Текст книги "Цезарь, или По воле судьбы"

Автор книги: Колин Маккалоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 52 страниц)

– Бред! – воскликнул Катон. – Он же не думает, что мы это примем! Ничего более абсурдного я никогда не слыхал!

– То же сказал и Цицерон, – кивнул молодой Луций Цезарь. – Совершенный абсурд.

– И где же это ты встретился с Цицероном? – вкрадчиво спросил Лабиен.

– На его вилле, недалеко от Минтурн.

– Минтурны? Странный, однако, ты выбрал маршрут!

– Нам нужно было помыться. Наше пребывание у Цезаря чересчур затянулось. От нас дурно пахло.

– И как это я сам не сообразил? – вяло спросил Лабиен. – От вас, значит, пахло. А от Цезаря пахло? Или от его офицеров?

– От Цезаря – нет. Но он моется ледяной водой!

– Правильно делает. Только так будешь приятно пахнуть в военную пору.

Помпей громко кашлянул:

– Прекратите. Ну что ж, теперь мы имеем его условия. Он выдвинул их официально, какими бы абсурдными они ни были. Но я согласен с Катоном. Он не относится к ним серьезно, а просто тянет время.

Помпей крикнул:

– Вибуллий! Сестий!

Вошли два префекта: Луций Вибуллий Руф, инженер, и Сестий, кавалерист.

– Вибуллий, поезжай в Пицен, найди там Лентула Спинтера и Аттия Вара. Убеди их как можно скорее выступить против Цезаря. У него только две когорты, поэтому они смогут его побить – если им удастся объяснить это своим солдатам! От моего имени заставь их сделать это.

Вибуллий Руф отсалютовал и ушел.

– Сестий, ты едешь к Цезарю. Скажешь ему, что его условия неприемлемы, пока он не освободит незаконно занятые города и не вернется в Италийскую Галлию. Эти шаги с его стороны я приму как знак доброй воли. Подчеркни, что никакие соглашения невозможны, пока он опять не пересечет Рубикон.

Публий Сестий, префект кавалерии, отсалютовал и ушел.

– Вот хорошо! – сказал довольно Катон.

– Что Цезарь подразумевает под словами «господство террора»? Какое еще господство террора? – спросил Метелл Сципион.

– Мы с Росцием думаем, – сказал Луций Цезарь-младший, – что имеется в виду паника в Риме.

– Ах, это! – фыркнул Метелл Сципион.

Помпей прочистил горло.

– Итак, уважаемые сенаторы, наши пути расходятся, – сказал он с большим удовлетворением, чем Катон и Метелл Сципион, вместе взятые. – Завтра мы с Лабиеном отбудем в Ларин. Шестой и пятнадцатый уже на марше. Консулы, вы поедете в Капую, чтобы ускорить вербовку. Если увидите Цицерона, скажите ему, чтобы взялся за ум. Чем он занят в Минтурнах? Уж конечно, не делом! Наверное, строчит письма Аттику и боги ведают кому еще!

– А из Ларина, – поинтересовался Катон, – ты пойдешь на север к Пицену?

– Там посмотрим, – ответил Помпей.

– Я понимаю, консулы нужны в Капуе, – сказал Катон, оживляясь, – но мы, разумеется, едем с тобой.

– Нет, не едете! – Помпей выпятил подбородок. – Вы тоже отправитесь в Капую. У Цезаря там пять тысяч гладиаторов, их надо рассредоточить. К сожалению, у нас нет тюрем, но вы, полагаю, все-таки разрешите эту проблему. В Ларин меня будет сопровождать только Тит Лабиен.

