Текст книги "Цезарь, или По воле судьбы"

Автор книги: Колин Маккалоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 52 страниц)

– Какой жирной наживкой, однако, мы сейчас выглядим, – удовлетворенно сказал Цезарь Требонию. – Десять легионов, колоссальный обоз и шесть тысяч конников.

– Из которых две тысячи составляют германцы, – улыбнулся Требоний, глядя на Лабиена. – Что ты думаешь о нашей новой германской кавалерии, Тит?

– Она стоит каждого сестерция, потраченного на нее, – ответил Лабиен, обнажая в улыбке свои лошадиные зубы. – Хотя я думаю, Цезарь, военные наши трибуны сейчас не произносят твое имя с любовью!

Цезарь засмеялся, изогнув брови. Тысяча шестьсот германцев прибыли в Агединк, и Требоний приложил уйму усилий, чтобы обменять доставивших их кляч на боевых скакунов. Трудность была не в том, что ремы не хотели меняться. За каждую сделку они получали такие хорошие деньги, что могли бы обогатиться навеки, но в их загонах ничего не осталось, кроме племенных жеребцов. Прибывший Цезарь разрешил вопрос с дефицитом, заставив всех военных трибунов пересесть со своих (даже личных, а не армейских) италийских красавцев на германских лошаденок. Крики отчаяния разносились на многие мили, но Цезарь был неумолим.

– Вы можете выполнять свои обязанности и на этих неказистых животных, – сказал он. – Необходимость диктует, так что молчите, глупцы!

Римская змея длиной в пятнадцать миль, блестя чешуей, ползла на восток.

– Почему они так растянуты? – спросил Тевтомар, разглядывая нескончаемую процессию. – Почему не маршируют более широким фронтом? Ведь они легко могли бы перестроиться в пять или шесть параллельных колонн.

– Потому что, – терпеливо объяснил Верцингеториг, – любая армия не столь велика, чтобы атаковать такую колонну по всей длине. Сделать так – значит зря распылить свои силы. Римская змея действует очень умно. В каком бы месте на них ни накинулись, остальная часть строя кольцом охватит атакующих. И потом, их солдаты так вышколены, что легко могут выстроиться в квадрат, пока мы отдаем команды своим людям. Вот почему мне и нужны тысячи лучников. Прошел слух, что парфяне около года назад разгромили римлян на марше. Атаковали лишь лучники с кавалерией, без пехоты.

– Значит, ты собираешься отпустить их? – удивился царь Тевтомар.

– Но не в целости, нет. У меня тридцать тысяч всадников против их шести тысяч. Хорошее соотношение, Тевтомар. О, наступит ли день, когда я обзаведусь конными лучниками?

Галльская конница тремя отдельными группами атаковала армию Цезаря неподалеку от северного берега реки Икавна. Стратегия галлов была продиктована нежеланием Цезаря позволить своему относительно немногочисленному конному контингенту идти отдельно от колонны пехотинцев. Верцингеториг был убежден, что Цезарь прикажет им выстроиться вдоль колонны, чтобы отразить нападение галлов.

Галлы так уверовали в свое превосходство, что принародно поклялись перед царем: ни один человек, который не проедет дважды сквозь колонну римской пехоты, никогда больше не войдет в свой дом, не увидит свою жену и детей.

Две группы галлов (по девять тысяч всадников в каждой) атаковали римские фланги, третья ударила в лоб. Но беда в том, что для конной атаки была избрана ровная местность, что позволило римлянам развернуться, образовав вокруг артиллерии и обоза квадрат. Далее Цезарь повел себя странно. Вопреки ожиданиям Верцингеторига он не приказал кавалерии защищать пехотинцев, предоставив им возможность обороняться самим, а разделил ее на три равные части и послал навстречу врагам.

В этот день отличились германцы. Выскочив на холмы, где сосредоточились пешие галлы, они с ужасными криками врезались в их ряды. Галлы бросились наутек, их гнали до самой реки, где метался Верцингеториг, пытаясь справиться с паникой. Но ничто не могло остановить германцев в их бешеной скачке. Воины-убии, с замысловатыми узлами волос на гладковыбритых головах, гнали галлов вниз, охваченные безумной жаждой убийства. Менее безрассудные ремы почувствовали, что их гордость уязвлена, и сделали все от них зависящее, чтобы превзойти германцев.

