Текст книги "Цезарь, или По воле судьбы"

Автор книги: Колин Маккалоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 52 страниц)

– Дадераг, можешь вернуться в Алезию, прихватив с собой всех мандубиев. Прежде чем я уеду, мы с тобой подпишем договор. Если ты согласишься с каждой его буквой, никаких репрессий не будет. А сейчас с кем-нибудь из своих загляни в галльский лагерь. Поищи там провиант, чтобы накормить голодных. Я взял трофеи и столько провизии, сколько мне нужно, но там еще оставалась еда. Арверны и битуриги могут уйти в свои земли. Битургон, ты пленен.

Дадераг вышел вперед и опустился на левое колено перед Верцингеторигом. Потом встал, обнял Битургона, по галльскому обычаю поцеловал его в губы и отошел.

– Что будет с Битургоном и со мной? – спросил Верцингеториг.

– Завтра вас отправят в Италию, – ответил Цезарь. – Ждать моего триумфа.

– Во время которого мы все умрем?

– Нет, это не в наших обычаях. Ты действительно умрешь, Верцингеториг. Но Битургон не умрет. Не умрут Веркассивелаун и Эпоредориг. Котий умрет. Гутруат умрет. Они предательски убивали моих сограждан. Литавик умрет обязательно.

– Сначала их надо поймать, Гутруата и Литавика.

– Ты прав. Но я изловлю их. Умрешь ты, и умрут палачи. Остальных отошлют домой.

Верцингеториг улыбался. Лицо белое, глаза синие, огромные и очень печальные.

– Я надеюсь, ждать придется недолго. Сырость темниц моим костям не по нраву.

– Темниц? – Цезарь остановился и посмотрел на него. – В Риме нет темниц, Верцингеториг. Есть Лаутумия, развалины старой тюрьмы в бывшей каменоломне, где мы держим людей день-другой. Но они могут выходить из нее и прогуливаться, если на них нет оков. А оковы у нас применяются весьма редко. – Он нахмурился. – Последний, кого мы приковали, был той же ночью убит.

– Веттий, информатор, во времена твоего консульства, – тут же блеснул осведомленностью плененный царь.

– Очень хорошо! Нет, тебя поместят с комфортом в каком-нибудь хорошо укрепленном небольшом городке, таком как Корфиний, Аскул Пиценский, Пренеста, Норба. Подобных мест у нас много. По одному пленнику на городок, без информации, где размещены остальные. Ты сможешь выходить в сад, совершать верховые прогулки. Правда, не в одиночку, а с эскортом.

– Значит, ты примешь меня как почетного гостя, а после задушишь?

– Идея триумфального шествия состоит в том, – пояснил Цезарь, – чтобы показать гражданам Рима, насколько сильна наша армия и ее полководцы. Ошибкой было бы водить по городу избитых, спотыкающихся узников, полуживых от голода, грязных и в кандалах! Нет, ты будешь идти во всем блеске, как царь и вождь великого народа, едва не одержавшего над нами верх. Твое хорошее самочувствие и твой внешний вид, Верцингеториг, имеют для нас большое значение. Твои драгоценности, включая корону, будут описаны казначеями и конфискованы. Но перед парадом тебе их вернут. А когда процессия доберется до Форума, тебя отведут в Туллианскую тюрьму, единственное узилище Рима. Эта небольшая тюрьма построена Туллием не для содержания в ней заключенных, а для свершения казней. Я пошлю в Герговию за твоей одеждой и всем тем, что тебе захочется взять с собой.

– Включая мою жену?

– Конечно, если ты пожелаешь. Женщин будет достаточно, но, если ты хочешь, жена твоя присоединится к тебе.

– Да, жена. А также младший ребенок.

– Конечно. Это девочка или мальчик?

– Мальчик. Кельтилл.

– Ты понимаешь, что он получит римское воспитание?

– Да. – Верцингеториг облизнул пересохшие губы. – Я еду завтра? Не слишком ли спешно?

– Спешно, но так разумнее. Ни у кого не возникнет соблазна устроить тебе побег. А из Италии убежать ты не сможешь. Нет необходимости сажать тебя в тюрьму, Верцингеториг. Внешность и незнание языка – лучшая твоя охрана.

– Я могу подучить латынь и убежать, переодевшись.