Цицерон и впрямь тянул время и никакой вербовкой не занимался, ни в Минтурнах, ни тем более в Мизене, где находилась еще одна из тех прекрасных вилл, которыми он владел на всем кампанском побережье. В Мизен он успел перебраться со всей своей свитой, которую составляли Квинт Цицерон, Квинт Цицерон-младший и его собственный сын Марк. Плюс двенадцать ликторов с фасциями, перевитыми лавром, ибо Цицерон был триумфатором, еще не отпраздновавшим триумфа. Очень надоедает, когда твои родичи все время мельтешат перед глазами, но постоянное присутствие эскорта усугубляет эту докуку втройне. Цицерон не имел права и шагу сделать без этих ребят. Поскольку он еще не сложил с себя империй, который действовал в провинциях, ликторы были облачены в темно-красные туники, перехваченные широкими кожаными поясами с медными, начищенными до блеска украшениями, на плече они несли фасции из тридцати прутьев, в которые были вставлены топоры, – импозантно, конечно. Но все это не для серьезных, обремененных раздумьями о судьбе государства людей.

В Мизене странствующего мыслителя посетил не кто иной, как многообещающий молодой адвокат Гай Требатий Теста, уже оставивший службу у Цезаря, но глубоко впитавший в себя дух, царивший в его окружении. Он пришел просить Цицерона вернуться в Рим, который очень нуждался в умных и проницательных консулярах.

– Я никуда не поеду по приказу врага народа! – возмущенно ответил ему Цицерон.

– Марк Цицерон, Цезарь отнюдь не враг народа, – возразил умоляющим тоном Требатий. – Он просто хочет восстановить свое попранное достоинство и не желает Италии зла. Наоборот, он полагает, что его присутствие в Риме обеспечит всем римлянам долгожданный покой.

– Пусть полагает, что хочет! – огрызнулся Цицерон. – Я – за Республику, а не за тиранию. Цезарь твой метит в цари, да и Помпей, кстати, тоже. Ха! Царь Магн! Нелепее ничего и придумать нельзя.

После такой отповеди Требатию ничего не оставалось, как удалиться.

А потом пришло письмо от самого Цезаря, судя по его лаконичности, весьма раздраженного.

Дорогой Цицерон! Ты один из немногих людей, втянутых в дурнопахнущую историю, но обладающих проницательностью и смелостью выбрать промежуточную позицию. День и ночь я думаю о положении Рима, оставленного без руководства после достойного сожаления побега его правительства. Как еще можно назвать ситуацию, когда объявляют tumultus и покидают корабль? А ведь именно это и сделал Гней Помпей, подстрекаемый Марцеллами и Катоном. Несмотря на всю их риторику, им все равно, что станется с Римом. Во всяком случае, обратных тому свидетельств нет.

Пожалуйста, вернись в Рим. Тит Аттик, я знаю, хочет того же. Я очень рад, что он оправился после приступа малярии. Он плохо следит за своим здоровьем. Я помню, как мать Квинта Сертория, Рия, выхаживала меня. Я тогда чуть не умер, но выжил. А она потом прислала мне письмо с указаниями, какие травы надо развешивать в комнатах, какие бросать в жаровню, чтобы болезнь не вернулась. Это подействовало, Цицерон. С той поры малярия меня не треплет. Но хотя я и говорил Титу Аттику, что надо делать, он предпочел пустить все на самотек.

Пожалуйста, возвращайся домой. Не ради меня. Никто не сочтет тебя моим сторонником. Вернись ради Рима.

Но Цицерон не вернулся. Даже ради Рима. Поступив так, он сыграл бы на руку Цезарю. А этому, он поклялся, не бывать! Никогда!

Кончился январь, начался февраль. Цицерон маялся, не знал, что делать. Любые вести не вызывали доверия. То его уверяли, что Помпей идет в Пицен, то говорили, что он сидит сиднем в Ларине, то утверждали, что его интенданты уже в Македонии и занимаются сбором фуража. Письмо Цезаря кололо. В результате Цицерон и сам стал задумываться, почему Магна не заботит Рим? Почему он не защищает его? Почему?

