Текст книги "Цезарь, или По воле судьбы"

Автор книги: Колин Маккалоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 52 страниц)

Это письмо и понравилось, и не понравилось Цезарю. Может ли что-нибудь образумить Антония? Надо же, львы! Но с сенаторами все верно. Они только мешали. А Цицерон – это другое. Зря его выпустили из страны.

Новости из Массилии были хорошие. Децим Брут не подкачал. Блокада гавани плохо сказалась на настроении осажденных. Агенобарб вывел флот в море, чтобы дать бой. И проиграл его, понеся большие потери. Блокада продолжилась. Массильским грекам пришлось затянуть пояса. Они уже не испытывали к Агенобарбу прежней приязни.

– Это неудивительно, – сказал Фабий.

– Массилия выбрала не ту сторону, – ответил Цезарь, сжав губы. – Не знаю, почему тут все думают, что я обречен. Я ведь еще ни разу не проиграл.

– У Помпея длиннее список побед. А тебя мало знают.

– Ничего, скоро узнают.

К середине квинтилия Афраний с Петреем забеспокоились. Хотя серьезных столкновений между враждующими армиями не было, три тысячи всадников-галлов наносили ощутимый урон войску Помпея на дорогах, нарушая снабжение. Имея весьма слабую кавалерию, два седовласых служаки Помпея решили уйти на юг за реку Ибер – в незнакомый Цезарю край. Население его, преданное Помпею, вряд ли станет снабжать провиантом неприятельские войска. Не то что люд из северных областей. Там крупные города пришли к выводу, что шансов у Цезаря больше, и во главе со старой столицей Сертория Оской встали на его сторону. В конце концов, Цезарь был родственником Гая Мария, а тот, в свою очередь, был родственником Сертория.

Южнее Ибера такого не будет. Самое время уйти. Марк Петрей пошел вперед с инженерами и рабочими, чтобы построить понтонный мост через реку, Афраний же продолжал мозолить врагу глаза. К сожалению для него, разведка Цезаря не дремала. Он точно знал, что происходит и где. И когда Афраний тайком снялся с места, Цезарь тайком повел свою армию вверх по течению.

Земля высохла, местность располагала к маршу. Цезарь шел по обыкновению быстро и к вечеру догнал Афрания, с ходу вклинившись в его арьергард. Далее ландшафт стал неровным, показалось ущелье, к которому Афраний и поспешил. Но Цезарь наступал ему на пятки, и в пяти милях от цели Афраний был вынужден остановиться и возвести походный лагерь. Печалясь, что Петрея нет рядом, он провел длинную бессонную ночь. Он бы тайком повел солдат дальше, но знал, что Цезарь любит атаковать в темноте. К тому же его очень тревожило настроение в войске. Люди роптали. Как их успокоить? В этих раздумьях он не сделал главного – не успокоил себя.

Прошло уже много лет с тех пор, как Афраний проводил такую напряженную кампанию. На рассвете Цезарь быстро собрался и дошел до ущелья первым. У Афрания не было выбора: ему пришлось построить лагерь напротив. Догнавший своего друга Петрей нашел его подавленным, не способным принимать решения. Афраний даже не позаботился о запасе воды. Разозленный Петрей приступил к строительству фортификационной линии, ведущей к реке.

Но пока Петрей с инженерами вел эти работы, легионеры Помпея не были ничем заняты. Лагерь Цезаря был так близко, что его часовые с ними переговаривались.

– Вы не можете победить Цезаря, – говорили они. – Сдайтесь сейчас, пока вы все живы. Цезарь не хочет сражаться с согражданами. Но мы соскучились по хорошему бою! Лучше сложите оружие, или мы вас сомнем.

Делегация помпеянцев, состоявшая из старших центурионов и военных трибунов, направилась к Цезарю. Среди них был сын Афрания, который просил Цезаря проявить милосердие к его отцу. Пока длились переговоры, несколько солдат Цезаря пробрались в лагерь Помпея. Афраний с Петреем обнаружили их. Первый, узнав, что в группе тайно ушедших к врагу делегатов находится и его сын, хотел отпустить пленников. Петрей воспротивился и приказал своим испанским охранникам убить их на месте. Реакция была типична для нового, милосердного Цезаря. Он отослал делегатов обратно, заверив их в своей готовности взять к себе всех, кто захочет к нему перейти. Контраст между его поведением и поведением Петрея не остался незамеченным. И пока седовласые легаты Помпея решали, переходить ли им Ибер или идти опять к Илерде, в рядах их подчиненных росло недовольство.

