Текст книги "Цезарь, или По воле судьбы"

Автор книги: Колин Маккалоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 52 страниц)

Луций Пизон прочистил горло.

– Ты хочешь что-то сказать? – спросил Цезарь.

– Да.

– Тогда говори.

Пизон встал:

– Прежде чем ввязываться в войну, Гай Цезарь, не лучше ли снестись с Гнеем Помпеем и договориться о замирении?

Ватия Исаврийский отреагировал незамедлительно, губами издав неприличный звук.

– Фу, Луций Пизон! – крикнул он. – А ты не думаешь, что для этого поздновато? Помпей в Фессалонике, он купается в роскоши. У него была масса времени, чтобы уладить все мирным путем. Он не хочет мира. А если бы и хотел, Катон с Бибулом воспротивились бы. Сядь и заткнись!

– А мне понравилось! – хихикал потом за обедом Филипп. – Сядь и заткнись! Как это деликатно!

– Что ж, – усмехнулся Цезарь. – По крайней мере, он хоть что-то сказал. А ты, распутник, плывешь по течению неколебимо, как баржа Птолемея Филопатора.

– Я люблю метафоры. Что это за баржа?

– Самое большое и самое раззолоченное судно на свете.

– По шестьдесят человек на весло?

– Чушь! – фыркнул Цезарь. – С таким количеством гребцов оно летело бы быстрей, чем снаряд баллисты.

Юный Гай Октавий, широко открыв серые глаза, восторженно слушал.

– А ты что скажешь, Октавий-младший? – спросил Цезарь.

– Что страна, которая может построить такой большой корабль и покрыть его золотом, должна быть очень и очень богатой.

– Несомненно, – согласился Цезарь, пристально глядя на мальчугана.

Ему уже четырнадцать. В нем произошли некоторые изменения, связанные с половым созреванием. Но красота осталась. Он стал немного походить на Александра. Роскошные вьющиеся золотые волосы прикрывают его оттопыренные уши. Но Цезаря, весьма чувствительного к подобным вещам, больше обеспокоила не женоподобность подростка, а отсутствие признаков возмужания. К своему удивлению, он обнаружил, что его тревожит будущее этого паренька. Он не хотел, чтобы тот ступил на путь, болезненно затрудняющий любую карьеру. Сейчас нет времени поговорить с ним, но когда-нибудь он это сделает. Когда выберет подходящий момент.

Последний визит его был к Сервилии. Та сидела одна.

– Белые ленточки в волосах тебе очень идут, – сказал Цезарь, удобно располагаясь в кресле после дружеского поцелуя.

– Я надеялась видеть тебя немного раньше.

– Время, Сервилия, мой враг. Но явно не твой. Ты ни на день не постарела.

– За мной хорошо ухаживают.

– Я слышал. Луций Понтий Аквила.

Она напряглась:

– Как ты узнал?

– У меня океан информаторов.

– Похоже, очень хороших.

– Теперь, когда он у Помпея, ты, должно быть, скучаешь.

– Всем можно найти замену.

– Вероятно. Я слышал, что Брут тоже в Эпире.

Уголки маленького рта опустились.

– Фу! Этого я никогда не пойму. Он держит сторону убийцы своего отца.

– Это было давно. Должно быть, Катон значит для него больше, чем давнее прошлое.

– Это ты виноват! Если бы ты не разорвал его помолвку с Юлией, он был бы с тобой.

– Как двое из твоих трех зятьев. Лепид и Ватия Исаврийский. Но Гай Кассий и Брут в другом лагере. Ты в любом случае не проиграешь, не так ли?

Сервилия пожала плечами. Ей не нравилась эта холодная пикировка. Цезарь явно не собирался возобновлять отношения. Об этом говорили его взгляд и поза. Но, увидев бывшего любовника после десятилетней разлуки, она вновь почувствовала его власть над собой. Да, власть. Это всегда ее возбуждало. После него другие мужчины казались ей пресными. Даже Понтий Аквила – не более чем средство утолить зуд. Цезарь изменился, разумеется, и все же ни на день не постарел. Появились морщины, но они свидетельствовали только о лишениях и преодоленных препятствиях. В отличной форме, строен, работоспособен. Как, несомненно, и та часть его тела, которую ей не увидеть уже никогда.

