Текст книги "Цезарь, или По воле судьбы"

Автор книги: Колин Маккалоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 52 страниц)

– Он готовится, – с удовлетворением сказал Антоний.

Маленький Бальб в эти дни даже похудел, так велико было напряжение. Он поднял на Антония большие карие печальные глаза и сложил в трубочку пухлые губы.

– Конечно, мы победим, Марк Антоний, – сказал он. – Мы должны победить!

– С Марцеллами в седле и с Катоном, орущим с передней скамьи, Бальб, нам ничего не светит. Сенат – по крайней мере та его часть, которая еще осмеливается ходить на собрания, – будет только твердить, что Цезарь – слуга Рима, а не хозяин.

– В таком случае кто же тогда у нас Помпей?

– Конечно, хозяин, – сказал Антоний. – Но как ты думаешь, кто кем управляет? Помпей boni или boni Помпеем?

– Каждый из них считает, что управляет другим, Марк Антоний.

Декабрь стремительно заканчивался. Посещаемость сената сократилась еще больше. Многие дома на Палатине и в Каринах были закрыты. Молоточки с дверей сняли и некоторые банки. Коммерсанты, наученные горьким опытом, приобретенным во время прежних гражданских войн, укрепляли свои фортификации, чтобы противостоять всему, что грядет. Ибо война неминуемо разразится. Помпей и boni делают все, чтобы это случилось, а Цезарь не станет плясать под их дудку.

Двадцать первого декабря Марк Антоний произнес очередную блестящую речь, составленную по всем канонам риторического искусства. В скрупулезной хронологической последовательности в ней были перечислены все нарушения mos maiorum Помпеем, начиная с момента, когда он в свои двадцать два незаконно собрал из клиентов отца три легиона и отправился с ними на помощь Сулле в развязанной тем гражданской войне, и кончая консульством без коллеги. Эпилог речи касался принятия незаконно предложенного меча. Резюме было посвящено очень остроумному анализу характеров двадцати двух волков, которым удалось запугать триста семьдесят сенаторских овец.

Копию этой речи Помпей просматривал вместе с Цицероном. Двадцать пятого декабря они встретились в Формии, где у обоих имелись виллы, затем направились к Цицерону и провели у него добрых полдня.

– Я упрямый, – сказал Помпей, после того как Цицерон истощил запас аргументов в пользу мирных переговоров. – Цезарю нельзя уступать абсолютно ни в чем. Этот человек не хочет мира, и мне все равно, что говорят его прихвостни – Бальб, Оппий и остальные! Мне даже все равно, что говорит твой Аттик!

– Хотел бы я, чтобы Аттик был здесь, – сказал Цицерон, устало закрывая глаза.

– Тогда почему он не здесь? Я что, недостаточно хорош для него?

– У него приступ четырехдневной малярии, Магн.

– Ну конечно. Ну да.

Хотя горло уже начинало болеть и под веками отвратительно саднило, Цицерон решил продолжить борьбу. Разве старый Скавр в прошлом не урезонил в одиночку сенат? А ведь Скавра никто не считал величайшим оратором в Риме. Этой чести был удостоен лишь Марк Цицерон. К сожалению, его сегодняшний оппонент после недавней тяжелой болезни сделался слишком самоуверенным. Все сообщали Цицерону об этом: кто в письмах, кто с глазу на глаз. Он сейчас светится тем же самодовольством, что и в дни юности, когда в свои семнадцать спешил на подмогу Сулле. Правда, позже Испания и Квинт Серторий сбили с него эту спесь. И ничто подобное в нем больше не проявлялось. До сих пор. А теперь столкновение с Цезарем, видимо, возродило в Помпее того юношу, который жаждал некогда стать величайшим в римской истории полководцем. Однако тому, кто побеждает числом, таковым не прослыть. Он не сунется в битву, не имея хотя бы в два раза больше солдат, чем Цезарь. Но зато его будут прославлять как спасителя своей страны, отказавшегося сражаться на ее земле.

– Магн, что плохого в небольшой уступке Цезарю? Возможно, он согласится на один легион и Иллирию?

– Никаких уступок, – твердо сказал Помпей.

