Текст книги "Цезарь, или По воле судьбы"

Автор книги: Колин Маккалоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 52 страниц)

– Это все правда! – с радостью сообщил он своему спутнику, делившему с ним паланкин, ибо Корнелия Метелла путешествовала одна, чтобы не давать повода мужу для амурных заигрываний в дороге. – Сципион, они любят меня! Действительно любят!

– Ну и что тут такого? – позевывая, спросил Метелл Сципион.

– Значит, чтобы поднять солдат в Италии, мне стоит только выйти из паланкина и ступить на землю.

– Угу, – буркнул Метелл Сципион и уснул.

Но Помпею не спалось. Он широко распахнул занавески и, откинувшись на подушки, продолжал махать всем рукой. Это правда, это чистая правда! Народ Италии любит Помпея. Зря он опасается Цезаря. У того нет шансов, даже если он поглупеет настолько, чтобы пойти на Рим. Но он не пойдет. В глубине души Помпей очень хорошо понимал, что для Цезаря это не выход. Он скорее выберет бой на Форуме или в сенате. Или… в суде. Нет, его надо свалить. В этом Помпей с boni не расходился. Цезарь как полководец далеко себя не исчерпал. Если его не стреножить, он превзойдет Помпея во всем. И ему не придется самому добавлять к своему имени когномен Магн, ибо Великим его наречет народ.

Как он об этом узнал? Тит Лабиен стал писать Помпею, смиренно надеясь, что бывший патрон давно уже простил его за ту достойную сожаления ошибку с Муцией Терцией. Цезарь что-то имеет против него – ревнует, конечно. Цезарь не может симпатизировать человеку, способному на самостоятельные и успешные действия. Таким образом, обещанного совместного консульства с Цезарем у него не получится. Когда они вместе переходили через Альпы в Италийскую Галлию, Цезарь сказал ему, что, как только Галльская кампания кончится, он отбросит Лабиена, как пылающий уголек. Но, сообщал Лабиен, о марше на Рим Цезарь даже не помышляет. А кому о том еще знать, как не его правой руке? Ни словом, ни взглядом Цезарь никогда не делал намека на стремление совершить государственный переворот. И другие легаты, от Требония до Гирция, ничего такого не говорят. Нет, единственное, чего хочет Цезарь, – это получить консульство, а потом начать войну с парфянами. Отомстить за своего друга Марка Лициния Красса.

Помпей обдумывал послание человека, наставившего ему рога, до самого конца своего добровольного заточения.

«Verpa! Cunnus! Mentula!» – ругался про себя Помпей, в ярости скаля зубы. Как смеет Тит Лабиен думать, что его могут простить? Ему нет прощения и не будет, как всем, кто похищает жен у достойных мужей! Но с другой стороны, он может быть очень полезен. Афраний с Петреем стареют, теряют хватку. Почему бы не заменить их Титом Лабиеном? Как и они, он никогда не будет иметь достаточного влияния, чтобы соперничать с Помпеем Великим. Никогда не сможет назвать себя Лабиеном Великим.

Кампания на Востоке против парфян… Значит, вот куда устремлены амбиции Цезаря! Умно, очень умно. Цезарь не пойдет на Рим, зачем ему эта морока? Он хочет войти в историю как величайший в мире военачальник. После завоевания Косматой Галлии – совершенно новой территории – он завоюет парфян и добавит к римским провинциям обширнейшие земли. То есть опять утрет нос Помпею, который всего лишь прошел по областям, давно находившимся под влиянием Рима, и сражался с традиционными врагами Рима, такими как Митридат и Тигран. Цезарь опять станет первопроходцем. Он всегда идет туда, где еще не бывал ни один римлянин. А с ним одиннадцать… нет, теперь девять фанатично преданных ему легионов. Поражений, как при Каррах, не будет. Цезарь выпотрошит парфян. Он двинется в Серику и дальше в Индию! Пройдет по всем землям, увидит народы, о существовании которых не подозревал даже Александр. И приведет царя Орода в Рим, чтобы тот шел в триумфальном шествии Цезаря. И Рим будет поклоняться Цезарю, как божеству.

