Текст книги "Цезарь, или По воле судьбы"

Автор книги: Колин Маккалоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 52 страниц)

– Это личное. Лабиен жаждет схватиться с Цезарем и доказать, что он лучше его.

– А это так?

Помпей пожал плечами:

– Если честно, Фавст, я понятия не имею. Хотя основания для этого есть. Лабиен долгие годы был правой рукой Цезаря в Косматой Галлии. Поэтому я склонен сказать «да».

– Сражение будет завтра?

Помпей замотал головой и, казалось, стал меньше ростом.

– Нет, еще нет.

Назавтра Цезарь развернул в боевой порядок войска. Помпей не ответил на вызов. Прождав несколько часов, Цезарь вернул войска в лагерь, в тень. Солнце припекало по-летнему, воздух был горячим и удушливо влажным. Наверное, от близости заболоченной поймы реки.

К вечеру того же дня Помпей созвал легатов.

– Я принял решение, – объявил он, стоя и никому не предлагая сесть. – Мы дадим сражение здесь, у Фарсала.

– Замечательно! – воскликнул Лабиен. – К утру я буду готов.

– Нет-нет, только не завтра! – в ужасе закричал Помпей.

Не получилось и послезавтра. Солдат вывели, но, похоже, лишь размять ноги. Ибо командующий выстроил их на высотке, а решиться атаковать после длительного пробега в гору мог только дурак. Поскольку Цезарь был не дурак, он и не атаковал.

Но восьмого секстилия, после захода солнца, Помпей опять созвал легатов, на этот раз в штабном отделении своего шатра, около карты, составленной из кусков искусно выделанной телячьей кожи.

– Завтра, – коротко сказал он и отступил. – Лабиен, объясни план.

– Это будет триумф кавалерии, – сказал Лабиен, подходя к карте и жестом приглашая придвинуться остальных. – Мы используем наше огромное преимущество, ведь у Цезаря только тысяча конных германцев. Кстати, наши короткие стычки с ним показали, что часть его солдат овладела приемами, какими убии-пехотинцы отражают атаки вражеской конницы. Эти люди очень опасны, но их мало. Мы развернемся здесь. Горы и река – наши фланги. Даже с девятью римскими легионами мы превосходим в силе Цезаря, который из своих девяти легионов один непременно отправит в резерв. А в нашем резерве – пятнадцать тысяч ауксилариев-иноземцев. Позиция тоже удачная. Мы находимся выше. И отойдем еще вверх, построив пехоту как можно компактней, чтобы дать место кавалеристам. Шесть тысяч всадников составят наш левый фланг возле гор, еще тысяча спрячется возле реки. Земля там слишком болотистая для эффективных маневров, поэтому лучники и пращники тоже сосредоточатся слева.

Лабиен помолчал, оглядывая присутствующих. Потом продолжил:

– Пехота будет построена тремя отдельными блоками, каждый в десять рядов. Все три блока ударят одновременно. У нас большой численный перевес. По моим сведениям, которые весьма надежны, в легионах Цезаря всего по четыре тысячи человек, а наши укомплектованы полностью. Первую запыхавшуюся волну солдат Цезаря мы отбросим. Но вся красота замысла – в кавалерии. Пока лучники и пращники бомбардируют правый фланг неприятеля, мои конники неудержимой лавиной ринутся с гор, сомнут малочисленную кавалерию Цезаря, потом прорвут линию фронта и ударят противнику в тыл. – Лабиен отошел от карты, широко улыбаясь. – Помпей, тебе слово.

– Мне почти нечего добавить, – сказал Помпей, покрываясь испариной. – Лабиен будет командовать кавалерией на левом фланге. Что до пехоты, то первый и третий легионы тоже встанут на наш левый фланг. Агенобарб, ты их возглавишь. Пять легионов, включая сирийские, сгруппируются в центре. Сципион, они – твои. Спинтер, возьмешь восемнадцать когорт и займешь правый фланг. Брут, ты пойдешь помощником к Спинтеру, Фавст – к Сципиону. Афраний с Петреем придаются Агенобарбу. Фавоний и Лентул Крус, вы отвечаете за иноземный резерв. Марк Цицерон-младший возьмет резерв кавалерии, Торкват – резерв лучников с пращниками. Лабиен, назначь сам командира для тысячи всадников, спрятанных у реки. Остальные свободно распределяются по легионам. Все ли всем ясно?

