Текст книги "Цезарь, или По воле судьбы"

Автор книги: Колин Маккалоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 52 страниц)

– Да не падай ты духом, Луций Домиций, – успокаивал друга Фавоний. – Все знают, почему ты проиграл. Это Цезарь купил Антонию должность.

– Цезарь не потратил и половины того, что потратил на взятки я, – простонал, икая, Агенобарб. Его вдруг прорвало: – Я проиграл, потому что я лысый, Фавоний! Если бы у меня была хоть одна волосинка на голове, все прошло бы иначе. Но мне сорок семь, и уже в двадцать пять я был лысым, как зад бабуина! Дети дразнят меня, называют яйцеголовым, женщины брезгливо кривятся, а все мужчины в Риме считают, что я слишком немощен, чтобы куда-то меня избирать!

– Ну-ну, успокойся, – беспомощно пробормотал Фавоний. Он помолчал и изрек: – Цезарь тоже лысый, но это ему не мешает.

– Он вовсе не лысый! – взвизгнул Агенобарб. – У него еще достаточно волос, чтобы зачесать их с затылка на лоб! – Он скрипнул зубами. – И потом, на людных сборищах ему полагается носить дубовый венок, а тот скрывает лысину.

Тут к ним вошла жена Агенобарба Порция, старшая сестра Катона. Коротконогая, полная, рябая. Они рано поженились, и их брак оказался счастливым. Дети появлялись на свет с завидной регулярностью. Двое парней и четыре девчонки, но, к счастью, Луций Агенобарб был достаточно богат, чтобы обеспечить продвижение сыновей и дать приданое дочерям. Кроме того, у них был еще один сын, которого усыновил Атилий Серран.

Порция посмотрела на мужа, что-то промурлыкала и сочувственно посмотрела на Фавония. Потом прижала несчастную голову Агенобарба к своему животу и похлопала его по спине.

– Дорогой, перестань горевать, – сказала она. – По какой-то причине Рим не хочет облечь тебя жреческим саном. Но это вовсе не из-за твоей лысины, иначе тебя не избрали бы консулом. Сосредоточься на том, чтобы наш Гней стал жрецом. Он достойный кандидат, избиратели его любят. Успокойся, веди себя как мужчина.

– Но Марк Антоний! – простонал Агенобарб.

– Марк Антоний – народный кумир, как гладиатор. – Она пожала плечами, поглаживая мужа, словно больного ребенка. – Конечно, он не такой способный, как Цезарь, но чернь его обожает. Людям нравится голосовать за него, вот и все.

– Порция права, Луций Домиций, – согласился Фавоний.

– Конечно, я права.

– Тогда скажите мне, зачем он приехал в Рим? Ведь ему удалось победить in absentia!

Агенобарб получил ответ на свой вопрос через несколько дней, когда Марк Антоний, новый авгур, объявил, что он баллотируется на должность плебейского трибуна.

– Boni даже не почесались, – усмехнулся Курион.

Для человека, который всегда выглядел великолепно, Антоний стал выглядеть еще лучше, подумал Курион. Жизнь с Цезарем пошла ему на пользу, включая и запрет на вино. Редко Рим рождал подобного великана и силача, внушающего благоговение огромными гениталиями и неукротимым оптимизмом. Люди смотрели на него, и он нравился им совсем не так, как нравился Цезарь. Вероятно, цинично думал Курион, потому что он излучал мужественность, не будучи красивым. Обаяние Цезаря, как и Суллы, действовало и на мужчин, и на женщин. Если бы это было не так, старая утка о связи Цезаря с царем Никомедом не всплывала бы так часто, хотя с тех пор никто не замечал ничего подозрительного. А ведь сплетню про царя Никомеда пустили два человека, ненавидевшие Цезаря, – покойный Лукулл и очень даже живой Бибул. Однако Антония, порой прилюдно посылавшего Куриону сладострастные поцелуи, никто и в мыслях не числил гомосексуалистом.

– Я и не ждал, что произведу впечатление на boni, – сказал Антоний, – но Цезарь верит в меня. И считает, что я вполне могу заменить тебя, хотя, возможно, ты с ним не согласен.

– Я согласен с Цезарем, – ответил Курион. – И нравится тебе это или нет, мой дорогой Антоний, ты на какое-то время станешь моим самым прилежным учеником. Я натаскаю тебя на boni, словно пса.