– Может быть, мы сами вызвали эту бурю? Разве все это началось не тогда, когда Цезарю отказали в праве баллотироваться на должность консула in absentia, чтобы он мог сохранить свой империй и избежать бесконечных судебных процессов? Может, разумнее вернуться к той точке? Отобрать у него все, кроме Иллирии, отобрать все легионы! Просто оставить ему империй и разрешить участвовать в выборах!

– Никаких уступок! – отрезал Помпей.

– В одном отношении сторонники Цезаря правы, Магн. Тебе делали много уступок. Почему не уступить и ему?

– Потому, глупец ты этакий, что, даже если Цезарь будет низведен до положения частного лица – без провинций, без армии, без империя, без ничего! – он все равно будет иметь виды на государство! Он все равно уничтожит Республику!

Игнорируя обидное словцо в свой адрес, Цицерон опять попытался образумить безумца. Но ответ был всегда одинаков: Цезарь по доброй воле никогда не отступится от своего, а потому гражданская война неизбежна.

К вечеру эту тему оставили, сосредоточившись на речи Марка Антония.

– Сплетение полуправд, – был конечный вердикт. Помпей фыркнул и с презрением отбросил бумаги. – Как ты думаешь, что сделает Цезарь, если ему удастся уничтожить Республику, когда такой мишурный, безденежный его ставленник, как Антоний, смеет говорить подобные вещи?

Цицерон, проводив своего гостя, облегченно вздохнул и решил напиться. Но тут в голове у него блеснула ужасная мысль. Юпитер, он ведь должен Цезарю миллионы! Миллионы, которые теперь надо срочно вернуть! Ибо ходить в должниках у своего политического противника – величайший позор!

Рубикон
1 января – 5 апреля 49 года до Р. Х.

Луций Домиций Агенобарб

Рим

На рассвете первого дня нового года Гай Скрибоний Курион влетел в свой дом на Палатине.

– Я дома, жена! – воскликнул он, сжав Фульвию в объятиях так, что она чуть не задохнулась. – Где мой сын?

– Его как раз надо кормить, – сказала Фульвия.

Она взяла мужа за руку и потянула за собой в детскую. Там она вынула из кроватки спящего маленького Куриона.

– Разве он не красавец? Я всегда хотела иметь рыжеволосого мальчугана! Он похож на тебя и будет таким же строптивым.

– Пока он выглядит очень смирным.

– Это потому, что сейчас он живет в ладу с этим миром.

Фульвия кивком велела няньке уйти и спустила с плеч платье.

Какой-то момент она стояла, демонстрируя свои пышные груди. С сосков ее капало молоко. Курион ощутил себя на вершине восторга. В паху у него заломило, но он подошел к креслу и сел, в другое кресло села Фульвия. Малыш еще спал, но рефлекс сработал, его губы задвигались, и он принялся звучно сосать, крепко вцепившись крохотными ручонками в смуглую материнскую кожу.

– Фульвия, – сказал хриплым голосом Курион, – я так счастлив, что готов умереть. Я любил тебя и тогда, когда ты была с Клодием, но я не знал, какая ты мать. А ты – настоящая мать.

Она удивилась:

– Что в этом особенного? Дети так восхитительны, Курион. Они – кульминация супружеской любви. С одной стороны, им надо так мало, с другой – очень много. Мне доставляет удовольствие делать то, что естественно. Я просто таю, когда кормлю их. Ведь это мое молоко, Курион! – Она озорно улыбнулась. – Но я с удовольствием позволяю нянькам менять пеленки, а прачкам – стирать их.

– Правильно, – кивнул он, откидываясь в кресле.

– Сегодня нам четыре месяца, – сообщила Фульвия.

– Да, я не видел его целых три нундины.

– Как дела в Равенне?

Курион пожал плечами и нахмурился.

– Или мне надо было спросить, как там Цезарь?

– Честно говоря, я не знаю, Фульвия.

– Разве ты не виделся с ним?

– Часами. Изо дня в день.

– И все-таки ты не знаешь?

– На совещаниях он обсуждает каждый аспект ситуации четко и беспристрастно, – хмуро сказал Курион и подался вперед, чтобы потрогать рыжий пушок на подрагивающей от глотков головенке. – Это вам не греческие философы. Все взвешено, все определено.

– Ну и?

– Ну и уходишь, поняв все, кроме главного.

– Он пойдет на Рим?