Отступление к Илерде было хаотичным. Кавалерия Цезаря методично изматывала вражеский арьергард. А когда люди Помпея встали лагерем на ночь, Цезарь быстро возвел фортификации и отрезал их от воды.

Афраний и Петрей запросили мира.

– Я согласен, – сказал Цезарь. – Если переговоры будут вестись в присутствии всех солдат.

Условия Цезаря были приемлемы и разумны. Он прощал всех, кто выступил против него. И предлагал всем желающим присягнуть ему в верности. Только желающим, без принуждения. Люди, взятые против воли, станут ядром мятежа. Все испанцы, сложив оружие, могут вернуться в свои дома. Солдат-римлян отведут к реке Вар и на границе между Галльской провинцией и Лигурией распустят.

Война в Испании закончилась – и опять без крови. Квинта Кассия с двумя легионами послали на юг, где посиживал Марк Теренций Варрон, почти ничего не предпринимая в оборонительных целях и рассчитывая в случае чего спрятаться в Гадесе. Но до этого не дошло. Оба его легиона пожелали перейти к Цезарю без борьбы. Варрон встретил Квинта Кассия в Кордубе и сдался.

В одном только Цезарь допустил ошибку – назначил Квинта Кассия правителем Дальней Испании. Его чувствительные к аромату богатства ноздри расширились, как у собаки, учуяв запах серебра и золота, которые дальняя провинция все еще в изобилии добывала. Квинт Кассий весело помахал рукой Цезарю и принялся немилосердно грабить свои новые владения.

Цезарь вернулся в Массилию к середине сентября, как раз к сдаче города. Отрезвленный и разочарованный Совет пятнадцати вынужден был признать поражение. Агенобарб уплыл, а Децим Брут усилил блокаду. Начался голод. Цезарь милосердно позволил Массилии сохранить независимость, но без армии и без флота, а также без пригородных земель. На этих землях осели два перевербованных легиона Помпея в качестве гарнизона. Приятная служба в приятном месте. Четырнадцатый легион, ведомый Децимом Брутом, пошел в Косматую Галлию. Требоний, Фабий, Сульпиций и другие легаты отправились с Цезарем в Рим.

Рим совершенно успокоился. Когда Курион в конце июня прислал известие, что Сицилия в его власти, все облегченно вздохнули. Орка контролирует Сардинию, Сицилия завоевана, значит в стране в урожайные годы будет много зерна. А в неурожайные выручит Африка, если, конечно, Курион подчинит и ее.

Но Африка оставалась пока под контролем Помпея. Его способный легат Аттий Вар лишил полномочий Элия Туберона, выгнал его из провинции и заключил союз с царем Нумидии Юбой. Единственный находящийся там легион был укреплен пехотинцами Юбы, а также за счет рекрутирования осевших в Африке ветеранов и их сыновей. Кроме того, ему были приданы знаменитые нумидийские конники, способные скакать без седла и дравшиеся лишь копьями, не подпуская врагов к себе.

Второй исход отцов-сенаторов из страны облегчил жизнь Лепиду. Первым делом он уменьшил число сенаторов, составляющих кворум. В сенате, куда теперь входили лишь преданные Цезарю или занимающие нейтральную позицию люди, это предложение прошло без возражений, а трибутное собрание тоже не видело причин упираться. Отныне сенат мог принимать любые решения при кворуме в шестьдесят человек.

Лепид больше ничего не предпринимал, только поддерживал постоянную связь с Марком Антонием, который обрел в Италии баснословную популярность. Нового ее правителя окружали бесчисленные любовницы, карлики, танцоры, акробаты и музыканты, а чего стоили его знаменитые львы! Он нравился всем – и селянам, и горожанам. Всегда веселый, всегда приветливый, всегда доступный, всегда готовый осушить пару ковшей неразбавленного вина. Тем не менее ему удавалось неплохо справляться со своими обязанностями. Он не делал ошибок, не появлялся в разнузданном виде перед войсками. Жизнь его походила на сад с великолепными розами, источающими пьянящий аромат. Безудержное веселье и власть. Антоний пил эту смесь, Антоний в ней купался.

