие, как я. Люди, обладающие от рождения талантом. Виченте как-то говорил мне что-то похожее... у меня есть в жизни высшая цель, какое-то занятие, которое приносит пользу всему человечеству, но у них? Просто жить для размножения, надеясь, что их дети обретут то, чего нет у них?

   Кандиано помолчал.

   – Все верно, – горько согласился он. – Это люди без смысла в жизни, Теодато... и я был одним из них, но всегда чувствовал, что мне чего-то не хватает. Вот я выдумал себе смысл, но порою думаю, нужно ли было это делать? Ведь, скорее всего, я никогда не увижу своими глазами результатов своей деятельности.

   – Нужно быть храбрым, господин Кандиано, – мягко произнес Дандоло, отламывая верхушку засохшего травяного колоска и принимаясь вертеть ее в руках. – Разве наши далекие предки, умиравшие на берегах Атойятль, надеялись увидеть будущее? Мало того, я готов поспорить, они и представить себе не могли, что мы откроем в себе такие способности...

   – ...Да, я понимаю это, – ответил Кандиано, но смотрел по-прежнему в сторону.

   В ту ночь Виченте, кажется, засиделся у костра, и Теодато уснул в общей на двоих палатке, так и не дождавшись его, хотя ему хотелось поговорить с братом: Кандиано начинал отчего-то тревожить его. Он спал беспокойно и видел мучительно скучные сны, и разбудило его именно появление Винни.

   Тот скользнул в палатку совершенно беззвучно, но потом принялся возиться, даже негромко выругался сквозь зубы; это заставило Теодато повернуться и открыть глаза. Он еще сонно тер лицо ладонями, когда Виченте, снова надевая куртку, буркнул:

   – Пойдем проветримся.

   Оказалось, что снаружи уже понемногу рассветает. Воздух был холодный, пожухшая прошлогодняя трава покрыта росой. Лагерь спал, и только старик Веньер молча помахал им рукой: он сидел у почти потухшего костра и чистил свое охотничье ружье. Лежавшие подле него собаки подняли головы, следили одинаковыми взглядами за ходившими туда и обратно людьми.

   – Тебе, юноша, – обратился Веньер к Виченте, когда они уже седлали лошадей, – как будто вообще сон не нужен.

   – Тебе кажется, дядюшка Антонио, – фыркнул тот. – Когда вернемся в Тонгву, я с лихвой наверстаю упущенное. В такое ясное утро спать просто грешно, не думаешь?

   Старик одобрительно посмеялся; братья тронули лошадей и вскоре покинули маленький лагерь.

   – Ты что, всю ночь не спал? – пробормотал еще сонный Теодато, выронил уздечку и неуклюже подбирал ее с шеи животного замерзшими пальцами. Виченте только неразборчиво согласно промычал что-то в ответ. – Ну ты даешь! Что ты делал?

   Тот оглянулся; но палатки лагеря уже скрылись позади.

   – Наставлял рога господину Камбьянико, – наконец буркнул Винни, к полному удивлению брата. – Не смотри на меня так, если бы я мог отделаться от нее иным способом, я бы отделался.

   Теодато расхохотался от неожиданности. Перелесок тем временем закончился, и братья выбрались в открытое поле; вчерашним днем ветры оглушительно свистели здесь, носясь, будто стадо вепрей, но с утра царила тишина и безмолвие, и только конские копыта с тихим хрупаньем приминали седую траву.

   – Это, впрочем, не имеет значения, – добавил Моро, и не улыбнувшись. – Все это мероприятие глупо до визга. Мы со стариком, правда, уже договорились съездить как-нибудь без лишних зевак.

   – ...Да, я смотрю, ты быстро нашел с ним общий язык, – озадачился Теодато. – Дядюшкой его до тебя еще никто на моей памяти не рисковал называть.

   – Мы просто поняли, что довольно похожи друг на друга.

   Какое-то время они ехали в молчании; лошади шли с той скоростью, с какой им хотелось, и всадники не ограничивали их, отпустили поводья. Теодато вдыхал утренний воздух полной грудью, наслаждаясь этим холодом; Виченте, кажется, смотрел на горизонт, терявшийся в перламутровой дымке тумана.

   – Все-таки ты странный человек, – немного погодя признался Теодато, не поднимая взгляда на него. – Такое ощущение, будто ты и вправду не совсем такой, как все остальные. Может, конечно, это просто потому, что ты родился и вырос в другом городе, но почему-то я подозреваю, что граждане Вакии мало отличаются от тонгвитян. Еще страннее порой мне думать, что в наших жилах течет родственная кровь. Мы... совершенно разные.

   Виченте ответил не сразу; в задумчивости он выудил из нагрудного кармана куртки портсигар и извлек оттуда сигарету, закурил. Тонкий запах табака донесся до Тео, удивительно гармонично вплетаясь в запахи холодного утра.

