Текст книги "Друид"

Автор книги: Клауде Куени

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 45 страниц)

Оно было темно-красного цвета, насыщенное и в меру крепкое, но в то же время мягкое, с едва уловимым привкусом старой дубовой бочки и орехов. Я выпил кубок фалернского, не разбавляя его водой. Затем, кое-как добравшись до одной из кушеток, я улегся на нее, чтобы насладиться тем чувством эйфории, которое вдруг вытеснило все мои заботы и страхи. Мне казалось, будто я вознесся на самую вершину славы и мог объявить всему миру, что я стал императором. Мне хотелось выйти из палатки, сесть на самого резвого коня и без остановки скакать в Рим, чтобы как можно быстрее провозгласить самого себя консулом! Однако когда я протянул одну из стоявших рядом со мной чаш рабу, чтобы тот наполнил ее вином, я потерял равновесие и рухнул с кушетки на пол.

– Друид, не хочу мешать тебе, но отвар уже остыл, – осторожно заметил личный повар Цезаря, подхватив меня под руки, чтобы помочь встать. К тому моменту я уже забыл о существовании моего зелья и повара… Покачиваясь из стороны в сторону, я подошел к столу и оперся на него обеими руками. Похоже, я в очередной раз не рассчитал… Стол перевернулся, чаши и кубки полетели в разные стороны. Падая, я перевернул несколько амфор, стоявших на железных подставках. Они глухо ударились друг о друга и треснули, словно яичная скорлупа. Для такого ценителя вин, как я, это было настоящей трагедией! Светлую ткань моей туники тут же пропитала кроваво-красная жидкость. Все вокруг поплыло. Мне казалось, будто чьи-то гигантские руки начали вращать вокруг меня стены палатки, сосуды, рабов, кушетки и кубки… Не в силах подняться, я лежал в луже вина, растекшегося по полу. Пальцы правой руки все еще сжимали чашу, из которой я пил фалернское. Ее быстро наполняла красная жидкость, вытекавшая из горлышка амфоры, которая перевернулась, но не разбилась. В тот момент это показалось мне знаком, ниспосланным богами. С трудом подняв голову, я подмигнул повару, со злостью смотревшему на царивший в палатке хаос.

– Перелей отвар в глиняный кувшин. Но будь осторожен! Только попробуй пролить хоть каплю! Затем добавь в тот же кувшин воды и фалернского. Учти: смесь должна состоять из одной части сваренного мною зелья, одной части вина и одной части воды.

Мне показалось, что повар вздохнул с облегчением, когда понял, что я не собираюсь смешивать все это собственноручно… На стенке большой чаши он отметил своим ножом, сколько в ней было отвара, и вылил все ее содержимое в глиняный кувшин. После этого наполнил чашу водой до сделанной им отметки и перелил ее в тот же сосуд, а затем таким же образом отмерил необходимое количество фалернского вина. Закончив эту процедуру, повар велел рабам собрать все уцелевшие амфоры и вынести их из палатки. Наверное, он беспокоился о моем здоровье. Затем настал момент, которого я больше всего боялся.

Поддерживаемый поваром, я неуверенной походкой направился в ту часть огромной палатки, где за перегородкой находилась личная комната Цезаря. Проконсул все так же лежал на ложе, закрыв глаза рукой. Больше всего на свете мне хотелось тоже куда-нибудь прилечь – хотя бы на голый пол! – и уснуть крепким сном. Но повар осторожно усадил меня на стул рядом с ложем, на котором покоился Цезарь, и наполнил небольшую чашу смесью из кувшина. От одной мысли о том, что может случиться с проконсулом после того, как он выпьет это варево, у меня душа ушла в пятки.

– Цезарь, – прошептал повар. Проконсул не спал. Он тут же открыл глаза и приподнял голову. Цезарь принял из моих рук чашу с жидкостью и начал пить небольшими глотками. Выпив все ее содержимое, он, так и не взглянув на меня, протянул чашу повару, требуя вновь наполнить ее смесью из кувшина. Повар нерешительно взглянул на меня. Я уверенно кивнул, хотя не имел ни малейшего представления, какое количество этой бурды должен был выпить Цезарь. В моей голове роились самые разные, приятные и безрадостные мысли. Я судорожно пытался вспомнить, из каких именно трав я приготовил варево, составлявшее третью часть смеси в кувшине. С одной стороны, я чувствовал себя богом, который беззаботно развлекается на небесах с юными красотками и нисколько не беспокоится о происходящем где-то далеко внизу, на земле. Но другую часть моего естества мучили тяжелые предчувствия… Я никак не мог заставить себя прекратить думать о смерти, настигшей Фумига после того, как он выпил подобный отвар, приготовленный чьими-то умелыми руками.

