Текст книги "Цезарь, или По воле судьбы"

Автор книги: Колин Маккалоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 52 страниц)

Таким образом, успехи первых двух лет правления Клеопатры были больше связаны с Египтом, чем с Александрией, находящейся в самой западной части Дельты. Ее так же приветствовали и в восточных низовьях Нила, именуемых Землей Ониаса. Земля Ониаса стала пристанищем для евреев, бежавших из эллинизированной Иудеи. Сохранив верность иудаизму, они ревностно оберегали свою независимость, но исправно поставляли солдат в египетские войска и контролировали Пелузий, второй важный египетский порт на берегах Нашего моря. Клеопатру, бегло изъяснявшуюся и на еврейском, и на арамейском наречии, эти люди не могли не полюбить.

Убийство двух сыновей Бибула было первой неприятностью, с которой она успешно справилась. Но настоящая беда пришла потом. Второй в ее царствование разлив Нила не превысил отметки, предвещавшей голод и гибель. Река не вышла из берегов, не увлажнила поля, и молодые посевы не покрыли зеленью высохшую землю. Солнце, как и всегда, струило свой жар с небес, но вода, дающая жизнь, не противостояла ему. Она была даром Нила. А фараон являлся обожествленным воплощением этой реки.

Когда суда молодого Помпея вошли в царскую гавань Александрии, ее жители были охвачены сильным волнением. Потребовалось бы два-три неурожая подряд, чтобы лишить египтян, проживавших по берегам жизненосной реки, всех съестных припасов. Но в Александрии ситуация складывалась иначе. Это был город чиновников, коммерсантов и банковских служащих, которые рьяно делали деньги. Жили в ней и ремесленники, делавшие фантастические вещи, например удивительное стекло, сплетенное из многоцветных тончайших нитей. Кроме того, Александрия славилась учеными и контролировала мировое производство бумаги. Но прокормить себя город не мог. Этим должны были заниматься Египет и Нил.

Население Александрии было пестрым. Македонцы-аристократы, как правило, занимали все высшие бюрократические посты; купцы, промышленники и прочие коммерсанты являли собой смесь македонцев и египтян. На восточной окраине города находилось еврейское гетто, его составляли по большей части ученые, искусные ремесленники и мастера. А писарями и чиновниками, заполнявшими нижние ступени бюрократической иерархии, были греки. Они же были и каменщиками, и скульпторами, и воспитателями, и учителями. Греки сидели на веслах военных и торговых судов. Отдельное место среди горожан занимали римские всадники. Александрия говорила на греческом и имела собственное, а не египетское гражданство. Только триста тысяч македонцев-аристократов имели полное александрийское гражданство – источник жалоб и горькой обиды со стороны других групп населения, кроме римлян, которые равнодушно относились к потере права голоса. Быть римлянином – значит быть лучше любого другого, включая александрийца.

Продовольствия требовалось много, но оно поступало. Молодая царица без устали покупала зерно и другие продукты везде где можно: на Кипре, в Сирии, в Иудее. Причина волнений была в повышении цен. К сожалению, александрийцы любого общественного положения, не считая мирных и замкнутых иудеев, были заносчивы, агрессивны и ни в грош не ставили власть. Снова и снова они восставали, сбрасывая с трона одного Птолемея и заменяя его другим. После чего все повторялось опять, как только появлялся очередной повод для недовольства.

Все это Клеопатра держала в голове, готовясь дать аудиенцию Гнею Помпею.

В дополнение к этим заботам назрела еще одна проблема: ее брату-мужу вот-вот исполнится двенадцать и его уже нельзя будет игнорировать. Только-только вступивший в пору отрочества, Птолемей XIII становился все более неуправляемым из-за нашептываний его наставника Теодата и опекуна Потина.