Проникаясь торжественностью момента, все молча кивнули.

Оставшись с Фавстом Суллой, Помпей выговорился.

– Ну вот, – сказал он, – они получили то, что хотели. Я не мог больше тянуть.

– Как ты, Магн?

– Как обычно, дружок. – Помпей потрепал зятя по плечу. Точно так же, как потрепал Цицерона, покидая Диррахий. – Не беспокойся обо мне, Фавст. Я пожил. Через пару месяцев мне стукнет пятьдесят восемь. Время неумолимо. Перед ним все впустую. Вся эта возня, борьба за власть. На мое место зарятся многие. – Он устало засмеялся. – Представь, они уже ссорятся между собой, кто будет великим понтификом, когда умрет Цезарь! Как будто это так важно, Фавст. Совсем не важно. Они тоже умрут.

– Магн, не говори так!

– А почему? Завтра все решится. Я не хотел этого, но и не жалею. Любой исход лучше этого верховного командования. – Он приобнял Фавста. – Пора, пойдем к армии. Надо подбодрить ребят.

К тому времени как Помпей закончил свою напутственную речь, которая должна была укрепить дух солдат перед боем, совсем стемнело. Будучи авгуром, он взялся сам истолковать знамения. За отсутствием крупного скота решили заклать жертву помельче. Около дюжины чистых белых овец ожидали в загоне. Помпей указал на самую смирную из них, но, когда cultarius и popa открыли загон, все двенадцать животных вырвались на свободу. Овцу долго ловили, наконец поймали и, грязную, перепуганную, закололи. Недобрый знак. Армия зашевелилась, послышалось бормотание. Помпей спустился с возвышения и пошел по солдатским рядам. Ничего, все нормально, печень прекрасная, беспокоиться не о чем.

А потом произошло нечто ошеломляющее. Огромный метеор пронесся по темно-синему небу в белом пламени, как падающая комета. Вниз, вниз, вниз, рассыпая хвост искр. Но не для того, чтобы упасть в лагерь Цезаря, – это было бы добрым знаком. Метеор перелетел через него и исчез в темноте. Снова возникло беспокойство, и рассеять его уже не удалось.

Помпей лег спать мрачный, но почему-то уверенный, что для него самого завтра все кончится хорошо. Кто сказал, что метеор – плохой знак? Что мог бы предсказать по нему Нигидий Фигул, этот знаток этрусских верований? А может быть, этруски считали это хорошим знаком? Римляне гадали в основном по печени и лишь иногда по внутренностям и птицам, в то время как этруски описывали все.

За несколько часов до рассвета его разбудил гром. Он резко сел на постели. (Ему показалось – взлетел!) Поскольку сон был прерван внезапно, Помпей отчетливо помнил его. Там был храм Венеры Победительницы на крыше его каменного театра, где стояла статуя Венеры с лицом и тонкой, стройной фигурой Юлии. Он в храме, украшает его военными трофеями, а толпа внизу аплодирует в восторге. О, какой хороший день! Только трофеи довольно странные. Его лучшая серебряная кираса с чеканкой, изображающей битву богов и титанов, огромный рубиновый бокал Лентула Круса, локон золотисто-рыжих волос отца Фавста Суллы. И шлем Метелла Сципиона с побитыми молью перьями белой цапли. Им владел некогда сам Сципион Африканский. И самый ужасный трофей – блестящая лысая голова Агенобарба на германском копье. С цветочным венком.

То дрожа от холода, то обливаясь потом, Помпей снова лег. Сверкнула молния. Помпей прикрыл глаза, слушая, как удаляются раскаты грома. Когда по кожаному покрову шатра забарабанили крупные капли, он снова забылся, и в мозгу его опять закрутились детали ужасного сна.

Рассвет принес густой туман и безветрие. Лагерь Цезаря пришел в движение. Нагружали повозки, впрягали в них мулов и лошадей, все готовились к маршу.

– Он опять не будет драться! – крикнул Цезарь в сердцах, входя в палатку своего заместителя. – После ливня река разлилась, земля раскисла, люди промокли и так далее и тому подобное. Тот же старый Помпей, те же старые отговорки. Мы дойдем до Скотуссы, прежде чем он что-либо предпримет. О боги, ну и слизняк!