Верцингеториг отступил, но германцы и ремы весь день не давали ему покоя.

К счастью, ночь выдалась темной. Кавалерия Цезаря поскакала обратно к колонне, позволив царю Галлии собрать своих людей во временном лагере.

– Так много германцев! – вздрагивая, произнес Гутруат.

– Да еще с ремами и на их лошадях, – с горечью добавил Верцингеториг. – Мы должны взять в оборот этих ремов!

– А наша главная беда в том, – заметил Седулий, – что мы много болтаем о сплоченности, несмотря на то что некоторые галльские племена отказались поддерживать нас, а кое-какие примкнули к нам нехотя. – Он пристально посмотрел на Литавика. – Например, эдуи!

– Эдуи доказали, чего они стоят, – процедил сквозь зубы Литавик. – Котий, Каварилл и Эпоредориг не вернулись. Они мертвы.

– Нет, Каварилл взят в плен, – возразил Драпп. – Я сам это видел. И еще видел, как двое других отступали, но не на юг, как мы, а на запад, очевидно намереваясь уйти.

– И что же нам теперь делать? – спросил Тевтомар.

– Я думаю, – медленно произнес Верцингеториг, – что надо дождаться общего сбора. Он уже не за горами. Я надеялся лично поехать в Карнут, но – увы! – должен остаться с войсками. Гутруат, доверяю тебе провести общий сбор. Возьми с собой Седулия с лемовиками, Драппа с сенонами, Тевтомара с нитиоброгами и Литавика с его людьми. Со мной останется часть кавалерии и восемьдесят тысяч бойцов: мандубии, битуриги и все арверны. Как далеко до Алезии, Дадераг?

Главный вождь мандубиев ответил не задумываясь:

– Около пятидесяти миль на восток, Верцингеториг.

– Тогда мы на несколько дней остановимся там. Только на несколько дней. Мне не нужен еще один Аварик.

– Алезия не Аварик, – возразил Дадераг. – Город слишком велик, слишком высоко расположен и хорошо защищен от штурма. Даже если римляне попытаются его осадить, как Аварик, им это не удастся. Мы всегда сможем уйти.

– Критогнат, сколько у нас продуктов? – спросил Верцингеториг.

– На десять дней, если Гутруат и те, кто идет с ним, поделятся с нами.

– А сколько еды в Алезии, Дадераг? При условии, что туда войдут восемьдесят тысяч пеших бойцов и десять тысяч конных?

– Хватит еще дней на десять. Но мы не останемся без еды. Римлянам не окружить нас наглухо. – Он хихикнул. – Силенок не хватит.

– Тогда разделимся так, как я сказал. В Карнут с Гутруатом отправится большая часть кавалерии с малым числом пехотинцев. Со мной в Алезию пойдут все остальные.

Земли мандубиев находились на высоте около восьмисот футов над уровнем моря, а их горы возвышались еще на шестьсот пятьдесят футов. Алезия, главная крепость мандубиев, стояла на плоской вершине ромбовидной горы, окруженной холмами почти такой же высоты. С севера и юга соседние горы приближались вплотную, на востоке к ромбу подступал конец горного хребта. У крутого основания с двух сторон протекали две реки. К тому же подступы к Алезии с запада были абсолютно отвесными, а внизу имелся единственный клочок открытой ровной земли, небольшая долина длиной в три мили, где обе реки текли почти бок о бок. Окруженная грозными стенами кладки murus gallicus, крепость занимала более крутую, западную сторону горы. Восточная сторона постепенно спускалась вниз, и стены здесь не было. Несколько тысяч мандубиев – женщины, дети и старики, чьи воины-мужчины ушли на войну, – укрывались в городе.

– Да, я хорошо помню это место, – сухо сказал Цезарь, оглядывая отвесные скалы. – Требоний, что сообщают разведчики?

– Верцингеториг укрылся в городе вместе с восьмьюдесятью тысячами пехоты и десятью тысячами кавалерии. Вся кавалерия, кажется, обосновалась снаружи стен, на восточном конце плато. Подъезды туда достаточно безопасны, если захочешь взглянуть.