Цезарь засмеялся:

– Верю, что можешь. Но не очень на это рассчитывай. Мы сварим концы твоего золотого торка. Это, конечно, не воротник узника, какие используют на Востоке, но он заклеймит тебя лучше, чем любое тавро.

Требоний, Децим Брут и Марк Антоний шли сзади на некотором расстоянии. Кампания, несмотря на разницу в возрасте и характере, сблизила их. Антоний и Децим Брут, знакомые еще по «Клубу Клодия», походили на шаловливых мальчишек и были глотком свежего воздуха для Требония, уже далеко не юнца, но все же уставшего от длительного общения с другими легатами Цезаря, казавшимися на фоне молодых людей занудливыми дедами.

– Какой день для Цезаря! – воскликнул Децим Брут.

– Памятный, – сухо отозвался Требоний. – Буквально. Он все запомнит, и в день триумфа актеры воспроизведут эту сцену на движущейся платформе.

– Нет, он все-таки один такой! – засмеялся Антоний. – Вы видели у кого-нибудь столь царственную осанку? Это у него в крови, я думаю. В сравнении с Юлиями египетские Птолемеи выглядят выскочками.

– Хотел бы я, – задумчиво произнес Децим Брут, – чтобы нечто подобное выпало на мою долю. Но этому не бывать, как вы понимаете. Ни со мной, ни с кем-либо из вас.

– А почему бы и нет? – возмутился Антоний.

Он жаждал славы и не жаловал рассуждений, приземляющих его мечты.

– Антоний, ты всегда поражаешь меня, ты просто чудо! Но ты – гладиатор, а не Октябрьский конь, – ответил Децим Брут. – Подумай, парень, подумай! Нет равного ему человека! Никогда не было и не будет.

– Я бы не стал с такой легкостью отметать Мария или Суллу.

– Марий был «новым человеком» низкого происхождения. Сулла был патрицием, но он не соответствовал своему статусу. Во всех отношениях. Он пил, любил мальчиков, он должен был учиться командовать армией, поскольку не обладал врожденными качествами военачальника. А Цезарь безупречен. У него нет ни одного уязвимого места. Он не пьет вина, так что всегда ясно мыслит. Когда он строит невероятные планы, ты знаешь, что он их воплотит. Ты сказал, что он один такой, Антоний, и ты не ошибся. Не отрицай, ты мечтаешь превзойти его, реальных шансов у тебя нет. И ни у кого из нас нет. Так зачем понапрасну себя изводить? Даже если отбросить его гениальность, останется нечто, чему нельзя найти объяснения. Это любовь между ним и солдатами. Пройдет хоть тысяча лет, нам подобного не достичь. Нет, и тебе тоже, Антоний, так что заткнись. Толика обаяния в тебе есть, но не на сто же процентов. А у него – на все сто, и сегодняшний день это лишь подтверждает! – воскликнул с горячностью Децим Брут и умолк.

– В Риме это кое-кому не понравится, – заметил Требоний. – Он сегодня затмил даже Магна. Вот увидите, что будет с нашим консулом без коллеги. Он закипит, как горшок на огне.

– Затмил Помпея? – переспросил Антоний. – Сегодня? Требоний, я не понимаю тебя. Галлия – это, конечно, здорово, но Помпей завоевал Восток. У него цари ходят в клиентах.

– Да, все это так. Но подумай, Антоний, подумай! По крайней мере половина Рима считает, что на Востоке всю тяжелую работу сделал Лукулл и что Помпей просто присвоил его лавры. О Цезаре в Галлии никто такого не скажет. Как полагаешь, во что более уверует Рим? В то, что Тигран пал ниц перед Помпеем, или в то, что Верцингеториг сел у ног Цезаря на землю? Квинт Цицерон – очевидец события, и он уже сочиняет в уме письмо брату. А у Помпея все свидетельства высосаны из пальца. Были ли равные Верцингеторигу пленники на его триумфальном параде? Припомните, и вы скажете – нет!

– Ты прав, Требоний, – кивнул Децим Брут. – Сегодняшний день делает Цезаря Первым Человеком в Риме.

– Boni этого не допустят, – ревниво заметил Антоний.