По этой тираде сонный Антоний понял, что старик опять раздражен.

Туман не давал возможности видеть, что творится вверху, а сверху не видели, что делается в низине. Лагерь Цезаря продолжал сворачиваться, пока не прискакали эдуи-разведчики.

– Командир, командир! – задыхаясь, крикнул их офицер. – Гней Помпей вышел из лагеря и строится для боя! Очень похоже, что это всерьез!

– Cacat!

Это восклицание было единственной эмоциональной реакцией на сообщение. Далее команды полились непрерывным потоком:

– Кален, пусть нестроевики отведут всех животных за лагерь! Сабин, вели людям разобрать вал и засыпать траншею. Я хочу, чтобы все это исчезло быстрее, чем заполняются места в цирке! Антоний, готовь кавалерию. К бою, а не к прогулке. Ты, ты, ты и ты – развертывайте легионы. Драться будем, как решено!

Когда туман немного рассеялся, армия Цезаря ждала на равнине, словно в то утро никто и не думал никуда уходить.

Помпей построился фронтально к востоку. Восходящее солнце било его людям в глаза. Линии тянулись на полторы мили между грядой холмов и рекой. Огромное скопление кавалерии на левом фланге и не столь большое на правом.

Цезарь, хотя и с меньшими силами, растянул фронт своей пехоты пошире, так что его пятый правофланговый стоял лицом к вражеским лучникам-пращникам. Левее от него в строгом порядке расположились десятый, седьмой, тринадцатый, одиннадцатый, двенадцатый, шестой, восьмой и девятый легионы. Четырнадцатый легион, в котором было не десять, а восемь когорт, Цезарь спрятал позади тысячи германских всадников, вооружив его не обычными метательными, а зазубренными осадными копьями. Его левый фланг не имел кавалерии, зато командовал им Марк Антоний. Центром командовал Кальвин, правым флангом – Публий Сулла. Резерва Цезарь не оставил.

Расположив наблюдательный пункт на высотке позади восьми когорт четырнадцатого легиона, Цезарь сидел на своем Двупалом, по обыкновению, боком – обе ноги свешиваются с седла. Рискованно для любого наездника, но не для него, обладающего умением мгновенно повернуться и послать Двупалого в галоп. Так он лучше видел свои войска, а войска знали: раз командующий сидит боком, значит он спокоен и уверен.

«О Помпей, какой же ты олух! Зачем ты поручил Лабиену вести этот бой? Ты все поставил на три неверных фактора: что твоя кавалерия сможет смять мой правый фланг и ударить мне в тыл, что мои парни на подъеме устанут и что твоя пехота сможет их опрокинуть. – Цезарь поискал взглядом Помпея. Тот красовался за лучниками как раз напротив на своем белом государственном коне. – Жаль тебя, дурачок. Этот бой не твой, и он будет жарким».

Каждая деталь отрабатывалась в течение трех дней. Когда ударила кавалерия Лабиена, пехота Помпея осталась на месте, а пехотинцы Цезаря побежали наверх. Но, не добежав до противника, они остановились, перевели дыхание, а затем, словно молот, ударили по врагу. Тысяча германских конников на правом фланге рассыпалась перед несущейся к ним лавиной, толком не вступив в бой. Лабиен не стал их преследовать и пошел по дуге, чтобы ударить десятому в тыл. Но напоролся на осадные копья восьми когорт четырнадцатого легиона, неустанно практиковавшегося в обращении с ними. Тяжелые острые наконечники методично вонзались в лица галатийцев и каппадокийцев. «Это же древняя греческая фаланга!» – подумал в смятении Лабиен. Его кавалерия запаниковала, и германские всадники с жуткими воплями накинулись на нее. Десятый расступился и начал рубить вражеских лучников и пращников, после чего развернулся и взялся за смятенную кавалерию Лабиена. Лошади ржали, бились в агонии, всадники кричали, падали, всюду царила кровавая неразбериха.

В других местах картина была такой же. Фарсал походил больше на бойню, чем на сражение. Непосредственно бой длился едва ли час. Иноземные ауксиларии Помпея разбежались, но большая часть регулярных его легионов дралась, включая сирийские, первый и третий. Однако восемнадцать правофланговых когорт рассыпались, оставив Марка Антония полным хозяином территории, прилегающей к реке Энипей.