Фульвия, будучи на сносях, все же сочла возможным присутствовать на пирушке и возлежала около Куриона. Антоний знал ее много лет и очень ценил. Энергичная, умная. Несмотря на то что с юности любила Публия Клодия, она легко перенесла свое чувство на Куриона, который с Публием был очень несхож. Однако в отличие от большинства женщин Фульвия смотрела на брак вовсе не как на возможность свить гнездышко. На ее любовь и верность мог рассчитывать только храбрый, умный и что-то значащий в политической жизни мужчина, каким был Клодий и каким сейчас являлся Курион. И то сказать, она ведь внучка Гая Гракха, жилы ее наполнял чистый огонь. Она была все еще очень красива, хотя ей перевалило за тридцать. И весьма плодовита: четыре ребенка от Клодия, а теперь на подходе – от Куриона. Кто это выдумал, что аристократки обречены на тяжелые роды? Фульвия метала детей, как чихала! Она развенчала множество теорий, ибо ее кровь была очень древней, а генеалогия – очень сложной: Сципион Африканский, Эмилий Павел, Семпроний Гракх, Фульвий Флакк. И несмотря на это, она была просто фабрикой по производству потомства.

– Когда ждете прибавления? – спросил Антоний.

– Скоро, – ответила Фульвия и, протянув руку, взъерошила волосы Куриона. Потом улыбнулась с притворной скромностью. – Мы… э-э-э… припозднились со свадьбой.

– Почему?

– Спроси Куриона, – зевая, сказала она.

– Я хотел разобраться с долгами, прежде чем сделать предложение столь обеспеченной даме.

Антония сказанное весьма удивило.

– Курион, я никогда тебя не понимал! Почему это должно было тебя беспокоить?

– Потому что, – послышался новый, радостный голос, – Курион не такой, как мы, бедняки.

– Долабелла! Входи же! – вскричал Курион. – Подвинься, Антоний.

Публий Корнелий Долабелла, нищий аристократ, возлег на ложе рядом с Антонием и взял в руки протянутую ему чашу с вином.

– Поздравляю, Антоний, – сказал он.

Курион подумал, что они очень схожи, по крайней мере внешне. Оба высокие, широкоплечие, мускулистые, полные мужской силы. Но Долабелла, пожалуй, умнее, хотя бы потому, что у него нет тяги к вину. А красотой он даже превосходит приятеля. Его родство с Фульвией сказывалось в чертах лица и в цвете кожи. Такие же светло-каштановые волосы, черные брови и ресницы, синие глаза.

Финансовое положение Долабеллы всегда было таким непрочным, что только выгодная женитьба позволила ему войти в сенат. По совету Клодия он завоевал сердце Фабии, бывшей старшей весталки, сводной сестры Теренции, жены Цицерона. Брак, правда, длился недолго, но Долабелла в результате стал владельцем огромного приданого Фабии и, несмотря на развод, сохранил расположение жены Цицерона, считавшей, что Фабия сама расстроила брак.

– Верно ли, Долабелла, что ты уделяешь большое внимание дочери Цицерона? – спросила Фульвия, лениво жуя яблоко.

Долабелла вмиг погрустнел:

– Вижу, слухи, как и всегда, распространяются очень быстро.

– Значит, ты ухлестываешь за Туллией?

– Нет, не ухлестываю. Я ее люблю.

– Туллию?

– А что тут такого? – вмешался Антоний. – Все мы насмехаемся над Цицероном, но самый злейший его враг не откажет ему в уме. Туллию я приметил несколько лет назад, когда она была замужем… мм… за Пизоном. Очень милая, очень живая. Наверняка с ней интересно.

– Да, интересно, – угрюмо подтвердил Долабелла.

– Только бы детки не пошли в ее матушку, – с деланой озабоченностью произнес Курион.

Все захохотали, но Долабелла не поддержал веселья.

– Сдери с них приданое пожирнее, – посоветовал напоследок Антоний. – Цицерон будет жаловаться на бедность, – возможно, у него и правда проблемы с наличностью, но он владеет самой завидной в Италии собственностью. А кубышка Теренции всегда полна.