К этому времени весь север Италии, от Аврелиевой дороги у Тусканского моря до адриатического побережья, был открыт для Цезаря. Он контролировал все крупные дороги этого региона и знал, что никаких войск на них нет. Гирр убежал из Камерина, Лентул Спинтер убежал из Аскула. Цезарю принадлежал весь Пицен. А Помпей сидел в Ларине. Его посланец Вибуллий Руф встретил бегущего Лентула Спинтера и преградил ему путь с тем результатом, что взял на себя командование войском смятенного Лентула Спинтера и повел его в Корфиний к Агенобарбу.

Из всех легатов, которых сенат разослал по Италии, проявил себя только Агенобарб. Возле Фуцинского озера, в Альбе-Фуценции, он набрал два легиона марсов, а марсы были самым воинственным и горячим племенем в его клиентуре. Затем Агенобарб двинулся с ними к Корфинию на реке Атерн, решив защищать от Цезаря этот хорошо укрепленный город, а также располагавшуюся поблизости крепость Сульмон. Вибуллий привел к нему десять когорт Лентула Спинтера и пять когорт Гирра, бежавшего из Камерина. Таким образом, по мнению Цицерона, Агенобарб был единственным серьезным препятствием на пути у Цезаря. Что до Помпея, то постепенно сделалось ясно, что от войны он уже поотвык.

Слухов о том, что Цезарь намеревается учинить, захватив Рим, было множество, один ужаснее другого. Он аннулирует все долги, он занесет всех всадников в проскрипционные списки, он разгонит действующий сенат и составит новый из неимущих, которые годны лишь на то, чтобы делать детей. Поэтому письма Аттика, в которых тот утверждал, что ничего подобного не случится, словно бы проливали на все эти страхи бальзам.

«Не относись к Цезарю как к Сатурнину или Катилине, – писал Цицерону Аттик. – Он здравомыслящий человек. Не в его стиле доводить ситуацию до абсурда: отменять долговые обязательства и т. п. Он ведь хорошо понимает, что Рим стоит на коммерции. Поверь, Цицерон, Цезарь вовсе не радикал!»

О, как ему хотелось бы в это поверить! Но очень многие думали по-другому, да и сам он прекрасно помнил, как Цезарь разделался с ним в тот год, когда Катилина решил развалить государство, а Цицерон, будучи консулом, все это пресек. Цезарь тогда обвинил его в произволе, заявив, что ни у кого нет права казнить римлян без следствия и суда. Результат – восемнадцать месяцев ссылки и ненависть Клодия.

– Ты законченный дурень! – сердито фыркнул Квинт Цицерон.

– Прошу прощения? – удивился великий мыслитель.

– Ты слышал меня! Ты дурак! Как ты можешь не видеть, что Цезарь честен, консервативен в политическом смысле и гениален как полководец? – Квинт Цицерон насмешливо фыркнул. – Он разобьет вас всех, Марк! Boni обречены, сколько бы они ни болтали о своей драгоценной Республике.

– Я повторяю то, что уже не раз говорил, – с большим достоинством сказал Цицерон. – Неизмеримо лучше проиграть с Помпеем, чем выиграть с Цезарем!

– Ну, от меня того же не жди. Я служил у него. Он мне нравится. Клянусь всеми богами, я им восхищаюсь! И ни за что не стану сражаться против него. Даже и не проси меня, Марк!

– Я глава рода Туллиев Цицеронов! – вскричал Цицерон. – Ты обязан мне подчиняться!

– В семейных делах – безусловно. Но против Цезаря я не пойду.

И с этой позиции его нельзя было сдвинуть.

Еще более жаркие споры разгорелись, когда в Формиях к мужской половине семейства Туллиев Цицеронов присоединились женщины: жена Цицерона, дочь Цицерона, а также жена его младшего брата. Помпония, сестра Аттика, в сварливости превосходила Теренцию, на сей раз державшую (небывалая вещь!) сторону мужа. Помпония с Туллией стояли за Квинта. Вдобавок к этому сын последнего хотел вступить в легионы Цезаря, а сын главы раздираемого междоусобицей клана – в легионы Помпея.