Помпей покинул поле боя, как только понял, что проиграл. «Будь проклят Лабиен, будь проклято его презрение к рекрутам Цезаря, набранным за Падом! Это легионы ветеранов, и дрались они как единое целое. Умело, расчетливо, деловито! Я был прав, а мои легаты – нет. Получи, Лабиен! Я был прав. Цезарь непобедим. Ни в бою, ни в любом другом деле. Лучший стратег, лучший тактик. Со мной все кончено. Кто заменит меня? Лабиен?»

Он вернулся в лагерь, вошел в свой шатер и застыл, обхватив голову руками. Он не плакал. Время слез прошло.

В таком положении его и нашли Марк Фавоний, Лентул Крус и Лентул Спинтер.

– Помпей, вставай, – сказал Фавоний, кладя руку на серебряную кирасу.

Помпей не сказал ни слова, не шевельнулся.

– Помпей, вставай! – крикнул Лентул Спинтер. – Все закончилось, мы проиграли.

– Цезарь идет, ты должен бежать! – дрожа, прокричал Лентул Крус.

Помпей опустил руки, поднял голову.

– Бежать? Куда? – спросил он безразлично.

– Я не знаю! Куда-нибудь! Пожалуйста, Помпей, пойдем с нами, пойдем! – умолял Лентул Крус.

Взгляд Помпея наконец прояснился, и он увидел, что все трое облачены в греческие одеяния: хламиды, широкополые шляпы, башмаки.

– Вы переоделись? – спросил он с удивлением.

– Так лучше, – сказал Фавоний, держа в руках комплект такой же одежды. – Пойдем, Помпей, вставай! Я помогу тебе снять доспехи.

Помпей встал и позволил превратить себя из римского полководца в греческого купца. Переодетый, он изумленно оглядел свой шатер, потом, казалось, пришел в себя. И, усмехнувшись, последовал за легатами.

Они выбрались из лагеря через ближайшие к дороге на Лариссу ворота и ускакали. Тридцать миль не то расстояние, чтобы менять лошадей, и все же те были в мыле, когда пересекали городскую черту.

Однако весть о победе Цезаря при Фарсале опередила беглецов. Ларисса, преданная делу Помпея, заволновалась. Смущенные горожане бродили туда-сюда, вслух гадая, что ждет их, когда придет Цезарь.

– Он ничего вам не сделает, – сказал Помпей, спешиваясь на рыночной площади и снимая шляпу. – Спокойно занимайтесь своими делами. Цезарь не тронет вас.

Конечно, его узнали, но, хвала всем богам, не ругали, не упрекали. Помпей, окруженный плачущими и предлагающими помощь сторонниками, задумался. «Что я сказал однажды Сулле на дороге у Беневента, когда он был совершенно пьян? Что народ поклоняется восходящему, а не заходящему солнцу. Да, именно так я ему и сказал. Солнце Цезаря на восходе. А мое зашло навсегда».

Вокруг него собрался отряд из тридцати конников, предлагавших себя ему в провожатые при условии, что он двинется на восток. Все это были треверы, из тех, кого Цезарь некогда послал в дар Дейотару, чтобы сохранить им жизнь и лишить возможности бунтовать. Находясь вдали от родины, они немного овладели греческим.

Сев на свежих коней, Помпей, Фавоний и оба Лентула выехали из Лариссы через ворота на Фессалонику и затерялись среди многочисленных конных групп. На реке Пеней в Темпейской долине стояла баржа, везущая на рынок в Дион овощи, ее капитан согласился взять четырех пассажиров. Поблагодарив галльских всадников, Помпей и его три товарища поднялись на баржу.

– Так разумнее, – сказал Лентул Спинтер, пришедший в себя быстрее остальных. – Цезарь не будет искать нас среди овощей.

В Дионе им опять повезло. Там только что разгрузило просо и нут прибывшее из Италийской Галлии судно. Капитаном на нем был римлянин по имени Марк Петиций.

– Тебе нет нужды называть себя, – сказал он, крепко пожимая руку Помпею. – Куда ты хочешь плыть?

На этот раз Лентул Крус не дал маху. Прежде чем бежать из лагеря, он прихватил с собой все серебряные денарии и сестерции, какие только сумел найти в своих сундуках. Вероятно, во искупление той оплошки с казной.