В начале июня сенат собрался в курии Помпея, чтобы обсудить угрозу вторжения парфян в Сирию. В связи с этим возник вопрос о замене наместников в Киликии и Сирии. Сторонники Цицерона и Бибула рьяно обрабатывали сенат, убеждая отцов-сенаторов не продлевать этим наместникам срок правления еще на год. Здесь возникали определенные трудности. Список потенциальных правителей был невелик (большинство уезжали в провинции после окончания консульского или преторского срока – цицероны и бибулы были редки), и самые влиятельные лица в этом списке рвались заменить Цезаря, а не наместников неспокойных провинций. Кабинетные командующие до жути боялись войны с парфянами, а провинции Цезаря казались всем усмиренными на много лет вперед.

Присутствовали оба Помпея – высеченный из мрамора и живой, из плоти и крови, располагавшийся на нижнем ярусе с левой стороны. А посвежевший и словно бы окрыленный Катон сидел на среднем ярусе с правой стороны, рядом с Аппием Клавдием Пульхром, который был оправдан судом и вскоре получил должность цензора. Правда, другим цензором наряду с ним стал Луций Кальпурний Пизон, тесть Цезаря и человек, с которым Аппию Клавдию трудно было сработаться. Но им все же приходилось сотрудничать. Аппий Клавдий намеревался основательно почистить сенат, но по закону, проведенному еще Публием Клодием, его братом, один цензор не мог изгонять сенаторов или менять статус всадников в трибах или центуриях. Это значило, что успех действий Аппия Клавдия зависел целиком и полностью от того, одобрит их Луций Пизон или нет.

Но Клавдии Марцеллы все еще оставались сильнейшим ядром оппозиции по отношению к Цезарю и другим популярным фигурам. Гай Марцелл-старший, будучи вторым консулом, вел собрание – у него были фасции на июнь.

– Нам известно из писем Марка Бибула, что обстановка в Сирии стала критической, – начал он. – У него под рукой всего двадцать семь когорт, а это смешно. Кроме того, боевой дух армии невысок, даже у легиона Габиния, возвращенного из Египта. Самая возмутительная ситуация для человека – командовать солдатами, которые убили его сыновей. Сирии нужны новые легионы.

– А где мы их возьмем? – громко спросил Катон. – Из-за активности Цезаря, сформировавшего в этом году еще двадцать две когорты из рекрутов, Италия и Италийская Галлия остались голыми.

– Я знаю об этом, Марк Катон, – оборвал его Марцелл-старший. – Но факт остается фактом. Нам необходимо отправить в Сирию по меньшей мере два легиона.

Помпей вдруг подмигнул Метеллу Сципиону, с самодовольным видом восседавшему перед ним. Они хорошо ладили, и Помпей даже прощал своему тестю любовь к порнографии.

– Младший консул, могу я сказать?

– Пожалуйста, Гней Помпей.

Помпей поднялся, ухмыляясь:

– Я понимаю, что, если хоть кто-нибудь из присутствующих внесет предложение отобрать в приказном порядке эти легионы у Цезаря, наш уважаемый плебейский трибун Гай Курион немедленно наложит на это вето. Но я предлагаю действовать в рамках, которые определил сам Гай Курион.

Катон улыбался, Курион хмурился.

– Если мы сможем действовать в этих рамках, я буду рад, – сказал Марцелл.

– Сможем, – весело заверил Помпей. – Я отдам один легион, и Гай Цезарь отдаст один легион. Таким образом, равновесие не нарушится. Мы оба лишимся одинакового количества солдат. Это приемлемо, Гай Курион?

– Да, – коротко ответил Курион.

– Ты ведь не наложишь вето на подобное предложение?

– Нет, Гней Помпей.

Помпей просиял:

– Что ж, отлично! Тогда я извещаю сенат, что уступаю Сирии один из моих легионов.

– Который, Гней Помпей? – спросил Метелл Сципион, нетерпеливо ерзая в кресле.

– Мой шестой легион, Квинт Метелл Сципион, – был ответ.

Все замолчали, молчал и Курион. Ай да Помпей! Ай да пиценский боров! Он одним махом сократил армию Цезаря на два легиона, обезоружив при этом плебейского трибуна. Ибо шестой легион был с Цезарем уже несколько лет, но принадлежал он Помпею.

– Отличная идея! – сказал Марцелл-старший с ухмылкой. – Голосуем поднятием рук. Кто за то, чтобы Гней Помпей отдал Сирии свой шестой легион, прошу поднять руки.