– Ты полагаешь, что я не поехал бы, если бы это было опасно?

Требоний растерялся:

– После всех этих лет? Разумеется, нет. Во всем виноват мой язык. Плетет какую-то чушь там, где довольно короткой фразы.

Вскочив на германскую лошадку, Цезарь резко развернул ее и несколько раз пнул под ребра.

– О-о-о! Откуда такая обидчивость? – простонал Децим Брут.

– Он надеялся, что тут все же не так безнадежно, как ему помнилось, – пояснил Фабий.

– А почему это так заботит его? – усмехнулся Антоний. – Он ведь не собирается брать этот город.

Лабиен расхохотался:

– Плохо ты его знаешь, Антоний! Но все равно я рад, что ты здесь. С твоими плечами копать будет легко.

– Копать?

– Копать, копать и копать.

– Но не легатам же и не трибунам?

– Все зависит от объема работы и срочности. Если он возьмет в руки лопату, то сделаем это и мы.

– О боги, да он сумасшедший!

– Хотел бы я быть хоть наполовину таким сумасшедшим, – с легкой завистью пробормотал Квинт Цицерон.

Легаты цепочкой ехали за командующим вдоль реки, омывавшей Алезию с юга. Антоний молча отметил обширную площадь плато: добрая миля с запада на восток. Брр! Мрачное место! По бокам темные голые скалы. Нет, вскарабкаться на них вроде бы можно, но не во время атаки. Быстро выдохнешься и станешь мишенью для лучников на стенах. Даже те полмили с восточной стороны казались непростым участком, чтобы на нем закрепиться, не говоря уже о том, что не было места для маневра.

– Они успели раньше нас, – сказал Цезарь, указывая на основание восточного склона, где дорога начинала подъем.

Галлы построили шестифутовую стену от северной реки к южной, потом обнесли стену траншеей, полной воды. Две короткие стены возвышались с северной и южной стороны горы на некотором расстоянии за главной стеной. Стоя на оборонительных позициях, некоторые галлы из кавалерии стали кричать и свистеть. В ответ Цезарь улыбался и помахивал рукой. Но с того места, где легаты сидели на своих германских лошадках, Цезарь совсем не выглядел веселым.

А легионеры его занимались строительством лагеря на небольшой плоской равнине.

– Только походное укрепление, Фабий, – отрывисто бросил Цезарь. – Делай, что требуется, но не больше. Если мы собираемся закончить эту войну здесь, не имеет смысла тратить энергию на то, что вскоре будет разобрано.

Легаты, собравшиеся вокруг него, не произнесли ни слова.

– Квинт, ты специалист по заготовке бревен. Начинай прямо с утра. И не отбрасывай пригодные ветви: нам понадобятся заостренные колья. Секстий, возьми шестой легион и займись продовольствием. Доставляй сюда все, что сумеешь найти. Мне нужен древесный уголь, так что поищи и его. Не для обжига кольев, это сделают на обычных кострах, а для ковки железа. Антистий, железо – твоя забота. Пусть кузнецы строят кузни. Сульпиций, ты отвечаешь за земляные работы. Фабий, ты будешь строить брустверы, парапеты и башни. А ты, Антоний, у нас начальник снабжения, и твое дело – следить, чтобы моя армия ни в чем не нуждалась. Я лишу тебя гражданства, продам в рабство или даже распну за любой недосмотр. Лабиен, ты отвечаешь за оборону. Бери кавалерию: солдаты нужны для строительства. Требоний, ты, как мой заместитель, всегда будешь при мне. То же относится к Дециму и Гирцию. Нам требуется прорва всего и, в частности, провианта минимум суток на тридцать. Это понятно?

Никто ни о чем не спросил, и тогда Антоний подал голос:

– Каков же наш план?

Цезарь посмотрел на своего заместителя:

– Какой у нас план, Требоний?

– Циркумвалация, – ответил Требоний.

Антоний широко раскрыл рот:

– Циркум… что?