– Хотел бы я сказать «нет», meum mel. Но не могу. Не имею ни малейшего представления.

– А они думают, что не пойдет. Я имею в виду boni с Помпеем.

– Фульвия! – воскликнул Курион, выпрямляясь. – Если Катон и наивен, то Помпей просто не может быть таким наивным.

– Но я права, – сказала Фульвия, отнимая малыша от груди. Она посадила его на колени лицом к себе и осторожно стала наклонять вперед, пока он не срыгнул. Потом приложила сына к другой груди и заговорила опять: – Они напоминают мне маленьких безобидных зверушек, которые напускают на себя грозный вид, зная, что такое притворство действует. Но однажды приходит слон и давит бедняг просто потому, что он их не видит. – Она вздохнула. – Напряжение в Риме огромное, Курион. Все паникуют. Но boni продолжают скалить зубы, как те зверушки. Они торчат на Форуме, болтая всякую чушь, они запугивают сенат и восемнадцать центурий. Помпей рассказывает всякие ужасы о неминуемой гражданской войне таким мышам, как бедный старый Цицерон. Но он сам не верит тому, что говорит, Курион. Он знает, что у Цезаря только один легион по эту сторону Альп, у Помпея нет доказательств, что на подходе еще несколько легионов. Он знает, что, если бы Цезарь хотел подтянуть армию, сейчас она уже была бы в Италийской Галлии. Boni тоже это знают. Разве ты не видишь? Чем громче шум и чем сильнее он выводит из равновесия, тем грандиознее покажется им победа, когда Цезарь сдастся. Они хотят покрыть себя славой.

– А если Цезарь не сдастся?

– Он их раздавит. – Она пристально посмотрела на Куриона. – Гай, у тебя ведь есть интуиция. Что она тебе говорит?

– Что Цезарь до последнего будет пытаться решить свой вопрос в законном порядке.

– Он совершенно спокоен.

– О да!

– Потому что уже разложил все по полочкам у себя в голове.

– В этом ты, безусловно, права, жена.

– Ты здесь с какой-то целью или просто вернулся домой?

– Я должен ознакомить сенат с письмом Цезаря. Сегодня же, на инаугурации новых консулов.

– Ты сам прочтешь его?

– Нет, Антоний. Я теперь лицо частное. Никто меня слушать не станет.

– Ты сможешь побыть со мной хотя бы несколько дней?

– Надеюсь, Фульвия, я вообще не уеду.

Вскоре Курион отправился в храм Юпитера Всеблагого Всесильного на Капитолии, где сенат всегда проводил первые новогодние заседания. Вернулся он через несколько часов. С ним был Марк Антоний.

Подготовка к обеду заняла какое-то время. Нужно было произнести молитвы, принести жертвы ларам и пенатам, снять тоги, разуться, потом омыть и вытереть ноги. Фульвия молча ждала, но потом первой заняла место на ложе lectus imus, ибо была одной из скандально продвинутых женщин, считавших себя вправе, подобно мужчинам, принимать пищу лежа.

– Теперь рассказывайте, – потребовала она.

Антоний накинулся на еду. Курион усмехнулся:

– Наш приятель-обжора прочел письмо Цезаря так громогласно, что никто не сумел его перекричать.

– Что было в письме?

– Предложение. Или за Цезарем оставляют провинции с армией, или все прочие лица, облеченные аналогичными полномочиями, должны снять их с себя вместе с ним.

– Ага! – довольно воскликнула Фульвия. – Он пойдет на Рим.

– Почему ты так думаешь? – спросил Курион.

– Потому что он сделал абсурдное, неприемлемое предложение.

– Я это понимаю, но все же…

– Она права, – пробурчал пожирающий яйца Антоний. – Он пойдет на Рим.

– Продолжай, Курион. Что было дальше?

– Председательствовал Лентул Крус. Он отказался от обсуждения поступившего предложения. И вместо этого произнес речь об общем состоянии государства.

– Но первым консулом стал Марцелл-младший. У него фасции на январь! Почему он не председательствовал?

– После религиозных церемоний он нас оставил, – пояснил Антоний, энергично жуя. – Голова разболелась.

– Если хочешь что-то сказать, Марк Антоний, сначала вынь из корыта рыло, – обрезала его Фульвия.

Антоний вздрогнул, судорожно глотнул и виновато заулыбался.