– Надеюсь, у них хватит ума не чинить препятствий, – сказал Требоний. Он посмотрел на Децима Брута. – Ты замечаешь, как он меняется, Децим? Нет, он еще не ведет себя как царь, но делается все более властным. Его dignitas для него важнее всего! Значение и положение в обществе заботят его больше, чем кого-либо, о ком я читал. Больше, чем Сципиона Африканского или даже Сципиона Эмилиана. Я не думаю, что существует граница, которую Цезарь не перейдет, чтобы осуществить свои планы. Мне страшно подумать, что будет, если boni попытаются ему воспрепятствовать! Этим комнатным военачальникам больше нравится возлежать на кушетках, чем вести в битву войска. Они читают его донесения и презрительно фыркают, уверенные, что он приукрашивает события. Ну, в каком-то смысле он это делает, но лишь в мелочах и никогда в чем-то значительном. Мы с тобой прошли с ним через многое, Децим. Boni не знают того, что знаем мы. Если Цезарь закусил удила, ничто его не остановит. Воля этого человека невероятна. И если boni попробуют усомниться в его праве на первенство, он взгромоздит Пелион на Оссу, чтобы их остановить.

– А заодно растерзать, – хмуро добавил Децим Брут.

– Как ты думаешь, – вкрадчиво спросил Антоний, – сегодня вечером наш старичок разрешит нам пропустить по паре бокалов вина?

Это Катбад был повинен в том, что Литавик столь спешно покинул Карнут. Он шел на общий сбор, убежденный в верности своей стратегии – помочь Верцингеторигу выкинуть римлян из Галлии, а потом сесть на трон. Когда это было, чтобы эдуй кланялся арверну? Деревенщине с гор, который не знает ни греческого, ни латыни, а лишь прикидывается грамотным и ставит свои закорючки на документах, не умея читать! И по всем вопросам управления государством вынужден обращаться к друидам! Что же это за царь?

Тем не менее Литавик привел эдуев на сбор и там встретил Котия, Эпоредорига и Виридомара, которые тоже кое-кого с собой привели. Племена прибывали, но весьма медленно. Даже когда прокричали, что Верцингеториг заперт в Алезии, никто особенно не спешил. Гутруат и Катбад очень старались, чтобы дело шло быстрее, но Коммий и белги не пришли, и этот не пришел, и тот не пришел… Сур с амбаррами появился.

Очень знатный эдуй (амбарры принадлежали к эдуям), Сур был единственным, кого Литавик счел нужным приветствовать, когда тот появился. Котий в это время был занят тем, что усиленно обрабатывал Эпоредорига и Виридомара, которые содрогались при мысли о возмездии римлян, если что-то пойдет не так.

– Послушай, Сур, почему такой человек, как Котий, должен уговаривать такое ничтожество, как Виридомар, ставленник Цезаря?

Они прогуливались между деревьями священной рощи, вдали от равнины, где встали лагерем галлы.

– Котий сделает все, лишь бы разозлить Конвиктолава.

– Который, я вижу, остался дома! – фыркнул Литавик.

– Конвиктолав оправдался тем, что должен охранять свои земли, и вдобавок он самый старый из нас, – пояснил Сур.

– Можно сказать, даже слишком старый. Да и Котий такой же.

– Перед отъездом из Кабиллона я слышал, что войско, которое мы послали на аллоброгов, ничего не добилось.

Литавик напрягся:

– Мой брат?

– Насколько мы знаем, Валетиак невредим и его люди тоже. Аллоброги решили не драться в открытую. В подражание римлянам они встали на оборону своих границ. – Сур погладил пышные усы песочного цвета, прокашлялся. – Мне что-то невесело, Литавик, – наконец сказал он.

– Почему?

– Я согласен, что нам, эдуям, не пристало довольствоваться ролью римских подпевал, иначе меня бы здесь сейчас не было, как и тебя. Но можем ли мы надеяться объединиться именно так, как проповедует наш новый царь Верцингеториг? Мы ведь такие разные! Что? Разве кельт не плюет на белгов? И как могут кельты Аквитании, эти маленькие темнокожие олухи, равняться с эдуями? Я думаю, это правильная идея – объединить все галльские племена, но тут нужно учитывать очень многое. Да, мы все – галлы, но некоторые галлы лучше других. Разве лодочник паризий равен коннику эдую?

– Нет, не равен, – согласился Литавик. – Вот поэтому царем будет Литавик, а не Верцингеториг.