– Что случилось с той галльской дурой, которая мне писала? – резко спросила она.

Лицо его окаменело.

– Она умерла.

– А ее сын?

– Исчез.

– Не везет тебе с женщинами, да?

– Поскольку мне везет в других, более важных делах, Сервилия, меня это не удивляет. Фортуна очень ревнива.

– Однажды и она покинет тебя.

– О нет. Не надейся.

– У тебя есть враги. Тебя могут убить.

– Я умру, – сказал он, вставая, – только тогда, когда буду готов.

Пока Цезарь завоевывал Запад, Помпей Великий прохлаждался в Эпире, влажной, гористой местности, граничившей с Западной Македонией на севере и с Западной Грецией на юге. И как вскоре обнаружилось, местности не очень пригодной для сбора войск и тренировок. Впрочем, штаб его располагался на достаточно плоском участке земли близ Диррахия, процветающего портового городка. Там Помпей и осел, убежденный, что в ближайшее время он Цезаря не увидит. Цезарь сначала попытается нейтрализовать испанскую армию. Это будет титаническая борьба между одной армией ветеранов и другой – но борьба на земле Помпея, в стране Помпея. К тому же у Цезаря всего девять легионов. А ведь ему необходимо выделить из них войска для охраны Италии, Иллирии, Косматой Галлии и наскрести достаточно подразделений, чтобы взять под контроль зерновые провинции. Даже с теми солдатами, которых он перевербовал под Корфинием, ему вряд ли удастся справиться с пятью легионами Афрания и Петрея.

Этот оптимизм не покидал Помпея несколько месяцев и подпитывался восторженными депешами со всего Востока. Никто, от галатийского царя Дейотара и каппадокийского царя Ариобарзана до греческих socii в Азии, не мог даже вообразить, что великий Помпей может проиграть эту войну. Кто такой Цезарь? Как могут сравниться его несколько ничтожных побед над несчастными галлами со славными деяниями Помпея Магна, покорителя Митридата и Тиграна? Он свергал царей, он сажал на их троны других, он прирожденный властелин, повелитель. Все обещали помочь войсками и мало кто – деньгами.

Македония, Эпир, Греция, Эгнатиева дорога, провинция Азия

Помпей прилагал геркулесовы усилия, чтобы оставаться вежливым с Лентулом Крусом, оставившим Цезарю всю государственную казну. Что бы с ним было без двух тысяч талантов, добытых Гаем Кассием в Кампании, Апулии, Калабрии? Но эти деньги быстро разошлись. Диррахий не оставался внакладе. Каждая охапка сена тут обходилась вдесятеро дороже, чем в Риме, не говоря уже о каждом медимне пшеницы, куске бекона, каждой горошине, свинье или курице.

Гай Кассий отправился посмотреть, что скрывается в тайниках храмов, разбросанных по Эпиру, а Помпей созвал всех сенаторов законного правительства Римской республики на совет.

– Кто-нибудь из вас сомневается, что мы победим? – вызывающе спросил он.

Послышался недовольный шепот: никому не понравился его тон. Наконец Лентул Крус издали крикнул:

– Конечно же нет!

– Хорошо! Потому что, почтенные отцы, наша боевая колесница нуждается в смазке.

Гул удивления, неодобрительное ворчание по поводу неуместных метафор на серьезном собрании. Потом раздался голос Марка Марцелла:

– Что ты имеешь в виду, Помпей?

– Я имею в виду, что вам нужно послать своих представителей в Рим за всеми деньгами, какие смогут выделить ваши банкиры, а если этого окажется недостаточно, придется начать продавать земли.

Ужас на лицах. Потом гнев: что за наглость? Наконец слово взял тесть сына Помпея, Луций Скрибоний Либон:

– Я не могу продать мою землю! Тогда я потеряю сенаторский ценз!

– В настоящий момент, Либон, – процедил сквозь зубы Помпей, – твой сенаторский ценз не стоит и цыплячьего пука! Смиритесь! Пошуруйте пальцами в своих набитых финансами глотках и выблюйте для нашей кампании хоть что-нибудь!

Оскорбленное бормотание. Что это за вульгарность? И опять голос Лентула Круса:

– Чушь! Что мое – то мое!

