Текст книги "Цезарь, или По воле судьбы"

Автор книги: Колин Маккалоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 52 страниц)

– Да, Цезарь, – ответил Лепид.

– Марк Красс… – уже не с той строгостью произнес Цезарь. Этого легата он ценил не только за преданность, ум и отвагу. Тот был последней живой ниточкой, тянущейся к его погибшему другу. – Марк Красс! Передаю тебе Италийскую Галлию. Хорошо заботься о ней. Начни перепись всех ее жителей, еще не имеющих полных гражданских прав. В ближайшее время они их получат. А перепись сократит процедуру.

– Да, Цезарь, – сказал Марк Красс.

– Гай Антоний…

Тон Цезаря сделался равнодушным. Марка Антония он считал человеком, способным справиться с любой задачей, особенно если ему подробно все разжевать, а потом пригрозить. Однако этот Антоний, средний из троих братьев, ничем не блистал. Крупный, чуть мельче Марка, но совершенно тупой. Первозданный невежда. И все же родня есть родня. Поэтому Гай Антоний получит работу с некоторой долей ответственности. А жаль. Что ему ни поручи, хорошего ждать нечего.

– Гай Антоний, ты возьмешь два набранных из рекрутов легиона и будешь приглядывать за Иллирией. Только приглядывать. Не вершить суд, не властвовать. Это возьмет на себя Марк Красс. Ты же сиди в Салоне, но держи связь с Тергестой. И не дразни Помпея. Он будет в двух шагах от тебя. Понимаешь?

– Да, Цезарь.

– Орка, – обратился Цезарь к Квинту Валерию Орке, – тебе достается Сардиния и один легион новобранцев. Мне все равно, что станется с этим островом, даже если он погрузится на дно. Но зерно там родится отменное. Его надо сберечь.

– Да, Цезарь, я его сберегу.

Подошла очередь одного из наиболее удивительных сторонников Цезаря – сына Квинта Гортензия. После смерти отца он отправился в Галлию и за короткое время сумел показать себя с замечательной стороны. Квинт Гортензий нравился Цезарю своей дипломатичностью и умением найти общий язык с вождями строптивых племен. Правда, то, что он не колеблясь пересек Рубикон вслед за своим командиром, явилось сюрпризом. Но очень приятным.

– Квинт Гортензий, на тебе – Тусканское море. Набери флот и возьми под контроль все морские пути между Сицилией и западным побережьем Италии от Регия до Остии.

– Да, Цезарь.

Осталось отдать последнее, самое важное распоряжение. Все взгляды сфокусировались на жизнерадостной веснушчатой физиономии Гая Скрибония Куриона.

– Курион, мне нужна твоя помощь. Ты надежный союзник, ты отважен и храбр. Возьми все когорты Агенобарба и набери в дополнение к ним людей, чтобы составить не менее четырех легионов. Набирай в Самнии и Пицене, но не в Кампании. Тебе надлежит прогнать с Сицилии Постумия, Катона и Фавония. Сицилия нам необходима как воздух. Как только справишься с этим, оставь на острове гарнизон и отправляйся в Африку – она нужна нам не меньше. В результате все зерно будет нашим. С тобой поедут Ребил в качестве помощника и не бывавший еще в боях Поллион.

– Да, Цезарь.

– Все получившие назначения наделяются полномочиями пропреторов.

У Куриона зачесался язык.

– Пропреторам полагаются шесть ликторов. Могу я увить их фасции лавром?

Впервые маска слетела.

– Почему бы и нет? Италия завоевана, – ответил Цезарь и добавил с горечью: – Завоевана. Да. Но ее почему-то никто не защищал. – Он резко кивнул. – Это все. Доброго дня.

Курион с гиканьем помчался домой, схватил в охапку Фульвию и принялся целовать. Цезарь дал ему на подготовку к походу целых пять дней.

– Фульвия, Фульвия, я теперь полководец! – радостно выкрикнул он.

– Что?!

– Мне поручено с четырьмя легионами – с четырьмя, ты только вообрази! – захватить Сицилию, а потом север Африки! Это моя война! Я – пропретор, Фульвия, я украшу мои фасции лавром! Я – командир! У меня шесть ликторов! Мой помощник – убеленный сединой ветеран Каниний Ребил! Я – его начальник! И еще со мной Поллион! Разве это не замечательно?

