Текст книги "Цезарь, или По воле судьбы"

Автор книги: Колин Маккалоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 52 страниц)

Гай Марцелл-старший помолчал, его смуглое привлекательное лицо светилось торжеством. Никто не сказал ни слова, поэтому он продолжил:

– Всем здесь присутствующим известно, что Гай Юлий Цезарь творит в своих провинциях чудеса. Восемь лет назад он начал с Иллирии, Италийской Галлии и Дальней Галлии, входящей в состав Галлии римской. Восемь лет назад он начал с двух легионов, располагавшихся в Италийской Галлии, и одного легиона в провинции. Восемь лет назад приступил к управлению тремя мирными провинциями, и сенат одобрил его действия, направленные на то, чтобы урезонить гельветов, пытавшихся вторгнуться в наши пределы. Но сенат не давал ему полномочий входить в область, известную как Косматая Галлия, чтобы воевать с царем германцев-свевов Ариовистом, имевшим статус друга и союзника Рима. Он не давал ему полномочий набирать новые легионы. Он не давал ему полномочий, подчинив царя Ариовиста, идти дальше, в Косматую Галлию, и воевать с племенами, не имевшими с Римом договоров. Он не давал ему полномочий образовывать колонии так называемых римских граждан по ту сторону реки Пад в Италийской Галлии. Он не давал ему полномочий вербовать и пополнять свои легионы неримлянами. Он не давал ему полномочий дурно обращаться с послами некоторых влиятельных германских племен.

– Правильно, правильно! – выкрикнул Катон.

Смущенные сенаторы зашушукались, зашевелились. Курион сидел на скамье для трибунов, устремив взгляд в никуда. Помпей, щурясь, рассматривал собственное лицо в глубине курульного возвышения, а лысый Луций Агенобарб злобно ухмылялся.

– Правда, казна не возражала против того, что он творил, – продолжил оратор. – Не возражали в общем и целом и члены этого почтенного собрания. Ибо действия Гая Цезаря принесли в результате большую прибыль Риму, как, впрочем, и ему самому. Успешная война сделала его героем в глазах римских низов, ждущих подвигов от легионов, охраняющих наши дальние рубежи. А богатство позволило ему купить то, чего он не мог получить от людей по их доброй воле, – сторонников в сенате и среди плебейских трибунов, голоса избирателей в трибах, голоса тысяч солдат. Это дало ему возможность преступить mos maiorum, ведь прежде ни одному римскому наместнику не разрешалось вторгаться на территории, не подвластные Риму, с целью завоевать их к вящей своей славе. Что Рим получит от завоевания Косматой Галлии и что потеряет? Он потеряет жизни своих лучших граждан, занятых как военным, так и мирным трудом. А получит ненависть народов, мало что о нас знающих и потому не желающих иметь с нами дела. Но эти люди даже и не пытались – я подчеркиваю, никогда не пытались! – посягнуть на римские земли и римскую собственность, пока Гай Цезарь не спровоцировал их. С огромной, незаконно набранной армией он вторгся во владения мирных племен, наводя на них ужас, сея вокруг себя разруху и смерть. И ради чего? В первую голову ради личного обогащения. Выручка от продажи миллиона рабов была столь велика, что и армия получила подачки от щедрот своего командующего, присвоившего главный куш. Да, конечно, и Рим стал богаче, но Рим уже был богат. И львиную долю богатств ему принесли абсолютно законные войны, не завоевательные, а лишь укреплявшие незыблемость наших границ. Их вели очень достойные люди, в том числе и такие, как наш уважаемый консуляр Гней Помпей Магн, который сидит сейчас здесь скромно, ничем не кичась. Но не таков Гай Юлий Цезарь. Он ищет скандальной известности, он хочет стать народным героем, и степень его влияния на неграмотную, неуравновешенную толпу сейчас чересчур велика. Ведь это по его наущению чернь сожгла его дочь на Римском форуме и заставила магистратов похоронить ее на Марсовом поле. Я говорю это без намерения оскорбить почтенного консуляра Гнея Помпея Магна, чьею любимой женой она была. Но факт остается фактом, Гай Цезарь манипулирует римским народом как хочет, а тот делает все, чтобы ему угодить.