– Это очень сложное слово, Антоний, согласен, – вежливо сказал Цезарь. – Циркум-ва-лация. Обнесение валом. Это значит, что мы потянем фортификационные линии вокруг Алезии, пока змея, так сказать, не поглотит свой хвост. Верцингеториг не верит, что я смогу запереть его на плато. Но я могу и запру.

– Это же добрый десяток миль! – изумленно воскликнул Антоний. – И по неровному рельефу!

– Мы пойдем по долине и холмам, Антоний, если возвышенности не удастся обойти, то включим их в линию обороны. Двойной ров, внешний шириной в пятнадцать футов, глубиной в восемь футов, с наклонными сторонами и покатым дном, наполненный водой. Сразу за ним второй ров, тоже в пятнадцать футов шириной и в восемь глубиной, но в форме буквы «V». Высота вала сразу за вторым рвом – двенадцать футов. Что ты думаешь обо всем этом, Антоний? – рявкнул вдруг Цезарь.

– То, что с внутренней, то есть с нашей, стороны высота стены составит двенадцать футов. Но с внешней, то есть с вражеской, стороны она взметнется вверх на двадцать футов – за счет восьми футов траншеи, – ответил Антоний.

– Слава богам, он попал в цель, – шепнул Децим Брут.

– Это естественно. Ведь они одной породы, – ответил Квинт Цицерон.

– Отлично, Антоний! – искренне похвалил Цезарь. – Ширина вала вверху – десять футов. Там будут брустверы для обзора и укрытия. Ты понимаешь меня? Хорошо. Через каждые восемьдесят футов по всему периметру поднимутся трехэтажные башни. Вопросы есть, Антоний?

– Да, командующий. Ты описываешь наши главные фортификации. Что еще у тебя на уме?

– На ровных участках, пригодных для массированного наступления, мы отроем еще один ров с отвесными стенами шириной в двадцать футов и глубиной в пятнадцать. В четырех сотнях шагов – это две тысячи футов, Антоний! – от нашей траншеи с водой. Это ясно?

– Да, командир. А что ты намерен делать с четырьмя сотнями шагов – это две тысячи футов! – между рвом и траншеей с водой?

– Разобью там свой сад. Требоний, Гирций, Децим, поехали. Я хочу измерить периметр.

– Думаешь, сколько там наберется? – улыбнулся Антоний.

– Миль десять-двенадцать.

– Он сумасшедший, – убежденно сказал Антоний Фабию.

– Да, но какое красивое сумасшествие! – улыбнулся в ответ Фабий.

Наблюдатели в крепости видели, что римляне активизировались, землемеры обходили Алезию миля за милей, вокруг основания города стали появляться траншеи и стены, и галлы поняли замысел Цезаря. Верцингеториг дал приказ кавалерии выступить. Но галлы не сумели превозмочь страха перед германцами и были разбиты. Самая страшная резня произошла на восточной стороне горы, при отступлении галлов. Ворота в стене Верцингеторига были слишком узкие, чтобы позволить легко пройти всадникам, объятым паникой. Германцы, преследовавшие их по пятам, рубили галльских конников, валили на землю, ибо каждый из них считал делом чести добыть в сражении себе вторую великолепную лошадь.

В следующую ночь остатки кавалерии галлов ушли на восток через горы. И Цезарь сделал вывод, что Верцингеториг осознал свое положение. Он с восьмидесятитысячной армией оказался запертым в стенах Алезии.

Заполненная водой траншея, V-образный ров, земляной вал, брустверы, парапеты и башни появились так быстро, что Антоний, мнивший себя докой во всем, что касается военного дела, раскрыл в изумлении рот. За тринадцать дней легионы Цезаря завершили строительство запирающего периметра длиной в одиннадцать миль, а на каждом мало-мальски ровном к нему подступе отрыли глубокие рвы.

А еще они разбили «сад Цезаря» на неиспользованной полосе земли шириной в четыреста шагов между траншеей с водой и канавой в тех местах, где она была. Правда, при всей ширине и глубине этой канавы мосток через нее перекинуть было все-таки можно, и такие мостки с регулярностью перекидывали галльские диверсионные группы, не давая покоя усердно работавшим солдатам. Все это продолжалось до тех пор, пока в римском лагере не задымили первые кузни и кузнецы не сковали шипастые маленькие стрекала. На многие тысячи этих стрекал ушло все железо, отобранное у битуригов.