– Tata, – сказала Туллия, не сводя с отца своих больших карих глаз, – я хочу, чтобы ты понял. Мой Долабелла считает, что Цезарь воплощает в себе все, чем могут гордиться римские аристократы.

– Он считает, а я это знаю, – не преминул добавить Квинт Цицерон.

– Да, отец, – тут же поддержал его Квинт Цицерон-младший.

– Мой брат говорит то же самое, – задиристо вставила Помпония.

– Вы все недоумки! – сделала вывод Теренция.

– Спешащие подлизаться к возможному победителю! – зло выкрикнул молодой Марк Цицерон.

– Замолчите! – рявкнул глава рода Туллиев Цицеронов. – Заткнитесь все! Уходите! Оставьте меня! Разве вам мало того, что вербовка идет из рук вон плохо? Разве мало того, что я вынужден терпеть дюжину ликторов? Разве мало того, что консулы в Капуе ничего не сделали, только разместили пять тысяч здоровяков-гладиаторов по лояльным к Республике семьям, чтобы те их объедали? Разве мало того, что Катон подумывает убраться в Сицилию? И что Бальб пишет мне дважды в день, умоляя найти способы помирить Цезаря и Помпея? И что последний уже переводит когорты в Брундизий и фрахтует идущие за море корабли? Tacete, tacete, tacete!

Ларин – Брундизий

Избавившись от сторожевых сенаторских псов, Помпей воспрянул духом. От Тита Лабиена он не слышал ничего, кроме здравых военных советов, без риторики и политических вывертов. Ему даже стало казаться, что страшный крах удастся предотвратить. Похоже, правда, в Италии Цезаря не остановишь. Гораздо разумнее переплыть Адриатику, прихватив с собой правительство Рима. Тогда Цезарю некого будет запугивать, принуждая официально признать свою правоту. Он поймет, что войдет в историю как захватчик, и таким образом окажется в тупике. Так что отступление за море вовсе не отступление, а здравый тактический ход, передышка. Чтобы вымуштровать необученных рекрутов, дождаться прибытия войск из Испании, набрать кавалерию у восточных царей.

– Не рассчитывай на свои испанские легионы, – предупредил Лабиен.

– Почему?

– Если ты покинешь Италию, Магн, не жди, что Цезарь последует за тобой. Он пойдет в Испанию и покончит там с твоей базой и армией.

– Но ведь я – его главная цель!

– Нет. Нейтрализация Испании – вот его основная задача. Именно поэтому он и не призывает все легионы к себе. Он знает, что они нужнее по ту сторону Альп. Я думаю, что Требоний с тремя легионами уже в Нарбоне, где старый Луций Цезарь привел все в порядок и держит в боеготовности несколько тысяч местных солдат. Они будут ждать Афрания и Петрея и не дадут им пройти. – Лабиен нахмурился, взглянул на Помпея. – Ведь твои легионы пока не идут сюда, так?

– Да, не идут. Я все еще думаю, как поступить. Переправиться через Адриатику или идти в Пицен?

– Ты слишком долго тянул с этим, Магн. Твой поход в Пицен перестал быть альтернативой нундину назад.

– Тогда, – решительно сказал Помпей, – я сегодня пошлю Квинта Фабия к Агенобарбу с приказом покинуть Корфиний и прибыть ко мне.

– Хорошая мысль. Корфиний он все равно не удержит, и его люди перейдут к Цезарю, а они нужны нам. У Агенобарба два полных легиона плюс еще пятнадцать когорт. – Он призадумался. – А как шестой и пятнадцатый?

– Превосходно. Благодаря тебе, полагаю, поскольку они узнали, что ты на моей стороне.

– Значит, и я пригодился на что-то.