   – Возможно, если бы мы знали друг друга с детства, тебе бы так не казалось, – наконец произнес Моро. Глаза его в тот момент были совершенно ледяными и совпадали по цвету с небом, но Тео этого не знал. – Я... много чем занимался в поисках смысла своей жизни. Только и всего.

   Тишина вновь окутала их. Горизонт между тем сперва вздыбился невысоким холмом, а потом, когда они взобрались на вершину этого холма, внизу, окруженное тощим лысым перелеском, обнаружилось здание. Это было приземистое строение с толстыми выбеленными стенами, узенькими оконцами, плоской крышей; издалека было не разглядеть, но, кажется, с одной стороны к нему примыкало нечто вроде коровника.

   – ...Ничего себе, – пробормотал Теодато, – мы так далеко забрались! Ведь это же монастырь.

   – Я никогда не видел монастырей раньше, – признался Виченте. Братья остановили лошадей и вглядывались в очертания монастыря; вот они углядели, как на крыльцо этого простенького, лишенного всяких украшений дома вышел какой-то человек и отправился в примыкающий сарай, неся в руках два явно тяжелых ведра.

   – Мои родители живут в одном таком, – сообщил Тео. – Я изредка навещаю их... ладно, поедем, не будем никого смущать своим присутствием. Люди в монастырях отвыкают от нашего образа жизни. Всякий раз, когда я приезжаю... ну, неважно.

   Виченте послушно тронул лошадь, и они направились обратно, спускаясь с холма.

   – Ведь это и есть та жизнь, которую проповедует нам теперь Кандиано. Жить своим трудом, отказавшись от всех благ цивилизации, тратить львиную часть своего времени на возделывание земли и скотоводство...

   – Но у этих людей все же находится время писать и научные труды, – почти мягко возразил Виченте. – Вот Контарини написал свой.

   Теодато помолчал, глядя в сторону.

   – Я подозреваю, что кто-то просто выдал свое собственное сочинение за труд Контарини, – потом негромко сказал он. – Доказательств у меня нет, но... я не понаслышке знаю, как они живут. У них ни на что не остается времени, Виченте, с утра до ночи они работают. Ведь по большинству монастырских уставов обитатели должны абсолютно все необходимое создавать сами. Они работают в полях три четверти года, и потом, у них остаются заботы о домашнем скоте, и даже когда наступает зима, они должны подумать об одежде и прочих подобных вещах...

   – Хочешь сказать, и Контарини совершенно некогда было даже сесть и написать несколько строчек? – с сомнением спросил Виченте.

   – В то свободное время, что у них остается, они медитируют и молятся богу, – криво улыбнулся Теодато. – Многие действительно верят, что благодаря этим молитвам и медитациям очищается их душа. А Контарини, к тому же, жил совершенно один... даже когда он умер, это обнаружили не сразу.

   – Ведь говорят, что рукопись его последней книги нашли там же, возле его тела.

   – И это ничего еще не означает! С другой стороны, сам подумай, как безукоризненно ловко это было проделано! Никто из тех, кого я знаю, и не сомневается в авторстве. Самого старика, конечно, уже не спросишь.

   – Ну и кому это могло понадобиться?

   Лицо Теодато изменилось; Виченте наконец обернулся и прямо взглянул на него. Темные глаза блестели.

   – Я думаю, может быть, это были инопланетяне, – сказал он.

   Двоюродный брат его сначала молчал, потом расхохотался.

   – Ну ты даешь! – воскликнул Виченте. – Совсем как мальчишка со своими фантазиями! Какие инопланетяне?

   – Те, которых наши космонавты видели и испугались насмерть!

   – И даже если это они, для чего им такое делать? Чтоб свести господина Кандиано с ума?

   – Чтобы спасти нас! – почти крикнул Теодато.

   – ...От чего? – лицо Виченте вновь обрело свою обычную жесткость.

   – От нас самих. Ясно же, кто бы ни писал эту книгу, этот человек хотел обратить наше внимание на нашу главную беду. Наша цивилизация разделена на две противопоставленных части. Если не сгладить противостояние между ними, рано или поздно начнется война.

   Виченте замолчал. Теодато, взбудораженный собственной откровенностью, нервно мял уздечку в руках, выжидающе смотрел на брата.

   Наконец тот хмуро ответил:

   – Что же, насчет этого я с тобой согласен. Но отчего ты не хочешь предположить, что этим человеком был кто-то из нас? Неужели думаешь, анвиниты сами никогда бы не додумались до такого? Ладно, может быть, эту книгу действительно написал не Контарини, но если это был другой житель Анвина, который хотел просто воспользоваться авторитетом известного философа, чтобы сильнее повлиять на людей?