Алезия

«Сад Цезаря» представлял собой три полосы разнородных препятствий. Ближе к галлам солдаты врыли футовые колоды, куда вбили железные стрекала, шипы которых выступали над землей, прикрытые сухой травой и опавшими листьями. Далее располагалась целая сеть ям глубиной в три фута. В их дно были вбиты заостренные колья толщиной с бедренную кость. Ямы на две трети были заполнены хорошо утрамбованной землей и для маскировки засыпаны все той же листвой. Эти особым образом расположенные ловушки назывались лилиями, ибо по форме напоминали цветок. Ближе всего к траншее с водой находилось пять отдельных узких канав глубиной пять футов. Канавы тянулись в произвольных направлениях, на их склонах были закреплены деревянные рогатки с острыми, закаленными в огне сучьями, способными поразить лошадь в грудь, а пехотинца – в лицо. Эти западни (и вполне заслуженно) солдатские острословы нарекли «могильными столбами».

Налеты прекратились.

– Хорошо, – сказал Цезарь, обозревая периметр. – Теперь все это мы повторим с внешней от нас стороны. Четырнадцать миль и больше возвышенностей, что, разумеется, увеличивает дистанцию. Тебе понятно это, Антоний?

– Да, Цезарь, – ответил Антоний.

Глаза его сияли, он радовался тому, что Цезарь к нему обращается, и с удовольствием разыгрывал из себя дурачка. Наконец прозвучал вопрос, которого Цезарь ждал от него:

– Зачем?

– Затем, Антоний, что именно в этот момент галлы подтягиваются к Карнуту. Через какое-то время они прибудут сюда, чтобы выручить Верцингеторига. И поэтому нам нужны две фортификационные линии. Одна – чтобы не выпустить Верцингеторига, другая – чтобы никого к нему не впустить. А мы останемся здесь.

– Ага! – воскликнул Антоний, хлопнув себя по лбу огромной ладонью. – Это вроде дорожки для скачек октябрьских коней на Марсовом поле! Мы сами на дорожке, а фортификации вместо ограды. Алезия с внутренней стороны, остальная Галлия – с внешней, а мы посредине.

– Очень хорошо, Антоний! Отличная метафора!

– И сколько у нас времени до прихода вражеских войск?

– Мои разведчики говорят, дней тринадцать. Может, и больше, но нам надо уложиться в тринадцать. Это приказ.

– Это же три лишние мили!

– У солдат теперь больше опыта, – пояснил стоявший рядом Требоний. – Стройка пойдет быстрей, чем вначале.

И это было действительно так. Через двадцать шесть дней после прибытия римлян Алезию опоясали два отдельных зеркально схожих фортификационных кольца. Между ними строители успели воздвигнуть двадцать три хорошо укрепленных редута и возвести серию очень высоких сторожевых башен. Легионы и кавалерия разместились в отдельных укрепленных лагерях, пехотинцы – на удобных возвышенностях внутри хитроумной циркумвалации, а конники – снаружи, возле водных артерий.

– Это не новый прием, – сказал Цезарь, инспектируя качество сооружения. – Он использовался в войне против Ганнибала при Капуе. Сципион Эмилиан применил его дважды: при Нуманции и при Карфагене. Идея заключается в том, чтобы держать осажденных в городе, предотвращая любую возможность сношений с ними извне. Правда, ни одна из внешних оборонительных линий в практике прошлого не подвергалась напору армии в четверть миллиона. В Капуе, как и в Карфагене, укрывалось больше людей, чем в Алезии, но по численности наружного неприятеля мы определенно поставим рекорд.

– Это стоило нам усилий, – хрипло заметил Требоний.

– Да. Но здесь, к сожалению, не Аквы Секстиевы. Галлы многому у нас научились и сделались очень опасными. Кроме того, я не намерен терять своих ребят.

Лицо его посветлело.