При этих словах Помпей царственно наклонил голову с выражением безмерного горя и смятения на лице.

Курион сидел и слушал с непроницаемым видом, но на сердце у него скребли кошки. Продуманная, дельно составленная речь была способна вызвать отклик в этой высокомерной, распираемой от сознания собственной исключительности аудитории. Аргументы звучали весомо, убедительно и правдоподобно. Речь хорошо принималась и сенаторами среднего яруса, особенно теми, кто мало понимал, чью сторону взять, и теперь словно бы прозревал. Ибо в ней была одна неопровержимая вещь – своевольство Цезаря, о котором все знали. Как теперь убедить этих олухов, что Риму оно не во вред? Что Цезарь пошел на такое самоуправство лишь для того, чтобы урезонить германцев, готовящихся к походу на Рим? Он беззвучно вздохнул, втянул голову в плечи и вытянул ноги, прислонившись спиной к холодному бело-голубому мрамору курульного возвышения.

– Я говорю, – продолжал Гай Марцелл-старший, – что сейчас настал момент положить конец неправомочным действиям этого человека, чей род столь знатен, а связи столь крепки и обширны, что он вполне искренне считает себя вправе выходить за рамки законности и принципов mos maiorum. Он, собственно говоря, второй Луций Корнелий Сулла. Высокородный и хитроумный, способный на все ради удовлетворения своих желаний. Мы все знаем, что произошло с Суллой дальше и что при Сулле сталось с Римом. Понадобилось больше двадцати лет, чтобы восполнить ущерб. Но жизни, которые он отнял у римлян, уже не вернуть, и ничем не смыть унижений, которым он подверг нас. Он был автократом, узурпировавшим власть, чтобы сеять жестокость.

Гай Марцелл глубоко вздохнул, покачал головой:

– Я не утверждаю, что Гай Цезарь осознанно намеревается сделаться вторым Суллой. Не утверждаю я и того, что члены древних патрицианских родов обязательно придерживаются такого же образа мыслей. Но все они одинаковы. Они считают себя чуть ниже богов и верят, что все им разрешено и все им под силу.

Он глубоко вздохнул и в упор посмотрел на самого молодого дядю Цезаря, Луция Аврелия Котту, который во все годы проконсульства Цезаря сохранял невозмутимую беспристрастность.

– Вы все знаете, что Гай Цезарь намерен второй раз баллотироваться на консульскую должность. Вы также знаете, что сенат отказался разрешить Гаю Цезарю зарегистрировать свою кандидатуру in absentia. Для регистрации он должен пересечь померий и войти в город, что тут же лишит его полномочий наместника. После чего многие из присутствующих, и я в том числе, незамедлительно обвинят его в массе преступных деяний. Деяний предательских, почтенные отцы! Таких, как незаконный набор легионов для вторжения в земли не воюющих с нами племен. Образование колоний из людей, не имеющих права быть римскими гражданами. Убийство послов, пришедших к нему с доброй волей. Это измена! Цезарю предъявят множество обвинений, и он будет осужден. И это будет особый суд, а на Форум явятся больше солдат, чем собрались по приказанию Гнея Помпея в день суда над Милоном. Он не избежит наказания. Оно будет справедливым. Но начать вершить эту справедливость мы можем прямо сейчас. Я вношу предложение лишить Гая Юлия Цезаря его проконсульских и наместнических полномочий, как и права командовать армией, сегодня, в Мартовские календы, в год консульства Луция Эмилия Лепида Павла и Гая Клавдия Марцелла.

Курион не двинулся, не выпрямился, не изменил положения ног. Он лишь сказал:

– Я налагаю вето на твое предложение, Гай Марцелл.

Коллективный вздох четырехсот пар легких был подобен порыву ветра, за которым последовали шорохи, бормотание, скрип стульев, несколько хлопков.

Помпей вытаращил глаза, у Агенобарба вырвался продолжительный стон, а Катон словно бы онемел. Первым опомнился Гай Марцелл-старший:

– Я предлагаю лишить Гая Юлия Цезаря его полномочий, его провинций и армии.