– Принеси друиду кубок фалернского, – едва слышно пробормотал Цезарь, делая глубокие вдохи.

Повар вновь неуверенно взглянул сначала на меня, а затем на проконсула, однако, не решившись возражать, вышел из комнаты. Цезарь вновь опустился на ложе и закрыл глаза.

– Знаешь, ты довольно странный друид, Корисиос, – заговорил он тихим голосом. – Мой грамматикус, Антоний Грипо, давным-давно рассказывал мне, что кельтские друиды пьют только воду и молоко.

– Да, – попытался я ответить как можно более четко, но мой язык, похоже, начал заплетаться еще сильнее, – все верно. Мы пьем вино не ради удовольствия, а считаем его лекарством. Друиды пьют его только во время проведения обрядов, исключительно в культовых целях. Само собой разумеется, что мы, друиды, тоже… Как бы это лучше сказать…

Я потерял мысль. Последние слова скорее напоминали лепет младенца, который Цезарь вряд ли смог понять.

– Вы что, купаетесь в вине? – спросил проконсул, одним глазом покосившись на меня. Его лицо вновь исказила гримаса боли, которая сменилась выражением отвращения. Наверное, он представил себе человека, принимающего ванну в огромной кадке, наполненной красной жидкостью. Не зная, что ответить на такой вопрос, я беспомощно теребил руками край своей туники, насквозь пропитанной вином.

Через некоторое время вошел повар с кувшином фалернского в руках и налил мне полный кубок. Сделав всего лишь один глоток, я сразу раскусил его хитрость – этот проныра сильно разбавил мое любимое вино водой. Я уже собирался было отчитать его за такую наглость, но, повернувшись, понял, что повар успел выскользнуть из комнаты в соседнее помещение.

Проконсул ухмыльнулся, глядя на меня, и сказал:

– Если я правильно тебя понял, друид, то вы напиваетесь до полусмерти не вином, а лечебным снадобьем?

Он тихо рассмеялся, словно опасаясь, что от любого, даже самого осторожного движения, его голова может разболеться еще сильнее. Я несколькими большими глотками осушил свой кубок и начал наблюдать за выражением лица Цезаря, стараясь уловить хотя бы малейшие изменения. Это значит, что я, неподвижный, словно каменная статуя, сидел напротив Цезаря, тупо уставившись на него и внимательно следя за тем, чтобы не свалиться со стула. Проконсул все так же возлежал на ложе, закрыв глаза правой рукой. Интересно, как отреагирует его тело, если окажется, что я приготовил ядовитую смесь? Может быть, сначала посинеют его губы, или мускулы на шее начнут судорожно сжиматься и Цезарь, будучи не в состоянии дышать, упадет на пол и будет корчиться, жадно глотая ртом воздух? Возможно, его руки начнут дрожать, движения станут неуверенными и проконсул, обмочив кушетку, бесшумно и без особых мучений перейдет в царство теней? Однако я не исключал и других вариантов развития событий. Цезарь мог начать метаться по своей комнате в припадке, кричать и отдавать бессмысленные приказы. Я бы нисколько не удивился, если бы он позвал стоявших у входа в палатку преторианцев и приказал им передать всем офицерам, чтобы они немедленно собирались на военный совет, а затем объявил бы легатам и трибунам о своем намерении немедленно выступить в поход на Британские острова. Мне казалось, что мой язык увеличился минимум в два раза, он был сухим и шершавым. Больше всего на свете в тот момент я хотел съесть немного фруктов, несколько ложек меда и запить все это большим количеством холодной воды. Я готов был отдать все на свете за возможность сделать пару глотков свежего воздуха и оказаться на маленькой зеленой лужайке в тени деревьев. Мое тело горело, а сердце пыталось вырваться наружу через горло. Изо всех пор моего тела выступили капельки горячего, липкого пота, который вонял прокисшим вином.

– Ты творишь чудеса, друид! – сказал вдруг Цезарь с удивительной легкостью, его голос больше не был похож на стон умирающего мученика. Он уселся на краю своей постели и, улыбаясь, посмотрел на меня. Взглянув Цезарю в глаза, я понял: он надеется на то, что мы останемся друзьями и впредь будем всегда действовать сообща. Проконсул прикоснулся к моему колену и, не отводя взгляда, сказал:

– Друид, боль покинула мое тело. Я чувствую себя великолепно!