Беззаветно преданная ему жена просияла, поцеловала дорогое веснушчатое лицо:

– Мой муж – пропретор! – Новые поцелуи. – Курион, я тобой горжусь!

Вдруг выражение ее лица изменилось.

– Но это значит, что ты должен ехать? Когда тебя облекут полномочиями в сенате?

– Не знаю, состоится ли нечто подобное, – ничуть не смутившись, заявил Курион. – Цезарь сам присвоил нам статус пропреторов, но, строго говоря, он ведь не имеет на это права. Так что мы должны ждать leges curiatae.

Фульвия оцепенела:

– Он метит в диктаторы.

– Да. – Курион отрезвел, нахмурился. – Поразительное спокойствие. Я такого еще никогда не видел. Он сидел и невозмутимо, совсем не волнуясь, отдавал приказы. Решительность, немногословие, точные формулировки. Этот человек феноменален! Он отлично знает, что у него нет никаких прав ни на что, и абсолютно игнорирует это! Я по наивности полагал, что автократа из него сделали десять лет единоличного управления Галлиями, но – о боги, Фульвия! – нет, нет и нет! Он рожден властвовать! И теперь меня удивляет, как ему удавалось так долго это скрывать! О, я помню, как раздражала меня непререкаемость его суждений, когда он был консулом! Но я тогда думал, что это Помпей дергает за ниточки. Теперь я знаю, что это попросту невозможно. Цезарь держит в руках все ниточки и дергает за них сам.

– Моего Клодия кто-то определенно задергал, хотя ему уже все равно, что я сейчас говорю.

– Он не терпит ни малейшего сопротивления, Фульвия. И при этом шагает к цели, не проливая римскую кровь. Сегодня я слышал диктатора, выскочившего во всеоружии из чела Зевса.

– Второй Сулла.

Курион энергично замотал головой:

– О нет. Только не Сулла. У него нет слабостей.

– Но сможешь ли ты служить автократу?

– Думаю, да. По одной причине. Рим сейчас нуждается в Цезаре. В его твердой руке. Но сам Цезарь притом уникален. Впоследствии никому не удастся его заменить.

– Тогда хвала богам, что у него нет сыновей.

– А также родичей, могущих претендовать на наследование его положения.

В самом сыром и темном углу Римского форума располагалась резиденция великого понтифика, огромное холодное строение, лишенное каких-либо архитектурных красот. Приближалась зима, внутренние дворы уже выстыли, но в этом мрачном здании была просторная теплая гостиная, отапливаемая двумя большими жаровнями. Раньше она принадлежала Аврелии, и в те времена весь периметр ее занимали гигантские стеллажи, заваленные книгами, разнообразными документами и счетами. Однако все это ушло. Стены гостиной вновь отливали золотом, пурпуром и кармином под темно-фиолетовым потолком, с рисунком в виде золоченых сот. Кальпурния долго отнекивалась от переезда в апартаменты покойной свекрови. Сделать это уговорил ее Евтих, управляющий. Он намекнул новой хозяйке, что в свои семьдесят ему уже трудновато взбираться по лестнице, да и остальным слугам тоже. И Кальпурния спустилась вниз. Правда, с тех пор пробежало пять лет, и любое воспоминание об Аврелии теперь лишь согревало душу.

Кальпурния сидела с тремя котятами на коленях, двумя полосатыми и одним черно-белым, осторожно перебирая их шерстку. Котята спали.

– Мне нравится их безмятежность, – сказала она своим гостьям и улыбнулась. – Мир может рухнуть, а они будут спать. Такие милые. Мы, gens humana, утратили дар беззаботного сна.

– Ты видела Цезаря? – спросила Марция.

Большие карие глаза погрустнели.

– Нет. Я думаю, он очень занят.

– Ты не пыталась увидеться с ним? – спросила Порция.

– Нет.

– А ты не думаешь, что стоило попытаться?

– Порция, он ведь знает, что я здесь.

Это не было сказано резко или ворчливо. Это была констатация факта.