– Назови свою цену, Марк Петиций, – с важным видом произнес он. – Помпей, куда поплывем?

– В Амфиполис, – сказал Помпей наобум.

– Хороший выбор! – радостно воскликнул Петиций. – Там я возьму груз рябины. В Аквилее ее не достать.

У Цезаря победа при Фарсале в девятый день секстилия вызвала смешанные чувства. Его потери были минимальны. Но шесть тысяч убитых легионеров Помпея ввергли его в тихую меланхолию.

– Иначе было нельзя, – печально сказал он Антонию. – Они считали, что я – ничто. И они сделали бы меня ничем, если бы не мои парни.

– Они у тебя молодцы, – сказал Антоний.

– Все, как один. – Цезарь сжал губы. – Кроме девятого.

Большая часть армии Помпея скрылась. Цезарь не стал никого преследовать. Уже на закате он наконец нашел время осмотреть вражеский лагерь. И воскликнул:

– О боги! Неужели они ни на йоту не сомневались, что победят?

Все палатки были чисто прибраны и украшены, включая палатки простых солдат. Несомненно, готовился большой праздник. Груды овощей, тазы свежей рыбы, заботливо помещенные в тень, сотни тушек ягнят, несчетное число горшков и кувшинов с тушеным мясом, с моченым нутом, с кунжутом в масле и с маринованным чесноком. А еще кадки с оливками, медовые пряники, хлеб, колбасы и сыр.

– Поллион, – сказал Цезарь своему младшему легату Гаю Асинию Поллиону, – нет смысла перетаскивать все это в наш лагерь. Веди всех наших сюда. Пусть порадуются угощению, которое приготовил для них неприятель. – Он ухмыльнулся. – Праздник будет сегодня. К завтрашнему утру все испортится. Мне не нужны больные солдаты.

Содержимое офицерских шатров повергло всех еще в больший шок. По иронии судьбы Цезарь в последнюю очередь дошел до пристанища Лентула Круса.

– Тень гифейского дворца на море! – покачав головой, сказал он. (Никто не понял, что это значит.) – Неудивительно, что он не озаботился такой малостью, как казна! Если бы я не заглянул в нее, то подумал бы, что Крус ее просто ограбил.

Всюду золотая посуда, ложа покрыты тирским пурпуром, подушки расшиты жемчугом, а в спальном отделении обнаружилась ванна красного мрамора на металлических львиных лапах. В кухонном отделении теснились бочки со снегом, набитые доверху всяческими деликатесами: креветками, морскими ежами, устрицами, краснобородкой, разными видами дичи. Тесто для хлеба уже поднялось, горшки с соусами выстроились на полках, ожидая, когда их подогреют.

– Хм, – хмыкнул Цезарь. – Видимо, здесь будем праздновать мы. Ладно, Антоний. Сегодня ты можешь есть и пить, сколько твоя душа пожелает. Но, – он усмехнулся, – завтра вернешься к прежней диете. Я не могу жить во время кампаний, как Сампсикерам. Кстати, откуда у Круса снег? Уж не с горы ли Олимп?

В сопровождении Кальвина он вернулся в шатер Помпея, чтобы разобраться с его канцелярией.

– Бумаги неприятеля следует предавать сожжению перед войском. Помпей однажды сам проделал такое – в Оске, после гибели Квинта Сертория. Но дураком будет тот, кто их не просмотрит.

– Ты сожжешь их? – улыбаясь, спросил Кальвин.

– Непременно! И прилюдно, как это сделал Помпей. Однако сначала я их прочту. Мы сделаем так: я бегло просмотрю все и буду передавать тебе то, что стоит прочесть внимательней.

Среди многих десятков интересных бумаг было и завещание Птолемея Авлета.

– Ну-ну! – задумчиво промолвил Цезарь. – Пожалуй, этот документ я не сожгу. В будущем он может мне очень пригодиться.

На другой день все поднялись довольно поздно, в том числе и сам командующий. Он почти до рассвета читал бумаги Помпея, сундук за сундуком. Много полезнейшей информации.

Пока легионы занимались сожжением тел и прочими делами, Цезарь с легатами выехал на дорогу и неспешно двинулся к Лариссе. Там его поджидала основная масса римских легионеров Помпея. Двадцать три тысячи человек стали просить у него прощения, и Цезарь простил их. А потом предложил всем желающим поступить в его войско.