Они уже ждали в зале для аудиенций, когда появилась царица. Она шла размеренным шагом, зная, что такая походка говорит об уверенности и авторитете, компенсируя ее внешнюю хрупкость. Малолетний царь сидел на небольшом троне, стоявшем на ступень ниже высокого золоченого кресла черного дерева. Там он останется, пока не докажет свою зрелость, зачав ребенка с супругой-сестрой. В пурпурной тунике и македонском царском плаще он выглядел весьма мило. Симпатичный мальчик, истинный македонец. Голубоглазый, светловолосый, больше фракиец, чем грек. Его мать была единокровной сестрой его отца, дочерью набатейской царевны. В тринадцатом Птолемее вовсе не проявлялись семитские черты, а вот в Клеопатре, его единокровной сестре, они явно проглядывали, хотя ее мать, дочь наводящего ужас понтийского царя Митридата, была крупной, высокой женщиной с рыжими волосами и такого же цвета глазами. У Птолемея было больше семитской крови, чем у его сестры, но внешне все выглядело наоборот.

На слишком высоком для царицы Александрии и Египта кресле лежала пурпурная подушка, расшитая золотом и жемчугом, а под ногами была твердая подставка. Иначе ноги не доставали бы до возвышения из пурпурного мрамора.

– Гней Помпей уже здесь?

– Да, госпожа, – ответил Потин.

Она никак не могла решить, кто из двоих вызывает большую неприязнь: Потин или Теодат. Первый, правда, был довольно импозантным и всем своим видом опровергал мнение, что евнухи – это толстые женоподобные коротышки. Отец Потина, очень амбициозный македонский аристократ, несколько припозднился с кастрацией сына. Тому было уже четырнадцать лет. Может, и впрямь поздновато. Но должность главы правительства, ведающего казной и жизнью египетского двора, – слишком высокий пост, чтобы спасовать перед подобными пустяками. Две культуры, македонская и египетская, странным образом сомкнулись, и чистокровному македонцу в соответствии с древними египетскими традициями опустошили мошонку. Этот Потин ловок, жесток и чрезвычайно опасен. Кудри мышиного цвета, узкие серые глаза, привлекательное лицо. Конечно, мечтает скинуть нынешнюю владычицу с трона и посадить на него ее единокровную сестру Арсиною, родную сестру Птолемея XIII, – очевидно, полагает, что та с ним более схожа.

А Теодат, напротив, женоподобен, хотя его мошонка полна. Томный, бледный, всегда слегка сонный. Ни толковый ученый, ни выдающийся педагог, просто большой друг отца в свое время. Редкостное везение, вот и все. То, чему он учит Птолемея, не имеет ничего общего ни с историей, ни с географией, ни с риторикой, ни с математикой. Как это ни противно, но Клеопатре доподлинно стало известно, что ее брат-супруг уже втянут в сексуальную жизнь. Этим самым «воспитателем», большим любителем мальчиков. «Я буду вынуждена, – думала она, – довольствоваться тем, что останется после Теодата. Если я доживу до этого дня. Теодат тоже жаждет заменить меня Арсиноей. Он и Потин полагают, что смогут манипулировать ею. Полные идиоты! Неужели не понимают, что Арсиноя строптивей, чем я? Да, началась война за главенство в Египте. Либо они убьют меня, либо я их. Если я, то клянусь, в тот же день умрет и мой брат. Маленький развратный гаденыш».

Зал для аудиенций не был собственно тронным залом. В этом огромном архитектурном комплексе имелись даже свои дворцы во дворцах, а уж тронный зал поразил бы и самого Марка Красса. Но молодого Гнея Помпея повергло в восторг и то помещение, где его приняли. Греческий стиль тут, конечно, преобладал, но и египетский внес немалую лепту, ибо во внутренней отделке строения принимали участие художники Мемфиса. А потому настенная роспись была непривычной римскому глазу. Плоскостные, неестественные изображения людей, животных, лотосов, пальм. Никакой мебели, никаких статуй. Только два трона на возвышении.