Странная троица, мог бы подумать кто-либо посторонний, глядя, как жена Цезаря развлекает беседой супругу Катона и его дочь. Но Кальпурния и Марция стали подругами еще в ту пору, когда Марцию отослали к Квинту Гортензию – в духовную и телесную ссылку. И все-таки не в такую, в какой пребывала бедная Кальпурния. Марции нравилось бывать у Кальпурнии, они с ней сошлись, две простые души без больших интеллектуальных претензий и без тяги к традиционным женским занятиям – прядению, вязанию, вышиванию, разрисовыванию тарелок, чаш и ваз. И сплетен, в отличие от прочих женщин, они собирать не любили. Обе еще не изведали ни тягот, ни радостей материнства.

Началось все с визитов вежливости. Сначала – по смерти Юлии, потом – по смерти Аврелии. Вот, думала Марция, такое же одинокое существо. Здесь ее не будут жалеть и осуждать за покорное принятие мужниной воли. Далеко не все римлянки таковы, невзирая на статус. Хотя статус все же имел значение. Обе однажды признались друг другу, что втайне завидуют женщинам низших слоев. Те при желании имели возможность развивать свои природные склонности. Врачевание, прием родов, аптекарское искусство, резьба по дереву, ваяние, живопись – все это было доступно для них. Но не для аристократок, ограниченных кольцом запретов. Их удел – сидеть дома и делать лишь то, что приличествует госпожам.

Не великая любительница всякой живности, Марция поначалу посчитала главное увлечение Кальпурнии несносным, но спустя какое-то время нашла, что кошки – весьма занятные существа. Однако не в такой степени, чтобы принять от подруги котенка. Со свойственной ей проницательностью она заключила, что если бы Цезарь удосужился подарить жене комнатную собачку, то Кальпурния была бы теперь окружена щенками.

Порция примкнула к ним совсем недавно. Дружба мачехи с женой Цезаря поначалу смутила ее. В адрес Марции было высказано много язвительных слов, что не произвело ни малейшего впечатления. Тогда Порция побежала с претензиями к отцу, но тот и не подумал разделить возмущение дочери.

– Мир женщин – это не мир мужчин, Порция! – гаркнул он в своей обычной манере. – Кальпурния – очень достойная женщина. Ее выдали замуж за Цезаря точно так же, как я выдал тебя за Бибула.

Но после отъезда Брута в Киликию Порция изменилась. Весь стоицизм ее куда-то девался, и она тайно плакала. Встревоженная Марция видела, что с ней происходит, но даже не пыталась об этом заговорить. Бедная девочка влюбилась в кого-то. Вероятно, он не ответил ей взаимностью. А сейчас, скорее всего, в отъезде. И это явно не муж. А тут еще и маленький пасынок стал от нее отдаляться. Бедняжка нуждалась в участии, в понимании, чего ни история, ни философия ей дать не могли. Она таяла на глазах, поскольку не была никому нужна. Положение становилось отчаянным, его следовало исправить, и Марция незамедлительно взялась за это.

В итоге, дав торжественное обещание не говорить о политике, Порция стала наведываться к Кальпурнии. Как ни странно, ей начали нравиться эти визиты. Кальпурния была по натуре отзывчивой, Порция тоже. Доброта тянется к доброте. Кроме того, кошки Кальпурнии пришлись Порции по душе. Раньше она их так близко не видела. Только на улице, где они выли ночами, ловили мышей и отирались возле помоек. Но как только Кальпурния протянула ей очень упитанного, полного достоинства рыжего кота, сердце Порции омыло теплое чувство. Феликс так приятно мурлыкал, что она весь вечер продержала его на руках, а уходя, грустно вздохнула, зная, что ни муж ее, ни отец никакой живности в своих домах не потерпят.

И теперь, глядя в карие печальные глаза, Порция вдруг осознала, что одиночество и неразделенная любовь не только ее удел. И, позабыв о собственных горестях, от души пожалела бедняжку.

– Я все же думаю, что ты должна ему написать, – сказала она.

– Может быть, – согласилась Кальпурния, переворачивая котенка на спинку. – Однако, Порция, мне не хотелось бы отвлекать его от дел. Он очень занят. Я этого не понимаю и никогда не пойму. Только молю богов, чтобы с ним ничего не случилось.

Вошел старый Евтих с горячим сладким вином, от которого шел пар, и с блюдом сластей.