– Я налагаю вето на твое предложение, младший консул, – повторил Курион.

Наступила удивительная тишина, никто не шелохнулся, не сказал ни слова. Все глаза устремились на Куриона.

Катон вскочил.

– Изменник! – заорал он. – Изменник, изменник, изменник! Немедленно арестуйте его!

– Чушь! – выкрикнул Курион. Он поднялся со скамьи и вышел на середину пурпурно-белой площадки, где и встал, широко расставив ноги и высоко вскинув голову. – Чушь, Катон, и ты это сам знаешь! Ты и твои лизоблюды провели декрет, не имеющий даже отдаленного отношения к законности! Ни один декрет, принятый не в период военного положения, не может лишить законно избранного плебейского трибуна его права на вето! Я налагаю вето на предложение младшего консула! Это мое законное право! И не пытайся внушить мне, что меня ждет скорый суд за измену и падение с Тарпейской скалы! Плебс никогда этого не допустит! Кем ты себя возомнил, патрицианский подпевала? Для человека, вечно твердящего о высокомерии патрициев, Катон, ты сам ведешь себя как настоящий патриций! А потому сядь и заткнись. Я налагаю вето на предложение младшего консула!

– Замечательно, – послышалось от дверей. – Курион, я восхищаюсь тобой! Я преклоняюсь перед тобой! Замечательно! Превосходно!

В дверном проеме стояла Фульвия, освещенная солнцем. Живот ее под оранжевым шифоновым платьем заметно круглился, щеки пылали, глаза сияли.

Гай Марцелл-старший затрясся, теряя терпение.

– Ликторы, уберите эту женщину! – закричал он. – Выкиньте ее на улицу, там ей место!

– Не смейте трогать ее! – прорычал Курион. – Где это сказано, что римлянин любого пола не может полюбопытствовать, что творится в сенате при открытых дверях? Только дотронься до внучки Гая Семпрония Гракха, и тебя разорвут на куски те люди, которых ты считаешь презренной, необразованной чернью, Марцелл!

Ликторы колебались. Курион воспользовался моментом. Он прошел к двери, взял жену за плечи и пылко поцеловал:

– Ступай домой, Фульвия, ты молодец.

И Фульвия, чуть улыбаясь, ушла, а Курион вернулся в центр курии и насмешливо посмотрел на Марцелла.

– Ликторы, арестуйте этого человека! – дрожа от гнева, выкрикнул тот. Пена скопилась в уголках его рта. – Арестуйте его! Я обвиняю его в измене! Бросьте его в Лаутумию!

– Ликторы, стойте там, где стоите! – безапелляционно повелел Курион. – Я – плебейский трибун, которому препятствуют выполнять мои прямые обязанности. Я воспользовался моим правом вето на законном собрании сената, и на данный момент не действует ни один декрет о защите Республики, который бы мне это запрещал! Я приказываю вам арестовать младшего консула за попытку воспрепятствовать народному трибуну исполнить свой долг! Делайте же, что вам говорят! Арестуйте Гая Марцелла!

До сих пор сидевший в оцепенении Павел с трудом поднялся на ноги и жестом приказал старшему ликтору постучать фасциями по полу.

– Тихо! Тихо! – закричал он. – Я требую тишины! Успокойтесь!

– Это я созвал сенат, а не ты! – завопил Марцелл-старший. – Павел, не суйся не в свое дело!

– Я – консул с фасциями! – прогремел обычно апатичный Павел. – А значит, я веду это заседание, младший консул! Сядь! Все сядьте! Я требую тишины, иначе прикажу ликторам всех разогнать! Катон, закрой рот! Агенобарб, даже не думай что-нибудь вякнуть! Я требую тишины! – Он сердито уставился на Куриона, похожего на строптивую и беспечную собачонку, ничуть не страшащуюся волчьей стаи, готовой наброситься на нее. – Гай Скрибоний Курион, я уважаю твое право на вето, и я согласен, что препятствовать тебе противозаконно. Но я думаю, сенат должен знать, какие у тебя для этого основания. Говори.