А по бокам этого возвышения стоят два гиганта. Гней Помпей только слышал о таких великанах, но сам их никогда не видел, даже в бродячих цирковых труппах. Правда, видел женщину, им подобную. Очень красивую, но все равно несравнимую с двумя этими молодцами в золотых сандалиях и коротких юбочках из леопардовых шкур. Пояса и ожерелья нестерпимо сверкают. Каждый медленно машет огромным опахалом, длинное древко усыпано драгоценностями, а само опахало сделано из разноцветных пушистых перьев, удивительного размера и красоты. Однако больше всего поражала черная кожа гигантов. Не смуглая, не коричневая, а эбеновая, лоснящаяся с легким, как у черного винограда, фиолетовым отливом. Тирский пурпур, да и только! Он видел подобные лица у статуэток; когда хорошим греческим и римским скульпторам везло на подобную натуру, они сразу же делали портреты. Гортензий приобрел статуэтку, изображавшую черного мальчика, Лукулл – бронзовый бюст мужчины. Но все это были лишь бледные тени реальных людей. Высокие скулы, точеные носы, очень полные, четко очерченные губы, влажные черные, странно мерцающие глаза. Короткие волосы, завитые в мелкие кольца, очень тугие, как на шкурках утробных бактрийских ягнят. Парфянские цари так ценят эти шкурки, что никому больше не позволяют шить из них что-нибудь для себя.

– Гней Помпей Магн! – бросился к нему человек в пурпурной тунике под пышной греческой хламидой, с цепью на плечах – знаком его высокого положения. – Добро пожаловать, добро пожаловать!

– Я не Магн! – резко и недовольно перебил римлянин. – Я просто Гней Помпей. А ты кто? Царевич?

Женщина на более высоком троне заговорила сильным, мелодичным голосом.

– Это Потин, наш главный распорядитель, – произнесла она. – Мы – Клеопатра, царица Александрии и Египта, – от имени Александрии и Египта приветствуем тебя, Гней Помпей. Если хочешь остаться, Потин, отойди назад и не раскрывай рта, пока тебе не прикажут заговорить.

«Ого! – подумал Гней Помпей. – Она его явно недолюбливает. И похоже, у них это взаимно».

– Это честь для меня, великая царица, – сказал он. – А это, я полагаю, царь Птолемей?

– Да, – коротко подтвердила она.

Вердикт Гнея Помпея был таков: она весит меньше, чем мокрое кухонное полотенце, а росточком не наберет и пяти римских футов. Тощие ручки, тощая шейка. Кожа, впрочем, приятная, смугло-оливковая, но не скрывающая голубизны тонких вен. Волосы светло-каштановые, разделенные на несколько прядей шириной в дюйм и собранные на затылке в пучок. На ум ему почему-то пришла полосатая кожица летнего арбуза. Белая лента – царская диадема – повязана не на лбу, а за линией волос. Одеяние свободное, в греческом стиле, хотя и сшито из превосходного тирского пурпура. Ни одной драгоценности, кроме золоченых сандалий, очень маленьких и словно не предназначенных для ходьбы.

Свет, льющийся из отверстий под потолком, позволял видеть, насколько она некрасива. Правда, этот недостаток смягчала юность. И большие глаза, золотисто-зеленые, а может быть, карие. Губы очерчены резковато, но их хочется целовать. А вот нос подкачал. Он вполне мог соперничать с клювом Катона. Огромный, с типично еврейской горбинкой. Никаких следов македонской крови. Восточный тип.

– Для нас большая честь принимать тебя, Гней Помпей, – продолжила она звучно. Ее классический греческий был безупречен. – Просим извинить нас, что мы не говорим с тобой на латыни, но у нас не было возможности освоить ее. Чем мы можем быть тебе полезны?

– Я думаю, что даже здесь, в очень отдаленном от Рима краю, великая царица, известно, что вся Италия охвачена гражданской войной. Мой отец Помпей Магн был вынужден покинуть страну вместе с законным правительством Рима. В настоящий момент он находится в Фессалонике, готовится встретить изменника Гая Юлия Цезаря.

– Мы знаем об этом, Гней Помпей. И сочувствуем вам.

– Неплохое начало, – заявил Гней Помпей, славящийся, как и его отец, полным отсутствием учтивости, – но этого мало. Я прибыл не за сочувствием, а за материальной помощью.

– Да, конечно. Ты проделал столь долгий путь не для того, чтобы выслушивать сочувственные слова. Мы уже догадались, что тебе нужно… э-э-э… нечто более реальное. Что же?

– Мне нужен флот, состоящий хотя бы из десяти крепких и маневренных боевых кораблей и шестидесяти хороших транспортных судов, плюс моряки и гребцы. Каждое судно должно быть доверху нагружено пшеницей, а также другим провиантом, – монотонно перечислил пропретор.