Я начал судорожно вспоминать, не испытывал ли друид Фумиг перед мучительной смертью чувства эйфории и подъема сил. Однако как я ни старался, я так и не смог припомнить ничего подобного. Фумиг испустил дух, словно бешеная крыса. Его тело скрутили судороги, а изо рта шла пена. Вот как он ушел в царство мертвых.

Нет, Цезарь в самом деле чувствовал себя отлично. Более того, насколько я понял, он был благодарен мне. Я начал сомневаться, играл ли выбор трав и кореньев, а также способ их приготовления хоть какую-нибудь роль. Возможно, от нас, смертных, и от наших действий в самом деле ничего не зависит? Наверное, боги сами определяли, какой отвар окажется смертельным, а какой принесет исцеление. А что, если боги были тут вовсе ни при чем? Вдруг я всего лишь достойный сожаления дилетант и неуч, который хотел быть и друидом, и купцом, но так ничему и не смог толком научиться? Но могло случиться и так, что боги слишком высоко ценили мою жалкую жизнь и поэтому отказались забирать ее у меня, а значит, были вынуждены оставить в живых и Цезаря… Последний вариант казался мне наиболее приемлемым из всех, перечисленных мной выше. Но в глубине души я понимал: я волен трактовать происходящее как угодно, но факт оставался фактом. Я не мог избавиться от гнетущего меня чувства стыда. Боги сыграли со мной злую шутку и унизили меня. В тот момент я хотел разрыдаться как ребенок. Хуже того, к моему горлу подступила тошнота, которую я едва сдерживал.

– Я начинаю думать, что даже кельтские боги решили встать на мою сторону, – пошутил Цезарь.

Проконсул сжал в своих ладонях мою правую руку. Казалось, что он пытается выразить переполнявшее его чувство благодарности. Цезарь несколько раз провел пальцами по тыльной стороне моей кисти, вновь взглянул на меня и улыбнулся. В тот момент меня одолевали противоречивые чувства, а голова была забита самыми разными мыслями. Мне казалось, что я готов простить Цезарю все, за что несколько часов назад я был готов убить его. Может быть, наши боги решили унизить меня, чтобы мое сердце переполняла ненависть к ним и я от них отвернулся? Неужели Тевтат и Таранис так жестоко обошлись со мной, чтобы я по-другому взглянул на Цезаря и на все его поступки, казавшиеся мне гнусными? Я не знаю… Помню только, что я немного наклонился вперед и крепко сжал обеими руками ладонь Цезаря. Именно в тот момент я понял, что стал друидом Цезаря.

Я гордился тем, что сам проконсул выразил мне свою признательность. Наверняка в Риме было полно людей, которые готовы заплатить миллионы сестерциев за подобное отношение Гая Юлия Цезаря. Проконсул высвободил свою руку и встал на ноги. Казалось, будто невидимый дождь смыл с него пыль боли и усталости. Понимание и доверие, которые буквально несколько мгновений назад вытеснили все остальные чувства, вновь сменились отчуждением и холодностью. Цезарь вновь стал тем хладнокровным полководцем, который думал только о новых завоеваниях и о достижении своих личных целей. Тем не менее мне казалось, будто какая-то часть положительных эмоций продолжала жить во мне. Может быть, в моей душе осталась преданность ему? Не знаю, я никак не мог разобраться в собственных чувствах. Вполне возможно, все спуталось из-за того, что я был мертвецки пьян. Уж в этом-то я ни мгновения не сомневался.

– Первый год в Галлии закончился, – задумчиво сказал Цезарь. – Все события, происшедшие за это время, должны лечь в основу первой книги. Сегодня ночью я хочу закончить ее и покинуть лагерь завтра утром.

Удивившись, я поднял брови и испуганно взглянул на проконсула, а затем попытался как можно быстрее раздобыть перья, чернила и папирус. Мне казалось, будто палатка ходит ходуном, словно плот в открытом море. Контуры предметов расплывались, один цвет плавно перетекал в другой, напоминая представление в каком-то очень странном бродячем театре. Мерцающий свет отбрасывал на мой стол причудливые тени, похожие на танцовщиц, которые, судорожно вздрагивая телами, перепрыгивают с одного свитка папируса на другой. Как же мне хотелось в тот момент оказаться где-нибудь в лесу, на небольшой лужайке! Цезарь развернул прямо передо мной наполовину исписанный свиток и вложил мне в руку перо. Хотя мы несколько дней не работали над книгой, Цезарь прекрасно помнил, где именно мы остановились в прошлый раз, и тут же начал диктовать дальше, продолжая уже начатую мысль:

– Гая Валерия Прокилла, которого германцы заковали в тройные цепи и пытались увезти с собой, спасаясь бегством от наших войск, Цезарь по воле богов спас собственноручно, когда преследовал своих врагов вместе со всадниками римской кавалерии. Это обстоятельство порадовало Цезаря в не меньшей степени, чем сама победа…

Если честно, я очень удивился, что проконсул решил упомянуть о том, как были освобождены из плена я и Валерий Прокилл. Может быть, этими несколькими предложениями Цезарь хотел убедить всех, что он беспокоится о судьбе каждого своего подчиненного? Конечно, я не считал этот вопрос самым важным. Я никак не мог понять, почему Цезарь упомянул о Прокилле, а обо мне не обмолвился ни словом? В то же время он решил поручить мне, а не Прокиллу, записывать под диктовку эту часть книги. Я решил, что римляне не так уж сильно отличаются от кельтов. Очевидно, они считали, будто только спасение человека знатного происхождения достойно того, чтобы быть упомянутым в официальном документе. Однако у меня было еще одно предположение: Цезарь пытался показать мне, что я ничем не лучше других и являюсь для него таким же подчиненным, как и остальные. Одним словом, упомянув в своей книге о Гае Валерии Прокилле и сделав вид, будто меня не существовало вовсе, проконсул хотел уничтожить то понимание, которого, как мне казалось, мы смогли достичь полчаса назад.

– Таким образом, в течение всего лишь одного лета Цезарю удалось успешно закончить сразу две очень важных войны. Поэтому он отдал приказ своему войску разбить лагерь и расположиться на зимовку в землях секванов гораздо раньше, чем того требовали обстоятельства. Покинув свои легионы, Цезарь передал командование Лабиэну и отправился в Галлию, находящуюся по другую сторону реки Родан, чтобы вершить суд и разрешать споры.

Примерно в полночь я наконец получил возможность немного перевести дух на свежем воздухе. Криксос принес мне свежей холодной воды и чистую тунику. Рано утром, когда я вернулся в свою палатку, проконсул уже покинул лагерь и отправился на юг.

Ванда долго злилась на меня за мои ночные похождения. Я пытался объяснить ей, как много обязанностей у друидов, но она обозвала меня пьяницей и несколько раз повторила, что Галлия встала на колени вовсе не перед могуществом Цезаря. Ванда считала, что проконсулу совсем ни к чему было столько легионов для одержания всех этих побед… По ее словам, Цезарь вполне мог бы покорить всю Галлию, имея в запасе лишь несколько тысяч бочек римского вина. Что я мог на это ответить? Я молчал. По-моему, я уже упоминал, что не раз слышал о германских рабынях, которые вьют веревки из своих хозяев.

– За такое непочтительное отношение ко мне я велю тебя высечь, – пробормотал я и тут же впал в забытье. То ли от усталости, то ли из-за того, что переусердствовал во время дегустации вин Цезаря.

VIII

Зимний лагерь разбили неподалеку от оппидума Весонтион. Жилища легионеров почти ничем не отличались от тех, в которых им приходилось ночевать во время похода. Они спасли по восемь человек в приземистых палатках из козьих и овечьих шкур. Землю застилали слоем соломы, а вокруг палатки выкапывали небольшие канавки, чтобы в них стекала дождевая вода. Офицеры расположились в деревянных бараках, а строения, предназначенные для легатов, даже отапливались при помощи гипокауста. В соответствии с особым распоряжением Гая Оппия и Авла Гирта, префект лагеря выделил мне помещение в одном из отапливаемых бараков. В канцелярии Цезаря все давно заметили, что от холода и сырости мои мускулы немели и мой почерк настолько ухудшался, что буквы можно было разобрать лишь с огромным трудом. Казалось, будто текст писал кто-то, ехавший на телеге по ухабистой дороге.

Кроме отопления у бараков было еще одно огромное преимущество: все, кто жил в них, могли пользоваться масляными лампами, в то время как внутри палаток, накрытых шкурами животных, было совершенно темно.

Почти каждый месяц я писал письма Кретосу. Мои отчеты содержали информацию, на которую и рассчитывал купец. Я очень надеялся к весне получить от него хоть какую-нибудь весточку. Но Кретос не отвечал на мои послания.

– Как ты думаешь, Ванда, где он сейчас?

– Кретос? Даже не могу себе представить, мой господин. Возможно, он как раз находился в лагере Ариовиста, когда началась битва. Тогда вполне вероятно, что Кретос погиб от руки одного из легионеров Цезаря.

– Может быть… А может быть, и нет… Мы не можем знать наверняка. Во всяком случае, я буду выполнять все оговоренные в нашем соглашении условия. Когда я наконец выплачу все долги и рассчитаюсь с Кретосом, я отправлюсь в Массилию.