О да, Цезарь должен уйти. Цезаря нужно лишить и армии, и провинций! И столько раз обвинить в судах, чтобы он навсегда забыл дорогу в Италию! Лабиен, девять лет с ним служивший, сказал, что Рим его не интересует. Это мнение целиком совпадало с мнением Помпея, весьма ободренного приветствиями народа. Нет, он не станет сдерживать boni в лице Катона и Марцеллов. Он даже поможет им, распространяя тревожные слухи, чтобы поволновались и плутократия, и сенат. Чтобы они впали в панику и возненавидели Цезаря! Чтобы тому везде и всегда отказывали во всем! Чтобы в конце концов этот надменный патриций-аристократ, чья генеалогия восходит к Венере, собрал свой скарб и со всем своим непомерным самомнением отправился в вечную ссылку!

А для начала, думал Помпей, он повидает цензора Аппия Клавдия и намекнет ему, что можно вполне безопасно изгнать из сената большинство сторонников Цезаря. Аппий Клавдий ухватится за это предложение и, вероятно, попытается изгнать Куриона. Луций Пизон, другой цензор, наверное, выступит против этого. Хотя, может, от мелкой рыбешки все же удастся избавиться, ибо инертность Пизона известна всем.

В начале октября пришло известие от Лабиена, что Цезарь покинул Италийскую Галлию и поспешил к Неметоценне, во владения белгских атребатов, где с пятым, девятым, десятым и одиннадцатым легионами оставался Требоний. Тот, по словам Лабиена, написал Цезарю срочное донесение, что белги замыслили бунт.

Отлично! Помпей потер руки. Пока его враг удален от Италии на тысячу миль, он велит своим ставленникам наводнить Рим всевозможными слухами, чем нелепее, тем лучше. Таким образом, Аттик и другие коммерсанты узнали, что Цезарь с четырьмя легионами – пятым, девятым, десятым и одиннадцатым – перевалил через Альпы и к Октябрьским идам окажется в Плаценции, откуда будет угрожать сенату, чтобы тот не вздумал лишить его полномочий в Ноябрьские иды.

Ибо, говорил Аттик в срочном письме Цицерону, уже добравшемуся до Эфеса по пути домой из Киликии, весь Рим знает, что Цезарь наотрез откажется расстаться со своей армией.

В панике Цицерон кинулся через Эгейское море в Афины, куда он прибыл как раз в злополучные Октябрьские иды. В письме Аттику он сказал, что лучше быть побитым вместе с Помпеем, чем победить с Цезарем.

Криво усмехаясь, Аттик в изумлении смотрел на письмо. Ну и как к этому относиться? Неужели Цицерон именно так и думает? Неужели он действительно считает, что, если разразится гражданская война, Помпей и все лояльные римляне не сумеют победить Цезаря? Аттик был уверен, что это мнение Цицерона обоснованно, ведь его брат Квинт Цицерон служил под началом Цезаря в Косматой Галлии. Мнение Квинта Цицерона многое значит. Так не лучше ли не давать Цезарю повода думать, что Аттик ему враг?

Итак, Аттик провел несколько напряженных дней, проверяя свои финансы и инструктируя персонал. Затем он уехал в Кампанию – повидаться с Помпеем, вернувшимся на свою неаполитанскую виллу. Рим все еще гудел. Всех тревожило войско, расположившееся в Плаценции. Хотя из Плаценции в Рим писали, что никакими легионами там и не пахнет.

Но Помпей рассуждал о Цезаре весьма туманно, так и не высказав сколько-нибудь определенного мнения. Вздохнув, Аттик закрыл эту тему, молча поклявшись повиноваться далее здравому смыслу и не предпринимать ничего, что могло бы настроить против него Цезаря. Он заговорил о наместничестве Цицерона в Киликии, превознося заслуги старого болтуна. Здесь не было особого перебора. Этот любящий вкусно поесть кабинетный вояка действительно показал себя неплохим управленцем, проведя справедливую и разумную реорганизацию финансовой системы Киликии и даже выиграв небольшую, но весьма выгодную войну. Помпей кивал и со всем соглашался. Его круглое мясистое лицо было спокойным. «Интересно, – подумал зло Аттик, – как бы ты взвился, узнав, что Цицерон предрекает твое поражение?» А вслух сказал, что надо предоставить Цицерону триумф за его победы в Каппадокии и на Амане. Помпей с готовностью поддержал это предложение, сказав, что будет голосовать за него.