   – Я... – начало было Теодато, потом осекся. – Не знаю. Видишь ли, когда я придумал эту гипотезу, я... пользовался своим талантом. Я вычислял, только при этом оперировал немного нестандартными понятиями... это трудно объяснить.

   – Может быть, ты просто подсознательно пытаешься выдать желаемое за действительное, – совсем уже мягко сказал Виченте.

   Они неумолимо приближались тем временем к лагерю; разговор их сам собой увял, когда среди обнаженных редких деревьев показались палатки. Люди в лагере уже частью проснулись, и оба брата сразу заметили высокую немного неуклюжую фигуру Орсо Кандиано: старший их товарищ стоял возле костра и о чем-то негромко переговаривался со стариком Веньером.

   – ...кощунство, – донеслись до них слова старого охотника. – Как можно даже думать о таком!

   – Но если другого способа не существует? – резко возразил Кандиано. – Ведь вы только что согласились с тем, что есть опасность. А этот человек намеренно желает сохранить все по-старому. Пока он жив, ничего не изменится.

   Братья, сделав вид, что ничего не слышали, направили лошадей чуть в сторону, туда, где стояли расседланные животные остальных их спутников. Уже спешившись, Виченте оперся рукою о седло лошади и негромко сказал:

   – Кто бы ни написал эту книгу, идеальным стратегом он не был... тебе не кажется, что все его добрые намерения могут быть теперь перечеркнуты одним махом?

   – Ты о Кандиано? – почти прошептал Теодато.

   – А о ком же?..

   Воцарилось напряженное молчание; братья еще немного постояли, переглядываясь, потом оставили лошадей и направились к костру.

   Каждый из них был обеспокоен. Теодато то и дело бросал взгляды в сторону Кандиано, который выглядел теперь еще мрачней, чем вчера: нельзя было и усомниться в том, что в эти дни их старший товарищ многое передумал и, видимо, пришел к какому-то неутешительному выводу.

   О чем беспокоился Виченте Моро, оставалось неизвестным.

12,26 пк

   Темные пучины высотного города изнутри мягко освещались огнями фонарей и вывесками; точно напротив широкого окна сияла новостная лента, в которой время от времени проскальзывала крупная фотография анвинитского города.

   Сидевшие за столиком кафе люди не обращали на нее никакого внимания.

   – ...не больше получаса, – предупредил здоровый бородатый детина в видавшей виды куртке, больше всего похожий на опытного уличного бойца: плечи необыкновенной ширины, рассеченная на виске бровь, суровый взгляд светлых глаз. – Не хочу рисковать.

   Собеседник его только согласно кивнул.

   – Похоже, он приближается к критическому состоянию. Страдает паранойей, мне пришлось немало постараться, чтобы добиться хоть какого-то доверия с его стороны. Все усугубляется, если это так можно назвать, экзистенциальным кризисом: он очевидным образом не понимает, для чего существует, и оттого его поведение становится нестабильным. Он совершенно непредсказуем, часто противоречит сам себе. Не далее, чем вчера он заявил, чтобы я убирался к черту, и в итоге мы даже немного подрались, а сегодня он уже говорит, что без меня никуда не пойдет, и демонстрирует преувеличенное дружелюбие.

   – Удалось ли тебе понаблюдать за тем, как он ведет себя во сне? – спросил собеседник здоровяка.

   – Да, один раз. Ничего необычного со стороны я не заметил, но когда он проснулся, он очень резко сел и какое-то время сидел так, будто приходил в себя.

   – Понятно, – пробормотал тот. Здоровяк потянулся, отхлебнул кофе из маленькой чашечки. Сидевший напротив него человек тоже носил бороду, однако несколько более длинную, и светлые волосы завязывал в хвост, а одет был в неброский черный свитер; весь его вид был какой-то благообразный, может быть, как у священнослужителей или философов глубокой древности, учивших о том, что в этом мире все преходяще. В отличие от своего собеседника, этот человек спортивной комплекцией уж точно не отличался.

   – Мое мнение может быть субъективным, – помолчав, добавил уличный боец, – однако мне кажется, что он как свечка на ветру, того и гляди погаснет. Постоянные сомнения терзают его, он часто посреди разговора задумывается и будто бы теряет связь с происходящим. Время от времени он становится безрассудно агрессивным, потом приходит в себя и ведет себя тихо, однако все это очень похоже на стадии, через которые проходили все его соплеменники.

   – Скажи, Финн, – мягко перебил его философ, – когда вы подрались, кто победил?

   – Я, – немного недоуменно отозвался тот. – Ведь он худенький, да к тому же на полголовы ниже меня, я просто скрутил его...

   – И легко тебе это было сделать?

   – Ну... – здоровяк окончательно озадачился. – Он доставил мне хлопот сперва, он очень юркий. Но мы оба были пьяны, в конце концов, а я, когда выпью, становлюсь немного неповоротливым.