– Извини, Фульвия, – сказал он.

– Она строгая мать, – заметил Курион, глядя на жену с обожанием.

– Что было дальше? – спросила строгая мать.

– Дальше слово взял Метелл Сципион, – вздохнул ее муж. – О боги! Это редкий зануда! К счастью, он хотел как можно скорее приступить к заключительной части речи. В конце он сказал, что закон десяти трибунов недействителен, а значит, Цезарь не имеет права ни на провинции, ни на армию. Он будет обязан появиться в Риме как частное лицо, чтобы участвовать в следующих консульских выборах. Потом Сципион предложил, чтобы Цезарю приказали распустить армию к намеченной дате, иначе его объявят врагом народа.

– Отвратительно! – подвела итог Фульвия.

– Безусловно. Однако весь сенат был на его стороне. Предложение приняли почти единогласно, но…

– Но оно не прошло?

Антоний торопливо вытер губы, потом с похвальной четкостью произнес:

– Квинт Кассий и я наложили вето.

– Молодцы!

Но Помпей так не считал. И когда во второй день января в сенате возобновились дебаты, закончившиеся еще одним вето трибунов, терпение его лопнуло. Напряжение, царившее в объятом ужасом городе, сказывалось на нем сильнее, чем на ком-либо другом. Помпей рисковал потерять больше всех.

– Мы в тупике! – сердито крикнул он Метеллу Сципиону. – Я хочу, чтобы все это прекратилось! День за днем, месяц за месяцем тянется нескончаемая канитель. Близятся новые Мартовские календы, а нам так и не удалось поставить Цезаря на место! У меня такое чувство, что Цезарь нарезает круги вокруг меня, и это чувство мне вовсе не нравится! Пора покончить с этой комедией! Пора наконец сенату взяться за ум! Если сенат не способен провести закон, лишающий Цезаря полномочий, тогда он должен ввести senatus consultum ultimum и предоставить право действовать мне!

Он трижды хлопнул в ладоши, и появился управляющий.

– Я хочу немедленно разослать записки каждому сенатору в Риме, – резко сказал Помпей. – С требованием через два часа явиться сюда.

Метелл Сципион всполошился.

– Помпей, а это разумно? – осмелился он спросить. – Я хочу сказать, разумно ли приказывать цензорам и консулярам?

– Остается только приказывать! Я сыт по горло этой возней, Сципион! Я хочу, чтобы с Цезарем было покончено! Чтобы вопрос о нем больше не будоражил сенат.

Как человеку действия, Помпею было трудно мириться с людской нерешительностью. И очень не нравилось ощущать себя игрушкой в руках кучки инертных, трусливых сенаторов, пугающихся всего и вся. Ситуация становилась невыносимой!

Почему Цезарь не уступает? И раз он не уступает, почему до сих пор сидит в Равенне только с одним легионом? Почему не предпринимает никаких мало-мальски активных действий? Нет, ясно, что он не намерен идти на Рим. Но если это так, что тогда он собирается делать? Уступи, Цезарь! Уступи, отступи! Но он не уступает, не отступает. Не желает. Что он готовит? Как намеревается выйти из тупикового положения? Что у него на уме? Может, надеется, что сенаторский кризис продлится до нон квинтилия и консульских выборов? Но ему все равно не разрешат баллотироваться in absentia. Или он все же рассчитывает получить это разрешение, послав в Рим, якобы в отпуск, несколько тысяч своих самых верных солдат? Он уже проделал такое однажды, обеспечив консульство для Помпея и Красса. А теперь сидит и ждет. Кажется, даже не думает подтягивать к себе свои легионы. Почему? Почему?!

Мучимый этими вопросами, Помпей метался по кабинету, пока управляющий смущенно не сообщил, что в атрии его ждут.

– Хватит! – крикнул он, входя в атрий. – С меня довольно!

Собравшиеся там сенаторы изумленно переглянулись. Их было около полутора сотен. Пара гневных голубых глаз пробуравила всех – от цензора Аппия Пульхра до скромного городского квестора Гнея Нерия. Бреши в рядах отцов-сенаторов были весьма солидными. Не пришли Луций Кальпурний Пизон, оба консула, многие консуляры, все сторонники Цезаря и некоторые другие сенаторы, посчитавшие требование куда-то явиться ущемлением своих прав. Но для начала хватит и тех, кто пришел.