Лабиен встал и прошел к окну, в которое задувал злой северный ветер. Да, окрестности Ларина так и не оправились после того, что с ними сделали Гай Веррес и Публий Цетег. Клевреты Суллы вырубили тут все деревья. В результате корневая система больше не сдерживала верхний слой почвы, и то, что было плодородной, покрытой зеленью землей, стало пылью, над которой летала саранча.

– Ты фрахтуешь в Брундизии корабли? – спросил Лабиен, не обращая внимания на струящийся из окна холод.

– Да, разумеется. Но мне нужны деньги. Многие капитаны отказываются отплывать без задатка. В другой ситуации они поверили бы распискам. Вот, кстати, в чем разница между обычной и гражданской войной.

– Возьми деньги в Капуе. Из казны.

– Придется, – рассеянно буркнул Помпей. И через миг вскинулся в кресле. – Юпитер!

Лабиен обернулся:

– Что?

– Лабиен, я не уверен, что казна сейчас в Капуе! Юпитер! Геркулес! Минерва! Юнона! Марс! Я не видел по дороге в Кампанию никаких повозок со специальной охраной! – Помпей с искаженным лицом вонзил ногти в виски, зажмурил глаза. – О боги, я не могу в это поверить! Неужели Марцелл и Крус бежали из Рима, не прихватив с собой содержимое наших хранилищ? Они ведь народные избранники, консулы! Они должны были позаботиться о деньгах!

У Лабиена посерело лицо, но он сдержался.

– Ты хочешь сказать, что мы пустились во всю эту авантюру без каких-либо фондов?

– Я не виноват! – завопил Помпей, судорожно ероша свою шевелюру. – Неужели я обо всем должен думать? Неужели эти mentulae не могут взять хоть что-нибудь на себя? Они месяцами кудахтали, спорили и вопили, они задурили мне голову, прокричали все уши. Критиковали, придирались, ехидничали! Сенат думает то, сенат думает се!

– Тогда, – сказал Лабиен, понимая, что брань ничему не поможет, – нам следует срочно послать в Капую решительного человека с наказом для консулов немедленно выехать в Рим, чтобы вывезти из хранилищ все деньги. Иначе Цезарь оплатит свое предприятие из государственного кошелька.

– Да, да! – крикнул, вскакивая, Помпей. – Я немедленно сделаю это! Я знаю, кого послать. Гая Кассия! Плебейский трибун, отличившийся в Сирии, сумеет найти убедительные слова!

И он убежал, оставив Лабиена с тяжелым сердцем взирать на суровый ландшафт. «Да, Помпей изменился. Он – кукла, причем потерявшая половину набивки. Он стареет. Ему вот-вот стукнет пятьдесят семь. Но кое в чем он прав. Его окружение и впрямь достойно презрения. Одни политики-теоретики. Катон, Марцеллы, Лентул Крус, Метелл Сципион. В военном искусстве ничего не смыслят, не сумеют отличить свои задницы от мечей. Я сделал неверную ставку, если эти пиявки будут по-прежнему манипулировать Магном. Тогда Цезарь нас съест. Пицен уже пал. К тринадцатому присоединился двенадцатый. Теперь у Цезаря два боевых легиона. Плюс все наши рекруты, которые к нему перешли. О, они знают, кто лучший! Но не знают меня. Я сам переговорю с Квинтом Фабием. Я подскажу ему, как заставить Агенобарба покинуть Корфиний! А деньги… Что деньги? Деньги должны быть и где-нибудь здесь. Несмотря на старания Верреса и Цетега. Как-никак, прошло уже тридцать лет. Что-то осело в святилищах, что-то отложил старый Рабирий… Еще я поговорю с Гаем Кассием. Скажу ему, чтобы он по дороге из Капуи занимал всюду деньги. У храмов, у властей на местах. Нам вскоре будет дорог каждый сестерций!»