Однако Помпей не присутствовал на заседании в Ноябрьские иды. Он не ожидал, что сенат победит, и не желал переживать новые унижения, наблюдая, как Курион методично бьет в ту же точку: то, что отнимается у Цезаря, должно быть отнято и у Помпея! Так все и получилось. Сенаторы ни к чему не пришли. Марк Антоний ревел, как бык, перекрывая тявканье Куриона.

А простой народ Рима занимался своими делами, очень мало всем этим интересуясь. Многолетний опыт показывал, что все социальные потрясения бьют главным образом по тем, кто вверху. Кроме того, в римских низах преобладали симпатии к Цезарю, а не к boni.

В рядах же всадников, особенно тех, что принадлежали к восемнадцати старшим центуриям, царил раздрай и настроения были совсем другими. Ведь гражданская война в первую очередь ударит по ним. Коммерция рухнет, долги невозможно будет собрать, займы лишатся обеспечения. А об инвестициях и вовсе придется забыть. Всех мучила неопределенность: кто прав, кто не врет? Вошли ли четыре легиона в Италийскую Галлию? И если вошли, то где же они? А если их там нет, то почему этот факт упорно замалчивают? И вообще, интересует ли таких, как Катон и Марцеллы, что-нибудь, кроме твердого намерения преподать Цезарю урок? И что это за урок? Что именно сделал Цезарь, чего не делали другие? Что плохого в том, что Цезарю разрешат баллотироваться в консулы in absentia и он избежит обвинения в измене, которое так стремятся выдвинуть против него boni? Ответ на последний вопрос был ясен всем, кроме самих boni: ничего! Рим останется стоять, как стоял, а вот гражданская война будет для него катастрофой. Похоже, boni не уступают Цезарю только из принципа. Принцип? Что это такое? Для коммерсанта нет более чуждого понятия. Воевать ради принципа? Сумасшествие! И всадники принялись наседать на сенаторов, склоняя их к компромиссу.

К сожалению, boni были противниками всяческих компромиссов, а мнение плутократов их и вовсе не интересовало. Катон и Марцеллы пуще всего страшились утратить свой политический вес, если Цезарь добьется того, чтобы его во всех отношениях приравняли к Помпею. А почему, кстати, Помпей все еще отсиживается в Кампании? Какова его позиция? Все указывало на его союз с boni, но, возможно, он пересмотрит свою точку зрения, если кто-нибудь ему что-нибудь шепнет?

В конце ноября новый наместник Киликии Публий Сестий отбыл из Рима. С ним уехал и Брут. В жизни его двоюродной сестры Порции образовалась пустота, в отличие от жены Брута Клавдии, с которой он почти не виделся. И Сервилия не ощутила потери, поскольку зять Гай Кассий стал ей гораздо ближе, чем сын. Кассий подавал большие надежды как воин и политический деятель. К тому же при ней еще оставался и Луций Понтий Аквила.

– Я уверен, что по дороге увижусь с Бибулом, – сказал Брут Порции, когда зашел попрощаться. – Он в Эфесе и, наверное, там и останется, пока тут все не утрясется.

Порция знала, что плакать дурно, но слезы сами собой полились из больших серых глаз.

– О Брут, как я буду жить без тебя, без наших бесед, без твоей постоянной поддержки? Ведь только ты один добр ко мне! Каждый раз, когда я вижу тетю Сервилию, она ворчит, что я не умею одеваться, не слежу за собой, а когда я вижусь с папой, присутствует только его тело, а в уме у него вечно Цезарь, Цезарь, Цезарь. У тети Порции никогда нет времени, она слишком занята детьми и Луцием Домицием. А ты всегда был такой милый, такой заботливый. Я буду скучать по тебе!

– Но ведь Марция вернулась к твоему отцу, Порция. Теперь все должно пойти по-другому. Она не злой человек.

– Я знаю, знаю! – ответила Порция, плача и громко шмыгая носом, несмотря на поданный ей платок. – Но она полностью растворилась в отце. Я для нее не существую. Никто не существует для Марции, кроме Катона! Брут, я хочу значить что-нибудь для кого-то! – рыдала она. – А я не значу! Не значу!

– У тебя есть Луций, – сказал он, сглатывая подступивший к горлу комок.

Он, который тоже ни для кого ничего не значил, хорошо знал, что она чувствует. Чудаков и уродов чураются все. Даже те, кому долг велит любить их.