Малолетний царь шевельнулся на своем троне, повернул голову, тоже охваченную диадемой, и посмотрел на Потина, а затем на томного женоподобного человека, которого Гнею никто не представил. Его сестра-супруга – какая все-таки нездоровая родственность у этих восточных монархий! – отреагировала на это точно так же, как многие римлянки отреагировали бы на глупую выходку родича-малыша, и скипетром из слоновой кости и золота ударила мужа по пальцам. Так сильно, что тот вскрикнул от боли, надулся и сел, опять глядя прямо перед собой. В голубых глазах царя стояли слезы.

– Мы рады, что ты обратился к нам, Гней Помпей. Ты получишь столько кораблей, сколько просишь. У нас есть десять отличных квинквирем. Они стоят в бухте, под навесами. Все могут нести артиллерию, все снабжены дубовыми таранами, все обладают высокой маневренностью. Их команды прошли хорошую выучку. Мы также дадим тебе и шестьдесят больших, прочных грузовых судов.

Царица умолкла, нахмурилась, отчего лицо ее сделалось совсем некрасивым.

– Однако, Гней Помпей, мы не можем дать тебе ни зерна, ни других продуктов. Египет голодает. Нил не вышел из берегов. Все посевы пропали. Мы сами теперь не знаем, чем кормить народ, особенно в Александрии.

Гней Помпей стиснул зубы, втянул воздух и покачал головой.

– Так не пойдет! – рявкнул он. – Мне нужно зерно и другая провизия! И я не приму отрицательного ответа!

– У нас нет зерна, Гней Помпей. И другой провизии тоже. Мы просто не в состоянии помочь тебе, мы это уже объясняли.

– Фактически, – небрежно сказал Гней Помпей, – у тебя нет выбора. Сожалею, если твой народ голодает, но меня это не касается. Квинт Цецилий Метелл Пий Сципион Назика все еще в Сирии, и у него достаточно войск, чтобы пойти на Египет. Ты должна помнить, как в Египет вторгся Авл Габиний и что из этого вышло. Мне нужно лишь послать гонца в Сирию – и Рим будет здесь. И не вздумай поступить со мной так, как ты поступила с сыновьями Бибула! Я – сын Помпея Великого! За один волос, слетевший с моей головы, вы все умрете мучительной смертью. Во многих отношениях аннексия привлекательнее и выгоднее для нас. Египет станет римской провинцией, и все, чем он владеет, отойдет тогда к Риму. Подумай об этом, царица. Я завтра вернусь.

Ликторы повернулись кругом и с каменным лицом пошли к выходу. Гней Помпей зашагал следом за ними.

– Какая заносчивость! – ахнул Теодат, всплескивая руками. – Не верю своим ушам!

– Попридержи язык, педагог! – резко оборвала его царица.

– Можно мне уйти? – жалобно спросил маленький царь.

– Да, иди, мелкая поганка! И прихвати с собой Теодата!

Они вышли, причем воспитатель по-свойски обнимал трясущегося ребенка за плечи.

– Тебе придется выполнить все требования Гнея Помпея, – промурлыкал Потин.

– Помолчи, самодовольный червяк. Я и без тебя это понимаю!

– Молись, земная Исида, дочь Ра, чтобы Нил новым летом обильно разлился.

– Я-то буду. Однако не сомневаюсь, что и ты, и Теодат, и твой любимец Ахилла, мой главнокомандующий, станете усердно молиться Серапису об обратном: чтобы Нил оставался в своих берегах! Второй такой год высушит и Фаюмский оазис, и Мареотиду. Весь Египет останется без еды, а мой личный доход настолько уменьшится, что я не смогу закупать продовольствие, даже если сумею найти поставщиков. Ведь засуха сейчас и в Македонии, и в Сирии, и у греков. Цены на продовольствие взлетят, а александрийцы восстанут.

– Как фараон, о царица, – спокойно напомнил Потин, – ты имеешь доступ к сокровищницам Мемфиса.