Курион кивнул, пригладил волосы, облизнул губы. Хорошо бы глоток воды! Попросить? Но это примут за слабость.

– Благодарю, старший консул. Не было нужды распространяться о том, что именно многие из собравшихся планируют предпринять против проконсула Гая Юлия Цезаря. Это несущественно и неуместно. Ему стоило ограничиться лишь изложением причин, по каким он предлагает лишить Гая Цезаря проконсульства и провинций.

Курион пересек площадку и встал спиной к дверям, теперь закрытым. С этой точки он мог видеть всех, включая статую и тех, кто сидел перед ней.

– Младший консул заявил, что Гай Цезарь напал на мирную территорию, не принадлежавшую Риму, чтобы снискать себе еще большую славу. Однако на деле это не так. Царь свевов-германцев Ариовист заключил соглашение с кельтскими секванами, позволяющее его народу осесть на одной трети принадлежащих секванам земель. И чтобы установить дружеские отношения с германцами, Гай Цезарь нарек царя Ариовиста другом и союзником Рима. Точнее, он дал ему этот статус, скрепив его договором. Но царь Ариовист нарушил договор, переправив через Рейн значительно большее количество свевов и тесня секванов. Те, в свою очередь, потеснили эдуев, давно находящихся с нами в союзе. Гай Цезарь выступил в защиту эдуев, ибо обязан был им помочь. Затем, лично оценив мощь германцев, Гай Цезарь решил заручиться поддержкой кельтов и белгов Косматой Галлии и лишь потому пошел в их земли, а вовсе не с целью развязать неправедную войну.

– Курион! – крикнул Марк Марцелл. – Вот уж не думал, что сын такого отца станет подлизывать чье-то дерьмо! Ерунда! Человек, желающий заключить договор, не берет с собой войско!

– Тихо! – громыхнул Павел.

Курион покачал головой, словно бы сожалея о глупости замечания.

– Он пошел туда с войском, потому что является осмотрительным человеком, Марк Марцелл, а не таким идиотом, как ты. Ни одно римское копье не было брошено с захватническими целями, ни одно племя не было разорено. Цезарь заключил там множество договоров о дружбе. Законные и реальные, все они висят в храме Юпитера Победоносного. Пойди и взгляни на них, если не веришь! И только когда эти договоры были нарушены галлами, римские копья нашли свои цели, а мечи покинули ножны. Прочти «Записки» Гая Цезаря, ты можешь купить их в любой книжной лавке! А то мне сдается, что ты с ними незнаком. Ты что, клевал носом, когда его отчеты зачитывались в сенате?

– Ты не достоин называть себя Скрибонием Курионом! – с горечью сказал Катон. – Изменник!

– Это спорный вопрос, Марк Катон! – заметил Курион, хмурясь. – По мне, так изменником являешься ты. А я использовал свое право вето исключительно потому, что мне стало ясно, что и младший консул, и остальные boni намерены ущемить права человека, которого нет сейчас среди нас. Мне это не по нраву. Здесь не судилище, но и в судах обвиняемым дается возможность себя защитить. И я, как плебейский трибун, всего лишь ратую за справедливость. Я повторяю, Гай Цезарь не был захватчиком в Косматой Галлии. А на заявление, что он набирал легионы без соответствующих полномочий, я хотел бы ответить, что вы сами санкционировали это и согласились платить дополнительно набранной армии, поскольку ситуация в Косматой Галлии ухудшалась.

– Это было уже после противоправного набора! – крикнул Агенобарб. – После! Мы лишь приняли свершившееся!

– Позволь не согласиться, Луций Домиций. Разве сенат не выносил благодарностей Цезарю? И разве казна когда-нибудь заявляла, что не имеет права принимать деньги, которые присылал Цезарь? Правители всегда нуждаются в деньгах, ибо сами их не зарабатывают. Они лишь горазды их тратить.

Курион резко обернулся, чтобы посмотреть на Брута, который на глазах сжался.