Даже Курион поднял руку.

– А теперь кто за то, чтобы Гай Цезарь послал в Сирию один из своих легионов?

Курион опять поднял руку.

– Тогда я немедленно сообщу Гаю Цезарю о нашем решении, – сказал довольно Марцелл.

– А кто станет новым наместником Сирии? – спросил Катон. – Я думаю, большинство сенаторов согласятся с тем, что мы должны вернуть Марка Бибула домой.

– Я предлагаю, – тут же сказал Курион, – послать в Сирию Луция Домиция Агенобарба.

Агенобарб поднялся, печально покачивая головой:

– Я был бы рад, Гай Курион, но, к сожалению, не могу ехать в Сирию из-за состояния здоровья. – Он уткнул подбородок в грудь, демонстрируя свой голый череп. – Солнце там слишком палит, почтенные отцы. Оно поджарит мне мозги.

– Носи шляпу, Луций Домиций, – весело посоветовал Курион. – Что было хорошо для Суллы, сойдет и для тебя.

– Но есть еще проблема, Гай Курион. Я не могу носить шляпу, как и воинский шлем. Едва лишь что-то касается моей макушки, у меня начинаются жуткие головные боли.

– Это у нас они начинаются от тебя! – не удержался Луций Пизон.

– А ты – инсумбрийский дикарь! – взвился Агенобарб.

– К порядку! К порядку! – выкрикнул Марцелл-старший.

Помпей снова встал.

– Можно мне предложить альтернативу, Гай Марцелл? – скромно спросил он.

– Говори, Гней Помпей.

– У нас есть список преторов, не побывавших в наместниках, но, думаю, все согласятся, что неспокойную Сирию можно доверить лишь человеку, занимавшему должность консула. Поскольку Марк Бибул нужен нам в сенате, могу ли я предложить на его место проконсула, занимавшего этот пост менее чем пять лет назад? Со временем все уляжется и таких проблем больше не будет, но сейчас мы должны мыслить здраво. Если сенат согласится, мы можем принять специальный закон, позволяющий выдвинутому мной кандидату занять эту должность.

– Да хватит, Помпей! – вздохнул Курион. – Назови своего человека.

– Хорошо. Это Квинт Цецилий Метелл Пий Сципион Назика.

– Твой тесть, – уточнил Курион. – Разводим семейственность, да?

– Семейственность – это залог надежности! – крикнул Катон.

– Семейственность – это проклятие! – выкрикнул кто-то сзади.

– Тихо! Я требую тишины! – рявкнул Марцелл-старший. – Марк Антоний, ты заднескамеечник и не имеешь права выступать!

– Чушь! Ерунда! – взревел Антоний. – Мой отец – лучшее доказательство, что семейственность – это сущее наказание!

– Марк Антоний, заткнись, или я вышвырну тебя вон!

– Ты? А кто еще? – с презрением осведомился Антоний. Он встал в классическую позу борца. – Давай налетай!

– Сядь, Антоний! – устало сказал Курион.

Антоний сел, усмехаясь.

– Метелл Сципион не может вырваться из цепких женских рук, – сказал Ватия Исаврийский.

– Я предлагаю Публия Ватиния! Я предлагаю Гая Требония! Гая Фабия! Квинта Цицерона! Луция Цезаря! Тита Лабиена! – бушевал Марк Антоний.

Гай Марцелл-старший распустил собрание.

– Ты будешь жутким демагогом, когда станешь плебейским трибуном, – сказал Курион Антонию, когда они шли к Палатину. – Но сейчас не цепляйся к Гаю Марцеллу. Он очень вспыльчив и может тебе навредить.

– Ублюдки! Они отобрали у Цезаря два легиона.

– И очень ловко, признаться. Я сейчас же ему обо всем напишу.

К началу квинтилия все в Риме знали, что Цезарь со свойственной ему стремительностью перешел Альпы и вступил в Италийскую Галлию. При нем были три легиона и Тит Лабиен. Два легиона предназначались для Сирии: шестой (Помпея) и пятнадцатый (его собственный), по обыкновению состоявший из рекрутов, уже прошедших школу Гая Требония, но еще не побывавших в боях. Третий легион, тринадцатый, состоял из ветеранов, очень гордившихся его порядковым номером, который ничуть не влиял на успех в сражениях. Набранный из добровольцев с той стороны реки Пад, этот легион был всецело предан Цезарю.