– С меня довольно! – повторил он, вскакивая на мраморную скамью. – Вы трусы! Вы олухи! Вы жалкие тряпки! Я – Первый Человек в Риме, а значит, и среди вас! Но мне оскорбительно подобное окружение! Посмотрите на себя! Уже десять месяцев длится фарс с Гаем Юлием Цезарем, а результатов не видно! Их попросту нет!

Он посмотрел на Катона, Фавония, Агенобарба, Метелла Сципиона и двух Марцеллов.

– Почтенные коллеги, я говорю не о вас. Боги свидетели, как долго и тяжело вы боретесь против врага всего римского в Риме. Но вас до сих пор никто не поддерживал, и я хочу это исправить!

Аппию Клавдию Пульхру, как и некоторым другим, услышанное совсем не понравилось, но Помпей и не подумал ввести себя в рамки.

– Я повторяю! Вы олухи! Трусы! Вы слабое, хныкающее сборище недоумков, ничтожеств! Я сыт всеми вами по горло! – Он с шумом вдохнул. – Я пытался быть с вами вежливым. Я был терпелив. Я сдерживался. Я сносил все ваши штучки. И не стой здесь с таким оскорбленным видом, Варрон! Что заслужил, то и получай! Как ты, так и все остальные, забывшие, что сенаторы Рима должны задавать Риму тон, служить примером неколебимости и политической стойкости. А вы разве таковы? Нет, нет и нет! Вы не сенат, вы позорище государства! Все вы не можете справиться с одним-единственным человеком! Более того, вы позволяете ему срать на себя! Что он и делает. А вы мямлите, спорите, распускаете сопли и голосуете, голосуете, голосуете! О боги, Цезаря наверняка душит смех!

Все были слишком оглушены этим взрывом, чтобы выказывать возмущение. Мало кто из присутствующих знал Первого Человека в Риме с такой стороны. А теперь многие вдруг прозрели и поняли, почему он стал первым. Куда подевался мягкий, расслабленный, сибаритствующий Гней Помпей Магн? Перед собравшимися стоял настоящий солдафон. Цезарь порой тоже выходил из себя так, что сенат пробивало ознобом. А теперь ярость Помпея ввергала всех в дрожь. И заставляла задуматься, кто из этой парочки строже: Цезарь или этот свирепый и, похоже, не знающий ни в чем удержу человек?

– Вам нужен я! – кричал Помпей со скамьи. – Вам нужен я, вы должны об этом помнить! Вам нужен я! Только я стою теперь между вами и вашим врагом. Я – ваше единственное спасение, ибо лишь я могу одолеть Цезаря в битве. Так уж будьте добры, держитесь со мной полюбезнее. И постарайтесь меня не сердить. Разрешите эту проблему. Проведите закон, лишающий Цезаря армии, провинций и полномочий! Я не могу сделать это за вас, ибо имею всего один голос, а у вас не хватает духу ввести военное положение и возложить всю ответственность за дальнейшее на меня!

Он оскалил зубы:

– Скажу вам прямо, вы очень не нравитесь мне! Кое-кого я, если бы мог, не колеблясь внес бы в проскрипционные списки! А еще кое-кого скинул бы с Тарпейской скалы. Но я ничего такого не сделаю, если вы станете действовать дружно. Гай Цезарь игнорирует вас, игнорирует Рим. Его надо остановить. С ним невозможно договориться! И не ждите от меня милосердия, если я вдруг замечу, что кто-то пытается его поддержать. Этот человек попирает закон, он изгой, а у вас нет смелости объявить его таковым в официальном порядке! Предупреждаю: отныне каждого, кто проявит хотя бы малейшую слабину, я буду считать изменником и покараю!

Он махнул рукой:

– Теперь идите! Поразмыслите над моими словами! А потом, клянусь Юпитером, сделайте что-нибудь! Избавьте Рим и меня от всего этого срама!

Сенаторы повернулись и молча ушли. Сияющий Помпей соскочил со скамьи.

– Ну, как я их? – спросил он у кучки оставшихся boni.

– Ты определенно воткнул им в задницы раскаленную кочергу, – сказал Катон голосом, впервые лишенным всякого выражения.