Котят вернули в коробку к матери, та открыла зеленые глаза и посмотрела на хозяйку с упреком.

– Ай, как нехорошо! Бедной мамочке так хотелось поспать, – пожалела кошку Порция, нюхая горячий напиток и с удивлением спрашивая себя, почему в эти холодные, туманные дни ей не подают ничего подобного слуги Бибула.

Воцарилось молчание.

Кальпурния отщипнула кусочек от самого красивого медового пряника и положила его на алтарь – в дар пенатам и ларам.

– Боги домашнего очага, – произнесла она нараспев, – даруйте нам мир.

– Даруйте нам мир, – сказала Марция.

– Даруйте нам мир, – эхом откликнулась Порция.

Запад, Италия и Рим, Восток
6 апреля 49 г. до Р. Х. – 29 сентября 48 г. до Р. Х.

Гней Помпей Магн

Поскольку Альпы были завалены снегом, Цезарь повел легионы в Провинцию по извилистой прибрежной дороге с привычной для него скоростью. Выйдя из Рима в пятый день апреля, он подошел к Массилии в девятый, покрыв расстояние почти в шестьсот миль.

Он рад был снова вырваться на свободу. Слишком много лет провел он вдали от великого города и, возвратившись, ничего хорошего в нем не нашел. С одной стороны, он видел, как отчаянно тот нуждается в сильной руке. Рим ветшал, им управляли небрежно. Хаос на улицах, хаос в торговле, храмы обшарпаны, мостовые в выбоинах, а в государственных зернохранилищах вдоль утесов у подножия Авентина наверняка полно крыс. Деньги тут только копились, но не тратились. Если бы не его строительные проекты, рабочий люд Рима был бы нищим. С другой стороны, ему совсем не нравилось самому разгребать это все. Неблагодарная работенка, чреватая многими неприятностями, лишней возней и вмешательством в дела других магистратов. К тому же Рим-город был невеликой проблемой в сравнении с Римом-обществом, Римом-империей, Римом-страной.

Оставляя за собой милю за милей, Цезарь все отчетливей понимал, что по натуре он вовсе не горожанин. Марш во главе сильной, замечательной армии – вот настоящая, полнокровная жизнь. Как хорошо, что у Помпея в Испаниях есть легионы и что им необходимо как можно скорее связать руки. Нет, душный, тесный город не для него! Его стихия – простор и дорога!

Единственным большим городом между Испаниями и Римом была Массилия, расположенная на морском берегу, в сорока милях от заболоченной дельты Родана. Основанная еще греками, она сумела сохранить свою независимость и культуру, выговорив у Рима право на содержание собственной армии, а также флота – разумеется, только для обороны самого города и близлежащих земель, достаточно плодородных, чтобы снабжать горожан овощами и фруктами. Но зерно Массилия покупала в Галльской провинции, плотным полукольцом окружавшей ее. Жители Массилии ревностно оберегали свою независимость, но старались ладить с римлянами, столь грозно и неожиданно вторгшимися в прежний мир греков и финикийцев.

К вечеру в лагерь Цезаря, разбитый на неиспользуемой земле, явились члены Совета пятнадцати, управлявшего городом, и попросили аудиенции у человека, который завоевал Длинноволосую Галлию и сделался хозяином Италии.

Цезарь принял их с большой церемонностью – в тоге проконсула, с corona civica на голове. Прежде он никогда не бывал в Массилии и никаких дел с ней не вел. Делегаты, их было пятнадцать, держались холодно и надменно.

– Ты здесь незаконно, – сказал Филодем, глава совета. – У Массилии заключен договор с настоящим правительством Рима в лице Гнея Помпея Магна и тех людей, которых ты вынудил покинуть страну.

– Покинув страну, эти люди лишились прав, Филодем, – спокойно возразил Цезарь. – Теперь законное правительство Рима – я.

– Нет, не ты.

– Значит ли это, Филодем, что ты окажешь помощь врагам Рима в лице Гнея Помпея и его союзников?

– Массилия предпочитает не оказывать никому помощь, Цезарь. Хотя, – добавил Филодем, самодовольно улыбаясь, – мы послали делегацию к Гнею Помпею в Эпир, подтверждая нашу лояльность.

– Это дерзко и неблагоразумно.