– Не правда ли, у нас отличные парни? – спросил он, понизив голос. – Таких нет нигде! – И строго взглянул на легатов. – Мы обязаны сделать все, чтобы сохранить каждому из них жизнь и по возможности уменьшить число ранений. Я не допущу, чтобы проделанная ими с таким рвением работа пропала впустую. Четвертьмиллионная армия галлов должна потерпеть поражение на оборонительных линиях. Все это было проделано, чтобы сохранить жизнь солдат и обеспечить победу. Так или иначе, война за Галлию закончится здесь. – Он улыбнулся. – И я ее не проиграю.

Внутренняя линия фортификаций шла в основном по относительно ровной местности, кроме восточной ее части, где она переваливала через горный отрог. Внешняя линия в западном своем секторе пересекала долину, в южном взбиралась на гору и, уходя на восток, спускалась к южной реке, потом шла через восточный отрог и вторую реку к вершине другой горы, расположенной севернее осажденной Алезии. Два из четырех лагерей римской пехоты были разбиты на плоских участках южной возвышенности, третий помещался на склоне северной горы.

А дальше, за этим склоном, циркумвалация римлян давала единственный сбой. Северо-западная гора была слишком большой, чтобы вести линию укреплений вокруг нее. Там нашлось место для небольшого лагеря кавалерии, связанного с внешними фортификациями весьма длинной стеной, но четвертый пехотный лагерь располагался на крутом скалистом спуске, который было трудно укрепить. По этой-то причине здесь и разбили лагерь, он должен был закрыть досадную брешь между оборонительными линиями, поднимающимися по северо-западной горе, и линиями вдоль лагерных укреплений на крутом и каменистом склоне.

– Если их разведчики хорошенько поищут, они ее обнаружат, – сказал Лабиен. – Это плохо.

Его кожаная кираса скрипнула, когда он перегнулся назад, демонстрируя орлиный профиль. У него одного из всего старшего командного состава не реквизировали длинноногого италийского коня.

– Да, – согласился Цезарь, – но было бы еще хуже, если бы мы сами не понимали, в чем наша слабость. Ладно, в случае надобности лагерь сдержит врага. – Он вскочил на коня, повернулся, по привычке перекинув ногу через переднюю луку седла, и показал рукой в юго-западном направлении. – Мое преимущество там, на южной горе. Они сконцентрируются под ней, у них слишком много конников, чтобы атаковать на севере или на юге. А Верцингеториг спустится с западного края Алезии, чтобы атаковать наши внутренние фортификации в том же месте.

– Теперь, – вздохнул Децим Брут, – нам остается только ждать.

Вероятно, потому, что все эти дни Марк Антоний не прикасался к вину, он был деятелен, энергичен и проявлял ко всему огромный интерес, буквально впитывая каждое слово своего полководца и его легатов. Находиться здесь в столь великий момент! Никто никогда еще не пытался взять город, подобный Алезии, что бы там Цезарь ни говорил о Сципионе Эмилиане. Меньше шестидесяти тысяч человек защищают двенадцатимильную скаковую дорожку от почти стотысячного войска, замкнутого внутри ее, и от почти трехсот тысяч галлов снаружи.

«Я здесь! Я – часть всего этого! О Антоний, тебе улыбнулась удача. Тут все герои, и, значит, ты тоже! Вот почему они трудятся для него, вот почему они любят его почти так же, как он любит их. Он ведет их к вечной славе, он делит с ними победы. Без них он – ничто. И он знает это. Габиний не знал. И никто другой, у кого я служил. Он понимает их образ мысли. Он говорит на их языке. Наблюдать за ним среди них – все равно что следить за обожателем женщин в толпе красавиц. В воздухе сверкнула молния, но и меня она озарила. Однажды они полюбят меня. Значит, все, что я должен делать, – это перенимать его приемы, а потом, когда он состарится, пустить их в ход. Однажды люди Цезаря станут людьми Антония. Еще лет десять – и он сойдет с арены. Еще лет десять – и придет мой черед. И я превзойду Гая Юлия Цезаря. Ибо его не будет рядом, чтобы меня затмить».

Верцингеториг и его вожди стояли на западной стене Алезии, там, где плато сужалось до клина, словно выросший из алмаза упрямый кристалл.

– Похоже, они только что закончили объезд своих линий, – сказал Битургон. – В алом плаще – Цезарь. А кто сидит на единственном хорошем коне?