– Ха! Им это нужно, Катон. Один день у них – мы, другой – Цезарь. Хватит. Я хочу положить этому конец.

– Поэтому мы и здесь, – сухо сказал Марцелл-старший. – Помпей, политики так не действуют. Ты не можешь грозить сенату кнутом, как своим необученным рекрутам.

– Кто-то должен был сделать это! – резко ответил Помпей.

– Я никогда не видел тебя таким, – сказал Марк Фавоний.

– И постарайся больше меня таким не увидеть. – Помпей помрачнел. – Где консулы? Ни один из них не явился.

– Они и не могли здесь появиться, Помпей, – сказал Марк Марцелл. – Они – консулы. Их статус выше, чем твой. Прийти сюда для них означало бы признать обратное.

– Но Сервий Сульпиций не консул.

– Не думаю, – сказал Гай Марцелл-старший уже в дверях, – что Сервию Сульпицию нравится подчиняться приказам.

Через минуту в атрии остался только Метелл Сципион. Он с упреком смотрел на зятя.

– Что? – вызывающе спросил Помпей.

– Ничего, ничего! Только я думаю, что ты повел себя неосмотрительно, Магн. – Сципион печально вздохнул. – Совсем неразумно.

Это мнение эхом откликнулось на другой день, пятьдесят седьмой день рождения Цицерона. В этот день он прибыл в окрестности Рима – на свою виллу на холме Пинций. Ему был обещан триумф, и до этого он не имел права пересекать священную границу города. Аттик, приехавший поздравить приятеля, коротко рассказал ему о вчерашнем повороте событий.

– Кто тебе все это рассказал? – спросил ужаснувшийся Цицерон.

– Твой друг Рабирий Постум, который сенатор, а не банкир, – ответил Аттик.

– Старый Рабирий Постум?! Ты, наверное, говоришь о его сыне!

– Нет, о старике. Перперна болеет, и он взбодрился. Хочет стать старейшим.

– Выкладывай подробности. Как вел себя Магн? – нетерпеливо перебил его Цицерон.

– Запугал всех явившихся к нему сенаторов. Был зол, язвителен, дерзок. Обычные нотации, но в очень грубой манере. Сказал, что хочет положить конец нерешительности сената. – Аттик нахмурился. – Угрожал проскрипциями. Обещал многих сбросить с Тарпейской скалы. Все пришли в ужас!

– Но сенат ведь делал все, что в его силах! – неуверенно произнес Цицерон, вспомнив суд над Милоном. – Вето трибуна есть вето трибуна. Его не переступить. Чего же он хочет?

– Он хочет, чтобы сенат ввел senatus consultum ultimum, объявил военное положение и поручил командование ему. На меньшее он не согласен. Помпей устал от постоянного напряжения и хочет, чтобы все скорее закончилось, а его желания почти всегда осуществляются. Он ужасно испорченный человек, он привык все делать по-своему. Частично в этом виноват и сам сенат, Цицерон! Десятилетиями они уступали ему. Они раз за разом специальным указом назначали его командующим и прощали ему то, чего не простили бы, например, Цезарю. Человек, занимающий высокое положение по праву рождения, теперь требует, чтобы сенат относился к нему как к Помпею. И кто, по-твоему, стоит за оппозицией?

– Катон. Бибул, хотя он не в Риме. Марцеллы. Агенобарб. Метелл Сципион. И еще некоторое количество твердолобых.

– Да, но они все политики, а Помпей – сила, – терпеливо произнес Аттик. – Без Помпея они Цезарю не помеха. А Помпей не терпит соперников, вот и все.

– О, если бы Юлия была жива! – вскричал вконец подавленный Цицерон.

– Где твоя логика, Марк? Ничего бы не изменилось. Просто тогда Цезарь еще не был для Помпея угрозой. По крайней мере, Помпей так думал. Он не обладает проницательностью и не способен заглядывать в будущее. Он ощущает опасность, когда та подходит вплотную. А потому и при живой Юлии он вел бы себя точно так, как сейчас.

– Тогда я сегодня же должен увидеться с ним, – решительно заявил Цицерон.

– Зачем?

– Чтобы попытаться убедить его прийти к соглашению с Цезарем. Или уговорить его удалиться в Испанию и переждать там какое-то время. Интуиция мне подсказывает, что, несмотря на Катона и чокнутых boni, сенат вполне может пойти с Цезарем на компромисс, если решит, что полагаться на Магна глупо. Сенаторы считают Магна своим солдатом, способным побить Цезаря.