– Если даже и так, ты ничего не можешь поделать, – надменно сказал Филодем. – Массилия слишком хорошо укреплена, и ты не сумеешь принудить ее к повиновению.

– Не провоцируй меня! – улыбаясь, сказал Цезарь.

– Занимайся своим делом, Цезарь, и оставь нас в покое.

– Прежде я должен быть уверен, что Массилия останется нейтральной.

– Мы не станем никому помогать.

– Несмотря на ваше обращение к Гнею Помпею.

– Это вопрос идеологический, а не практический. Мы будем сохранять нейтралитет.

– Так-то лучше, Филодем. Если я увижу обратное, вас ждет блокада.

– Ты не сможешь осадить город с населением в миллион человек, – уверенно сказал Филодем. – Мы не Укселлодун и не Алезия.

– Чем больше ртов надо кормить, Филодем, тем больше уверенности, что крепость падет. Ты, я думаю, слышал об одном римском полководце, некогда осадившем один испанский город. Горожане послали ему в дар провизию, заявив, что у них запасы на десять лет вперед. Полководец поблагодарил горожан и сказал, что на одиннадцатый год он возьмет город. И город сдался, зная, что так все и будет. Предупреждаю тебя, не заигрывай с моими врагами.

Однако два дня спустя Луций Домиций Агенобарб прибыл к Массилии с флотом и двумя этрусскими легионами. Горожане, завидев его, опустили на дно огромную цепь, не дававшую кораблям входить в гавань, и суда Агенобарба беспрепятственно пришвартовались к причалам.

– Укрепить город, – приказал совет.

Вздохнув, Цезарь решился на осаду Массилии. Эта задержка не была такой катастрофичной, как, видимо, считал городской совет. Зима одинаково затруднит переход через Пиренеи как для его войск, так и для войск Помпея, а встречные ветры помешают им покинуть Испанию морем.

Радовало лишь прибытие Гая Требония и Децима Брута с девятым, десятым и одиннадцатым легионами.

– Я оставил пятый возле Икавны, – чуть смущенно сказал Требоний, с нескрываемым обожанием глядя на своего командира. – Эдуи и арверны в случае надобности помогут ему. Они дали слово. У них хорошее войско, почти с римской выучкой. Впрочем, весть о твоих победах в Италии ошеломила все галльские племена. Присмирели даже мятежные белловаки. Думаю, этой зимой Косматая Галлия будет вести себя тихо.

– Хорошо бы, ибо я не могу сейчас послать пятому подкрепление, – сказал Цезарь и повернулся к другому легату. – Децим, мне нужен флот. Ты знаком с морским делом, а по словам моего родича Луция, Нарбон наладил работу верфей и умирает от желания продать нам несколько крепких трирем. Поезжай посмотри, что там есть. И плати не скупясь. – Он громко рассмеялся. – Ты не поверишь, но Помпей и римские консулы второпях забыли в Риме казну!

Легаты остолбенели.

– О боги! – воскликнул, придя в себя, Децим Брут. – Я и без того даже в мыслях не держал прибиться к твоим неприятелям, Цезарь, но эта новость заставляет меня еще больше радоваться тому, что я с тобой! Вот ослы!

– Ослы не ослы, но этот факт наглядно показывает, в какое они пришли замешательство, столкнувшись с необходимостью вести войну. Они ходили надутые, важные, вставали в позы, грозили мне, оскорбляли меня, не считались со мной, но, как выяснилось, ни на миг не верили, что я пойду на Рим. Они не представляют, что делать, у них нет стратегии. И денег нет. Я велел Антонию не препятствовать продаже имущества Помпея и пересылке ему вырученных средств.

– А не ошибка ли это? – спросил с беспокойством Требоний. – Ведь, отрезая Помпея от денег, мы могли надеяться на бескровное завершение этой войны.

– Нет, это лишь затянуло бы ее, – возразил Цезарь. – Помпей все равно нашел бы деньги. Пусть уж лучше потратится сам. Все, что он продаст в Италии, к нему уже не вернется, как и к другим, вдохновленным его примером. Пусть истощат кошельки. Наш пиценский друг входит в двойку-тройку самых богатых людей в государстве. Агенобарб в этом смысле шестой или седьмой. Я хочу их обанкротить. Без денег великие люди сохраняют влияние, но власти уже не имеют.