Известия из Африки поступали хорошие. Курион без труда вошел в Утику и очень умело отразил атаки Аттия Вара и Юбы.

Но в секстилии события в Иллирии и Африке стали принимать другой оборот. Средний брат Марка Антония, Гай, высадился с пятнадцатью когортами на остров Курикта, в Адриатическом море. Там его неожиданно атаковали флотоводцы Помпея – Марк Октавий и Луций Либон. Несмотря на храбрость своих солдат, Гай Антоний понял, что попал в западню, и обратился за помощью к флотоводцу Цезаря Долабелле. Долабелла прибыл к нему, имея сорок тихоходных и плохо вооруженных судов. Их разметали по морю. Флот был потерян. Гая Антония вместе с войском пленили. Воодушевленный успехом Марк Октавий атаковал далматинское побережье. Но Салона закрыла ворота и не впустила его. Он был вынужден возвратиться в Эпир с Гаем Антонием и пятнадцатью когортами пленников. Долабелла бежал.

Марк Антоний, проклиная глупость брата, стал прикидывать, как организовать его спасение. Но основные проклятия сыпались на голову Долабеллы. О чем тот только думал, позволяя топить свои корабли?! Антоний и слышать не хотел, что корабли Помпея были намного лучше лоханок, которыми командовал Долабелла.

Фульвия привыкла к отсутствию Куриона. Жила невесело, но вполне сносно. Ее трое детей от Публия Клодия быстро взрослели. Публию-младшему уже шестнадцать, и в декабре – в праздник Ювенты, богини юности, – его официально признают мужчиной. Клодии четырнадцать, и в голове у нее одни женихи. Младшей Клодилле восемь. Та с удовольствием возилась с маленьким Курионом. Годовалый малыш ходил и начинал лепетать.

Она продолжала общаться с двумя сестрами Клодия – Клодией, вдовой Метелла Целера, и Клодиллой, разведенной вдовой Луция Лукулла. Обе не захотели больше связывать себя узами брака, предпочитая наслаждаться свободой, ибо были богаты и независимы. Но у Фульвии в жизни были другие интересы. Она любила своих детей, ей нравилась замужняя жизнь. А романы ее не влекли.

И лучший друг ее не был женщиной.

– По крайней мере, в анатомическом смысле, – усмехнулась она.

– Не знаю, Фульвия, почему я терплю твои шутки, – сказал Тит Помпоний Аттик, улыбаясь в ответ. – Я счастлив в браке, у меня прелестная маленькая дочурка.

– Ты пытался сделать наследника, вот и все.

– Может быть, ты права. – Он вздохнул. – Эта война всему мешает! Я не могу свободно поехать в Эпир, не могу показать носа в Афинах, набитых надутыми приверженцами Помпея.

– Но ты поддерживаешь с ними хорошие отношения.

– Правильно. Однако, прекрасная госпожа, человеку со средствами разумнее иметь дело с Цезарем. Помпей жаден, он выбивает кредиты из всех, кто его окружает. Откровенно говоря, я считаю, что Цезарь победит. Поэтому одалживать деньги Помпею все равно что швырять их в море. Следовательно – никаких Афин.

– И никаких прелестных греческих мальчиков.

– Я могу обойтись и без них.

– Знаю. Просто мне жаль, что тебе приходится обходиться.

– Им тоже несладко без меня, – сухо сказал Аттик. – Я щедрый любовник.

– Кстати, о любовниках, – сказала она. – Я очень скучаю по Куриону.

– Странно.

– Что странно?

– Мужчины и женщины обычно влюбляются в один и тот же тип. А ты – нет. Публий Клодий и Курион очень разные, как внешне, так и по характеру.

– Аттик, в том-то и весь интерес. После смерти Клодия я чувствовала себя очень одинокой. А Курион всегда был рядом. Раньше я не воспринимала его как мужчину, но потом стала присматриваться. И меня к нему потянуло именно потому, что он совершенно другой. Веснушчатый, добрый. С копной непослушных волос. И без переднего зуба. Большой рыжий ребенок. Мне захотелось родить такого же.

– Внешность производителя не имеет значения, – задумчиво сказал Аттик. – Я пришел к выводу, что матери в своем чреве формируют таких детей, каких захотят.