Клеопатра бросила на него презрительный взгляд:

– Конечно, доброжелатель! Ты ведь прекрасно знаешь, что жрецы не позволят мне тратить хранящиеся там сокровища на спасение Александрии. С чего бы им жалеть этот город? Ведь ни одному коренному египтянину не дозволено в нем проживать, даже без надежд на гражданство. Но я и сама не хочу ничего тут менять, чтобы египтяне не подцепили заразу смутьянства.

– Тогда будущее не сулит тебе ничего хорошего, царица.

– Ты считаешь меня слабой и глупой, Потин. Это большая ошибка. Ведь я олицетворение Египта.

У Клеопатры было несколько сотен прислужниц. Но только двумя она дорожила – Хармионой и Ирадой. Эти юные македонские аристократки с детства были компаньонками дочери Птолемея Авлета и Клеопатры Трифены. Ровесницы Клеопатры, обе они провели с будущей царицей Египта все трудные годы. Развод Птолемея Авлета с ее матерью… изгнание Птолемея Авлета… трехлетняя ссылка в Мемфис, пока старшая сестра ее Береника и мать правили государством… смерть матери… возвращение Птолемея Авлета на трон и казнь Береники. Так много пережито! Так много!

Они были единственными наперсницами Клеопатры, поэтому содержание переговоров с Гнеем Помпеем она поведала именно им.

– Потин становится невыносимым, – сказала она.

– Это значит, – сказала Хармиона, смуглая и привлекательная, – что он надеется свергнуть тебя и что час этот, по его мнению, близок.

– Да, ты права. Мне надо бы поехать в Мемфис и посоветоваться с богами, – раздраженно откликнулась Клеопатра, – но я не смею. Покинуть Александрию сейчас было бы пагубной ошибкой.

– Может быть, лучше написать Антипатру, соправителю царя Гиркана? Он хороший советчик.

– Это вообще бесполезно. Он держит сторону римлян.

– А как он выглядит, этот Гней Помпей? – спросила белокурая и очень смазливая Ирада, которую больше интересовали мужчины, чем политические интриги.

– Как Александр Великий.

– Он понравился тебе, да? – продолжала выпытывать Ирада.

Клеопатра сердито ответила:

– Сказать по правде, Ирада, мне очень не понравился этот человек. Почему ты задаешь такие глупые вопросы? Я – фараон. Моя девственность принадлежит равному мне по крови божеству. Если тебе нравится Гней Помпей, иди и спи с ним. Ты молодая женщина, ты имеешь право выйти замуж. Но я – фараон, бог на земле. Я сойдусь с мужчиной ради Египта, а не ради собственного удовольствия. – Она сделала гримасу. – Поверь мне, только ради Египта я соберусь с духом и отдам мое нетронутое тело этой маленькой гадюке!

В начале декабря Помпей Великий с чувством глубокого облегчения отбыл в западном направлении и по Эгнатиевой дороге двинулся к Диррахию. Жизнь в Фессалонике с сенаторской сворой превратилась в конце концов в сущий кошмар. Ибо к нему возвратились все, от Катона до старшего сына. Тот привел из Александрии великолепную боевую флотилию и шестьдесят забитых доверху транспортов. Предполагалось – пшеницей, ячменем, бобами и нутом. Оказалось – в основном финиками, сладкими и очень ценимыми гурманами, но, разумеется, не годящимися для солдат.

– Эта тощая стерва, чудовище! – прорычал молодой Гней Помпей, обнаружив, что лишь десять транспортов честно загружены зерном. В амфорах же полусотни судов были одни финики, хотя ему обещали пшеницу! – Она обманула меня!

Его отец в присутствии Катона и Цицерона предпочел увидеть смешную сторону в ситуации. Он хохотал до слез, ибо пролить их иначе не мог.

– Ничего, – успокоил он разъяренного сына. – После победы мы поспешим в Египет и оплатим всю нашу войну из казны Клеопатры.

– А я лично вышибу из нее дух!

– Ц-ц-ц! – зацыкал Помпей. – Любовнику так говорить не пристало! Ходят слухи, что ты ее все-таки поимел.

– Нет, но с удовольствием поимею. Единственным способом: набью финиками и поджарю!

Услышав такое, Помпей снова расхохотался.