– Похоже, – задумчиво сказал Аттик, – ты уверен, что выиграет не Магн.

– Мой брат в этом уверен, а он знает, что говорит.

– Где сейчас Квинт?

– Он здесь, но отправился в город. Хочет выяснить, не улучшился ли характер у твоей сестры.

Аттик расхохотался до слез:

– У Помпонии? Не улучшился ли характер? Скорее Помпей помирится с Цезарем, чем это произойдет!

– И почему мы, Цицероны, не можем жить в ладу с женами? Почему они у нас такие мегеры?

Аттик, будучи великим прагматиком, счел нужным объяснить:

– Потому что, мой дорогой Марк, и ты, и Квинт женились не на женщинах, а на деньгах. Претендовать на иное вы с ним не могли по рождению.

Поставленный таким манером на место, Марк Цицерон спустился с Пинция к Марсову полю, где небольшой контингент его киликийских солдат разбил лагерь в ожидании своего скромного триумфа. Цицерон направлялся к той самой шлюпке, прилепившейся к яхте.

Помпей с ходу отверг предложение удалиться в Испанию.

– Все поймут, что я отступаю! – гневно воскликнул он.

– Магн, это же чушь! Сделаешь вид, что соглашаешься с требованиями Цезаря, – в конце концов, ты не консул, а всего лишь один из проконсулов, – а потом останешься в Испании ждать. Глуп тот крестьянин, который пасет двух племенных баранов на одном лужке. Как только ты удалишься, ваше соперничество сойдет на нет. Ты окажешься в безопасности, став просто сторонним наблюдателем. Но с собственной армией! Цезарь дважды подумает, прежде чем что-либо предпринять. А пока ты здесь, его войска ближе к нему, чем твои к тебе. Пожалуйста, поезжай в Испанию, Магн!

– Я никогда не слышал ничего глупее! – рявкнул Помпей. – Нет, нет и нет!

В шестой день января Цицерон послал вежливую записку Луцию Корнелию Бальбу с просьбой навестить его на Пинции.

– Ты, конечно же, хочешь выйти из ситуации мирно, – сказал визитеру хозяин. – Юпитер! Как ты похудел!

– Да, Марк Цицерон, я очень хочу, и я действительно похудел, – ответил маленький гадесский банкир.

– Три дня назад я виделся с Магном.

– Увы, он не хочет меня принимать, – опечаленно вздохнул Бальб. – С тех пор как Авл Гирций уехал из Рима, не сочтя нужным встретиться с ним. А я теперь виноват.

– Магн уперся, – вдруг сказал Цицерон.

– Значит, все бесполезно.

– Нет, – возразил великий оратор. – Я думал весь день и всю ночь. И похоже, нашел решение.

– Какое же? Я весь внимание!

– Скажи, ты не прочь чуть-чуть поработать? Равно как Оппий и все остальные?

– Посмотри на меня, Марк Цицерон! Я так работаю, что от меня почти ничего не осталось!

– Надо всего лишь составить срочное письмо Цезарю. Лучше, если его подпишут и Оппий, и Рабирий Постум.

– Это дело нетрудное. Что должно быть в письме?

– Как только ты уйдешь от меня, я опять пойду к Магну. И скажу ему, что Цезарь согласен от всего отказаться, если ему оставят Иллирию и один легион. Вы сможете убедить Цезаря согласиться на это?

– Да, уверен, что сможем. Цезарь действительно хочет мира, даю тебе слово. Но ты должен понять, что он не сможет без конца уступать. Иначе его ждет гибель, суды и ссылка. Но Иллирии и одного легиона достаточно. Цезарь очень живуч, Марк Цицерон. Сохранив империй, он решит вопрос с выборами, когда придет время. Я не знаю другого человека с такими неисчерпаемыми ресурсами.

– Я тоже, – уныло откликнулся Цицерон.