– Ерунда! – фыркнула Фульвия.

– Нет, не ерунда. Если дети разочаровывают, значит их матерям было все равно, какими они родятся. Когда моя Пилия забеременела, ей вдруг захотелось родить девочку с маленькими ушками. Больше ее ничего не интересовало, только пол и уши. В моей родне у всех большие уши. Но у Аттики ушки маленькие. И она – девочка.

Вот о таких вещах они и болтали. Фульвии это давало возможность сравнить женскую точку зрения на жизненные проблемы с мужской, Аттику – редкий шанс побыть самим собой. У них не было тайн друг от друга, поскольку скрытничать или рисоваться не имело смысла.

Но плавный ход доверительного разговора на этот раз был нарушен. В комнату вошел Марк Антоний, одно появление которого в пределах города было чем-то из ряда вон выходящим. Фульвия побледнела и задрожала.

Он был очень серьезен и как-то рассеян. Не садился, молчал и на Фульвию не смотрел.

Она схватила Аттика за руку:

– Антоний, скажи!

– Курион! – выпалил он. – Фульвия, Курион мертв!

Голову словно набили ватой. Губы Фульвии изумленно раскрылись, взгляд синих глаз стал стеклянным. Она встала, но тут же рухнула на колени – сработал какой-то рефлекс. Хотя она не могла понять, не могла поверить в это.

Антоний и Аттик подняли ее, посадили в кресло, стали растирать онемевшие руки.

Сердце – куда оно так торопится? Скачет вприпрыжку, спотыкается, замирает. Еще не болит. Это придет потом. Нет слов, нет воздуха, нет сил бежать. Опять то же, как с Клодием.

Антоний и Аттик переглянулись.

– Что случилось? – с дрожью в голосе спросил Аттик.

– Юба и Вар заманили Куриона в ловушку. Он поначалу одерживал верх только потому, что ему позволяли. Он мало смыслил в войне. Его армию разбили наголову. Едва ли кто выжил. Курион пал на поле боя, с мечом в руке.

– Это большая потеря.

Антоний повернулся к Фульвии, откинул волосы с гладкого лба, взял за подбородок:

– Фульвия, ты слышишь меня?

– Я не хочу тебя слышать.

– Да, я понимаю, но ты должна.

– Марк, я любила его!

Она его любила. Ну а ты здесь при чем? Что ты здесь делаешь? Ответ был прост. Он не мог не прийти к ней, и померий тут роли не играл. Страшную весть ему и Лепиду принес гонец. Лепид тут же помчался к нему на Марсово поле. Там, на вилле Помпея, Антоний всегда останавливался, по примеру Цезаря, когда находился близ Рима. Он очень тяжело переживал смерть друга. Плакал, вспоминая прежние времена. Ах, Курион, в новом правительстве ты мог стать всем! Но тебя привлекли фасции, увитые лавром! Как это глупо!

Устранен соперник, думал Лепид. Нет, амбиции не ослепляли его, но они им управляли. И смерть Куриона была для него в каком-то смысле подарком. К сожалению, у него не хватило ума скрыть это от Антония. Тот, завидев Лепида, встряхнулся и громогласно поклялся отомстить Аттию Вару и Юбе. Лепид услышал в его тоне больше патетики, чем печали, и решился на откровенность.

– Знаешь, это даже неплохо, – заметил он как бы вскользь.

– Почему же? – спокойно спросил Антоний.

Лепид пожал плечами, сделал презрительную гримасу:

– Куриона купили, поэтому ему нельзя было доверять.

– Твоего брата Павла тоже купили.

– При других обстоятельствах, – сердито заявил Лепид.

– Ты прав, при других. Но Курион многое сделал для Цезаря за его деньги. А Павел проглотил их, даже не поблагодарив, и ничем ему не помог.

– Я пришел к тебе не затевать ссору, Антоний.

– Мы в разных весовых категориях. Я тоже не хочу ссоры, Лепид.

– Я созову сенат и сообщу всем.

– Пожалуйста, но вне померия. И сообщение сделаю я.

– Делай, раз хочешь. А мне, видно, придется сообщить о случившемся Фульвии, этой мегере. – Лепид улыбнулся. – Но я не против. Приобрету опыт. Это мне будет вовсе не тяжело.

Антоний встал:

– Фульвии сообщу я.