– Ага, – сказал Децим Брут, – я вижу теперь, что ты и впрямь не намерен карать кого-то из них. То есть казнить, подвергать гонениям, отправлять в ссылку.

– Именно, Децим. Никто не скажет, что я чудовище, второй Сулла. В этой войне нет врагов Рима ни с одной, ни с другой стороны. Мы просто по-разному смотрим на его будущее. Я хочу, чтобы все мои теперешние оппоненты восстановили свое положение в обществе и без боязни продолжали высказывать свою точку зрения. Сулла зашел в тупик. Любому, кто хоть что-нибудь делает, разумная критика только полезна. Я не могу и представить себя в окружении подхалимов. Человека должны выводить в ряды первых не славословия, а дела.

– А мы разве не подхалимы? – спросил Децим Брут.

Это вызвало смех.

– Нет! Подхалимы не водят в бой легионы. Они полеживают на кушетках, потягивают вино и прикидывают, куда дунет ветер. Мои легаты не боятся высказываться, когда считают, что я не прав.

– Это трудно далось тебе, Цезарь? – спросил вдруг Требоний.

– Сделать то, что я сделал? Перейти Рубикон?

– Да. Мы все тревожились за тебя.

– И трудно, и нет. Я не хочу войти в историю как завоеватель собственного отечества, ибо я веду эту войну за него. Я стоял перед выбором: или Рим, или вечная ссылка. И если бы я выбрал последнее, Галлия за каких-нибудь три года ушла бы из-под римской руки. А Рим потерял бы контроль над всеми своими провинциями. Он и так его теряет. Давно пора запретить всяким Клавдиям и Корнелиям грабить подвластные Риму народы. А также публиканам и ростовщикам вроде Брута, прикрывающим свои махинации флером сенаторской респектабельности. Я хочу провести ряд радикальных, но необходимых реформ, после чего пойду на парфян. В Экбатане находятся семь римских серебряных орлов и останки великого, не понятого на родине римлянина. Они взывают к отмщению. Кроме того, – добавил Цезарь, – мы должны оплатить эту войну. Я не знаю, как долго она продлится. Разум говорит, что несколько месяцев, но интуиция шепчет, что дольше. Я ведь борюсь со скопищем рьяных, упертых и безмозглых глупцов. С ними будет не легче, чем с галлами, хотя, я надеюсь, все обойдется без большой крови.

– До сих пор ты был очень сдержан, – сказал Гай Требоний.

– Таковым я и намерен остаться, но позиций не сдам.

– У тебя вся казна, – сказал Децим Брут. – К чему беспокоиться об оплате кампании?

– Казна принадлежит народу Рима, а не сенату. Мы воюем с сенаторской фракцией, а не с согражданами, которые не должны пострадать. Я занимаю деньги, а не беру. И буду продолжать делать займы. Грабеж соотечественников недопустим, а значит, трофеев у нас не будет. И следовательно, мне придется самому компенсировать долг, который растет и будет расти. Как это сделать? Держу пари, что Помпей сейчас выжимает из Востока все, что возможно, так что там я ничего не найду. Испания богата рудой, а не деньгами, да и потом, все доходы уходят к Помпею. А Парфянское царство очень богато, и мы до сих пор ничего не могли с него получить. Но я получу. Обещаю.

– Я тебе помогу, – сказал Требоний.

– И я, – сказал Децим Брут.

– Но перед тем, – продолжил с улыбкой Цезарь, – мы должны решить вопрос с Массилией и с Испаниями.

– И с Помпеем, – добавил Требоний.

– Ну разумеется, – сказал Цезарь.

Очень хорошо укрепленная и ободренная прибытием Агенобарба, Массилия легко выдерживала сухопутную блокаду Цезаря. Зернохранилища осажденного города были полны, скоропортящиеся продукты доставлялись по морю, а другие греческие колонии вдоль побережья провинции были так уверены в поражении Цезаря, что поспешили снабдить Массилию всем необходимым.

– Интересно, почему все тут думают, что я не могу победить такого усталого старого человека, как Помпей? – спросил Цезарь Требония в конце мая.