– Луций растет, он отдаляется от меня, – возразила Порция, возя платком Брута по своим мокрым щекам. – Я это понимаю и не осуждаю. Его взгляды меняются. Так и положено. Уже полгода ему интересней с моим отцом, чем со мной. Политика важнее детских игр.

– Скоро вернется Бибул.

– Да? Ты уверен, что он вернется? А мне кажется, что я больше никогда не увижу его. У меня такое чувство!

То же самое чувствовал и Брут, только не знал почему. Кроме того, Рим для него вдруг стал невыносимым местом. Тучи сгущались над ним. А народу на это было, похоже, плевать. Точно так же, как и Катону. Свалить Цезаря – вот все, что его занимало.

Он взял ее руку, поцеловал и – уехал.

В Декабрьские календы Гай Скрибоний Курион созвал сенат. Фасциями в тот месяц владел Гай Марцелл-старший. Курион понимал, что это ему не на руку, как и то, что Помпей теперь пребывал на Марсовом поле и, разумеется, заседание проводилось в его курии. «Надеюсь, Цезарь выиграет это сражение, – думал Курион, пока сенаторы усаживались и успокаивались. – По крайней мере, Цезарь хочет восстановить нашу курию Гостилия».

– Я буду краток, – сказал он собравшимся. – Ибо я тоже устал от бесплодного, идиотского положения, в какое мы попали. Вы будете пытаться лишить Цезаря полномочий, не трогая Помпея, я буду продолжать накладывать вето. И так – до бесконечности. Поэтому я намерен сейчас поставить на голосование одно свое предложение, а вы уж решайте, принять его или нет. Я настаиваю на голосовании. И если Гай Марцелл попытается помешать мне, я воспользуюсь своим правом и добьюсь, чтобы его скинули с Тарпейской скалы. Я не шучу! Я отвечаю за каждое свое слово! Если понадобится, призову на помощь уже собравшийся возле курии плебс. Будьте уверены, отцы, внесенные в списки, я сделаю это. Младший консул, ты меня слышишь? Даже не думай мне возражать.

Сжав зубы, Марцелл-старший молчал. Курион знает законы. Он может требовать голосования, и оно будет проведено.

– Мое предложение таково, – продолжал Курион. – Гай Юлий Цезарь и Гней Помпей Магн одновременно должны сложить полномочия, лишившись провинций и армий. Кто за – встаньте справа. Кто против – слева.

Результат был ошеломляющий. Триста семьдесят сенаторов встали справа. Двадцать два – слева, и среди них сам Помпей, Метелл Сципион, трое Марцеллов, выбранный на будущий год консул Лентул Крус (сюрприз!), Агенобарб, Катон, Марк Фавоний, Варрон, Понтий Аквила (еще сюрприз: никто не знал, что он любовник Сервилии) и Гай Кассий.

– Декрет одобрен, – с довольным видом сказал Курион. – Теперь надо принять его к исполнению.

Гай Марцелл-старший поднялся и жестом подозвал ликторов.

– Собрание окончено, – коротко бросил он и вышел из курии.

Хороший ход. Все случилось так быстро, что Курион не успел позвать собравшийся в перистиле народ. Декрет был принят, но не получил законной силы.

Этого так и не произошло. Пока Курион распинался на Форуме перед возбужденной толпой, Гай Марцелл-старший созвал сенаторов в храме Сатурна.

Он держал в руке свиток:

– Это письмо от дуумвиров Плаценции, почтенные отцы! – Голос младшего консула зазвенел. – В нем сообщается, что Гай Юлий Цезарь только что прибыл в Плаценцию с четырьмя легионами. Его надо остановить! Он собирается уничтожить Республику, дуумвиры сами слышали это. Он не распустит армию, он двинет ее на Рим!

Сенат взорвался. Сенаторы вскочили с мест, опрокидывая стулья. Некоторые заднескамеечники торопливо двинулись к выходу, некоторые, возглавляемые Марком Антонием, кричали, что это неправда. Два старика потеряли сознание, а Катон все вопил как безумный:

– Цезаря надо остановить, надо остановить, надо остановить!

Из этого хаоса вдруг вынырнул Курион, тяжело отдувающийся после быстрого бега.