– Ты не можешь! Тебе нельзя входить в город!

– Я могу делать все, что мне угодно! – рявкнул Антоний, спуская с цепи льва. – Позволить такой ледышке, как ты, сообщать ей подобную новость? Да я скорее умру! Это великая женщина!

– Но, Антоний, твои полномочия?!

Антоний усмехнулся:

– Какие полномочия, олух? Цезарь облек меня ими, не имея на то никаких прав и лишь надеясь, что когда-нибудь сможет сделать это официально. И пока не будет принят lex curiata, я могу бывать где захочу!

Она всегда ему нравилась, она была последней ниточкой, связывающей его с миром Клодия. Он помнил, как спокойно стояла она возле статуи Гая Мария, когда вокруг нее все бурлило. И, даже будучи беременной, она все равно приходила на Форум, чтобы поддержать мужа. А дома старалась внести толику здравомыслия в его бредовые планы. После смерти Клодия она не просто перенесла свои чувства на Куриона. Она хотела снова жить и любить. Единственная, несравненная! Другой такой в Риме нет! А в ее восхитительном теле нет ни одной блудливой частички. Какая язва этот Лепид! Назвать ее мегерой! А сам женат на сучке из помета Сервилии!

– Марк, я любила его! – повторила Фульвия.

– Да, я знаю. Ему повезло.

Потекли слезы. Фульвия стала раскачиваться из стороны в сторону. Раздираемый жалостью, Аттик прижал ее голову к своей груди. Взгляды его и Антония встретились. Антоний выпустил руку Фульвии и ушел.

За три года дважды вдова. Знатная, сильная внучка Гая Гракха вдруг обессилела, вновь утратив цель в жизни. Чувствовал ли то же самое Гай Гракх в священной роще у подножия Яникула восемьдесят два года назад? Его программы никогда не осуществятся, его сторонники мертвы, враги жаждут его крови. Но они ее не получили. Он сам убил себя. Они были вынуждены довольствоваться тем, что отрубили ему голову и отказали родичам в праве на похороны.

– Помоги мне умереть, Аттик! – стонала она.

– И оставить твоих детей сиротами? Подумай о Клодии и о Курионе! А как же маленький Курион?

– Я хочу умереть, – рыдала она. – Помоги мне!

– Я не могу, Фульвия. Смерть – это конец всему. Ты должна жить ради детей.

Сенат, состоявший только из сторонников Цезаря (или таких осторожных политиков, как Филипп, Луций Пизон и Котта, придерживавшихся нейтралитета), уже не мог противиться его желаниям. А потому Лепид очень уверенно приступил к делу.

– Я не хочу вспоминать то, о чем лучше не помнить, – сказал он, обращаясь к малочисленной аудитории. – Хочу только обратить ваше внимание на тот факт, что сражение у Коллинских ворот совершенно обессилило Рим, породило в нем хаос. Луция Корнелия Суллу провозгласили диктатором по одной лишь причине: это было единственным шансом для города прийти в себя. Предстояло свершить многое из того, что, несомненно, не удалось бы в атмосфере дебатов, при множестве разных мнений о том, что нужно делать и как. Время от времени в истории Республики возникала необходимость поручить одному человеку заботу о благополучии Рима и его владений. Диктатору. Сильному человеку, неравнодушному к судьбе Рима. Жаль только, что последний наш опыт был печальным. Сулла отказался сложить с себя чрезвычайные полномочия через положенные полгода. Он ни во что не ставил самых достойных и самых влиятельных из сограждан. Многие из них были объявлены преступниками и казнены.

Сенаторы слушали с хмурым видом, удивляясь, как это Лепид мог надеяться ратифицировать свое предложение в трибутных комициях, куда он наверняка собирался его передать. Им-то, как людям Цезаря, некуда было деваться. Но в комициях преобладали всадники – сословие, больше всего пострадавшее от проскрипций Суллы.