Терпение Помпея лопнуло, и он в своих лучших традициях приступил к обличительной речи, состоявшей преимущественно из оскорблений.

– Это ты, – заорал он, – полностью отвечаешь за то, что у нас нет денег, Крус! Ты подлиза, ты пиявка, ты язва на челе Юпитера Всеблагого Всесильного! Ты обоссался от страха и вылетел из Рима, как стрела из катапульты, оставив казну, полную по самые завязки! А когда я велел тебе вернуться в Рим и исправить это грубейшее нарушение твоего консульского долга, ты имел наглость ответить, что сделаешь это, если я войду в Пицен и остановлю Цезаря, чтобы он не смог дотянуться до твоего жирного трусливого тела! Ты осмелился сказать мне, что я говорю ерунду? Ты отказываешься поступиться деньгами ради спасения Рима? Да я срал на твой член! Ссал на твою безобразную харю! Пердел в твои ноздри! И если ты не будешь очень стараться, Лентул, я разорву тебя от живота до глотки!

Ни шепота, ни бормотания. Все окаменели, в ушах стоял звон от брани, какой не услышишь и на плацу. Все как-то и где-то служили, но такого не слышали. Их защищали, оберегали. Сенаторы стояли с открытым ртом, от страха чувствуя движение в кишечнике.

– Никто из вас, кроме Лабиена, и драться-то не умеет! Никто из вас понятия не имеет, что значит вести войну! Но, – Помпей сделал глубокий вдох, – пришла пора вам это узнать. Главное для войны – это деньги. Вспомните, что говорил некогда Красс: «Человек, не имеющий средств, чтобы содержать легион, не смеет называть себя богатым!» После него осталось семь тысяч талантов, а еще семь тысяч талантов он зарыл там, где мы их никогда не найдем. Деньги! Нам нужны деньги! Я уже начал распродавать свое имущество в Лукании и Пицене и жду того же от вас! Считайте это вложением в наше общее светлое будущее, – сказал он непринужденно, повеселев оттого, что загнал их туда, где любой приличный командир и должен их иметь, – под свой каблук. – Когда Цезарь будет разбит, мы тысячекратно возместим то, что вложим. Так что раскройте ваши кошельки и высыпьте их содержимое в общий фонд ради нашей победы. Это понятно?

Кивки, шелест тихих восклицаний: «Ну да, разумеется», «Как это сразу до нас не дошло!». Над всем этим – голос Лентула Спинтера:

– Гней Помпей прав, почтенные отцы. Когда Рим опять будет нашим, мы все возместим с большой прибылью.

– Ну, я рад, что мы с этим разобрались, – весело сказал Помпей. – А теперь распределим обязанности. Метелл Сципион уже на пути в Сирию, где он соберет столько денег и столько войска, сколько сумеет. Гай Кассий, занятый сейчас инспектированием сокровищниц греческих храмов, последует за ним и соберет флот. Гней, сын мой, ты во главе флотилии пойдешь в Египет, на тебе – транспорт с зерном. Авла Плавтия в Вифинии надо поторопить. Это сделаешь ты, Пизон Фруги. Лентул Крус, ты отправишься в провинцию Азия добывать деньги, войско и флот. Можешь взять с собой Валерия Триария и Лелия, они разбираются в кораблях. Марк Октавий, проверь верфи в Либурнии – они славятся быстроходными галерами. Мне нужны маневренные корабли, на палубах которых можно разместить артиллерию, но не слишком большие. Преимущественно это должны быть триремы, биремы, квадриремы и квинквиремы, если они поворотливые и ходкие.

– Кто и чем будет командовать? – спросил Лентул Спинтер.

– Там поглядим. Сначала надо собрать стадо, а уж потом думать о пастухах. – Помпей кивнул. – Вы свободны.

Тит Лабиен задержался.

– Славно ты с ними разобрался, – заметил он с уважением.

– Ха! – презрительно фыркнул Помпей. – Более некомпетентного и бестолкового сброда я никогда еще не видел! Почему Лентул Спинтер думает, что может вести армию в Египет, если был всего-то наместником Киликии?