– Зачем, Цезарь? – спросил удивленно Публий Сулла. – Мы же выиграли войну!

Светлые, бередящие душу глаза с холодной иронией остановились на племяннике прежнего диктатора Рима.

– Чушь, Публий! – сказал ровный голос. – Война не кончилась. Помпей все еще на свободе. И Лабиен, и Катон, и все флотоводцы Помпея вместе с флотом! И десяток других весьма опасных людей. Эта война не закончится, пока я не подчиню их себе.

– Себе? – нахмурился Публий Сулла, потом улыбнулся. – А-а-а! Ты хочешь сказать – Риму.

– Я и есть Рим, Публий. И Фарсал это доказал.

Для Брута Фарсал стал кошмаром. Не ведая, догадался ли о его душевных муках Помпей, Брут все же был благодарен, что тот отправил его к Лентулу Спинтеру, к реке, где густели осока и камыши. Они внушали спокойствие, пускай эфемерное, ибо Бруту дали коня и сказали, что он отвечает за действия крайних когорт. Брут в стальных доспехах сидел на коне и смотрел на рукоять своего меча безотрывно, завороженно, будто мелкий грызун на змею.

Он знал, что даже не попытается вытащить меч. Вдруг все задвигалось. «Геркулес Непобедимый!» – закричали вокруг. Со стороны противника тоже донеслись какие-то кличи. К своему ужасу, Брут обнаружил, что сражение – это не красивое фехтование множества пар, но общая сшибка кольчуг, кренящихся то в одну сторону, то в другую. Мечи куда-то вонзались, сверкая, щиты использовались как тараны и рычаги. Как они узнают, кто друг, а кто враг? Неужели у них есть время разобрать цвета перьев на шлемах? Пораженный Брут просто сидел на коне и смотрел.

Весть о разгроме левого фланга и кавалерии разнеслась по всему фронту. Каким образом, он не понял, но сам уже точно все знал. Вокруг перестали кричать «Геркулес Непобедимый!», а желтые плюмажи приданных Бруту когорт заменились на синие, чужие. Осознав это, Брут пнул свою кобылу под ребра и помчался к реке.

Весь день и почти всю ночь он прятался на болотистом берегу Энипея, ни на секунду не отпуская поводья. Наконец, когда крики и смех наверху начали затихать, а костры гаснуть, он вскарабкался на коня и поехал в Лариссу.

Там один сострадательный человек предложил ему кров и снабдил подходящей одеждой. Брут сел и принялся писать Цезарю.

Цезарь, это Марк Юний Брут, когда-то бывший твоим другом. Пожалуйста, прости меня за мою самонадеянность и решение связать себя с Гнеем Помпеем Магном. В течение многих месяцев я сожалел о том, что покинул Тарс и Публия Сестия, у которого был легатом. Я оставил свой пост как глупый мальчишка, жаждущий приключений. Но такой род приключений меня сильно разочаровал. Я понял, что я до смешного робок и что война – совершенно не мое дело.

По городу ходят слухи, что ты предлагаешь простить всех помпеянцев, если они прежде не обманули твоего доверия. Я также слышал, что ты простишь любого даже во второй раз, если один из твоих людей вступится за него. В моем случае это необязательно. Я прошу прощения как виноватый единожды. Прости же меня, если не ради меня, так ради моей матери и твоей покойной дочери Юлии.

Получив это письмо, Цезарь поехал в Лариссу.

– Найди мне Марка Юния Брута, – сказал он городскому этнарху. – Найди – и Ларисса не пострадает.

Пришел Брут, все еще в греческой одежде, жалкий, похудевший, пристыженный, боясь поднять голову и посмотреть в лицо призвавшему его к себе человеку.

– Брут, Брут, что я вижу? – услышал он низкий знакомый голос и почувствовал на своих плечах чьи-то руки.

Кто-то заключил его в крепкие, стальные объятия. Брут ощутил прикосновение губ. Он поднял голову. Цезарь. О, у кого еще такие глаза? Кто еще обладает силой, чтобы подчинить его мать?

– Мой дорогой Брут, я так рад видеть тебя! – сказал Цезарь, отводя его в сторону от своих ухмыляющихся и еще не спешившихся легатов.

– Ты прощаешь меня? – прошептал Брут.