– Лабиен, – ответил Верцингеториг. – Я так понимаю, что другие отдали своих коней германцам.

– Они довольно долго стоят в том месте, – заметил Дадераг.

– Они смотрят на брешь в своих укреплениях. Но когда прибудет наша армия, как я сообщу ей об этом изъяне? Ведь он виден только отсюда, – сказал Верцингеториг.

Он повернулся:

– Идем. Пора нам поговорить.

Их было четверо: Верцингеториг, его кузен Критогнат, Битургон и Дадераг.

– Провизия, – отрывисто бросил царь. Его собственная худоба придала еще большую значимость поставленной перед сподвижниками проблеме. – Дадераг, сколько у нас осталось еды?

– Зерно закончилось, но у нас еще есть быки и овцы. Будет немного яиц, если не передушили всех кур. Уже четвертый день паек урезан вдвое. При такой экономии пять дней мы продержимся. А после начнем есть обувь.

Битургон так грохнул кулаком по столу, что остальные вскочили.

– Верцингеториг, перестань притворяться! – прогремел он. – Армия должна была прийти к нам на помощь четыре дня назад, и мы все это знаем! Ты чего-то недоговариваешь, хотя, кажется, мог бы и не таиться. Я думаю, ты уже не надеешься на подмогу.

Наступило молчание. Верцингеториг, сидевший во главе стола, положил на столешницу руки и повернул голову к огромному окну за спиной. Ставни были распахнуты, впуская в комнату воздух теплого весеннего дня. Верцингеториг не брился с тех пор, как осознал, что они осаждены в Алезии, и теперь стало ясно, почему его прежде никогда не видели небритым: волосы у него на лице росли редко и были серебристо-белыми. Он снял корону и осторожно отложил ее в сторону.

– Если бы армия выступила из Карнута, она была бы уже здесь. – Он вздохнул. – Надежды нет. Я считаю, что она не придет. Поэтому на первый план выходит вопрос о продовольствии.

– Эдуи! – зло произнес Дадераг. – Эдуи предали нас!

– Ты хочешь сказать, что нам надо сдаться? – прищурился Битургон.

– Я не сдамся. Но если кто-то из вас захочет разоружиться и вывести своих людей за ворота, я это пойму.

– Мы не можем сдаться, – возразил Верцингеториг. – Если мы сдадимся, о Галлии никто даже не вспомнит.

– Тогда нужно совершить вылазку, – сказал Битургон. – По крайней мере, мы погибнем сражаясь.

Критогнат был старше Верцингеторига и совсем не походил на него. Крупный, рыжеволосый, тонкогубый, голубоглазый, он вскочил с кресла и заметался по комнате.

– Я не верю, – сказал он наконец, хлопнув кулаком по левой ладони. – Эдуи сожгли за собой мосты. Они не могут предать нас, они не посмеют. Литавик тут же отправится в обозе Цезаря в Рим, где после триумфального шествия его наверняка прикончат. Он один правит эдуями, и больше никто! Нет, я не верю. Литавику нужно, чтобы мы победили, потому что он хочет сделаться царем Галлии, а не каким-нибудь вергобретом или римской марионеткой. Он приложит все силы, чтобы помочь тебе победить, Верцингеториг, и лишь потом пойдет на измену! Лишь потом он сделает этот ход. – Он снова подошел к столу, умоляюще посмотрел на Верцингеторига. – Неужели ты не видишь, что я прав? Армия из Карнута придет! Я знаю точно, что она будет здесь, а почему опаздывает, не знаю. Через какое время она появится, я тоже не знаю. Но это произойдет! Произойдет непременно!

Верцингеториг улыбнулся, протянул руку:

– Да, Критогнат, непременно. Я тоже так думаю.

– Минуту назад ты говорил по-другому, – проворчал Битургон.

– Минуту назад я по-другому и думал. Но Критогнат меня убедил. Эдуи слишком много теряют, изменив нам. Нет, скорее всего, они нам верны, просто общий сбор затянулся. Гутруат ведь очень нетороплив, пока что-нибудь не заденет его за живое. А что может быть вдохновляющего в организации общего сбора?