– Это ложь! – крикнул он. – Сенаторы, постойте, задумайтесь на минуту! Цезарь сейчас в Дальней Галлии, а не в Плаценции! В Плаценции нет легионов! Даже тринадцатого там нет! Тринадцатый легион в Иллирии, в Тергесте! – Он нашел взглядом Марцелла. – Ты, Гай Марцелл, бессовестный, возмутительный лжец! Ты – пена на римском пруду, ты – дерьмо в римских сточных канавах! Лжец, лжец, лжец!

– Собрание закончено! – во все горло гаркнул Марцелл-старший, затем оттолкнул Куриона и молча покинул храм Сатурна.

– Это ложь! – продолжал кричать Курион. – Младший консул солгал, чтобы спасти шкуру Помпея! Помпей не хочет терять свои провинции, свою армию! Откройте глаза! Пошевелите мозгами! Марцелл врет! Он соврал, чтобы выгородить Помпея! Цезаря нет в Плаценции! Нет никаких легионов в Плаценции! Все это ложь, ложь, ложь!

Но никто не слушал его. Сенат в ужасе разбежался.

– О Антоний! – плакался Курион в пустом храме. – Я не думал, что Марцелл зайдет так далеко. Мне и в голову не приходило, что он начнет врать! Отныне ложь правит Римом!

– Но, Курион, ты же знаешь, откуда ветер дует, – проворчал Антоний. – С Марсова поля. Марцелл просто лгун. А Помпей – и лгун, и подлец. Он подлец по натуре.

– Но где же Цезарь? – пробормотал Курион. – Неужели все еще в Неметоценне?

– Если бы ты спозаранку не ускакал из дому, чтобы трепать на Форуме языком, ты нашел бы письмо от него, – спокойно заметил Антоний. – Письмо нам обоим. Цезарь не в Неметоценне. Он был там, чтобы перебросить Требония с четырьмя легионами к Мозе, сделав его буфером между треверами и ремами, а потом ушел к Фабию, который теперь в Бибракте с другими четырьмя легионами. А сам Цезарь сейчас в Равенне.

Курион вытаращил глаза:

– В Равенне? Как он мог там оказаться?!

– Ха! – усмехнулся Антоний. – Он передвигается быстрее ветра.

– И что же нам делать? Что мы скажем ему?

– Правду, – невозмутимо ответил Антоний. – Мы его люди, и только, мой друг. А решения принимает он.

Гай Клавдий Марцелл-старший тоже принял решение. Распустив собрание, он направился к Марсову полю в сопровождении Катона, Агенобарба, Метелла Сципиона и двух будущих консулов – Гая Метелла-младшего и Лентула Круса. На полпути их догнал слуга Марцелла-старшего и вручил хозяину меч, обычный двухфутовый обоюдоострый римский гладий. От солдатских мечей его отличали лишь отделанные серебром и золотом ножны и рукоять слоновой кости с навершием в форме орла.

Помпей сам встретил гостей у порога и провел в кабинет, где слуга налил разбавленного водой вина всем, кроме Катона, который с презрением отклонил воду. Помпей с нетерпением ждал, когда слуга выйдет. Если бы члены депутации не выглядели так, словно умрут без глотка вина, он не предложил бы им выпить.

– Ну? – требовательно спросил он. – Что там было?

В ответ Марцелл-старший молча протянул ему меч. Удивленный Помпей машинально взял меч и уставился на него, словно видел подобную штуку впервые. Потом облизнул губы:

– Что это значит?

В его голосе послышались нотки тайного страха.

– Гней Помпей Магн! – торжественно провозгласил Марцелл-старший. – Этим мечом я от имени сената и народа Рима даю тебе право защищать Рим от посягающего на него Гая Юлия Цезаря и официально передаю в твое распоряжение два стоящих в Капуе легиона – шестой и пятнадцатый, а далее обязываю тебя начать вербовку солдат, поскольку подвластные тебе легионы пребывают сейчас в Испаниях и очень не скоро сюда прибудут. Надвигается гражданская война.

Ясные голубые глаза стали большими. Помпей опять посмотрел на меч и опять облизнул пересохшие губы.

– Гражданская война? – медленно проговорил он. – Я не думал, что дело дойдет до этого. Я действительно… – Он напрягся. – Где сейчас Цезарь? Сколько у него легионов? Идет ли он к Риму?

– У него один легион, и он пока никуда не идет, – сказал Катон.

– Он не на марше? Это какой легион?

– Тринадцатый. Он в Тергесте.