Катон возвратился как раз перед этим событием, очень довольный результатом своей родосской миссии и жаждущий поведать о встрече с Сервилиллой, еще одной своей сводной сестрой, разведенной женой умершего Лукулла, и с ее сыном Марком Лицинием Лукуллом.

– Не понимаю ее, так же как никогда не понимал Сервилию, – объявил он хмуро. – Я встретил Сервилиллу в Афинах. Кажется, она думала, что в Италии ее занесут в проскрипционные списки. Первым делом она поклялась никогда больше не расставаться со мной и отправилась на Родос. Перессорилась с моими философами. Но когда пришло время отплывать, вдруг сказала, что остается.

– Женщины – странные существа, мой Катон, – сказал Помпей. – Ну, ступай же.

– Я не уйду, пока ты не пообещаешь урезонить своих галатийских и каппадокийских конников. Они дурно ведут себя.

– Они здесь, чтобы помочь нам победить Цезаря, мой Катон, и мы не платим за их содержание. Пусть изнасилуют всех женщин в Македонии и передерутся со всеми мужчинами, меня это не касается. Уходи!

Затем притащился Цицерон в сопровождении своего сына. Измученный, несчастный, обиженный на всех, от своего брата с племянником до Аттика, которые, видите ли, отказывались бранить Цезаря и всеми силами облегчали ему жизнь в Риме.

– Меня окружали изменники! – кричал он, страшно тараща свои бедные гноящиеся, красные и запекшиеся глаза. – Мне понадобились месяцы, чтобы организовать свой побег, и все-таки я убежал. К сожалению, без бедняги Тирона.

– Да, да, – устало соглашался Помпей. – Послушай, Цицерон, за Ларисскими воротами живет очень хорошая знахарка. Поезжай, покажи ей глаза. Немедленно. Будь добр, не мешкай!

В октябре прибыли Луций Афраний и Марк Петрей из Испаний с горестными вестями. Они привели с собой несколько жалких когорт, что не утешило ошеломленного их рассказом Помпея. Цезарь завоевал обе его провинции – и опять малой кровью! Это вызвало бешеную ярость Лентула Круса, возвратившегося из провинции Азия.

– Твои Афраний и Петрей изменники! – орал он в ухо Помпею. – Я требую, чтобы сенат судил их и изгнал!

– Заткнись ты, Крус! – рыкнул Тит Лабиен. – По крайней мере, Афраний с Петреем умеют сражаться. Чего не скажешь ни о ком из вас.

– Магн, кто этот безродный червяк? – вскипел Лентул Крус. – Почему мы должны терпеть его здесь? Почему меня, патриция из рода Корнелиев, оскорбляют людишки, недостойные чистить мои сапоги? Вели ему убираться!

– Сам убирайся, Лентул! – крикнул Помпей, готовый залиться слезами.

Слезы пролились-таки ночью на подушку, после того как Луций Домиций Агенобарб явился к нему с новостью, что Массилия капитулировала и что Цезарь контролирует все земли к западу от Италии.

– Однако, – сказал Агенобарб, – при мне остался мой маленький флот, и я намерен с толком пустить его в дело.

В конце декабря Бибул встретил Помпея на перевалах Кандавии.

– Разве ты должен быть здесь? – спросил нервно Помпей.

– Успокойся, Магн! В ближайшем будущем Цезарь не появится ни в Эпире, ни в Македонии. Во-первых, в Брундизии не хватит судов для перевозки войск Цезаря. Во-вторых, у меня есть флотилия твоего сына на Адриатике, а также мои собственные флотилии под командованием Октавия, Либона и Агенобарба, патрулирующие Ионическое море.

– Но ты, наверное, не знаешь, что Цезарь назначен диктатором и что теперь вся Италия на его стороне? И что он против проскрипций?

– Знаю. Но выше нос, Магн, все не так плохо. Я послал Гая Кассия и семьдесят сирийских судов в Тусканское море с приказом блокировать вывоз сицилийского урожая. Этот флот также помешает Цезарю переправить войска в Эпир с западного побережья.

– Вот это здорово! – воскликнул Помпей.