По спинам римлян побежали мурашки. В Италийской Галлии не было никаких легионов – и вдруг появилось три сразу. Рим охватила тихая паника. Все недоумевали, зачем сенату интриговать против лучшего военачальника со времен Гая Мария или вообще лучшего во все века. Цезарь – это Италия, это Рим. Но он был загадкой. Никто не знал, чего от него можно ждать. Ведь его так давно не видели в Риме, а Марк Порций Катон повсюду кричал, что Цезарь намерен развязать гражданскую войну, пойти на Рим, что он никогда не расстанется со своими легионами, что он хочет разрушить Республику. Катона знали, Катона слушали. Всеобщий страх основывался лишь на том, что наместник, выполняя свои обязанности, перебрался из одной части подвластной ему провинции в другую. Правда, обычно Цезарь не держал постоянно при себе легион, даже когда переводил войско через Альпы. А на этот раз он не отпускал тринадцатый. Но что такое один легион? Если бы не два других легиона, всем было бы спокойнее.

Затем стало известно, что один из многочисленных молодых Аппиев Клавдиев курирует продвижение эти двух легионов. Шестому и пятнадцатому предписано стать лагерем в Капуе и ждать погрузки на корабли. Все облегченно вздохнули, вдруг вспомнив, что эти два легиона Цезарю уже не принадлежат, что он по обязанности привел их в Италийскую Галлию! О, хвала богам! Настроение еще улучшилось, когда молодой Аппий Клавдий с шестым и пятнадцатым обогнул Рим и сообщил цензору, главе своего семейства, что солдаты постоянно поносят Цезаря и что вообще, по их словам, вся армия Цезаря находится на грани бунта.

– Разве старик не умница? – спросил Антоний у Куриона.

– Умница? Я согласен, Антоний, если под стариком ты имеешь в виду Цезаря, который вовсе не стар – на днях ему исполнится лишь пятьдесят.

– Я имею в виду весь этот вздор, что его легионы недовольны. Легионы Цезаря недовольны? Такого никогда не было, Курион, никогда! Они лягут и позволят Цезарю класть на них. Они умрут за него, все до последнего, включая людей из легиона Помпея.

– Значит…

– Он всех разыгрывает, Курион. Он просто хитрая старая лиса. Даже Марцеллам не придет в голову, что молодого Аппия Клавдия можно купить. Или что молодому Аппию Клавдию просто нравятся интриги. Мне доподлинно известно, что, провожая шестой и пятнадцатый, Цезарь выступил перед ними и сказал, как ему жаль расставаться с ними. А потом выдал каждому премию по тысяче сестерциев, пообещал, что они получат свою долю трофеев, и посочувствовал, что им придется вернуться к обычному воинскому жалованью.

– Действительно хитрая старая лиса! – кивнул Курион. Вдруг он вздрогнул и уставился на приятеля. – Антоний, а он не…

– Что «он не»?

– Не пойдет на Рим?

– Мы все думаем, что пойдет, если его вынудят, – осторожно ответил Антоний.

– Кто «мы все»?

– Его легаты. Требоний, Децим Брут, Фабий, Секстий, Сульпиций, Гирций.

Куриона прошиб холодный пот. Дрожащей рукой он вытер лоб:

– Юпитер! О Юпитер! Антоний, перестань глазеть на женщин, идем ко мне!

– Зачем?

– Затем, чтобы мы наконец разработали стратегию твоих действий! Идем, и не вздумай противиться.

– Я и не думаю. Мы должны получить для него разрешение баллотироваться in absentia. Иначе разразится что-то ужасное от Регия до Аквилеи.

– Если бы Катон и Марцеллы заткнулись, у нас был бы шанс, – на бегу пропыхтел Курион.

– Они не заткнутся. Они – идиоты.