– Что поделаешь, если у нас нет таких командиров, как Требоний, Фабий или Децим Брут. – Лабиен прокашлялся. – Нам нужно уйти из Диррахия, пока зима не сделала Кандавию непроходимой, Магн. Остановимся где-нибудь близ Фессалоники, на равнинах.

– Согласен. Сейчас конец марта. Я пережду здесь и апрель, чтобы увериться, что Цезарь действительно направился на запад. А потом – к солнцу, к здоровому климату, туда, где добрым людям не досаждают дожди, бесконечно льющие в Эпире. – Помпей помрачнел. – Кроме того, если я буду мешкать, тут могут появиться те, кого я вовсе не жду.

Лабиен вздернул верхнюю губу:

– Думаю, ты намекаешь на Цицерона, Фавония и Катона?

Помпей вздрогнул и закрыл глаза:

– Лабиен, ради всех богов, помолчи! Пусть Цицерон остается в Италии, а Катон с Фавонием – на Сицилии. Или в Африке. Или в землях гипербореев. Где угодно, только не здесь!

Эта мольба услышана не была. В середине апреля Катон с Фавонием, а следом и Луций Постумий прибыли в Диррахий и сообщили, что Курион прогнал их с Сицилии.

– А почему вы не поехали в Африку? – спросил Помпей.

– Мы сочли за лучшее быть сейчас возле тебя, – изрек Катон.

– Я в восторге, – съязвил Помпей, твердо зная, что ирония ни до кого из прибывших не дойдет.

Однако два дня спустя в ставку Магна прибыл гораздо более дельный соратник – Марк Кальпурний Бибул. По дороге из Сирии он задержался в Эфесе, чтобы, во-первых, как следует отдохнуть, а во-вторых, поглядеть, какой оборот примут события. И отнюдь не из трусости, просто ему хотелось понять, где он нужнее. Он вовсе не был более почтительным или понимающим, чем остальные, просто, стремясь уничтожить Цезаря, он старался быть максимально полезным, а не растрачивать силы на бессмысленную критику.

– Я так рад видеть тебя! – воскликнул Помпей, горячо встряхивая его руку. – Здесь никто, кроме нас с Лабиеном, не смыслит в войне.

– Да, – согласился спокойно Бибул. – Включая моего высокочтимого тестя Катона. Дай ему в руки меч – и он будет хорошо драться. Но командир из него никудышный.

Он, кивая, выслушал Помпея, потом сказал:

– Да, безусловно, от Лентула Круса нужно избавиться. Но какова твоя стратегия?

– Приучить свою армию считать себя таковой. А с этой целью провести зиму и весну, а может быть, и начало лета около Фессалоники. Кстати, и к Малой Азии ближе, что сократит путь войску, набранному там. К тому же Цезарь сюда не сунется, пока не решит вопроса с моими испанскими легионами. А вот после поражения он перегруппируется и решится ударить. У него лишь два выхода: идти или сдаться, но он, разумеется, выберет первое. И будет биться до последнего человека. Мне обязательно надо держать под контролем моря. Все моря. Агенобарб решил обосноваться в лояльной к нам Массилии. Она подставит Цезарю ножку, заставит его еще больше распылить силы. К тому же я хочу, чтобы он испытал старую, знакомую римлянам головную боль, связанную с нехваткой зерна. Мы должны господствовать на море между Африкой, Сицилией, Сардинией и италийским побережьем. Я не пропущу Цезаря через Адриатику, когда бы он ни решил двинуться на Восток.

– Ну да, – промурлыкал Бибул. – Мы запрем его, в Риме начнется голод. Отлично, отлично!

– Я хочу, чтобы моим флотом командовал ты.

Это было сюрпризом. Безмерно благодарный Бибул схватил собеседника за руку:

– О Помпей, для меня это великая честь! Даю тебе слово, что не подведу. С морским делом я незнаком, но буду учиться. И учиться прилежно.

– Думаю, ты справишься, – сказал Помпей, начиная верить, что принял правильное решение.

Но Катон в этом усомнился.

– Мой зять, конечно, человек одаренный, – заявил он по обыкновению задиристо. – Но ведь он ничего не смыслит в лодках.

– В кораблях, – поправил Помпей.