Мудрое решение Лабиена и дало возможность Помпею отплыть. К тому времени, как Лентул Крус отреагировал на резкий приказ Помпея (старший консул по обыкновению прихворнул), армия Магна уже выступила из Ларина, но отправилась не на север, а на юг. И благополучно дошла до Луцерии. Довольный Метелл Сципион с важным видом отбыл в Брундизий с шестью когортами и с приказом защищать порт до последнего вздоха. Он знал, что Цезарь еще далеко.

Под пристальным взглядом Лабиена Помпей долго разбирал каракули Лентула Круса.

– Я не верю! – ахнул он, побелев от бессильного гнева. – Наш уважаемый младший консул оторвет свою холеную задницу от кресла и отправится за казной лишь при условии, что я пойду в Пицен и не дам Цезарю двинуться к Риму! Иначе он останется в Капуе, поскольку консулы не должны рисковать! Гай Кассий же, в наказание за проявленную им дерзость, послан в Неаполь, чтобы собрать там флотилию из нескольких кораблей на случай, если консулы и остатки сената будут вынуждены покинуть Кампанию. А в конце – ты только представь себе, Лабиен! – он заявляет, что я сглупил, не позволив ему сбить гладиаторов Цезаря в замечательный боевой легион! Он убежден, что они с большим рвением сражались бы за Республику и совершили бы множество подвигов, учитывая их всегдашнюю доблесть. Он весьма недоволен, что я велел их распустить.

Лабиен фыркнул:

– Комедианты! Их бы вывести на дорогу и прогнать всем скопом по апулийскому захолустью. Селяне лопнули бы со смеху. Ручаюсь, ничего смешнее им видеть не доводилось. Особенно если Лентула нарядить старой шлюхой и соорудить ему сиськи из пары дынь!

«Но по крайней мере, – подумал он про себя, – молодой Гай Кассий прошерстит все храмы от Антия до Суррента. Сомневаюсь, что приказ спасать шкуры консулов и сенаторов его впечатлит».

Квинт Фабий, вернувшись из Корфиния, сообщил, что Агенобарб прибудет в Луцерию дня за четыре до Февральских ид и что войско его все растет за счет беженцев, прибывающих из Пицена. Самой приятной была весть о шести миллионах сестерциев, находившихся у Агенобарба. Он собирался заплатить своим людям, но не стал, поскольку Помпей больше нуждался в деньгах.

Однако одиннадцатого февраля, за два дня до ид, Вибуллий прислал донесение, что Агенобарб решил остаться в Корфинии. Он проведал, что Цезарь ушел из Пицена и находится уже в Труенте. Его надо остановить! И Агенобарб остановит его!

Помпей послал срочную депешу Агенобарбу, приказывая тому уйти из Корфиния, прежде чем Цезарь придет и осадит его. Разведчики полагали, что третий боевой легион Цезаря уже на подходе к Труенту, и знали точно, что туда прибыли Антоний и Курион. С тремя закаленными в боях легионами и большим опытом осадных действий Цезарь легко возьмет и Сульмон, и Корфиний. «Уходи, уходи!» – говорилось в письме.

Агенобарб проигнорировал приказ и остался.

Еще не зная об этом, Помпей послал Децима Лелия в Капую со строгим наказом. Одному из двух консулов вменялось спешно отправиться на Сицилию, чтобы обеспечить там сбор урожая. Охрану собранного зерна осуществит Агенобарб. Он в Луцерии не задержится и тоже отбудет на этот остров вместе с двенадцатью когортами. Остальные сенаторы должны немедленно перебраться в Брундизий, после чего пересечь Адриатику и ждать в Диррахии. Корабли для них найдет Лелий, ибо Кассий занят другими делами. Какими, не уточнялось, но сам Помпей знал, что тот добывает, где возможно, деньги, выполняя распоряжение Лабиена.

Но все депеши, как и ответные донесения, шли крайне медленно, и адекватно на них реагировать не было никакой возможности. Какую-то разнесчастную сотню миль между Корфинием и Луцерией гонцы преодолевали дня в три, а то и в четыре, заглядывая по пути к своим старым тетушкам, в таверны и к подружкам.