Тяжесть и тепло руки Цезаря напомнили ему материнскую руку. И он опять всполошился. О боги, его ведут, чтобы унизить, убить!

– Мне и в голову не могло прийти, что ты нуждаешься в прощении, мой мальчик! – сказал Цезарь. – Где твои люди? У тебя есть лошадь? Ты немедленно едешь со мной. Ты мне очень нужен. Мне так не хватает человека, способного с твоей дотошностью разбираться в параграфах, цифрах и всяческих мелочах. И я обещаю, – продолжал теплый и дружеский голос, – что в ближайшие годы ты добьешься под моим покровительством большего, чем мог тебе дать Помпей.

– Как ты намерен поступить с беглецами? – спросил Антоний, вернувшись в Фарсал.

– Прежде всего пойду по следу Помпея. Есть какие-нибудь известия? Кто-то видел его?

– Поговаривают о Дионе, – сказал Кален, – и об Амфиполисе.

Цезарь был удивлен:

– Амфиполис? Тогда он движется на восток, а не на запад и не на юг. А что Лабиен, Фавст Сулла, Метелл Сципион, Афраний и Петрей?

– Помимо малыша Брута, мы имеем точные сведения только об Агенобарбе.

– Да, Антоний. Он пал, сражаясь. Ушел второй мой заклятый враг. Хотя, признаюсь, по нему я не буду скучать так, как по Бибулу. Кто-нибудь позаботился о его прахе?

– Уже отправили жене, – сказал везде успевающий Поллион.

– Хорошо.

– Выступаем завтра? – спросил Кальвин.

– Да, завтра.

– Думаю, что Брундизий скоро захлестнет волна беженцев, – сказал Публий Сулла.

– Я уже написал Ватинию в Салону. Квинт Корнифиций подменит его. А Ватиний займется Брундизием и беглецами. – Цезарь улыбнулся Антонию. – Не нервничай, Марк. Я слышал, что Гней Помпей-младший отпустил твоего брата с Коркиры целым и невредимым.

– Я принесу Юпитеру жертву. Благодарю за хорошую весть.

Утром Фарсал снова превратился в сонную болотистую речную долину. Армия Цезаря снялась с места, но сам Цезарь с ней не пошел. Он двинулся в провинцию Азия, прихватив с собой только два новонабранных легиона из перешедших на его сторону помпеянцев. А его ветераны отправились на заслуженный отдых. В италийской Кампании под патронажем Антония их должны были хорошо принять. Еще Цезарь взял с собой Брута и Гнея Домиция Кальвина, нравящегося ему все больше и больше. В сложных ситуациях тот был просто незаменим.

Марш до Амфиполиса был по обыкновению молниеносным. Правда, люди Помпея изумленно покряхтывали, но не роптали. В армии Цезаря каждый вмиг начинал понимать, на что он способен и чего от него ждут.

Расположенный восточнее Фессалоники (еще восемьдесят миль по Эгнатиевой дороге), в том месте, где широкая река Стримон, вытекавшая из Керкинидского озера, впадала в море, Амфиполис занимался строительством кораблей. Пригодный лес рос далеко, но река легко несла бревна, которые внизу распиливали и отправляли на верфь.

Марк Фавоний ждал, уверенный, что его подвергнут гонениям.

– Я прошу прощения, Цезарь, – сказал он.

Еще один человек, которого Фарсал изменил до неузнаваемости. Он больше не копировал Катона, не каркал, не посматривал на весь мир свысока.

– От всей души прощаю, Фавоний. Брут со мной, он хочет видеть тебя.

– Ах, ты простил и его.

– Конечно. Я не преследую порядочных людей за ошибочные устремления. Я лишь надеюсь однажды увидеть их в Риме работающими на благо страны. Скажи мне, чего ты хочешь? Я дам тебе письмо Ватинию, и он в Брундизии сделает для тебя все необходимое.

– Я хочу, – сказал Фавоний со слезами, повисшими на ресницах, – чтобы больше такое не повторялось.

– Я тоже этого хочу, – искренне сказал Цезарь.

– Да, это можно понять. – Фавоний вздохнул. – Что касается меня, то позволь мне удалиться в Луканию и зажить тихой жизнью. Без войны, без политики, без борьбы, без грызни. Мира, Цезарь, – вот все, чего я хочу. Покоя и мира.

– Ты знаешь, куда направились остальные?