– Тогда… тогда… что случилось? К чему все это? С одним легионом Цезарь не пойдет на Рим.

– Мы тоже так думаем, – сказал Катон. – Мы здесь, чтобы не дать ему совершить этот шаг. Мы сообщим Цезарю, что меры приняты и что он ничего не добьется. Мы первые нападем на него.

– О, я понимаю, – сказал Помпей, возвращая младшему консулу меч. – Спасибо, я ценю этот жест, но у меня есть меч, и я всегда готов обнажить его для защиты своей страны, если в том будет необходимость. Я с радостью возьму под свое командование эти два легиона, но действительно ли так нужно проводить дополнительный набор?

– Определенно, – твердо сказал Марцелл. – Цезарю надо дать понять, что мы настроены серьезно.

Помпей сглотнул.

– А сенат? – спросил он.

Вперед выдвинулся Агенобарб:

– Сенат сделает то, что ему скажут.

– Но ваш визит, разумеется, был одобрен?

Марцелл-старший снова соврал.

– Разумеется, – сказал он.

Это был второй день декабря.

В третий день декабря Курион узнал, что произошло на вилле Помпея, и разъяренный влетел в сенат. При поддержке Антония он обвинил Марцелла-старшего в измене и попросил почтенных отцов поддержать его, то есть признать, что Цезарь не совершил ничего незаконного, что в Италийской Галлии только один тринадцатый легион и что весь кризис злонамеренно сфабрикован кучкой boni с Помпеем.

Но многие сенаторы уже попрятались по домам, а те, что пришли, были слишком потрясены, чтобы осмысленно реагировать на что-либо. Курион и Антоний ничего не добились. Марцелл-старший упорно стоял за право Помпея защитить государство. Но никаких попыток узаконить это право не делал.

На шестой день декабря в Рим прибыл Авл Гирций, чтобы по поручению Цезаря оценить обстановку. Он впал в отчаяние, узнав, что Помпею был вручен меч. Бальб организовал ему встречу с Магном на следующее утро, но Гирций к Магну не пошел. Какая в том польза, спросил он себя, если меч уже принят? И поторопился обратно в Равенну, чтобы лично сообщить Цезарю обо всем. Пусть тот решает, что делать, основываясь не на одних только письмах.

Помпей же, не дождавшись Гирция, еще до полудня отправился в Капую для инспекции шестого и пятнадцатого легионов.

Последний день памятного трибуната Куриона приходился на девятое декабря. Безмерно усталый, он вновь обратился к сенату, но успеха не добился. И в тот же вечер уехал в Равенну. Эстафетная палочка перешла к Марку Антонию, всеми презираемому лентяю.

Цицерон прибыл в Брундизий в конце ноября. Там его ожидала Теренция, что было неудивительно. Ей хотелось поскорее уладить одно скользкое дельце. Ибо при ее попустительстве Туллия вышла-таки замуж за Долабеллу, хотя Цицерон намеревался выдать дочь за Тиберия Клавдия Нерона, очень высокомерного молодого сенатора-патриция, равно обделенного интеллектом и обаянием.

Плохое настроение великого адвоката усугублялось беспокойством по поводу его любимого секретаря Тирона, который заболел в Патрах и вынужден был там остаться. А кроме того, Цицерон узнал, что Катон выступил в сенате с предложением устроить Бибулу триумф и голосовал против того, чтобы триумфатором сделали и Цицерона.

– Как смеет этот Катон! – кипя от злости, говорил он жене. – Бибул не высовывал носа из Антиохии. А я сражался.

– Да, дорогой, – машинально соглашалась Теренция, озабоченная совершенно другим. – Не согласишься ли ты встретиться с Долабеллой? Тогда ты поймешь, почему я не противилась его сближению с Туллией. – Ее некрасивое лицо осветилось. – Он замечательный, Марк, правда-правда! Остроумный, обаятельный и так влюблен в нашу дочь!

– Замолчи! – крикнул Цицерон. – Не лезь не в свое дело, Теренция! Я строго-настрого это тебе запрещаю!

– Послушай, муж, – прошипела она, грозно мотнув своим клювом. – Туллии уже двадцать семь! Она не нуждается в твоей опеке!

– Но это я обеспечиваю ее приданое, поэтому я должен выбрать ей мужа! – взревел Цицерон.