– Нет боевого настроя, – устало сказал Помпей. – Никто не верит, что мы воюем! А те, кто верит, не принимают это всерьез. Мне подсекли поджилки, как лошади, Лабиен.

– Посмотрим, что будет за Адриатикой, – был ответ.

Цезарь обложил Корфиний на другой день после ид, однако Помпей узнал об этом лишь через три дня. За это время к Цезарю подошел восьмой легион. Сульмон тут же сдался, а Корфиний был осажден. В порыве гнева Помпей написал Агенобарбу, что с просьбой о помощи он запоздал, и поскольку он один виноват в создавшейся ситуации, то должен выпутываться из нее сам.

Но когда это письмо Помпея дошло до Агенобарба через шесть дней после того, как он послал за помощью, командующий решил тайно уехать ночью, оставив войска и легатов. Однако незадачливого полководца выдала излишняя суетливость, и Лентул Спинтер взял его под арест. А потом послал к Цезарю – договориться об условиях сдачи. Двадцать первого февраля Агенобарб, его окружение и еще пять десятков сенаторов сдались Цезарю вместе с тридцатью одной когортой. И с казной в шесть миллионов сестерциев. Цезарь был приятно удивлен и хорошо заплатил перешедшим на его сторону рекрутам. В конце концов, они вполне годились для охраны собранного на Сицилии урожая.

На этот раз посланец к Помпею поторопился. Помпей отреагировал на донесение устройством лагеря в Луцерии и маршем в Брундизий с пятьюдесятью когортами, которые у него к тому времени набрались. Цезарь тоже не дремал и через пять часов после сдачи Корфиния двинулся быстрым маршем на юг вслед за Помпеем, который прибыл в порт двадцать четвертого февраля и обнаружил, что кораблей там хватает только для перевозки тридцати когорт из имеющейся у него под рукой полусотни.

Самой плохой новостью для Помпея было милосердие, проявленное Цезарем в Корфинии. Вместо показательных массовых казней он всех прощал. Простил и Агенобарба, и Аттия Вара, и Луцилия Гирра, и Лентула Спинтера, и Вибуллия Руфа, и пять десятков других сенаторов. Их вежливо похвалили за доблесть и отпустили. Цезарь только взял с них слово, что они не станут больше выступать против него, ибо тогда все его милосердие улетучится в один миг.

Теперь Кампания, как и север, была открыта для Цезаря. В Капуе никого не осталось – ни войска, ни консулов, ни сенаторов. Все уехали в Брундизий, потому что Помпей отказался от идеи посылать войска на Сицилию. Все должны были плыть в Диррахий в Западной Македонии, к северу от Эпира. Вся казна оставалась в Риме. Но жалел ли об этом Лентул Крус? Извинился ли он за свою глупость? Нет, совсем нет! Он продолжал злиться, что ему не позволили сколотить легион из гладиаторов Цезаря.

Главной целью Цезаря стал Брундизий, и это заставляло Помпея чувствовать себя очень неуютно. Помпей заваливал баррикадами все подступы к порту. Между вторым и четвертым марта ему удалось отослать в Македонию тридцать когорт, а также одного консула, многих сенаторов и магистратов. По крайней мере, он избавился от большинства докучливых идиотов. С ним остались лишь те, с кем можно было говорить.

Цезарь подошел к Брундизию, прежде чем посланная флотилия вернулась, и направил своего легата Каниния Ребила к тестю молодого Гнея Помпея – Скрибонию Либону. Возможно, почтенный Скрибоний Либон не откажется помочь Ребилу увидеться с Магном. Тот раньше вроде бы соглашался на переговоры, а теперь вообще ни на что не соглашается.

– В отсутствие консулов, Ребил, – сказал Помпей, – у меня нет права вести переговоры.