– Цезарь не Сулла, – сказал Лепид, стараясь говорить как можно проникновеннее. – Его единственная цель – образовать действенное правительство и ликвидировать ущерб, нанесенный Риму позорным бегством Гнея Помпея и тех сенаторов, что глядят ему в рот. Деловая жизнь глохнет, экономика страны в упадке, страдают и кредиторы и должники. Задумайтесь о жизненном пути Гая Цезаря, и вы поймете, что он вовсе не глупый фанатик и не слепой приверженец вечной войны. Он сделает то, что необходимо. Единственный выход – назначить его диктатором. Есть, конечно, нечто беспрецедентное в том, что я, простой претор, прошу вас принять такой важный декрет. Но нам нужны выборы, нам нужна стабильность, нам нужна сильная рука. Не моя рука, отцы, внесенные в списки! Я не замахиваюсь на такой пост. Гай Юлий Цезарь – вот наша надежда. И он, без сомнения, оправдает ее.

Лепид без труда провел свой декрет и передал его в трибутные комиции, где собрались и патриции, и плебеи. Возможно, ему следовало обратиться в центуриатное собрание, но там преобладали всадники, а они больше всех будут возражать против назначения диктатора.

Время для утверждения чрезвычайного назначения было выбрано точно. Начало сентября, пора игр. Дни, когда Рим наводняли охочие до зрелищ селяне. К сожалению, оба курульных эдила, ответственных за проведение грандиозного представления, убежали к Помпею. Но Лепид, ничуть не смутившись, назначил ответственными за проведение игр двух сенаторов и финансировал их из капиталов патрона. А везде и всюду не уставал повторять, что беглецы пренебрегли своими обязанностями почтить Юпитера Всеблагого Всесильного и что Цезарь принял эти обязанности на себя.

Когда Рим заполнял сельский люд, голоса прочих сословий в трибутных комициях терялись, ибо сельские трибы разрастались неимоверно. А селяне, даже зажиточные, всегда голосовали за тех, кого они знали. Помпея они знали тоже, но он уронил себя в их глазах, когда на всю Италию заявил о возможных проскрипциях. Цезарь же был милосердным и любил соотечественников. Сельским жителям нравился Цезарь. Они верили в Цезаря. И проголосовали за его назначение диктатором Рима.

– Не бойтесь, – успокаивал Аттик своих сотоварищей-плутократов. – Цезарь консерватор, а не радикал. Долги не аннулируют, проскрипций не будет. Подождите, и увидите сами.

В конце октября Цезарь прибыл в Плаценцию, зная, что теперь он – диктатор. Его встретил наместник Италийской Галлии, младший Марк Красс.

– Все хорошо, кроме поражения Гая Антония, – вздохнув, сказал он. – Хотел бы заверить, что это случайное невезение, но не могу. Не знаю, зачем он решил перебраться на остров, ведь местные жители его так поддерживали. Они обожают тебя. Поверишь ли, некоторые из них даже построили плот, чтобы помочь ему отогнать корабли Октавия. У них не было ни пик, ни камней, ни катапульт, ни баллист. Но они держались день. А когда наступила ночь, убили себя.

Цезарь и его легаты слушали. Лица их были мрачны.

– Я хочу, – жестко сказал Цезарь, – ликвидировать непотизм в Риме! Я ведь знал, что Гай Антоний провалит любое дело. Результат был бы тот же, куда бы я его ни послал. Ну ладно, эту утрату я перенесу, но Курион – это трагедия.

– Мы потеряли Африку, – заметил Требоний.

– И как-нибудь без нее обойдемся, пока не разобьем Помпея.

– У него замечательный флот, – задумчиво сказал Фабий.

– Да, – процедил сквозь зубы Цезарь. – Пора бы Риму признать, что лучшие корабли строят не на его верфях, а на Востоке. Мы же все глядим на испанцев. Я взял у Массилии все корабли. Но они не лучше тех, что строят в Нарбоне, Генуе, Пизах. Или в Новом Карфагене.

– Либурны в Иллирии делают добротные небольшие галеры, – сказал Красс. – И очень быстрые.

– Я знаю. В прошлом они поставляли их пиратам. Но сейчас это дело заглохло. – Цезарь пожал плечами. – Ну, поглядим. По крайней мере, мы знаем, в чем наша слабость. – Он вопросительно посмотрел на Марка Красса. – Как обстоят дела с предоставлением гражданства италийским галлам?

– Хорошо, Цезарь. Спасибо, что послал мне Луция Рубрия. Он блестяще провел перепись.

– Я смогу узаконить ее, когда буду в Риме?

– Да, только дай нам еще месяц.