– Отчего-то boni не считают действия своих сторонников достойными порицания. А потому задаю вам вопрос. Что предпочло бы большинство сенаторов? Жесткие, прямые, но вполне правомерные репрессалии Гая Цезаря в Галлии или тайные, жестокие и совсем неправомерные репрессалии Марка Брута, совершенные им по отношению к старейшинам кипрского города Саламин, когда они не смогли уплатить его миньонам сорок восемь процентов накрутки на их общий долг? Я слышал, что Гай Цезарь судил некоторых галльских вождей и казнил их. Я слышал, что Гай Цезарь убил много галльских вождей на поле сражения. Я слышал, что он отрубил руки четырем тысячам галлов, которые ополчились на Рим. Но нигде я не слышал, что Гай Цезарь одолжил кому-то деньги, а потом посадил своих должников под замок и держал их там, пока они не умерли с голоду! Именно это проделал Марк Брут, этот выдающийся представитель римской сенаторской молодежи!

– Это подло, Гай Курион! – прошипел Брут сквозь зубы. – Старейшины Саламина умерли не по моей воле.

– Но ты ведь осведомлен об их участи, разве не так?

– Да, но лишь из клеветнического письма Цицерона.

Курион критически хмыкнул и опять обратился к собравшимся:

– Что же до заявления, будто бы Цезарь незаконно предоставлял кому-то римское гражданство, то покажите мне, где он действовал иначе, чем наш любимый, но пребывающий не в ладу с законом Гней Помпей Магн! Или, раньше, Гай Марий! Или любой наместник, основывавший когда-либо колонии! Кто селится в них? В своей массе люди, не являющиеся гражданами Рима, но проявляющие лояльность. Это давняя практика, почтенные отцы, и завел ее не Гай Цезарь. Это стало частью mos maiorum – предоставлять римское гражданство тем местным жителям, которые легально, преданно и героически служат нашему делу. И ни один легион Цезаря нельзя назвать вспомогательным! Костяк каждого составляют чистокровные римляне.

Гай Марцелл-старший презрительно фыркнул:

– Для человека, который заявил, что сейчас не время и не место устраивать судилище, Гай Курион, ты только и делаешь, что ведешь себя как адвокат, защищающий Цезаря на судебном процессе.

– Да, это почти так, – согласился с легкостью Курион. – Но я уже перехожу к сути вопроса. Речь пойдет о письме, которое сенат послал Гаю Цезарю в начале прошлого года в ответ на просьбу Цезаря отнестись к нему так же, как к Гнею Помпею Магну, который недавно баллотировался на должность консула in absentia, являясь одновременно куратором по заготовке зерна и наместником обеих Испаний. «Конечно, Магн, без проблем!» – вскричали тут многие и с неприличной поспешностью прогнали это незаконное дельце через малочисленные трибутные комиции! Но Гаю Цезарю, ни в чем не уступающему Помпею Магну, эти же сенаторы не постеснялись сказать: «Поешь-ка ты говна, Цезарь!»

Отважный маленький терьер показал зубы.

– Я скажу вам, почтенные отцы, что я намерен делать. Я буду продолжать налагать вето на вопрос о наместничестве Цезаря до тех пор, пока сенат Рима не согласится отнестись к Гаю Цезарю именно так, как он отнесся бы к Гнею Помпею Магну. Я отзову вето лишь при условии, что любые меры, применяемые по отношению к Гаю Цезарю, тут же будут применены и к Гнею Помпею! Если сенат лишит Гая Цезаря полномочий, провинций и армии, всего этого одновременно должен лишиться и Гней Помпей!

Все, как по команде, выпрямились. Помпей, потерявший всякое сходство со своей статуей, изумленно таращился на Куриона. Консуляры, поддерживавшие Цезаря, во весь рот улыбались.

– Молодец, Курион, так их, так их! – крикнул Луций Пизон.

– Заткнись! – заорал ему Аппий Клавдий.

– Я предлагаю, – вопил Гай Марцелл-старший, – тут же лишить Гая Цезаря полномочий, провинций и армии! Лишить!

– Я налагаю вето на это предложение, младший консул, если ты не добавишь к нему, что полномочий, провинций и армии лишается и Гней Помпей!

– Сенат постановил считать наложение вето на вопрос о проконсульстве Гая Цезаря изменой! Ты изменник, Курион, и я сам прослежу, чтобы тебя предали смерти!