Когда в квинтилии завершился третий тур выборов, Марк Антоний возглавил список плебейских трибунов. Это ничуть не взволновало boni. Все последние годы Курион демонстрировал свою недюжинную одаренность, а Марк Антоний – только свой огромный пенис под плотно облегающей туникой. Если Цезарь надеялся заменить Куриона Антонием, тогда он рехнулся, решили boni. Эти выборы выявили еще один из наиболее любопытных аспектов политической жизни римлян. Гай Кассий Лонгин, в ореоле славы после своих подвигов в Сирии, стал плебейским трибуном. Его младший брат Квинт Кассий Лонгин тоже стал плебейским трибуном. Но Гай Кассий был ярый сторонник boni, как и подобает мужу сестры Брута, а Квинт Кассий полностью принадлежал Цезарю. Оба консула следующего года принадлежали к партии boni. Гай Клавдий Марцелл-младший был избран старшим консулом, а Луций Корнелий Лентул Крус – младшим. Преторы большей частью поддерживали Цезаря, кроме обезьяны Катона – Марка Фавония, занявшего последнюю строчку списка.

Несмотря на все усилия Куриона и Антония (последний, как избранный плебейский трибун, теперь имел право выступать), Метелл Сципион был послан заменить Бибула в Сирии, а экс-претор Публий Сестий – заменить в Киликии Цицерона. С собой Публий Сестий брал Марка Юния Брута, сделав его своим старшим легатом.

– Что ты творишь, покидая Рим в такое время? – строго спросил Брута недовольный Катон.

Брут, как всегда, имел виноватый вид, но даже Катон стал наконец понимать, что, как бы ни выглядел Брут, он поступит по-своему.

– Я должен ехать, дядя, – почти извиняясь, сказал Брут.

– Почему?

– Потому что Цицерон, управляя Киликией, навредил моим финансовым делам.

– Брут, Брут! У тебя больше денег, чем у Помпея и Цезаря, вместе взятых! Что значат несколько неполученных долгов по сравнению с судьбой Рима? – простонал раздраженный Катон. – Попомни мои слова, Цезарь хочет убить Республику! Чтобы ему противостоять, нам нужен каждый влиятельный человек. Твоя обязанность – оставаться в Риме, а не слоняться по Киликии, Кипру, Каппадокии, умножая свои капиталы! В жадности ты превзошел Марка Красса!

– Извини, дядя, но пострадают мои клиенты Матиний и Скаптий. У человека есть долг перед своими клиентами.

– У человека прежде всего есть долг перед своей страной.

– Моей стране ничто не угрожает.

– Твоя страна на грани гражданской войны!

– Ты все время об этом твердишь, – вздохнул Брут, – но, честно говоря, я не верю тебе. Это твой пунктик, дядя Катон. Правда, пунктик.

Неприятная мысль вдруг кольнула Катона. Он с гневом посмотрел на племянника:

– Глупости! Дело тут не в клиентах и не в долгах, Брут, не так ли? Ты убегаешь от возможной угрозы, как делал это всю жизнь!

– Это неправда! – воскликнул Брут, побледнев.

– А теперь моя очередь тебе не верить. Ты всегда куда-то деваешься, как только запахнет войной.

– Как ты смеешь так думать, дядя? Парфяне могут вторгнуться в наши восточные протектораты, прежде чем я там появлюсь!

– Парфяне вторгнутся в Сирию, а не в Киликию. Именно так они поступили прошлым летом, несмотря на все, что Цицерон писал в своих пространных посланиях. До тех пор пока мы не потеряем Сирию – а я сильно сомневаюсь, что это возможно, – ты будешь сидеть в Тарсе в такой же безопасности, как в Риме. Если только Риму не будет угрожать Цезарь.

– И это тоже ерунда, дядя. Ты напоминаешь мне жену Скаптия, которая квохчет над своими детьми, превращая их в ипохондриков. Пятно на коже – зараза, головная боль – что-то страшное внутри черепа, спазмы в желудке – пищевое отравление или летняя лихорадка. Наконец эта заботливость довела до того, что один из ее отпрысков умер. Не от болезни, дядя, а от недосмотра. Она пялилась на рыночные прилавки, вместо того чтобы не спускать с него глаз. И мальчишка попал под колеса повозки.

– Ха! – презрительно усмехнулся Катон. – Интересная притча, племянник. Но ты уверен, что жена Скаптия не копия твоей матери, которая сделала ипохондрика из тебя?

Печальные карие глаза опасно сверкнули. Брут резко повернулся и ушел. Но не домой. Он направился к Порции.