– Отлично, Красс. Это должно быть решено к концу года. Здесь ждали гражданства со времен Италийской войны. Прошло двадцать лет с тех пор, как я дал им слово. И теперь появилась возможность его сдержать.

Вокруг Плаценции расположились восемь легионов: новый шестой, седьмой, восьмой, девятый, десятый, одиннадцатый, двенадцатый и тринадцатый. Большая часть галльской армии Цезаря. Солдаты седьмого, восьмого, девятого и десятого сражались под римским орлом уже десять лет. Каждому из них было под тридцать, каждый был скор на марше и грозен в бою. В одиннадцатом и двенадцатом служил люд помоложе, но легионеры тринадцатого, которым едва перевалило за двадцать, в сравнении с ними казались неоперившимися юнцами. Не говоря уже о шестом, набранном в этом году из совсем зеленых мальчишек, еще не бывавших в сражениях, но страстно рвущихся в бой. Все это были италийские галлы, многие – с той стороны реки Пад. Более сорока лет Рим не хотел признавать их прав на гражданство, но с приходом Цезаря ситуация обещала перемениться.

Вербовка рекрутов пошла быстрее, когда Италийская Галлия это поняла. Цезаря и раньше там любили, но теперь он стал настоящим кумиром. Если он хочет иметь двенадцать легионов, он их получит. Мамурра и Вентидий клятвенно заверили его, что полностью сформируют пятнадцатый, шестнадцатый, семнадцатый и восемнадцатый легионы к моменту погрузки армии на корабли.

Убедившись, что с этой стороны все в порядке, Цезарь приступил к исполнению неотложных наместнических дел. И специально посетил свою колонию Новый Ком, чтобы прилюдно и с извинениями выплатить денежную компенсацию человеку, выпоротому Марком Марцеллом два года назад. Потом он навестил колонию Мария в Эпоредии и заглянул в процветающую Кремону. У него родилась мысль проехаться вдоль подножия Альп и самому сообщить тамошним жителям о предстоящей гражданской реформе. Ход, весьма перспективный для пополнения клиентуры. Но тут из Плаценции прибыл курьер. Гай Требоний требовал, чтобы Цезарь вернулся.

– Неприятности, – коротко сообщил он при встрече.

– Какие?

– Девятый легион недоволен.

Впервые за все годы совместной службы Требоний увидел Цезаря ошеломленным.

– Этого не может быть, – медленно проговорил он. – Только не мои парни.

– Боюсь, что может.

– Но… почему?

– Лучше ты сам выслушай их. К вечеру они пришлют делегатов.

Делегацию центурионов девятого возглавлял старший центурион шестой когорты, некий Квинт Карфулен. «Пиценец, в отличие от прочих. И наверное, клиент Помпея», – подумал Цезарь, но не повел и бровью.

Он принял прибывших в полном парадном облачении, сидя в курульном кресле с дубовым венком на голове – в напоминание о том, что он тоже не раз бился бок о бок с солдатами первых рядов. И как только мог позабыть об этом девятый?

– Ну, в чем дело? – спросил он.

– Нам надоело, – сказал Карфулен.

Цезарь смотрел не на него, а на pilus prior центуриона Луция Апония и primipilus центуриона Секстия Клоатия. Это были хорошие командиры и лихие рубаки, но сейчас они мялись, отводили глаза. Резкий контраст с нагловатостью сорокалетнего Карфулена. Странно, подумал Цезарь, впервые столкнувшись с такой ситуацией. С иерархией у них что-то неладно. Квинт Карфулен, несомненно, старше Клоатия и Апония, но лишь по возрасту, а не по рангу, однако, похоже, обладает гораздо большим влиянием в легионе. И куда только смотрит Сульпиций Руф?

Цезарь сидел в курульном кресле с неподвижным лицом и холодным взглядом, но внутри его кипела какая-то адская смесь горя, ярости и неверия. Нет, это невероятно, чудовищно, невозможно, чтобы кто-то из его славных парней вдруг разорвал все связи с ним и замыслил предательство. Это совсем не пустяк – обнаружить такое. В любой армии – пусть, но не в его. Это не просто маленькая неприятность, шероховатость – это обвал, падение в пропасть. У него вдруг возникло желание железной рукой повернуть процесс вспять. Снова сделать девятый своим легионом, а Карфулена и любого, кто с ним, стереть в порошок. В полном смысле. Уничтожить.