– Греки никогда не умели верно оценивать качества полководцев, – ответил Требоний. – Тебя они не знают. А о Помпее, усмирившем пиратов, тут ходят легенды. Все побережье рукоплескало ему.

– Но я завоевал Косматую Галлию. Это отсюда не так далеко.

– Да, Цезарь, но они – греки! Греки никогда не сражались с варварами, предпочитая селиться на побережье, а не соваться в дикую глушь. Их островные колонии такие же.

– Ну что ж, скоро они поймут, что поставили не на тех, – раздраженно сказал Цезарь. – Утром я отправляюсь в Нарбон. Децим уже возвращается с флотом. Он отвечает за море, но ты отвечаешь за все. Действуй жестко, без снисхождения. Массилия должна быть усмирена.

– Сколько со мной останется легионов?

– Двенадцатый и тринадцатый. Мамурра сообщил мне, что набран новый шестой в Италийской Галлии. Я велел ему прислать этих ребят сюда. Натаскай их, дай поучаствовать в битве. Лучше с греками, а не с римлянами. Хотя это одно из моих преимуществ.

– Что ты имеешь ввиду? – недоуменно спросил Требоний.

– Мои люди в основном италийские галлы и очень многие – с того берега Пада. Солдаты Помпея – сплошь италийцы, если не брать в расчет пятнадцатый легион. Италийцы свысока смотрят на италийских галлов, а италийские галлы платят им тем же. Никакой братской любви.

– Если вдуматься, это очень хорошо.

Луций Цезарь уже считал Нарбон своим домом. Когда кузен Гай прибыл к нему во главе четырех легионов, он увидел, что его родич устроился очень неплохо: три любовницы, несколько замечательных поваров и вдобавок любовь всего Нарбона.

– Кавалерия прибыла? – спросил Цезарь, с видимым удовольствием пробуя разнообразную снедь. – О, я совсем позабыл, как нежна и вкусна тут краснобородка!

– Это, – похвастался Луций Цезарь, – потому, что я велел зажарить ее по-галльски. В сливочном, а не в растительном масле. Растительное сильно пахнет. А сливочное нам поставляют венеты.

– Ты стал сибаритом.

– Но сохранил форму.

– Это семейное. У нас толстых нет. Что с кавалерией?

– Все три тысячи здесь. Я разместил их к югу от Нарбона, недалеко от Русцина. На твоем пути, так сказать.

– Фабий, наверное, сидит в Илерде?

– С седьмым и четырнадцатым. Я послал с ним несколько тысяч местных гарнизонных солдат, но буду тебе благодарен, если ты мне их вернешь. Они неплохие ребята, но у них нет гражданства.

– Афраний и Петрей все еще стоят напротив него?

– По ту сторону реки Сикорис, с пятью легионами. А еще два их легиона отсиживаются в Дальней Испании с Варроном. – Луций Цезарь усмехнулся. – Варрон не так уверен, как прочие, что ты проиграешь, и особой активности не развивает. Он в Кордубе.

– Далековато от Илерды.

– Вот именно. Попробуй устриц.

– Нет. Я предпочитаю краснобородку. Твой повар заботливо вынул из нее кости.

– Из этой рыбки их легко вынимать. – Луций Цезарь посмотрел на Цезаря. – Ты, возможно, не знаешь, что Помпей сделал у своих испанских легионеров заем. Они отдали ему все, что имели, и согласились ждать денег, пока тебя не побьют.

– Ага! Помпей уже побирается.

– И поделом. Раз забыл про казну.

Плечи Цезаря затряслись от беззвучного смеха.

– Он теперь этого никогда не забудет.

– Я слышал, мой сын у него.

– Боюсь, что да.

– Он никогда не блистал умом.

– Кстати, об уме. Наш род все-таки им не обижен. Один умник мне встретился в Формиях, – сказал Цезарь, переключая внимание на сыры. – Ему сейчас тринадцать лет.

– Кто же это?

– Сын Атии от Гая Октавия.

– Еще один подрастающий Гай Юлий Цезарь?

– Он это отрицает. Говорит, что у него нет военных талантов. Очень спокоен и очень неглуп.

– Стиль жизни Филиппа его не прельщает?

– По-моему, нет. Зато амбиций хоть отбавляй. И он их реализует.

– Но в этой ветви Октавиев никогда не было консулов.