– Ну да, в тех штуковинах, что плавают с помощью весел. По натуре он Фабий, а вовсе не Марий. Выжидать, тянуть, медлить – это пожалуйста. Но ввязываться в бой – не в его характере. Тебе нужен более решительный флотоводец.

– Такой, как ты? – спросил Помпей с притворной мягкостью.

Катон даже отпрянул:

– Нет! Нет! На самом деле я думал о Фавонии и Постумии.

– Это хорошие люди, согласен. Однако они не консуляры, а командовать флотом должен консуляр. Согласен?

– Да, этого требует mos maiorum, – озадаченно буркнул Катон.

– Ты предпочел бы, чтобы я назначил Лентула Спинтера, одного из Марцеллов или, может быть, вызвал Агенобарба?

– Нет-нет, – вздохнул Катон. – Хорошо. Пусть будет Бибул. Я повожусь с ним, втолкую ему, что надо быть более воинственным. А заодно переговорю с Лентулом Спинтером и с Марцеллами. И с Лабиеном. Боги, как он грязен и груб!

– У меня есть идея получше, – сказал Помпей.

– Какая?

– Сенат даст тебе полномочия пропретора. Отправляйся в южную часть провинции Азия на поиски денег и флота. Думаю, Лентул Крус и Лелий с Триарием застрянут на севере. А ты поезжай на Родос, в Ликию, в Памфилию.

– Но… я не буду в центре событий, Помпей. Мое место здесь! Все такие неорганизованные! Я должен подстегивать, воодушевлять, вдохновлять!

– Да, но кто же заменит тебя на Родосе, например? Кто, как не мудрый, неподкупный и знаменитый Катон, убедит этих островитян оказать нам поддержку? – Помпей похлопал соратника по руке. – У меня мысль. Оставь мне Фавония, ладно? Дай ему точные указания. Пусть он делает то, что делал бы ты.

Катон просиял:

– Это выход.

– Конечно выход! – вполне искренне сказал Помпей. – Поезжай! И чем скорее, тем лучше.

– Замечательно, что ты отделался от Катона, но все равно у тебя на шее будет сидеть этот пердун Фавоний, – недовольно сказал Лабиен.

– Обезьяна не ровня хозяину. Я приставлю его к тем, кому нужен пинок под зад. То есть к тем, – Помпей широко улыбнулся, – кого я презираю.

Когда пришла весть, что Цезарь застрял под Массилией и, по мнению Агенобарба, дальше не пойдет, Помпей решил сняться с места и двинуться на восток. Приближалась зима, но его разведчики были уверены, что самые высокие перевалы через Кандавию еще проходимы.

И тут из Киликии прибыл Марк Юний Брут.

Впоследствии Помпей не мог понять, почему печальный и совсем не воинственный вид вновь прибывшего побудил его обнять Брута и пролить слезы на его длинные черные локоны. Возможно, все дело было в том, что эта гражданская война с самого начала вылилась в серию глупейших ошибок и ненужных конфликтов. Но вот вошел Брут, такой мирный, тихий. Брут не станет раздражать, придираться, претендовать на власть.

– Киликия наша? – спросил Помпей, успокоившись, усадив Брута в лучшее кресло и налив вина.

– Боюсь, что нет, – печально ответил Брут. – Публий Сестий говорит, что не будет активно поддерживать Цезаря, но и не сделает ничего ему во вред. Из Тарса ты помощи не дождешься.

– Юпитер! – Помпей сжал кулаки. – Мне нужен от них легион!

– И ты его получишь. У меня был легион в Каппадокии: царь Ариобарзан не выполнял своих долговых обязательств. Когда пришло известие, что ты покинул Италию, я не отослал его в Тарс. Я отправил его к Геллеспонту через Галатию и Вифинию. Скоро он будет в твоем распоряжении.

– Брут, ты лучший! – Уровень вина в чаше Помпея заметно понизился. Магн почмокал губами и удовлетворенно откинулся в кресле. – Кстати, теперь о других, более важных вещах. Ты чуть ли не самый богатый человек в Риме, а у меня недостаточно денег для ведения этой войны. Я продаю мои италийские земли и предприятия, а также имущество. То же самое делают и другие. О, я не жду от тебя, что ты продашь свой дом или все свои загородные поместья. Но мне нужен заем в четыре тысячи талантов. Одержав победу, мы поделим между собой Рим и Италию. Ты ничего не потеряешь.