Услышав рассказ о ссоре, та глубоко вздохнула и ударила кулаком по ладони:

– Брут, мой отец такой вспыльчивый. Пожалуйста, не обижайся! Он не хотел тебя оскорбить. Просто он сам такой… такой воинственный, что ли. Раз уж вонзил зубы, то ни за что не отпустит. Он одержим желанием стереть Цезаря в порошок.

– Я могу простить твоему отцу эту одержимость, Порция, но не его отвратительный догматизм! – возразил желчно Брут. – Боги свидетели, я не питаю к Цезарю ни уважения, ни любви, но все его теперешние действия – это попытка выжить. Безуспешная, надеюсь. Но чем он отличается от десятка других заносчивых себялюбцев? Никто из них не пошел на Рим. Возьми, к примеру, Луция Пизона, когда сенат лишил его Македонии.

Порция изумленно посмотрела на родича:

– Брут, это же несравнимые вещи! Ты хорошо разбираешься в финансах, но в политике – непроходимый тупица.

Разозлившись, Брут встал.

– Если ты всерьез так думаешь, Порция, то я ухожу! – огрызнулся он.

– О-о-о! – виновато простонала она, потом взяла его руку, приложила к своей щеке. Большие серые глаза увлажнились. – Прости меня! Не уходи! Останься!

Смягчившись, он отнял руку и сел.

– Ну хорошо. Но ты должна понять, Порция, что твои взгляды весьма однобоки. Ты и в голову не берешь, что твой отец может быть в чем-то не прав, хотя это с ним происходит частенько. Взять сегодняшнюю шумиху на Форуме. Все, что он делает, – это пугает людей, берет их за горло, и они ему верят! Между тем Цезарь ведет себя абсолютно нормально. Все затряслись, когда он перевел через Альпы три легиона. Но он сделал это по требованию сената! И тут же отправил два из них в Капую. А твой отец всем говорил, что Цезарь скорее умрет, чем отдаст эти два легиона. Он был не прав, Порция! Катон был не прав! Цезарь выполняет приказы сената.

– Да, я согласна, tata склонен к преувеличениям, но не ссорься с ним, Брут. – Слеза упала на его руку. – Я не хочу, чтобы ты уезжал.

– Я уезжаю не завтра, – тихо произнес он. – К тому времени Бибул уже будет дома.

– Да, конечно, – равнодушно сказала она, потом вдруг просияла и хлопнула себя по коленям. – Что я покажу тебе, Брут! Я тут просматривала Фабия Пиктора и обнаружила серьезное историческое несоответствие. В той главке, где он обсуждает уход плебса на Авентин.

А, это уже нечто поинтереснее! Брут с удовольствием погрузился в изучение текста, хотя его больше занимало оживленное лицо Порции, чем Фабий Пиктор.

Но слухи все ширились и росли. К счастью, весна этого года, совпавшая с календарным летом, была очень мягкой. Лили дожди, пригревало солнышко, и как-то не верилось, что в Италийской Галлии притаился паук, готовый задушить Рим. Впрочем, простые граждане Рима так и не думали. Они обожали Цезаря, они считали, что в сложившейся ситуации повинен сенат. И делали вывод, что все закончится хорошо, как всегда это бывает. Однако на влиятельных всадников восемнадцати старших центурий слухи действовали сильнее. Единственное, что их заботило, – это деньги, и малейший намек на гражданскую междоусобицу шевелил волосы на их загривках.

Группа банкиров – Бальб, Оппий, Рабирий Постум – неустанно трудилась, пытаясь заставить плутократов, подобных Титу Помпонию Аттику, понять, что отнюдь не в интересах Цезаря замышлять войну с Римом. Что Катон и Марцеллы ведут себя безответственно, приписывая Цезарю столь дикие замыслы. Что они сами приносят больше вреда римской коммерции, чем любые действия Цезаря, которые он мог бы предпринять, чтобы защитить свою будущую карьеру и свое dignitas. Он – законопослушный человек и всегда был таким. С чего бы вдруг ему вздумалось нарушать закон? Катон и Марцеллы неустанно твердят, что он – враг всех республиканских завоеваний, но на чем это основывается? Ни на чем. Все выглядит так, будто они используют Цезаря, чтобы сделать Помпея диктатором. Разве это не Помпей позволил boni порочить dignitas и репутацию Гая Юлия Цезаря? Разве не он стоял за всей этой заварушкой? Чьи мотивы более подозрительны – Цезаря или Помпея? Чье поведение в прошлом свидетельствовало о властолюбии – Цезаря или Помпея? Кто был реальной опасностью для Республики – Цезарь или Помпей? Ответ, говорила неутомимая маленькая группа, всегда напрашивается лишь один: Помпей.