– О, я понимаю! – улыбнулся Сур. Но улыбка тут же исчезла. – Я полон скверных предчувствий. После всех разглагольствований Верцингеторига о том, что нам нельзя запираться в своих крепостях, он сам заперт в Алезии. Что же это за царь?

– Да, Сур, я понимаю, что ты хочешь сказать.

– Эдуи запятнаны. Назад пути нет. Цезарь знает, что мы перешли на сторону Верцингеторига. Трудно поверить в то, что он со своими малыми силами сумеет побить нас, когда мы подступим к Алезии. И все-таки на душе у меня неспокойно! Что, если мы погубим и себя, и весь наш народ ни за что ни про что?

Литавик поежился:

– Мы не должны допустить этого, Сур! Я не ничтожество, я всюду известен. Для меня единственный выход из ситуации – после поражения Цезаря отнять трон у Верцингеторига. Мы пойдем к Алезии вместе со всеми. Либо Верцингеториг победит, либо его вызволят из Алезии вместе с его нетронутым царством. Это само по себе позор и дает мне право бросить ему вызов. Так что давай-ка лучше обдумаем, каким способом мы отберем власть у этого отвратительного, неграмотного арверна!

– Да, об этом стоит подумать, – согласился Сур.

Какое-то время они шли молча. Обутые в мягкие кожаные сапоги для верховой езды, они бесшумно ступали по толстому слою мха, покрывавшего камни дороги, ведущей к роще Дагды. Среди стволов деревьев виднелись статуи длиннолицых богов, сидящих на корточках. Их висящие пенисы едва не касались земли.

Вдруг послышался голос, казалось исходящий из сердцевины гигантского дуба, такого старого и огромного, что дорога раздваивалась, обтекая его с обеих сторон. Это был голос Катбада.

– Верцингеториг выйдет из-под контроля после нашей победы над Римом.

– Я уже это понял, – ответил другой голос.

Это был Гутруат.

Литавик схватил Сура за руку. Оба эдуя замерли, вслушиваясь в разговор.

– Он молод, горяч и уже мнит себя самодержцем. Боюсь, он больше не захочет с нами считаться, а ведь лишь мы, друиды Карнута, способны управлять столь огромной страной. Мы обладаем знаниями и надежно храним их. Мы издаем законы, мы следим за их исполнением, мы вершим правосудие. Да, конечно, я сам заставил вождей признать его царем Галлии. Это правильно, с этого надо было начать. Однако царь-воин должен властвовать номинально, а не единолично, что, боюсь, произойдет после Алезии, Гутруат.

– Он не карнут, Катбад.

– Он начнет с того, что введет в совет друидов-арвернов. И власть друидов-карнутов сойдет на нет.

– И мы, карнуты, во всем будем вынуждены подчиняться арвернам, – добавил Гутруат.

– Этого нельзя допустить.

– Согласен. Царь Галлии должен быть воином и карнутом.

– Литавик считает, что царем Галлии должен быть эдуй, – сухо заметил Катбад.

Гутруат фыркнул:

– Литавик, Литавик! Он как змея. Раздвинь траву – и найдешь его там. А у меня возникает желание раздвинуть своим мечом волосы на его голове.

– Все в свое время, Гутруат, все в свое время. Сначала главное, а главное – это поражение Рима. Потом – Верцингеториг, который после Алезии будет героем. Поэтому он должен умереть смертью героя, смертью, о которой ни один арверн или эдуй не сможет сказать, что она принята от руки галла. В данный момент мы находимся между белтейном и лугнасадом. Но самайн уже не за горами. Значит – самайн. Вероятно, тогда с царем Галлии что-то случится. В начале темных месяцев, когда урожай уже в закромах и люди собираются, чтобы очистить души и просить благословения у богов. Может быть, новый царь Галлии исчезнет в огненной дымке или его увидят плывущим по Лигеру на запад в лодке-лебеде. Верцингеториг должен остаться героем, но сделаться легендой.

– Я с удовольствием этому помогу, – сказал Гутруат.

– Я был в тебе уверен, – сказал Катбад. – Благодарю, Гутруат.

– Ты будешь толковать знамения?

– Дважды. Один раз для себя, прямо сейчас, потом – для общего сбора. Ты можешь присутствовать, – сказал Катбад.

Голос его затихал, ибо карнуты, видимо, удалялись.