Глаза, так честно и преданно глядевшие на Помпея, расширились, увлажнились.

– Помпей, я не смею! – ахнул Брут.

– Не смеешь?

– Правда, не смею! Моя мать! Она меня убьет!

Открыв в изумлении рот, Помпей уставился на визитера:

– Брут, тебе уже тридцать четыре! Твое состояние принадлежит не Сервилии, а только тебе!

– Вот сам ей о том и скажи, – ответил Брут, вздрогнув.

– Но… но… Брут, к чему тут что-нибудь говорить? Просто возьми и сделай это!

– Я не могу, Помпей. Она меня убьет.

И переубедить его было невозможно. Он бросился вон из кабинета в слезах, столкнувшись в дверях с Лабиеном.

– Что с ним?

Помпей с трудом перевел дух от изумления:

– Нет, я не верю! Не могу в это поверить! Представь, Лабиен, этот бесхребетный червяк отказался одолжить нам даже сестерций! Он! Богатейший в Италии человек! Но нет, он не смеет открыть свой кошелек, а не то мать убьет его!

Лабиен расхохотался.

– Молодец, Брут! – сказал он, немного успокоившись и вытирая выступившие слезы. – Магн, тебя только что мастерски отшили! Какая идеальная отговорка! Ничто в мире не заставит Брута расстаться со своими деньгами!

К началу июня Помпей велел своей армии встать лагерем близ города Бероя, а сам, проехав еще сорок миль до столицы Македонии Фессалоники, вместе со своими консулярами и сенаторами поселился у наместника в большом и роскошном дворце.

Дела шли все лучше. К пяти легионам, прибывшим из Брундизия, прибавился легион живущих на Крите и в Македонии ветеранов, а также киликийский (не полностью укомплектованный) легион и два легиона, которые Лентулу Крусу удалось набрать в провинции Азия. Галатийский царь Дейотар прислал несколько тысяч кавалеристов и немного пехоты. А каппадокийский царь Ариобарзан, задолжавший Помпею даже больше, чем Бруту, поставил легион пехотинцев и тысячу верховых. Даже совсем мелкие царства – Коммагена, Софена, Осроена и Гордиена – наскребли некоторое количество легковооруженных бойцов. Авл Плавтий, наместник Вифинии-Понта, тоже навербовал тысячи три добровольцев. Прислали людей и другие тетрархии и конфедерации. Да и денег теперь появилось достаточно, чтобы прокормить армию, состоявшую из тридцати восьми тысяч римских легионеров, пятнадцати тысяч иноземных пехотинцев, трех тысяч лучников, тысячи пращников и семи тысяч конников. А Метелл Сципион написал, что в его распоряжении два полных легиона отличных солдат, но поведет он их сушей из-за нехватки кораблей.

В квинтилии пришла очень приятная весть. Марк Октавий и Скрибоний Либон захватили на острове Курикта пятнадцать когорт неприятеля вместе с Гаем Антонием, их командиром. А морское сражение, в котором они потопили сорок кораблей Долабеллы, стало первым успехом в череде многих побед быстро растущего флота Помпея, очень умело руководимого Бибулом, неустанно осваивавшим морское дело, к которому у него оказался талант.

Бибул разделил флот Помпея на пять больших флотилий. Первая под командованием Лелия и Валерия Триария состояла из сотни полученных от провинции Азия кораблей. Гай Кассий вернулся из Сирии с семью десятками кораблей и принял их под свое командование. У Марка Октавия и Скрибония Либона было пятьдесят судов из Греции и Либурнии, а у Гая Марцелла-старшего и Гая Копония – двадцать великолепных трирем. Этих красавиц жители Родоса выделили вконец доставшему их Катону. «Все, что угодно, лишь бы отделаться от него!» – кричали островитяне.

Пятую флотилию планировалось составить из египетских кораблей, за которыми отправился молодой Гней Помпей.

Исполненный сознания своей важности, он отбыл в Александрию с твердым намерением отличиться. В этом году ему стукнуло двадцать девять, и на следующий год он стал бы квестором, если бы Цезарь не вмешался в ход событий. Впрочем, все так и будет, когда отец раздавит этого самонадеянного жука из рода Юлиев.