Опять поход на виллу Помпея, но Цицерон не мог и подумать, что Помпей промучился несколько ночей. Эйфория после вспышки прошла, и наступила реакция. Первый Человек в Риме вдруг понял, что никто из boni, включая его тестя, не одобрил его выходки и его грубого тона. Он говорил с сенаторами заносчиво, как диктатор. И даже орал. А это уже перебор. Теперь Помпей жалел, что потерял контроль над собой. Охватившее его после разрядки упоение сменилось депрессией. Да, он, конечно, им нужен. Но и они ему тоже нужны. А он отпугнул их. Никто с тех пор к нему не пришел, все заседания проводятся теперь в Риме. Со всеми дебатами и язвительными подковырками, на какие горазды Антоний и Кассий. О, эта пара! Они хорошо знают, что делать. А он, Помпей, подгонял лошадей, не понимая, что хлещет мулов. О, как же вывернуться из этих тисков? Сенат и так взвинчен. Зачем было говорить о проскрипциях, о Тарпейской скале? Ах, Магн, Магн! Каким бы трусливым тебе ни казался сенат, критиковать и запугивать его все же не стоит. Не стоит!

Таким образом, Цицерон нашел Первого Человека в Риме более уступчивым и неуверенным. Он понял это и сразу атаковал:

– Магн, я узнал из надежных источников, что Цезарь согласен оставить за собой только Иллирию и один легион. Пойдя на такой компромисс, ты погасишь давний раздор и станешь героем, единолично избавив страну от огромной угрозы. Весь Рим возликует, прославляя тебя. Правда, Катон со своим окружением взвоет. Но что тебе до него? Мы оба знаем, что он поклялся отправить Цезаря в ссылку. Но это ведь не твоя цель, не так ли? Ты лишь возражаешь против того, чтобы тебя, как и Цезаря, лишили наместничества и иных полномочий. Ты ничего не хочешь терять, и ты ничего не потеряешь. В своем последнем предложении Цезарь совсем не упоминает тебя.

Помпей просиял:

– Я и впрямь не питаю к Цезарю ненависти, Цицерон, и не обязан плясать под дудку Катона. Обрати внимание, я вовсе не говорю, что не стану препятствовать попыткам Цезаря баллотироваться in absentia. Но это отдельный разговор, и до него еще несколько месяцев. Ты прав, самое важное в данный момент – отвести угрозу гражданской войны. И… если Иллирия плюс один легион удовлетворят Цезаря, если он не затронет мои интересы, то почему нет? Да, Цицерон, почему нет? Я согласен. Цезарь может оставить себе Иллирию и один легион, если откажется от всего остального. С одним легионом он не опасен. Да! Я согласен!

Цицерон облегченно вздохнул и обмяк:

– Магн, ты знаешь, что я равнодушен к возлияниям. Но сейчас я бы с большим удовольствием выпил вина.

В этот момент в атрий вошли Катон и Лентул Крус, младший консул. О Цицерон, зачем ты поторопился? Зачем не прошел за Помпеем в его кабинет, а стал излагать свои доводы сразу? Какая трагическая ошибка! Там, в кабинете, о посетителях бы доложили, и ты убедил бы Помпея не принимать их. А теперь ничего поделать нельзя.

– Присоединяйтесь! – весело крикнул Помпей. – Мы как раз хотели выпить за мирное разрешение спора с Цезарем!

– Что-что? – спросил Катон и весь напрягся.

– Цезарь согласен сдать все, кроме Иллирии и одного легиона, и не требует ничего подобного от меня, кроме согласия на такой выход из положения. И я, подумав, решил сказать «да»! Угроза гражданской войны миновала. Цезарь теперь бессилен, – с огромным удовлетворением произнес Помпей. – И когда придет время, не допустить его до участия в выборах будет легко. Но гражданская война уже не разразится! И предотвратил ее я! Я один!

Катон то ли взвыл, то ли всхрапнул, схватился за голову и вырвал два клока волос.

– Кретин! – взвизгнул он. – Жирный, самодовольный, перехваленный чудо-мальчик! Что ты предотвратил, идиот? Ты сдал Республику самому лютому ее ненавистнику!

Он скрипел зубами, царапал щеки, он потрясал клоками волос. Помпей отшатнулся, ничего не понимая.

– Ты взял на себя смелость решить спор с Цезарем? А есть ли у тебя право на это? Ты – слуга сената, Помпей, и Риму ты не хозяин! От тебя ждут, что ты дашь Цезарю встрепку, а ты вместо этого хочешь сотрудничать с ним!