– В Митилены, но я сомневаюсь, что они задержатся там. Оба Лентула не выказывали намерения расставаться с Помпеем, а тот как раз перед отъездом получил сообщение, что Лабиен, Афраний, Петрей, Метелл Сципион, Фавст Сулла и еще кое-кто направляются в Африку. Больше я ничего не знаю.

– А Катон? Цицерон? Что с ними?

– О них я не слышал. Но, я думаю, Катон поедет в Африку, когда узнает, что многие едут туда. В конце концов, там все верны Помпею. Я сомневаюсь, что ты заполучишь Африку без борьбы.

– Я тоже. Благодарю тебя, Марк.

Обед в тот вечер прошел спокойно, присутствовал только Брут. Но на рассвете Цезарь уже был на пути к Геллеспонту. Брут блаженствовал: ему выделили двуколку и расторопного заботливого слугу.

Фавоний выехал за город, чтобы в последний (как он надеялся) раз посмотреть на серебристую ленту римских легионеров. Но видел он только Цезаря, с непринужденной грацией опытного наездника восседавшего на приплясывающем под ним жеребце бурой масти. Фавоний знал, что, едва колонна удалится от городских стен, Цезарь спешится и пойдет вместе со всеми. Лошади были для боя, парада и разного рода представлений. С одной стороны, блеск, величие, мощь, с другой – воздержанность и подлинная, ненаигранная простота! Как все это уживается в одном человеке? Гай Юлий Цезарь. Ему дано все. Ветер играет редкими прядями золотистых волос, спина абсолютно прямая, сильные, мускулистые ноги. Эталон красоты. Нет, не слащавой, как у Меммия, и не томно-изысканной, как у Силия. Настоящей, мужской. Он – потомок Венеры и Ромула. Кто знает, может быть, и впрямь боги любят его больше всех. О Катон, не противься тому, чему невозможно противиться! Будет он царем Рима или не будет – решать лишь ему.

Митилены тоже паниковали. Паника распространилась по всему Востоку как результат столь неожиданного, столь ужасного противостояния двух римских титанов. Ибо никто не знал этого Цезаря, разве что по слухам. Все его наместничества были на Западе, а о тех далеких днях, когда Цезарь служил на Востоке, никто не ведал. Митилены знали только, что, когда Лукулл осадил их от имени Суллы, этот Гай Цезарь дрался в первых рядах и завоевал corona civica за храбрость. Ходили также слухи о битве, которой он командовал против сил Митридата у стен города Траллы в провинции Азия, после чего жители Тралл поставили его статую в маленьком храме Победы рядом с местом сражения. Теперь они собрались в храме, чтобы прибраться там, посмотреть, в каком состоянии статуя. И к своему ужасу, обнаружили, что между плитами у основания статуи Цезаря проросла пальма. Это знак победы. Знак, что этот человек велик. И Траллы загудели.

Рим господствует уже так давно, что любые его содрогания расходятся трещинами по всем землям. Что теперь будет? Какие порядки? Станет ли Цезарь столь же разумным властителем, как Сулла? Урезонит ли наместников-вымогателей, сборщиков налогов и грабителей-заимодавцев? Или, напротив, продолжит их поощрять, как Помпей? Как бы то ни было, но в провинции Азия, совершенно опустошенной Метеллом Сципионом, Лентулом Крусом и Титом Ампием Бальбом, жители каждого острова, каждого города или селения с наслаждением крушили статуи Помпея Великого и ставили вместо них статуи Гая Цезаря, скопированные со статуи в Траллах. А Эфес, объединившись с другими прибрежными городами, заказал знаменитой студии в Афродисии большую скульптуру. Ее поставили в центре рыночной площади и на постаменте выбили надпись:

ГАЙ ЮЛИЙ ЦЕЗАРЬ,

СЫН ГАЯ, ВЕЛИКИЙ ПОНТИФИК, ПОБЕДИТЕЛЬ,

ДВАЖДЫ КОНСУЛ, ПОТОМОК АРЕСА И АФРОДИТЫ,

НОСИТЕЛЬ БОЖЕСТВЕННОГО НАЧАЛА

И СПАСИТЕЛЬ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА

Совершенная чепуха. Особенно в части генеалогии. Но все это было простительно. Провинция Азия очень старалась хорошо подготовиться к приходу нового властелина.