– Прошу прощения, Гней Помпей, – твердо возразил Ребил. – Это не так. Сейчас действует senatus consultum ultimum, а ты – главнокомандующий. У тебя есть право заключать соглашения самостоятельно.

– Я отказываюсь даже думать о примирении с Цезарем! – прервал его Помпей. – Примириться с Цезарем – значит лечь у его ног.

– Ты не ошибаешься, Магн? – спросил Либон после того, как Ребил ушел. – Ребил прав, ты можешь заключать соглашения самостоятельно.

– Я не стану этого делать! – отрезал Помпей, на которого отсутствие сторожевых сенаторских псов повлияло весьма благотворно. – Пошли за Метеллом Сципионом, Гаем Кассием, моим сыном и Вибуллием Руфом.

Когда Либон ушел, Лабиен задумчиво посмотрел на Помпея.

– Ты быстро пришел в себя, Магн, – сказал он.

– Да, это мне свойственно, – процедил сквозь зубы Помпей. – Выкидывала ли Фортуна над Римом худшие шутки, чем консульство Лентула Круса в самый кризисный для Республики год? О Марцелле-младшем я не говорю, он – пустое место.

– Видимо, Гай Клавдий Марцелл-младший вовсе не разделяет взглядов boni и своих родичей, – проворчал Лабиен. – Став консулом, он постоянно болеет.

– Вот-вот. Именно потому он и уперся. Не захотел никуда плыть. Что, собственно, и подвигло меня отправить всех остальных сенаторов с первой партией войск. Услышав о милосердии Цезаря, они потеряли решимость.

– Цезарь не станет никого заносить в проскрипционные списки, – уверенно сказал Лабиен. – Это не в его интересах.

– Я тоже так думаю. Хотя он не прав, Лабиен, он не прав! Если я одержу победу… когда я ее одержу, проскрипционные списки появятся.

– Если я не попаду в них, Магн, тогда валяй.

Вошли те, кого вызвали, приготовились слушать.

– Сципион, – сказал Помпей тестю, – я решил послать тебя в твою провинцию, в Сирию. Выжми из нее все, что сможешь, и набери там двадцать когорт. Сформируешь из них два легиона и доставишь ко мне. В Македонию… или туда, где я буду.

– Да, Магн, – покорно ответил Метелл Сципион.

– Гней, сын мой, ты остаешься со мной, будешь фрахтовать для меня корабли всюду, где получится. Лучшая стратегия против Цезаря – это война на море. На суше он очень опасен. Но если мы возьмем моря под контроль, ему придется несладко. Восток меня знает, а Цезаря – нет. Восток поставит мне корабли. Восток меня любит.

Помпей посмотрел на Кассия, который доставил ему тысячу талантов в монетах и еще тысячу в ювелирных изделиях и золотых слитках:

– Гай Кассий, ты тоже поедешь со мной.

– Да, Гней Помпей, – сказал Кассий, совсем не уверенный, что ему это понравилось.

– Вибуллий, ты отбудешь на запад, – распорядился главнокомандующий. – Найдешь в Испаниях Афрания и Петрея. Варрон уже послан туда, но морской путь короче. Скажи им, чтобы они не вели, я повторяю, чтобы они не вели ко мне легионы. Пусть ждут Цезаря, который наверняка попытается подмять мои провинции под себя, прежде чем двинуться на Восток. Мои парни без труда побьют Цезаря. Это закаленные ветераны, а не тот жалкий сброд, что отправляется со мной в Диррахий.

«Хорошо, – подумал удовлетворенный Лабиен. – Он все же усвоил, что Цезарь пойдет сначала в Испанию. Теперь все, что мне нужно сделать, – это обеспечить переброску Магна с двумя легионами на ту сторону Адриатики. По возможности без потерь».

Так и произошло. Семнадцатого марта флотилия отбыла из Брундизия и добралась до Македонии, потеряв всего два корабля.

Сенат и его предводители вкупе с основными оборонительными войсками Республики оставили Италию Цезарю.