Эдуи переглянулись. Какое-то время оба не двигались, затем Литавик кивнул, и они осторожно пошли вперед, но уже не по дороге, а между дубами, сдерживая дыхание, пока их взорам не открылась роща Дагды. Завораживающее место. На заднем плане – груда булыжников, поросших сочными мхами. Из нее выбивался родник, впадавший в глубокий пруд, все время подернутый рябью. Таранис, верховное божество, любит огонь. Езус любит воздух. Дагда любит воду. Земля принадлежит Великой Матери Дану. Огонь и воздух не могут смешиваться с землей, поэтому Дану вышла замуж за Дагду.

Голый раб-германец лежал лицом вниз на большом плоском камне. Он не был привязан. Катбад чистым голосом пропел над ним песнь, соответствующую обряду. Лежащий никак не отреагировал, он находился в наркотическом опьянении, не ощущая ни страха, ни боли. Гутруат отошел в сторону и встал на колени, а Катбад взял у прислужников длинный двуручный меч, такой тяжелый, что друиду пришлось расставить ноги, вознося его над головой. Меч вошел в спину жертвы ниже лопаток и так точно разрубил позвоночник, что клинок прошел насквозь.

Германец задергался в корчах. Катбад, в белом одеянии, наклонился над ним. Он пристально следил за агонией, за подергиваниями рук и ног, за пляской пальцев и судорожным сокращением ягодиц. На это ушло много времени, но Катбад все стоял. Губы его беззвучно шевелились всякий раз, когда конвульсии затихали. Когда все закончилось, он вздохнул, сомкнул веки, потом устало посмотрел на Гутруата. Карнут неуклюже поднялся с колен, и два прислужника подошли к алтарю, чтобы снять с него тело и омыть камень.

– Ну? – нетерпеливо спросил Гутруат.

– Я видел мало. Движения были странными, в большинстве незнакомыми.

– И ты ничего не узнал?

– Почти ничего. Когда я спросил, умрет ли Верцингеториг, голова шесть раз одинаково дернулась. Я понял, что ему отпущено еще шесть лет. А когда я спросил, будет ли побежден Цезарь, он не шевельнулся. Не знаю, как это понимать. Я спросил, будет ли Литавик царем, и ответ был – нет. Очень ясный, понятный. Я спросил, будешь ли ты царем, ответ был – нет. Ноги его танцевали, значит ты скоро умрешь. Больше я ничего не увидел. Ничего… Ничего…

Катбад привалился к побледневшему Гутруату. Обоих трясло.

Эдуи, переглянувшись, неслышно ушли.

Литавик отер стекавший со лба пот. Казалось, мир вокруг него рухнул.

– Я не буду царем Галлии, – прошептал он.

Дрожащей рукой Сур провел по глазам:

– И Гутруат не будет. Он скоро умрет. Но Катбад не сказал, что ты тоже умрешь.

– Сур, я понял, что будет с Цезарем. Ни один мускул жертвы не дрогнул. Это значит, что он победит. Ничто в Галлии не изменится. Катбад тоже понял это, но сказать Гутруату не смог, чтобы не распускать воинов, явившихся на сбор.

– Но почему тогда Верцингеториг проживет еще шесть лет?

– Я не знаю! – воскликнул Литавик. – Если Цезарь возьмет верх, Верцингеториг будет пленен. И его задушат во время триумфального шествия. – Комок подступил к горлу, но Литавик справился с ним. – Я не хочу в это верить, но все же верю. Рим победит, а я никогда не стану правителем Галлии.

Они шли вдоль ручья, вытекавшего из пруда Дагды, пробираясь между деревянными статуями, установленными на его берегу. Лучи заходящего солнца пронизывали пространство между стволами старых деревьев, делая зелень ярче и превращая коричневое в золотое.

– Что ты будешь делать? – спросил Сур, когда они вышли из леса к лагерю, где всюду, куда ни падал взгляд, теснились люди и лошади.

– Уеду куда-нибудь, – сказал Литавик, вытирая слезы.

– Я поеду с тобой.

– Я не прошу этого, Сур. Спасайся сам и спасай что можешь. Цезарю понадобятся эдуи, чтобы перевязывать раны Галлии. Мы не настолько перед ним виноваты, как белги или кельты-арморики.

– Нет, пусть этим занимается Конвиктолав! Думаю, я поеду к треверам.