К сожалению, во время восточных кампаний родителя Гней Помпей был слишком мал. А служить ему довелось в удручающе мирной Испании. Конечно, он, как того требовал обычай, объехал Грецию и провинцию Азия после окончания военной службы, но ни в Сирии, ни в Египте не бывал. Ему не нравился Метелл Сципион, но еще больше ему не нравилась мачеха, Корнелия Метелла. Поэтому он решил плыть в Египет вдоль африканского побережья, а не ехать по суше через Сирию. Парочка несносных снобов – таков был вердикт Гнея Помпея по поводу Метелла Сципиона и его дочери. Правда, Секст с ней ладил. Но он на целых тринадцать лет моложе Гнея, поэтому, видимо, и уживается с новой мачехой, хотя прежнюю, разумеется, любил больше и тяжело переживал ее смерть. Юлия принесла в дом счастье. А Корнелия Метелла, похоже, даже и не пыталась скрасить жизнь отца.

Почему он думал обо всем этом, опершись на кормовой леер и глядя, как мимо проплывает мрачная пустыня Катабатмос, Гней Помпей не знал. Когда время тянется медленно, в голову лезет всякая чушь. Он скучал по своей молодой жене Скрибонии и днем и ночью. Брак с Клодиллой был просто ужасным! Это, кстати, еще одно свидетельство внутренней неуверенности, постоянно грызущей отца. Вот он и норовит породниться с аристократами лучших кровей. И подсунул своему сыну Клодиллу! Скучное, глупое и ленивое существо, к тому же еще не достигшее брачного возраста. А дочь Либона по-настоящему взволновала его. Он тут же объявил, что расстается с Клодиллой и женится на изящной маленькой куропаточке с блестящими перышками и округлыми формами, которые просто очаровали его. Помпей пришел в ярость, но это не помогло. Его старший сын доказал, что в упорстве равен отцу, и настоял на своем. В результате Аппия Клавдия Цензора пришлось назначить наместником Греции, где тот, по слухам, стал еще более странным: проверяет геометрию пилонов и несет околесицу по поводу силовых полей, незримых энергий и подобной чепухи.

Александрия предстала взору молодого Гнея Помпея, словно Афродита, явившаяся из морских вод. С тремя миллионами горожан она превосходила не только Антиохию, но и Рим. Истинный дар Александра потомству. Его империя рухнула в одночасье, но Александрия просуществует века. Совершенно плоская, с возвышающимся Панеумом – единственным насыпным холмом в двести футов, на котором рос прекрасный сад, она казалась удивленному Гнею Помпею городом-сказкой, возведенным богами, а не суетливыми людьми. То ослепительно-белая, то отливающая всевозможными цветами, с купами одинаковых деревьев, Александрия, расположенная на самом дальнем конце Нашего моря, была великолепна.

А Фарос, гигантский маяк на одноименном острове! Башня, парящая в вышине, недосягаемой для любого другого строения. Трехъярусный шестиугольник, облицованный мерцающим белым мрамором. Чудо света! Море вокруг него было цвета аквамарина, с песчаным дном, кристально чистое, потому что городские сточные трубы имели выходы гораздо западнее, где морское течение, подхватывая нечистоты, уносило их прочь. И этот воздух, целительный, ласкающий! А вот грандиозная дамба Гептастадион, соединяющая остров Фарос с материком, простирающаяся почти на милю, с двумя арочными проходами в центре. Под этими четкими ажурными дугами могли свободно проплывать суда любой высоты.

Впереди виднелся огромный дворцовый комплекс, соединенный с выступающим из моря утесом, когда-то служившим крепостью, а теперь вмещавшим в своей впадине амфитеатр в форме раковины. Гней Помпей вгляделся и понял: вот настоящий дворец! Единственный в своем роде. Такой громадный, что перед ним меркнет Пергам. Его колонны, походившие на дорические, были больше в обхвате, намного выше и покрыты росписями, но венчали их классические метопа и фронтон, придавая дворцу сходство с греческим зданием. Разница была в том, что греки строили на земле, а александрийцы, подобно римлянам, подняли свой дворцовый комплекс на каменное основание высотой в тридцать ступеней. А какие пальмы! Грандиозные веерные, раскидистые, с листьями, подобными перьям.