– Я тоже так думаю. – Бибул сдержанно улыбнулся. – Он будет заперт в Брундизии, и можешь себе представить, как заворочается Италия, вынужденная всю зиму кормить двенадцать легионов? После того как Гай Кассий заблокирует поставки зерна, у Цезаря возникнет достаточно неприятностей, связанных с необходимостью кормить гражданское население. И не забывай, Африка в наших руках.

– Это правда. – Помпей вновь помрачнел. – Но, Бибул, меня все же волнует отсутствие двух сирийских легионов. Мне бы они очень пригодились. Ведь основной костяк армии Цезаря составляют закаленные ветераны.

– Что помешало Метеллу Сципиону привести свое войско к тебе?

– Согласно последним полученным от него сведениям он испытывает трудности с переходом через Аманские горы. Арабы-скениты расположились на перевалах, и он вынужден с боями пробиваться вперед. Ты же знаешь Аман, ты воевал там.

Бибул нахмурился:

– В таком случае ему еще предстоит пересечь всю Анатолию, чтобы выбраться к Геллеспонту. Сомневаюсь, что ты увидишься с ним до весны.

– Будем надеяться, Бибул, что и Цезаря мы до весны не увидим.

Напрасная надежда. Помпей все еще находился в Кандавии, преодолевая высоты севернее Охридского озера, когда в самом начале января его разыскал Луций Вибуллий Руф.

– А ты что здесь делаешь? – удивился Помпей. – Мы думали, ты в Ближней Испании!

– Я – живое свидетельство того, что случается с человеком, дважды выступившим против Цезаря. После Корфиния он простил меня, а после Илерды взял в плен. И с тех пор держал при себе.

Помпей почувствовал, что бледнеет.

– Ты хочешь сказать…

– Что Цезарь с четырьмя легионами отплыл на обычных транспортах из Брундизия за день до нон. – Вибуллий невесело улыбнулся. – Он не встретил ни одного военного корабля и благополучно высадился в Палесте.

– В Палесте?

– Между Ориком и островом Коркира. Потом послал меня на Коркиру сказать Бибулу, что он упустил свой шанс, и спросить, где ты находишься. Так что в моем лице ты видишь посла твоего неприятеля.

– О боги! Что это за человек! С четырьмя легионами! Всего с четырьмя?

– Всего.

– Что он просил передать?

– Что уже достаточно пролито римской крови. Что теперь самое время прийти к соглашению. Обе стороны, по его мнению, обладают равными силами, и сталкивать их ни к чему.

– Равными силами? – медленно переспросил Помпей. – При четырех его легионах?

– Это его слова, Магн.

– Его условия?

– Ты и он обратитесь к сенату и народу Рима, чтобы они сами выработали приемлемый вариант. Обе армии до того должны быть распущены.

– Сенат и народ Рима. Его сенат. Его народ, – процедил сквозь зубы Помпей. – Его избрали старшим консулом, он уже не диктатор. Но Рим и Италия все равно рукоплещут ему. Как же, он ведь не Сулла!

– Да, он правит не с позиции силы, а с помощью сладких речей. О, он умен! Знает, чем вскружить головы дуракам как в Италии, так и в Риме.

– Ну что ж, Вибуллий, он теперь – герой дня. Десять лет назад им был я. Существует мода и на народных героев. Десять лет назад – пиценское чудо. Сегодня – правитель патриций. – Помпей неожиданно посуровел. – Скажи, кого он оставил в Брундизии?

– Марка Антония и Квинта Фуфия Калена.

– Значит, в Эпире кавалерии у него нет?

– Очень мало. Два или три галльских эскадрона.

– Он пойдет к Диррахию?

– Без сомнения.

– Тогда я велю своим легатам вести наше войско бегом. Я должен спешить, или он захватит Диррахий.

Вибуллий понял, что беседа окончена:

– Что ему передать?

– Пусть ждет, – сказал Помпей. – Останешься здесь, ты мне будешь полезен.

Помпей примчался к Диррахию первым. Еле-еле успел.