– Я и на это налагаю вето, Марцелл!

Павел поднялся с кресла.

– Собрание закончено! – прорычал он. – Закончено! Все – вон отсюда!

Пока сенаторы покидали курию, Помпей недвижно сидел на стуле, уже без особой радости разглядывая свою статую. Примечательно, что ни Катон, ни Агенобарб, ни Брут, ни кто-либо из других boni не подошел к нему, что могло бы быть истолковано как просьба прийти поговорить. Только Метелл Сципион присоединился к нему. Когда все вышли, они вместе покинули курию.

– Я поражен, – сказал Помпей.

– Не больше, чем я.

– Что я сделал Куриону?

– Ничего.

– Тогда почему он накинулся на меня?

– Не знаю.

– Он – человек Цезаря.

– Теперь мы уверены в этом.

– Впрочем, я никогда ему не нравился. Он клеймил меня и в год консульства Цезаря, и потом.

– Тогда он был человеком Публия Клодия, а Клодий всегда ненавидел тебя.

– Но все-таки, почему именно я?

– Ты – враг Цезаря, Магн.

Голубые глаза на отекшем лице удивленно расширились.

– Я не враг Цезарю! – возразил надменно Помпей.

– Чушь. Разумеется, враг.

– Подумай, что ты несешь, Сципион? Хотя умом ты не блещешь.

– Это правда, – спокойно согласился Метелл Сципион. – Вот почему вначале я и ответил: не знаю. А потом понял. Я вспомнил, что говорили Катон и Бибул. Ты завидуешь способностям Цезаря. В глубине души ты боишься, что он тебя обойдет.

Они вышли из курии не через парадную дверь, а через боковую, выводящую в перистиль виллы, по меткому выражению Цицерона притулившейся к театру, как утлый ялик к яхте.

Первый Человек в Риме кусал в гневе губы. Метелл Сципион всегда говорил то, что думал, ничуть не интересуясь, как к этому отнесутся. Тот, кто родился Корнелием Сципионом и в чьих жилах течет кровь Эмилия Павла, может позволить себе спокойно высказываться без оглядки на кого-либо. Даже на Первого Человека в Риме. А Метелл Сципион вдобавок к своей родословной имел и еще кое-что – огромное состояние, которое он унаследовал, будучи усыновлен богатым плебейским семейством Метеллов.

Да. Он попал в точку, хотя вслух Помпей этого признавать не хотел. Опасения зародились в первые годы пребывания Цезаря в Косматой Галлии, а его победа над Верцингеторигом облекла их в конкретную форму. Помпей уничтожил отчет, в котором подробно описывалась эта кампания, пришедшаяся на год его третьего консульства. Цезарь затмил его. Просто затмил. Ни одного неправильного решения. Очень профессиональный подход к войне. Молниеносность перемещений. Несгибаемая стратегия при немыслимой гибкости в тактике. А его армия! Почитает его, словно бога. Действительно почитает, легионеры преклоняются перед ним. Он же ведет их сквозь шестифутовую снежную толщу. Он их выматывает, морит голодом, заставляет вершить титаническую работу. А они ему всецело преданы. Только идиоты могут твердить, что эта преданность куплена им! Тот, кто дерется за деньги, увиливает от смерти. А люди Цезаря готовы умереть за него тысячу раз.

«У меня никогда ничего подобного не было, хотя я думал, что было, когда собрал своих пиценских клиентов и отправился с ними под руку Суллы. Тогда я верил в себя, верил, что мои люди любят меня. Возможно, Испания и Серторий отняли у меня эту веру. И я вынужден был смотреть, как они умирают вследствие моих грубых ошибок. Ошибок, которых он не делает никогда. Испания и Серторий заставили меня прийти к выводу, что побеждают числом. С тех пор я никогда не вступал в бой без ощутимого численного перевеса. И в будущем никогда не вступлю. А он сражается с малыми силами, потому что верит в себя, потому что не сомневается в своих людях. И все-таки не теряет солдат понапрасну, не ищет сражений. Предпочитает решать споры мирно. А потом вдруг отрубает руки четырем тысячам галлов, считая это самым действенным способом обеспечить длительный мир. И пожалуй, он прав. Сколько людей он потерял под Герговией? Сотен семь? И он оплакивал их! В Испании я одним махом потерял вдесятеро больше, но не уронил ни слезинки. Наверное, меня страшит его ужасающая рассудительность. Даже в порыве гнева он способен себя контролировать, чтобы изменить ситуацию в свою пользу. Да, Сципион прав. В глубине души я понимаю, что Цезарь лучше меня».