– Что ж, это направление не хуже любого другого, если у тебя хороший попутчик.

Треверы поначалу приняли их за посланцев общего сбора.

– Этот Лабиен перебил столько наших воинов, что нам некого послать на помощь Алезии, – сказал их вождь Цингеториг.

– Алезию спасти не удастся, – веско произнес Сур.

– Я и сам так думаю. Вся эта болтовня о единой Галлии – чушь! Словно мы все заодно. А мы вовсе не заодно. Кем Верцингеториг мнит себя? Он серьезно верит, что арверн может сделаться царем белгов и что мы, белги, будем считаться с мнением кельта? Мы, треверы, будем голосовать за Амбиорига.

– Не за Коммия?

– Он продался Риму. Его привели на нашу сторону личные счеты, а не положение белгов, – с презрением объяснил Цингеториг.

О состоянии племени можно было судить по Тревиру, где следы деятельности Лабиена были хорошо там видны. Обыкновенно сами галльские оппиды для жилья не предназначались, но вокруг них всегда разрастались слободки. Такая слободка некогда окружала и Тревир. И процветала долгое время, но теперь в ней не осталось почти никого. Те силы, которые Цингеториг смог собрать, охраняли главное достояние треверов – лошадей, за которыми нагло охотились убии, приходящие из-за Рейна.

С тех пор как Цезарь стал пересаживать германцев на хороших коней, аппетиты убиев к таким грабежам возросли многократно. Арминий, вождь убиев, вдруг увидел новую перспективу для процветания своего народа. Когда Цезарь прогнал от себя эдуйскую кавалерию, Арминий не замедлил послать к нему тысячу шестьсот воинов, способных драться верхом, и намеревался и дальше посылать, сколько нужно. Скотоводам на скудных угодьях разбогатеть трудновато, но в конных битвах Арминий знал толк. Если все пойдет хорошо, то римские военачальники вскоре совсем отринут галльскую кавалерию. Им достаточно будет германцев.

Таким образом, серый массив Арденнского леса, пригодный разве что для пастбищ и выращивания злаков в долинах, огласился шумом битвы между треверами и убиями.

– Я ненавижу это место, – сказал Литавик спустя несколько дней.

– А я тут, похоже, прижился, – ответствовал Сур.

– Желаю удачи.

– И тебе тоже. Куда ты поедешь?

– В Галатию.

Сур ахнул:

– В Галатию? Да ведь это на другом конце света!

– Именно. Но галаты – галлы, и у них хорошие скакуны. Дейотару нужны знающие командиры.

– Литавик, этот царь – клиент Рима.

– Да, но я уже не буду Литавиком. Я буду Кабахием из вольков-тектосагов. Я поеду в Галатию повидаться с родней и влюблюсь в те края.

– А где ты найдешь подходящую накидку?

– Сур, в Толозе уже очень давно не носят накидок. Я оденусь как проживающий в Провинции галл.

Сначала он вознамерился посетить свои владения в окрестностях Матискона. Все галльские земли считались общей собственностью племени, на них обитавшего, но фактически они были поделены между аристократами этих племен, а Литавик принадлежал к их числу.

Он ехал вдоль Мозеллы, притока Рейна, через земли секванов, ушедших в Карнут. Поскольку оставшиеся дома секваны подтянулись поближе к Рейну на случай, если свевы вдруг решат похозяйничать в их владениях, ему никто не препятствовал и не задавал дурацких вопросов, зачем, мол, одинокий эдуй проезжает по землям недавних врагов с единственной вьючной лошадью в поводу.

И все-таки новость дошла до него. Когда Литавик огибал крепость Везонтион, он услышал, как через поле кричали, что Цезарь возле Алезии победил и что Верцингеториг ему сдался.

«Если бы мне не посчастливилось подслушать Катбада и Гутруата, я был бы там и тоже попал бы в плен к римлянам. Меня тоже послали бы в Рим ждать триумфа Цезаря. Как тогда царь Галлии собирается прожить еще шесть лет? Он ведь наверняка умрет во время триумфального шествия, даже если кого-то другого пощадят. Означает ли это, что Цезарь будет наместником Галлии третий пятилетний срок и таким образом не сможет отметить свой триумф еще шесть лет? Но зачем? Он покончит с нами уже в будущем году. Те, кто сейчас спасся, будут сокрушены. Никто не сможет помешать полной победе Цезаря. Тем не менее я верю, что Катбад истолковал знаки правильно. Еще шесть лет. Почему?!»