– Чем вы недовольны, Карфулен? – спросил он.

– Этой войной. Или лучше сказать, этой не-войной. Никаких сражений, приносящих хотя бы денарий. Я хочу сказать, что в этом заключается смысл солдатской службы. В сражениях. И в наградах, в трофеях. Но до сих пор мы только и делаем, что маршируем, выбиваясь из сил, а потом мерзнем в мокрых палатках и затягиваем пояса.

– В Косматой Галлии вы делали то же самое. И много лет.

– В том-то все и дело. Мы там хорошо потрудились. Но та война кончилась. Прошло почти два года. А где же триумф? Когда мы будем участвовать в твоем триумфе? Когда нас распустят с туго набитыми кошельками и в придачу выделят участок хорошей земли?

– Я дал вам слово, что все так и будет. Вы сомневаетесь в моем слове?

Карфулен глубоко вдохнул. Он говорил сердито, но держался настороже и был не совсем в себе уверен.

– Да, сомневаемся, командир.

– По каким же причинам?

– Мы думаем, что ты хочешь обвести нас вокруг пальца. Мы думаем, что ты пытаешься увильнуть от выдачи нашей доли. Что ты собираешься отправить нас на другой край света, чтобы там и оставить. Эта гражданская война – фарс. Мы не верим, что это настоящая война.

Цезарь вытянул ноги и с равнодушным видом оглядел ступни. Потом поднял голову и в упор посмотрел на Карфулена, тут же съежившегося под его взглядом, на Клоатия, явно мучившегося своей странной ролью, и на Апония, явно желавшего очутиться где-нибудь в другом месте, а затем так же медленно, пристально оглядел остальных.

– А как вы поступите, если я скажу, что через несколько дней предстоит марш в Брундизий?

– Очень просто, – сказал Карфулен, вновь обретая уверенность. – Мы никуда не пойдем. Девятый не тронется с места. Мы хотим, чтобы нас распустили. Прямо здесь, в Плаценции, заплатив нам что положено и наделив землей близ Вероны. Но сам я хочу, чтобы мне дали землю в Пицене.

– Благодарю, что уделили мне время, Карфулен, Клоатий, Апоний, Мунаций, Консидий, Апиций, Скаптий, Веттий, Миниций, Пусион, – сказал Цезарь, демонстрируя свою феноменальную память. Он не встал с кресла, а лишь кивнул. – Вы свободны.

Требоний и Сульпиций, свидетели этого необычного разговора, стояли, не зная, что сказать, и чувствуя приближение жуткой бури, но даже не пробуя угадать, какую форму она примет. Холодная сдержанность Цезаря в этой ситуации предвещала нечто ужасное. Цезарь бывал сердитым, это правда. Но сейчас к его гневу добавился шок. Такого он не испытывал никогда. Как он с этим справится? Что предпримет?

– Требоний, собери завтра утром девятый. На плацу. И призови туда первые когорты остальных легионов, – сказал ровным тоном Цезарь. – Руф, с этим легионом что-то творится, раз уж два его старших центуриона подпали под влияние человека низшего ранга. Возьми наиболее толковых трибунов и вместе с ними прикинь, кому в девятом можно поручить обязанности pilus prior и primipilus. Клоатий и Апоний дискредитировали себя.

– Гай, – сказал Требоний, – легатам из других легионов тоже надо бы приглядеться к своим парням. Поискать подстрекателей, особенно трущихся возле старших чинов. Необходимо прошерстить всю армию.

На рассвете пять тысяч с лишним солдат девятого легиона были построены на плацу, к ним присоединились первые когорты семи других легионов, то есть еще четыре тысячи двести солдат. Донести свои мысли до каждого из десятитысячной людской массы было для Цезаря совсем нетрудно. Он разработал специальную систему еще в Дальней Испании лет тринадцать назад. Глашатаев расставляли на некотором расстоянии друг от друга в солдатских рядах. Первые глашатаи, стоявшие близко от Цезаря, повторяли за ним его фразы с отставанием всего в три слова. Следующие повторяли то, что услышали, и таким образом сказанное катилось через толпу. Мало какому оратору удалось бы не сбиться в таких обстоятельствах. Громкие повторения усиливались, сливались, не давали сосредоточиться, но Цезарь не испытывал затруднений.