Корнелия встретила их в атрии, подставив мужу холодную щеку, потом широко улыбнулась отцу, этому монументальному дураку. О Юлия, где ты? Почему ты ушла? Почему эта не может быть такой, как ты? Почему эта так холодна?

– Я не думала, что заседание кончится до заката, – сказала Корнелия, распахивая дверь в столовую. – Но конечно, ужин нас уже ждет.

Нет, она все-таки симпатичная. В этом отношении ничего позорного в его выборе нет. Густые каштановые волосы свиты в прядки, заправлены за уши. Губы достаточно полные, чтобы вызвать желание, груди тоже большие, у Юлии были меньше. Серые глаза с тяжелыми веками широко расставлены. Она с похвальной покорностью легла на брачное ложе. Не девственница, поскольку уже была замужем, но, как обнаружилось, малоопытная и недостаточно пылкая, чтобы приносить ему радость. Помпей считал себя хорошим любовником, но Корнелия не давала ему себя проявить. В целом она не выказывала неудовольствия, но шесть лет брака с восхитительно отзывчивой, легко возбуждавшейся Юлией развили в нем чуткость. Прежний Помпей просто не обратил бы внимания, но нынешний подозревал, что Корнелия Метелла лишь терпела такие его ласки, как покусывание женских сосков. Однако, когда он языком раздвинул ей губы вульвы, она отпрянула и с возмущением сказала:

– Это отвратительно! Не смей делать так! Никогда!

Возможно, подумалось вдруг Помпею, она отстранилась из опасения ощутить взрыв неконтролируемого наслаждения. Корнелия Метелла в любой ситуации хотела владеть собой.

Катон шел домой один, сожалея, что с ним нет Бибула. Без него решимость boni таяла, по крайней мере когда дело доходило до прямых действий. Трое Клавдиев Марцеллов были неплохими ребятами, а средний даже очень неплох, но многолетней страстной ненависти к Цезарю у них не имелось. Той ненависти, какую питал и лелеял Бибул. И Бибул, и Катон хорошо понимали, как ущемит Цезаря закон о пятилетней отсрочке, но они совершенно не предполагали, что его первой жертвой падет сам Бибул, засунутый сейчас в Сирию, так же как этот напыщенный, самоуверенный осел Цицерон, прозябающий в Киликии. Они теперь соседи и должны вести вместе войны. Смирных лошадок, прогулочную и вьючную, запрягли в колесницу Марса! О чем только думал сенат? Пока Бибул разводил с парфянами дипломатию через подкупленного им парфянского аристократа Орнадапата, Цицерон вошел в Каппадокию и осадил Пинденисс. Он потратил пятьдесят семь суток на взятие этого ничего не значащего городка! В тот же год, когда Цезарь возвел двадцатипятимильную линию фортификаций и в тридцать дней заставил Алезию сдаться! Контраст был столь разителен, что отчет Цицерона вызвал в сенате смешки. И шел он до Рима сорок пять дней, немногим менее, чем длилась осада.

Катон открыл дверь в свой пустой дом. Расставшись с Марцией, он уменьшил штат слуг, а когда Порция вышла замуж, урезал его еще раз. Ни он, ни его философствующие нахлебники Афинодор Кордилион и Статилл гурманами не являлись. Есть надо только для того, чтобы жить, а значит, на кухне хватит и повара с поваренком. Управляющий – лишняя роскошь. Зачем Катону управляющий? У него есть человек, убирающий в доме, делающий закупки и отдающий в стирку белье. Катон скрупулезно проверял все хозяйственные расходы. Набегало меньше десяти тысяч сестерциев в год. Вино, правда, утраивало эту сумму. Второй отжим, кислятина, но это не имело значения. Катона и философов интересовало действие, а не вкус поглощаемого напитка. Вкус – привилегия богачей, таких как Квинт Гортензий, который женился на Марции.