Он вел войну, он показал себя отличным правителем и несколько месяцев пользовался огромным авторитетом. Авторитет этот должен теперь распространиться и на домашних.

Теренция удивилась, но не сдалась.

– Слишком поздно! – закричала она еще громче. – Туллия вышла замуж за Долабеллу, и ты найдешь ей приданое, или я кастрирую тебя!

Вот так и получилось, что Цицерон путешествовал по Италийскому полуострову из Брундизия в сопровождении жены, этой мегеры, которая никак не соглашалась уступить ему роль paterfamilias. И он примирился с необходимостью встретиться с ненавистным Долабеллой. Встреча состоялась в Беневенте. К своему ужасу, он обнаружил, что тоже не может устоять перед обаянием Долабеллы, как и Теренция. В довершение всего Туллия была беременна, чего не случалось с ее предыдущими двумя мужьями.

Долабелла сообщил своему тестю об ужасных событиях в римской политической жизни, похлопал его по спине и ускакал обратно в Рим, чтобы, как он выразился, успеть поучаствовать в драчке.

– Знай, что я – за Цезаря! – крикнул он, удалившись на безопасное расстояние. – Он замечательный человек!

Носилки тут же были отвергнуты. Цицерон нанял повозку и понесся в Западную Кампанию.

Помпея он обнаружил в Помпеях, его резиденции, близ которой у Цицерона тоже имелась небольшая уютная вилла.

– Вчера в Требуле меня нашли два письма, – хмуро сказал он Помпею. – Одно от Бальба, другое от Цезаря. Очень дружеские, сердечные письма. Оба пишут, что считают за честь стать свидетелями моего заслуженного триумфа. И предлагают большие кредиты. Зачем бы предлагать их мне, если поход на Рим – решенное дело? Почему они так любезны со мной? Ведь они хорошо знают, что я не сторонник Цезаря!

– Ну, – смущенно сказал Помпей, – в действительности Гай Марцелл поспешил. Он сделал то, на что не получал никаких полномочий. Хотя в то время я не знал этого, Цицерон, клянусь, я не знал. Ты слышал, что он подал мне меч и что я его принял?

– Да, Долабелла сказал мне.

– Я тогда решил, что Марцелла направил ко мне сенат. Но сенат вовсе не посылал его. И теперь я оказался между Сциллой и Харибдой. Вроде бы мне поручено защищать государство, взяв под командование два предназначенных для Сирии легиона и организовав дополнительную вербовку по всей Кампании, Лукании, Апулии и Самнию. Но это не узаконено, Цицерон. Сенат не давал мне таких полномочий. Военное положение не объявлено. Однако гражданской войны нам не миновать.

У Цицерона упало сердце.

– Ты уверен в этом, Гней Помпей? Ты в самом деле уверен? Ты говорил с кем-либо еще, кроме этих бешеных кабанов – Марцеллов и Катона? С Аттиком, например, или с другими авторитетными всадниками? Ты удосужился зайти в сенат?

– Мне было не до этого! – огрызнулся Помпей. – Я набираю войско! Впрочем, я виделся с Аттиком. Несколько дней назад, что ли? Да, всего несколько дней, а кажется, прошел век.

– Магн, ты уверен, что гражданская война неизбежна?

– Абсолютно, – заверил Помпей. – Гражданская война будет, это определенно. Вот почему я на время удалился от Рима. Легче думать, как дальше действовать. Мы не можем позволить Италии снова страдать, Цицерон. Эта война не должна идти на италийской земле. Надо вести ее в Греции или Македонии. Во всяком случае, где-то у восточных рубежей. Весь Восток – мои клиенты. Я могу поднять людей везде, от Актия до Антиохии. И могу морем привести туда мои испанские легионы, не высаживая их на италийское побережье. У Цезаря девять легионов плюс около двадцати двух когорт рекрутов, набранных по ту сторону Пада. У меня семь легионов в Испаниях, два легиона в Капуе и еще будет столько когорт, сколько я сумею набрать. Также два легиона имеются в Македонии, три в Сирии, один в Киликии и один в провинции Азия. Еще я могу потребовать военной поддержки от галатийского Дейотара и каппадокийского Ариобарзана. Если надо будет, я затребую легион из Египта и вместе с ним – африканский. Как бы ты ни отнесся к этому, я должен иметь под рукой не менее шестнадцати римских легионов, десять тысяч ауксилариев и шесть или семь тысяч конников.