– Они вскоре появятся, вот увидишь.

В конце июня Цезарь привел к Гаю Фабию подкрепление, доведя его силы до шести легионов. Ополченцев Нарбона поблагодарили и отпустили домой.

– Луций Цезарь сказал тебе, что Помпей вытряс из своих испанцев все их сбережения? – спросил Гай Фабий.

– Сказал. Значит, чтобы вернуть свои денежки, они должны нас разбить?

– Для них это единственный выход. Афраний с Петреем тоже обобраны.

– Что ж, доведем их до полного обнищания.

Цезарь в Испании, 49 г. до н. э.

Но казалось, удача покинула Цезаря. Зима, уходя, разразилась ливнями, вызвавшими разливы рек. Своенравная и в засушливые сезоны река Сикорис, разбушевавшись, снесла все мосты. А через них к Цезарю доставлялся провиант. Навести же новые переправы, даже когда вода несколько спала, не давали Афраний и Петрей. Дожди продолжались, лагерь Цезаря пришел в жалкое состояние, еда кончалась.

– Ладно, ребята, – сказал Цезарь солдатам, – нам придется как следует потрудиться.

И два легиона по колено в грязи поднялись вверх по реке. Удалившись на двадцать миль, они втайне от неприятеля навели переправу.

– Вот на этом, – сказал Цезарь Фабию, – и зиждется наша удача. На тяжелом труде. Теперь мы можем спокойно сидеть и ждать хорошей погоды.

Но конечно, курьерам спокойно сидеть не пришлось. Связь с Римом, как и с Массилией, была практически непрерывной. Цезарь не любил отставать от событий больше чем на две нундины. Наконец и Марк Антоний удосужился прислать весточку своему командиру.

В Риме слышно, что ты завяз в грязи, Цезарь. Все мосты через Сикорис разрушены, у тебя нет еды. Некоторые сенаторы устроили по этому поводу праздник возле дома Афрания на Авентине. Мы с Лепидом со стороны поглазели на них. (Нет-нет, померий я не пересекал!) Там были певцы, акробаты, танцоры, пара довольно страшных уродов и уйма креветок и устриц. Преждевременное веселье, подумали мы. Грязь и голод Цезарю не помеха. Наверняка ты уже разобрался со всеми этими неприятностями.

А с сенатом у нас здесь неладно. После празднества все колеблющиеся – около сорока человек – отбыли к Помпею, в Восточную Македонию. По крайней мере, смерть на поле брани им там не грозит. Помпей поселился у наместника в Фессалонике и живет себе, в ус не дуя.

Ни Лепид, ни я не мешали их бегству, надеюсь, ты это одобришь. Мы решили, что эти твари тебе в Италии не нужны, пусть допекают Помпея. Кстати, я позволил уехать и Цицерону. Он постоянно тебя поносил, а на меня так просто плевал. Наконец мне это надоело, я раздобыл огромную колесницу, запряг в нее четверку львов и демонстративно стал разъезжать под его окнами. Сказать по правде, это было непросто. Эти красавцы с роскошными черными гривами отказывались работать. Ленивцы! Сделают пару шагов, ложатся и спят. Я вынужден был заменить их на львиц, но те тоже плохо тянули. Говорят, Дионис ездил на колеснице, запряженной леопардами, но теперь я не знаю, верить этому или нет.

Цицерон отбыл в Кайету в Июньские ноны, но без младшего брата. Квинт тебя любит, сын его тоже, и они решили остаться. Но надолго ли, сказать не могу. Цицерон играет на родственных чувствах. Стенания были слышны аж до самого отъезда. Его глаза в очень плохом состоянии. Я знаю, ты не хотел его отпускать. И все же, думаю, так будет лучше. Он слишком неумел, чтобы повысить шансы Помпея на победу (по-моему, у того их просто нет!), а все, что ты делаешь, его раздражает. Пусть вопит в другом месте, подальше от нас. Кстати, с ним уехал и сын его Марк.

Туллия в мае родила семимесячного ребенка. Мальчика. Но через месяц он умер. И в тот же день умер Перперна. Вообрази! Самый старый сенатор, самый старый наш консуляр. Дотянул до девяноста восьми лет. Если бы мне это удалось, я был бы счастлив.