Поскольку его земли лежали к востоку и югу от Матискона, Литавик обогнул и эту крепость, хотя она принадлежала эдуям и, что еще важнее, там он оставил жену и детей на время войны. Лучше не видеть их. Они выживут. Главная забота сейчас – собственная судьба.

Его большой и удобный двухэтажный дом с шиферной крышей был построен на римский манер – вокруг огромного перистиля. Рабы обрадовались, увидев хозяина, и поклялись никому не говорить о его приезде. Сначала он думал задержаться в поместье только на срок, достаточный, чтобы опустошить секретный сундук, но лето на берегах спокойной, лениво текущей реки Арар стояло прекрасное, а Цезарь был далеко. Зачем же куда-то спешить? Что ему Цезарь? Арар течет медленно, словно бы вспять. И здесь его дом, а рабы ему преданы. Говорят, в Галатии тоже красивые земли, холмистые и привольные, пригодные для разведения лошадей. Но там он будет не дома. Галаты говорят на греческом, фракийском и диалекте галльского, на котором уже лет двести не говорят в Галлии. А он, Литавик, говорит лишь на греческом, да и то не так гладко, как хотелось бы.

Затем, в начале осени, когда он уже подумывал двинуться дальше, а рабы собрали неплохой урожай, приехал Валетиак с сотней всадников.

Братья тепло встретились, не в силах оторвать глаз друг от друга.

– Я не могу остаться, – сказал Валетиак. – Удивительно, что ты оказался здесь! Я приехал, только чтобы убедиться, что твои люди собрали урожай.

– Какова судьба аллоброгов? – спросил Литавик, наливая вино.

– Не блестящая, – ответил Валетиак, сделав гримасу. – Они дрались, по словам Цезаря, старательно, но неэффективно.

– А где сам Цезарь?

– В Бибракте.

– Он знает, что я здесь?

– Никто не знает, где ты.

– Как Цезарь поступит с эдуями?

– Мы, похоже, отделаемся довольно легко, как и арверны. Нам с ними надлежит стать ядром новой, исключительно проримской Галлии. Нас даже не лишат статуса друзей и союзников Рима. Конечно, при условии, что мы подпишем новый, очень пространный договор с Римом и введем в состав будущего правительства немало ставленников Цезаря. Виридомар прощен, но ты – нет. Фактически за твою голову назначили цену, из чего я заключаю, что тебе, если тебя схватят, уготована судьба Верцингеторига и Котия. Битургон и Эпоредориг тоже пройдут по Риму за Цезарем, но потом их отпустят домой.

– А что будет с тобой, Валетиак?

– Мне позволено сохранить за собой свои земли без права когда-либо возглавлять совет и сделаться вергобретом, – с горечью отозвался Валетиак.

Братья переглянулись, оба рослые, красивые, золотоволосые, голубоглазые. Мускулы на голых смуглых предплечьях Литавика напряглись так, что золотые браслеты врезались в кожу.

– Клянусь Дагдой и Дану, я бы им отомстил, будь у меня хоть какая-нибудь возможность! – воскликнул он, скрипнув зубами.

– Кажется, возможность имеется, – чуть улыбнувшись, сказал Валетиак.

– Какая? Какая?!

– Неподалеку отсюда я встретил группу путников, направлявшихся к Цезарю. Три телеги, удобная повозка, женщина на белом коне. В повозке нянька с мальчиком, очень похожим на Цезаря. Тебе нужны другие подсказки?

Литавик медленно покачал головой.

– Нет, – сказал он, со свистом выдохнув воздух. – Это женщина Цезаря! Раньше она была женщиной Думнорига.

– Как он ее называет? – спросил Валетиак.

– Рианнон. Она рыжая.

– Правильно. Рыжая. Двоюродная сестра Верцингеторига. Рианнон, что значит «обиженная жена». Думнориг был плохим мужем.

– И что ты сделал, Валетиак?

– Я захватил ее. – Валетиак пожал плечами. – А почему бы и нет? Что мне терять? Я никогда больше не займу подобающего мне положения.