А тот, отдыхая на своей неаполитанской вилле, неожиданно заболел. Причем, по слухам, серьезно. Мрачная Корнелия Метелла, встречавшая всадников и сенаторов, потекших к больному, твердо и ясно объясняла каждому, что положение мужа критическое, и давала всем поворот от ворот.

– Прошу прощения, Тит Помпоний, – сказала она Аттику, появившемуся едва ли не первым, – но доктора запретили визиты. Мой муж борется за жизнь и не может тратить силы на что-то еще.

– О-о-о, – округлил рот сильно обеспокоенный Аттик. – Нам очень нужен здоровый Гней Помпей, Корнелия!

На самом деле он не это хотел сказать. Его заботила вероятность того, что именно Помпей стоит за травлей Цезаря. Аттику, весьма состоятельному и влиятельному человеку, нужно было объяснить Помпею, как отразится на финансах вся эта политическая грязь. К несчастью, Помпей ничего не смыслил в коммерции. У него был управляющий, которому он доверял. А тот вкладывал все деньги хозяина либо в банки, либо в земли. Обладай Помпей головой Брута, он уже давно бы унял boni, ибо их разглагольствования отпугивали инвестиции. А для Аттика как для крупного коммерсанта это был сущий кошмар. Денежки утекали, прятались в темноте, не высовывались на свет, не работали. Кто-то должен втолковать boni, что их деятельность вредит источнику жизненной силы Рима – финансам.

Но в итоге он уехал ни с чем. Впрочем, как и все остальные.

А в это время Помпей прятался в глубине своей виллы, недосягаемый для чьих-либо глаз. Почему-то чем выше он поднимался, тем меньше становилось у него близких друзей. Сейчас, например, одиночество Помпея скрашивал лишь Метелл Сципион. Он и одобрил решение зятя притвориться смертельно больным.

– Я должен знать, какое у народа мнение обо мне и как ко мне относятся, – сказал ему Помпей. – Нужен ли я? Необходим ли? Любят ли меня? Все ли еще я Первый Человек в Риме? Это высветит их настроения, Сципион. Я велел Корнелии составить список всех, кто придет справиться обо мне, и записать то, что они скажут. Это поможет мне узнать правду.

К сожалению, Метелл Сципион не обладал проницательностью, чтобы расчислить все тонкости и нюансы. Поэтому ему и в голову не пришло возразить, что посетители могут говорить одно, а думать другое и что по крайней мере половина из них в душе будет надеяться, что Помпей умрет.

Таким образом, они оба, смеясь, просматривали список Корнелии, играли в кости, шашки и домино, а потом расставались, чтобы заняться своими делами. Помпей уже в который раз перечитывал «Записки» Цезаря, но без всякого удовольствия. Этот ужасный человек был больше чем просто гений. Он еще обладал такой неколебимой верой в себя, какой у Помпея никогда не бывало. Цезарь не расцарапывал себе лицо и грудь от отчаяния, прячась в палатке после проигранного сражения. Он невозмутимо продолжал начатое и добивался успеха. И почему у него такие талантливые легаты? Если бы Афраний и Петрей в Испаниях обладали хотя бы половиной способностей Требония, Фабия или Децима Брута, их хозяину не о чем было бы беспокоиться.

Метелл Сципион в свободное время сочинял чудесные маленькие пьески для актеров и актрис, не стеснявшихся выступать голышом, и сам их ставил.

Смертельная болезнь длилась месяц, после чего в середине секстилия Помпей влез в паланкин и направился к своей вилле на Марсовом поле. Не желая и в самом деле подцепить какую-нибудь лихорадку, он ехал по Латинской дороге. Известие о его критическом состоянии распространилось повсюду. Люди толпами приветствовали выздоравливающего, подносили цветы. А он высовывал голову из окна, с трудом улыбался и махал им якобы ослабевшей рукой. Чтобы сократить время пути, паланкин двигался и в темноте, но, к великой радости его пассажира, люди все равно сбегались к нему, аплодировали и освещали путь факелами.