   – Ясно, – улыбнулся философ. – Думаю, тебе стоит быть начеку рядом с ним, Финн.

   – Думаете... он действительно перешагнет черту?

   – Мы ни в чем не можем быть уверены. ...Я вижу, это расстраивает тебя?

   Уличный боец будто смешался.

   – Немного, – наконец согласился он. – Он славный паренек, совершенно неглупый. Вы знаете, я провел на Руосе десять лет без малого, но ни разу не встречал таких, как он, среди них. Будет жаль, если он разделит их общую судьбу.

   – Мы посмотрим, Финн. Время покажет... пока что и Лекс, и научный совет согласны в одном: необходимо наблюдать за ним. Как ни удивительно, и Лекс рекомендовал предоставить ему полную или почти полную свободу до тех пор, пока он не станет однозначно опасным.

   Здоровяк опустил голову в знаке согласия.

   – Ну что же, а теперь, я думаю, пора тебе возвращаться к твоему подопечному, чтобы он ничего не заподозрил.

   С этим они поднялись со своих мест и разошлись, не говоря больше ни слова, будто никогда и не были знакомы; бородатый философ растворился в толпе людей, направлявшихся наверх: к стоянкам аэро, а уличный боец, наоборот, отправился вниз. Чужой город скрыл его в своих недрах, пропустил через кишки улиц и наконец принял в раскрытое окно одного из неказистых зданий, заполнивших собою окраины, а на входе этого здания мерцала неброская вывеска, гласившая о том, что здесь можно найти место для ночлега.

   Еще пятнадцать минут спустя здоровяк уже вышел из двери своей комнаты, как ни в чем не бывало, и вид у него был такой, будто он проспал часов двенадцать и только что проснулся. В длинных коридорах было сумрачно, порою навстречу ему попадались другие люди, он не обращал на них никакого внимания, как и они на него, спустился в маленький угрюмый холл, где за одним из столиков в дальнем углу обнаружился белобрысый худощавый коротышка с сигаретой в зубах.

   – Ну ты и соня, – без выражения обратился коротышка к своему знакомцу. Тот лишь пожал плечами и сел напротив.

   – Я крупнее тебя в два раза, – подначил он, – мне и спать нужно в два раза дольше твоего.

   – Пф, – отозвался Леарза; в его серых глазах кружились снежинки.

   Очередная ночь отошла в прошлое, уступая место ненастному дню; сегодня они обнаружили себя в Крейгтоне, на двести с лишним миль восточнее Ритира, и только дьявол знал, куда заведет их жизнь назавтра. Леарза уже успел привыкнуть к такому кочевому образу жизни, обнаружив, что в современном кэрнанском обществе кочевничество становится до смешного простым: не нужно было думать о деньгах, о еде и о ночлеге, все, что у него было своего, – это аэро, некогда принадлежавший Белу Морвейну, его же электронная сигарета да планшет, все остальное развитая техническая цивилизация предоставляла Леарзе, будто из воздуха. Он мог вечно скитаться таким образом, будто неосязаемый дух, проходящий сквозь стены.

   Финн Богарт почти незаметно прилепился к нему во время этих странствий; казалось, бородатый здоровяк просто искал чьего-нибудь общества, для развлечения ли или из каких других причин – Леарзе поначалу было не очень важно.

   Леарзе самому не хватало какого-то человека рядом, пусть даже совсем по сути чужого, хотя он сам не сразу осознал это. К тому же, все чаще его охватывала апатия, и казалось: хоть трава не расти, какая разница, что с ним будет дальше?

   Богарт, в общем, был полезен ему: алкоголь, кажется, медленнее действовал на этого детину, и не раз уже случалось такое, что именно Богарт на своей спине дотаскивал совершенно обеспамятевшего руосца до места их нового ночлега, а однажды даже подрался с выпившим андроидом, которого Леарза довел до бешенства своими замечаниями. Хотя андроид оставил Богарту здоровенный фингал под глазом, тот ничуть не огорчился и ничего не сказал самому Леарзе, который был главным виновником вспыхнувшей потасовки.

   Теперь они, как много раз прежде, сидели вдвоем за круглым столиком в очередной гостинице и уныло завтракали, и Леарза копался в планшете, а Богарт в рассеянности смотрел куда-то вглубь зала. Тусклый утренний свет пробивался в узкую щель между двумя высокими зданиями, попадая в окно и на лицо китаба, выбелив его. Леарза сильно оброс, и неровно обстриженные волосы падали ему на лоб, отбрасывая тень, а на запавших его щеках золотилась короткая бородка.

   Вот он неожиданно поднял взгляд на сидевшего чуть наискосок от него Богарта, и утро сделало его глаза совершенно серебряными.