– Ты можешь потерять все, – решительно сказал Литавик. Он встал и обнял брата за плечи. – Я вынужден буду бежать. Меня ищут. Но ты должен остаться! Будь терпелив, затаись, возьми к себе моих близких. Цезарь уйдет, придут другие. Ты опять войдешь в совет племени. Уезжай, но оставь женщину Цезаря здесь.

– А ребенка?

Литавик сжал кулаки и весело потряс ими:

– Он будет жить. Найди на каком-нибудь дальнем хуторе верных людей и отдай им мальчишку. Пусть болтает, кто он и что он, кто ему поверит? Сын Цезаря будет расти как эдуй, обреченный на рабство.

Они прошли к двери, поцеловались. Во дворе жались друг к другу пленные с круглыми от испуга глазами. Всех трясло. Всех, кроме рыжей. Той связали за спиной руки, но стояла она в гордой позе, на удивление прямо. Мальчик лет пяти, хлюпая носом, прятался за юбку няньки. Когда Валетиак сел в седло, Литавик подхватил малыша и передал брату, который посадил его на холку коня. Сбитый с толку ребенок слишком устал, чтобы протестовать. Голова его тут же откинулась на грудь всадника, он закрыл глаза и моментально уснул.

Рианнон рванулась к нему и упала.

– Оргеториг! Оргеториг! – закричала она.

Но эдуи уже ускакали, унося с собой ее сына.

Литавик вынес из дома меч и зарубил всех пленников, включая няньку. А лежащая на земле Рианнон все звала своего сына.

Литавик подошел к ней, схватил за огненную гриву и рывком поднял на ноги.

– Пойдем, дорогая, – сказал он, улыбаясь. – У меня для тебя есть особое угощение.

Втащив Рианнон в столовую, он толкнул ее, и она опять упала. Он постоял немного, глядя на потолочные балки, потом кивнул и вышел из комнаты.

Вернулся Литавик в сопровождении двух рабов, которые были в ужасе от только что свершившейся кровавой расправы и беспрекословно ему подчинялись.

– Сделайте то, что вам велено, и я освобожу вас, – сказал им Литавик.

Он хлопнул в ладоши, и вошла рабыня, трясясь от страха.

– Принеси мне гребень, женщина, – приказал он.

У одного раба был в руке крюк, на каких обычно подвешивают кабаньи туши для разделки. Второй раб принялся сверлить отверстие в балке.

Принесли гребень.

– Сядь, моя дорогая, – сказал Литавик, поднимая Рианнон с пола и усаживая на стул.

Он собрал сзади рыжую гриву пленницы и стал расчесывать волосы медленно и прилежно, но всякий раз сильно дергая гребень на спутанных прядках. Рианнон, казалось, не ощущала боли. Она не морщилась, не вздрагивала. Вся ее сила, так восхищавшая в ней Цезаря, куда-то девалась.

– Оргеториг, Оргеториг, – время от времени повторяла она.

– Какие чистые у тебя волосы, дорогая, какие великолепные, – ласково приговаривал занятый своим делом Литавик. – Ты ведь хотела удивить Цезаря, прибыв в Бибракту без сопровождения римских солдат? Конечно, ты хотела сделать ему сюрприз! Но ему это не понравилось бы.

Он отложил в сторону гребень. Закончили свою работу и рабы. Крюк свисал с балки на высоте семи футов от пола.

– Помоги мне, женщина, – резко приказал он рабыне. – Я хочу заплести ей косу. Покажи, как это делается.

Та показала, но все равно ей пришлось помогать. Литавик переплетал пряди, рабыня поддерживала их. Наконец коса была заплетена. Толщиной в руку Литавика около своего основания, она постепенно делалась тоньше и заканчивалась крысиным хвостиком, валявшимся на полу.

– Вставай, – приказал Литавик, поднимая жертву со стула, и окликнул двух рабов: – Эй вы, подойдите!

Он поставил Рианнон под крюком, потом дважды обмотал косой ее шею.

– Еще много осталось! – воскликнул он, вставая на стул. – Поднимите ее.

Один из рабов обхватил Рианнон за бедра и приподнял над полом. Литавик перекинул косу через крюк, но не смог закрепить. Коса была не только тяжелой, но и шелковистой, она соскальзывала с металла. Рианнон опустили на пол, а один из рабов поднялся наверх. Наконец им удалось закрепить косу на крюке и прижать ее скобами к балке. Раб опять держал Рианнон на весу.