Потрясенный Гней Помпей наблюдал, как его корабль пришвартовывается к причалу. Затем проверил, все ли в порядке с другими сопровождающими судами, и, облачившись в тогу с пурпурной каймой, пошел за шестью положенными пропреторам ликторами искать пристанища в великолепном дворце и аудиенции у седьмой царицы Клеопатры Египетской.

Царице, взошедшей на трон в семнадцать лет, вскоре должно было исполниться двадцать. Два года ее правления были полны триумфов и поражений. Первым делом она во всем блеске царского величия отправилась в плавание по Нилу на огромной, сплошь вызолоченной барке с пурпурным, расшитым золотом парусом. Высыпавшие на берега египтяне падали ниц перед новой властительницей, а она неподвижно стояла на палубе рядом со своим девятилетним братом-мужем (но на ступень выше его). В Гермонтисе она приняла участие в церемонии введения в храм священного быка Бухиса, найденного по примете: его черная шерсть завивалась в обратную сторону. Затем царское судно отправилось дальше в окружении более мелких судов, заваленных цветами. Облаченная в одежды фараона, коронованная высокой белой короной Верхнего Египта, Клеопатра стремилась к первому порогу, чтобы оказаться на острове Элефантина в тот самый день, когда уровень воды в главном из мерных колодцев Нила предскажет уровень будущего разлива реки.

Каждый год в начале лета Нил таинственным образом разливался, оставляя потом на своих берегах толстые слои черного, очень плодородного ила, что играло огромную роль в жизни этого странного государства протяженностью в семьсот миль и лишь в четыре-пять миль шириной, за исключением Фаюмского оазиса, озера Мареотида и Дельты Нила. Существовали три степени подъема воды: предвещающий довольство, избыток и гибель. Для промера подъема воды использовались колодцы со специальными знаками. Подъем воды у первого порога отзывался в низовьях Нила лишь через месяц, вот почему показания колодца на Элефантине были так важны. Они предупреждали египтян, какого разлива следует ожидать в новое лето. К осени Нил входил в свое русло, но все прибрежные земли его обогащались и глубоко пропитывались водой.

В тот год главный нильский колодец предсказал высокий подъем – хороший знак для новой царицы. Уровень выше тридцати трех римских футов считался опасным и сулил бедственное наводнение. Уровни от тридцати двух до семнадцати футов относились к изобильным, то есть предрекали хорошие урожаи. Лучше промера в двадцать семь футов нельзя было и желать, а все промеры ниже семнадцати футов означали, что Нил почти не разольется и этим обречет страну на голод.

В тот первый год настоящий Египет – Египет реки, а не Дельты, – казалось, ожил при правлении царицы, которая к тому же была фараоном, то есть земным божеством, каковым ее родитель Птолемей Авлет никогда не являлся. Могущественный клан жрецов-египтян управлял судьбой правителей Египта, потомков первого Птолемея, одного из военачальников Александра Великого. Только выполнив религиозные требования и заслужив одобрение жрецов, эти цари могли надеяться стать фараонами. Ибо титул «царь» пришел сюда из Македонии, а титул «фараон» принадлежал самому Египту, вечному и внушающему благоговение. Анк фараона являлся ключом не только к религиозным таинствам, но и к огромным кладовым под Мемфисом, поскольку те оставались в жреческом ведении и не принадлежали ориентированной на Македонию Александрии.

Но Клеопатра была из жреческой касты, поскольку целых три года провела в Мемфисе и получила звание жрицы, что позволило ей стать не только царицей, но и фараоном великой и древней страны. Она была первой представительницей династии Птолемеев, свободно владевшей как официальным, так и демотическим языком. Быть фараоном значило обладать всеми божественными полномочиями в пределах Египта и иметь при необходимости доступ к подвалам с сокровищами, что, впрочем, мало влияло на экономику Египта и неегипетской Александрии. Государственный годовой доход монарха составлял шесть тысяч талантов, личный – еще столько же. Почти все в Египте принадлежало правителю и жрецам.