По мере того как Верцингеториг говорил, к нему возвращалась присущая ему бодрость. Он оживился и уже не выглядел таким изможденным.

– Тогда нам нужно еще раз урезать суточный рацион каждого человека, – вздохнув, сказал Дадераг.

– Есть кое-что еще, что нам надо бы сделать, – сказал Критогнат.

– Что? – скептически спросил Битургон.

– Солдаты должны жить, Битургон. Жить, чтобы сражаться, когда придет помощь. Ты можешь вообразить, каково будет тем, кто поразит Цезаря и, войдя в Алезию, найдет там одних мертвецов? Что будет с Галлией? Царь ее мертв, Битургон мертв, Дадераг мертв, Критогнат мертв, мертвы все воины и все женщины и дети мандубиев. А почему? Да потому, что им не хватило еды. Их пожрал голод.

Критогнат отступил на пару шагов и встал так, чтобы видеть всех:

– Я предлагаю сделать то, что мы сделали, когда кимвры и тевтоны напали на нас. Как мы тогда поступили? Заперлись в крепости и, когда закончился провиант, стали есть самых слабых и бесполезных. Тех, кто не способен был драться. Страшное дело, но необходимое. Вот как выживали мы, галлы. А вспомните, кому мы противостояли тогда? Обыкновенным германцам! Непоседливому народу. Им надоело нас осаждать, и они отправились дальше, оставив нам все, чем мы владели. Нашу свободу, наши традиции, наши права. А теперь призадумайтесь, кто сейчас наш противник? Римляне! Они никуда не уйдут. Они захватят наши земли и наших женщин. Построят себе виллы с нагревательными печами, купальнями и садами! Втопчут нас в грязь, а наших рабов возвысят. Превратят наши крепости в города со всеми присущими им страшными соблазнами! А мы, галлы, сделаемся их рабами! И я говорю вам: я лучше буду есть человечину, чем стану римским рабом!

Верцингеторига едва не вырвало.

– Это ужасно! – процедил он сквозь зубы, бледнея.

– Я считаю, мы должны поговорить с армией, – высказал свое мнение Битургон.

Дадераг уронил голову на сцепленные в замок руки.

– Мой народ, мой бедный народ, – пробормотал он. – Старики, женщины, дети. Невинные души.

Верцингеториг вздохнул.

– Я не смогу, – произнес он.

– А я смогу, – сказал Битургон. – Но пусть решает армия.

– Если должна решать армия, – сказал Критогнат, – тогда на что у нас царь?

Кресло скрипнуло, Верцингеториг резко встал:

– О нет, Критогнат, такие решения цари в одиночку не принимают! У царей есть советы, даже у величайших царей. И вопрос, терять или не терять человеческий облик, должен задать себе каждый из наших людей. Дадераг, собери всех для голосования.

– Как умно! – прошептал Дадераг, поднимаясь. – Ты знаешь, чем кончится это голосование, Верцингеториг! Но твое имя не будет покрыто позором. Люди сами решат, что пришла пора подкрепить себя человеческой плотью. Они голодны, а мясо есть мясо. Но у меня есть идея получше. Давайте поступим со слабыми и бесполезными так, как поступают с теми, кого уже не прокормить. Отдадим их богам. Оставим их на склоне горы, словно нежеланных младенцев. Выступим в роли родителей, не способных прокормить своих отпрысков, но молящихся о том, чтобы кто-нибудь более состоятельный их подобрал и призрел. Пусть боги решат их судьбу. Может быть, римляне пожалеют их и пропустят через свои укрепления. А может, у них так много еды, что они кинут голодным какие-нибудь объедки. Может, придет наша армия. Может, они умрут там, где их оставят, покинутые всеми, включая и богов. Это я приму. Но даже не думайте, что меня можно вынудить питаться собственными детьми! На это я ни за что не пойду! Ни за что! Единственное, что я могу сделать, – это подарить их богам. В этом случае несколько тысяч голодных ртов будут сняты с довольствия, и высвободившийся резерв поможет воинам продержаться дольше. – В его глазах с расширенными зрачками блеснули слезы. – И если армия не придет сюда к тому времени, как у нас кончится вся еда, вы можете съесть меня первым!