Границы на западном берегу материка, где располагались Греция, Эпир и Македония, были весьма условными. Южной границей Эпира служил северный берег Коринфского залива, но это была также и греческая Акарнания, а где шла северная граница Эпира, каждый решал сам. Римляне считали, что Эгнатиева дорога длиной почти в семьсот миль, пролегающая от Геллеспонта через Фракию и Македонию к Адриатическому морю, находилась в Македонии. На расстоянии около пятнадцати миль от западного берега она разветвлялась на север и юг. Северная ветвь заканчивалась у Диррахия, а южная ветвь – у Аполлонии. Поэтому большинство римских военачальников считали Диррахий и Аполлонию частью Македонии, а не Эпира.

Помпей, в спешке и беспорядке вторгнувшийся в Диррахий, узнал, что весь Эпир присягнул на верность его врагу. С этим решением согласилась и Аполлония, а потому теперь все, что располагалось южнее реки Апс, фактически принадлежало Цезарю, который выгнал Торквата из Орика, а Стаберия из Аполлонии. Без кровопролития, в привычной манере. Сначала радостные приветствия местного населения, затем сдача гарнизонов. Высадившись в Палесте, Цезарь устремился к Диррахию по плохой местной дороге и, невзирая на это, едва не сел Помпею на хвост.

К большому разочарованию Помпея, Диррахий тоже решил поддержать Цезаря. Ополчение и городские жители вообще отказались сотрудничать с римским правительством в изгнании и приступили к подрывным действиям. С семью тысячами лошадей и почти восемью тысячами мулов, которых надо было кормить, Помпей не мог позволить себе сидеть во враждебной стране.

– Разреши, я призову их к порядку, – сказал Тит Лабиен.

В глазах его что-то мелькнуло. Эту искорку разгорающейся тяги к расправе мгновенно распознали бы и Цезарь, и Требоний, и Фабий, и Децим Брут.

Не зная этой черты характера Лабиена, Помпей задал невинный вопрос:

– Как же ты призовешь их к порядку?

Большие желтые зубы сверкнули.

– Так же, как треверов.

– Ну хорошо, – сказал Помпей, пожав плечами. – Делай как знаешь.

Нескольких сотен изуродованных тел жителей Эпира – и Диррахий решил, что гораздо разумнее хранить верность Помпею. А тот, услышав рассказы, ходившие по всему его огромному лагерю, закрыл на все глаза и не стал ничего предпринимать.

Когда Цезарь подошел к южному берегу Апса, Помпей встал на северном берегу как раз напротив, около брода. Обе армии принялись строить оборонительные укрепления.

Их разделял какой-то жалкий поток воды. «Это не расстояние, – думал Помпей. – У меня под рукой шесть римских легионов, семь тысяч всадников, тысяча ауксилариев, две тысячи лучников и тысяча пращников. А у Цезаря что? Седьмой, девятый, десятый, двенадцатый. У меня гораздо больше солдат! Более чем достаточно для победы! Такая огромная силища против четырех легионов пехоты! Я разобью его. Обязательно разобью!»

Но он все сидел на северном берегу Апса, так близко от фортификаций противника, что можно было, метнув через реку голыш, попасть им в шлем какого-нибудь галльского ветерана. Но он не двигался.

Мысленно он возвращался в Испанию, к Квинту Серторию, который мог вынырнуть ниоткуда, миновать всех разведчиков и нанести страшный урон его огромному войску, а потом вновь исчезнуть. Он опять стоял под стенами Лаврона, смотрел на Оску, уходил, поджав хвост, через Ибер.

Луций Афраний и Марк Петрей тоже вспоминали противостояние с Серторием в Ближней Испании. И то, как легко полгода назад Цезарь разделался с ними. Лабиена не было рядом, чтобы высмеять их, развеять страхи, пренебрежительно отозваться о Цезаре и укрепить пошатнувшуюся решимость Помпея. Лабиен остался в Диррахии – следить за лояльностью населения – вместе с занудными кабинетными вояками Катоном, Цицероном, Лентулом Крусом, Лентулом Спинтером и Марком Фавонием. Те тоже могли бы взять командующего в оборот. А без них Помпей все мрачнел, и никто в лагере не решался к нему подступиться.

– Нет, – сказал он Афранию и Петрею после нескольких рыночных интервалов бездействия, – я буду ждать Сципиона. Придут сирийские легионы, тогда и начнем. А пока будем просто сдерживать Цезаря, вот и все.