Цицерон сидел, глядя на Помпея расширенными глазами:

– Магн, ты не можешь вывести легионы из Сирии при такой угрозе со стороны Парфянского царства!

– Мои информаторы утверждают, что угрозы нет, Цицерон. У Орода неприятности. Он опрометчиво казнил Пехлевида Сурену, а следом – Пакора. Пакор как-никак его сын.

– Но… может быть, тебе для начала надо попробовать снестись с Цезарем? Из письма Бальба я знаю, что он хочет избежать столкновения.

– Тьфу! – плюнул Помпей и усмехнулся. – Ты ничего не знаешь, Цицерон! Твой Бальб пытался задержать мой отъезд в Кампанию, уверив меня, что Цезарь послал в Рим Авла Гирция специально для встречи со мной. Я ждал его, ждал, а потом узнал, что Гирций повернулся и уехал в Равенну, проигнорировав договоренность о встрече! Вот как Цезарю хочется мира! И твоему Бальбу тоже! Я тебе прямо скажу: Цезарь хочет гражданской войны. Ничто его не остановит. И я решился. Я не допущу гражданской войны на италийской земле. Я буду драться с ним в Македонии или в Греции.

Но, думал Цицерон, составляя послание Аттику в Рим, отнюдь не Цезарь затеял все это. Или, по крайней мере, не один только Цезарь. Это Магн зациклился на гражданской войне. Он полагает, что все ему сойдет с рук, если военные действия развернутся где-то на стороне. Ход неплохой, но это не решение вопроса.

Разговор Цицерона с Помпеем состоялся в десятый день декабря. В этот же день в Риме Марк Антоний сделался полноправным плебейским трибуном. И продемонстрировал всем, что он отнюдь не худший оратор, чем его дед. Причем оратор горластый и остроумный. Он обвинял младшего консула в самоуправстве столь блестяще и столь напористо, что даже Катон наконец понял: его не перекричишь и не заставишь уйти.

– Более того, – гремел Антоний, – я уполномочен Гаем Юлием Цезарем объявить, что Гай Юлий Цезарь будет рад сдать тому, кто его сменит, обе Галлии по ту сторону Альп и шесть своих легионов, если сенат позволит ему оставить за собой Италийскую Галлию, Иллирию и два легиона.

– Это в сумме лишь восемь легионов, Марк Антоний, – заметил Марцелл-старший. – А куда денется еще один легион и двадцать две недавно набранные когорты?

– Еще один легион, четырнадцатый, исчезнет, Гай Марцелл. Цезарь не передаст неполноценную армию, а в данный момент все его легионы недоукомплектованы. Поэтому четырнадцатый легион и двадцать две необученные когорты будут распределены по остальным восьми легионам.

Логичный ответ на совершенно бессмысленный вопрос. Гай Марцелл-старший и два будущих консула даже и не подумали ставить предложение Марка Антония на голосование. Кроме того, в сенате едва набирался кворум. Некоторые сенаторы уже покинули Рим, другие отчаянно пытались наскрести денег на комфортную жизнь в отдалении от перипетий гражданской войны. Войны, которая казалась неминуемой, хотя все прекрасно знали, что в Италийской Галлии нет лишних воинских подразделений, что Цезарь спокойно сидит в Равенне, а его тринадцатый легион, радуясь отпуску, загорает на пляже.

Антоний, Квинт Кассий, консорциум банкиров и все самые влиятельные сторонники Цезаря в Риме храбро бились, чтобы сенат рассмотрел предложение Цезаря. Они уверяли всех, от сената до плутократов, что Цезарь будет рад передать шесть своих легионов и обе Дальние Галлии при условии, что он сохранит за собой Италийскую Галлию, Иллирию и два легиона. Но на следующий день после прибытия Куриона в Равенну Антоний и Бальб получили от Цезаря короткие письма. Он писал, что больше не может игнорировать опасность для его жизни и его dignitas, исходящую от Помпея и boni. Поэтому он тайно послал к Фабию в Бибракту, чтобы тот переправил к нему два из четырех легионов, стоявших там. Гонцы Цезаря отправились и к Требонию на Мозу, с приказом оставить на Мозе лишь один легион, а три под командованием Луция Цезаря спешным маршем направить в Нарбон – наперехват испанским легионам Помпея.