Мысль о Марции жгла, колола, не хотела развеиваться, усугубляя горечь. Марция, Марция… Он все еще помнил, как она первый раз взглянула на него, когда он пришел в дом Луция Марция Филиппа. Семь лет назад. Ну почти семь. Без пары месяцев, что не очень-то важно. Тогда он радовался успешному завершению невероятно сложного поручения. Публий Клодий убедил всех, что аннексировать Кипр – задача, посильная лишь для Катона. И Катон аннексировал Кипр. И пожал плечами, когда ему сообщили, что египетский регент острова Птолемей Кипрский покончил с собой. А затем принялся очень выгодно распродавать все прибранные к рукам драгоценности и произведения искусства. И положил вырученные деньги – в общей сложности семь тысяч талантов – в две тысячи сундуков. Сделал два экземпляра финансового отчета. Один хранил у себя, другой вверил своему вольноотпущеннику Филаргиру. Чтобы не дать никому повода заподозрить себя в казнокрадстве! В любом случае один из документов обязательно должен был попасть в Рим.

Он погрузил все сундуки на корабли кипрской флотилии. Зачем нанимать другие суда, если имеются эти? Потом придумал, как не потерять сундуки в случае кораблекрушения. К ручкам каждого сундука привязали веревку длиной в сто футов с куском пробки на свободном конце. Если какое-то судно затонет, эта пробка всплывет, а веревка позволит поднять утраченное со дна моря. В качестве дополнительной предосторожности Филаргиру с другим экземпляром отчета было велено сесть на отдельный корабль.

Кипрские корабли выглядели неплохо, но не предназначались для плавания в открытых водах Нашего моря, в таких местах, как мыс Тенар в самой южной точке Пелопоннеса. Это были беспалубные биремы с маленьким парусом, с низкой осадкой, по два гребца на весло. Отсутствие трюмов вселяло уверенность, что лини без помех размотаются и дадут пробкам выскочить на поверхность, если в том возникнет нужда. Погода стояла хорошая, но, когда флотилия огибала Пелопоннес, налетел шторм. Затонул, к счастью, один лишь корабль – с Филаргиром и со вторым экземпляром отчета. Увы, когда море успокоилось, ни один кусок пробки не всплыл. Катон просчитался: глубина моря в том месте превосходила длину веревок.

И все-таки потеря одного корабля большой бедой не была. Мореплаватели в преддверии нового шторма предусмотрительно укрылись на Керкире. К сожалению, этот красивый остров не мог предоставить кров всем мореплавателям. Пришлось разбить палатки на рыночной площади приютившей их деревушки. Верный принципам стоицизма, Катон не пошел на ночлег к местному богатею. Было холодно, моряки развели огромный костер, но шквалистый ветер вмиг разметал горящие головешки. Палатка Катона сгорела полностью – со всеми бумагами. Вместе с ними сгорел и оригинал финансового отчета.

Катон понял, что ему уже никогда не отвести от себя подозрений в присвоении части кипрских денег. И может быть, поэтому не доверил битком набитые сундуки Аппиевой дороге. Вместо этого он повел флотилию вокруг итальянского «сапога» к Остии и, поскольку корабли были маломерными, поднялся по Тибру прямо к пристаням Рима.

Римляне высыпали на причал, удивляясь необычайному зрелищу. Среди них был и младший консул того года Луций Марций Филипп. Гурман, гуляка, эпикуреец, он собрал в себе все презираемые Катоном черты. Но, проследив за перегрузкой без малого двух тысяч сундуков в подвалы храма Сатурна, Катон все же решил не отказываться от настойчивого приглашения отобедать.

– Сенат в восхищении, мой дражайший Катон, – сказал Филипп, встретив гостя в дверях. – Тебя готовы осыпать всеми видами почестей, включая право носить toga praetexta на публичных мероприятиях и публичное изъявление благодарностей.