– Неужели ты все еще пытаешься строить какие-то планы, мой господин? Наверняка твои боги сейчас потешаются над тобой. А что, если боги Цезаря сделают тебя полноправным гражданином Рима, а потом сенатором?

Ванда улыбнулась.

– Еще маленьким мальчиком я мечтал, что наступит день, когда я стану владельцем огромного торгового дома в Массилии. Я хотел иметь собственную виллу и много нубийских рабынь…

– Ты хочешь развлекаться с нубийскими рабынями? – спросила Ванда, глядя на меня с деланным пренебрежением.

– Конечно, – пошутил я, – но сначала я подарю тебе свободу, Ванда.

– Это правда, Корисиос?

Она вновь назвала меня по имени! Я обнял Ванду, а она продолжила:

– Если разобраться, то ты в определенном смысле этого слова тоже являешься рабом. Ты раб своих долгов, раб Кретоса… Но иногда ты становишься рабом своей собственной рабыни, – прошептала Ванда мне на ухо. Она освободилась от моих объятий, сделала шаг назад и сняла свою тунику через голову. Ванда смотрела на меня и улыбалась так, как могут улыбаться только влюбленные. – Но у нас с тобой все хорошо, правда, Корисиос?

Она была права. Нам выделили отдельную комнату в теплом жилище, мы могли не беспокоиться о еде, которой всегда было вдоволь. Мне платили приличное жалованье, несмотря на то что я иногда целыми неделями бездельничал в канцелярии. Но я не тратил времени даром, а занимался выполнением поручений Кретоса. Мы с Вандой обошли все рынки в Весонтионе вдоль и поперек, побывали в каждом кабаке и на всех до единого постоялых дворах. А долгие зимние ночи принадлежали только мне и Ванде. Я тщательно составлял список изделий, производимых местными ремесленниками и крестьянами, а также списки всего, что продавалось на местных рынках, но было привезено издалека. Я вел записи, в которых фиксировал минимальные и максимальные цены на самые разные изделия. Анализировал, делал соответствующие выводы, в результате которых становилось понятно, какие товары пользуются у местных жителей особым спросом, но почти не завозятся сюда купцами. В своих подробных отчетах я упоминал имена торговцев и купцов, а также названия всех предлагаемых ими изделий. Пользуясь моими записями, Кретос мог узнать также имена местных ремесленников и названия мастерских. Разговаривая с людьми и торговцами на рынках, я, к своему величайшему удивлению, понял, что жители Галлии готовы были обменять практически все что угодно на римское вино. Друиды, с которыми мне приходилось общаться в Весонтионе, проклинали Рим и утверждали, будто римляне завоюют Галлию не при помощи меча или лопаты, а всего лишь при помощи бочек с вином. Можно подумать, кельтам недостаточно было напиваться до полусмерти сладким как мед пшеничным пивом! Ведь мы употребляли этот напиток в огромных количествах задолго до прихода римлян, сейчас же мои соплеменники, словно обезумев, заливались вином. Так утверждали наши жрецы, но, честно говоря, такому любителю вина, как я, их обвинения казались несколько однобокими и надуманными. Даже будучи кельтом, я был готов признать, что по вкусовым качествам вино римлян намного превосходило наше пшеничное пиво.

Некоторые римляне – к их числу принадлежал и Авл Гирт – считали, будто завоеватели оказывали жителям захваченных ими земель огромную услугу, продавая им неизвестные ранее напитки, затуманивающие сознание. Как бы там ни было, я всегда придерживался мнения, что вино ни в коем случае нельзя сравнивать со злом, которое римляне называли болезнями Венеры. Захватчики приносили с собой эти страшные недуги, передающиеся во время полового акта, и многие кельты уже страдали от них. Вино же, на мой взгляд, являлось божественным напитком, подарком римского бога Меркурия, покровителя торговли. Конечно, фалернское нельзя было купить ни на одном из местных рынков, однако ингредиенты для отменного пряного вина можно было раздобыть с легкостью: греческое белое вино со смолами, мед, черный перец, лавровые листья, шафран и финики. Везде, где легионеры задерживались дольше, чем на два месяца, на рынках появлялись продукты и напитки, к которым привыкли римские солдаты. Конечно же, при условии, что в те места вели более или менее приличные дороги, по которым могли проехать телеги. В декабре и январе из-за льда, снега и грязи доставка продовольствия превратилась в неосуществимую задачу. Это означало, что те, кто не успел вовремя запастись достаточным количеством греческого вина, не могли предложить в конце года своим гостям пряное вино. А у нас гости бывали довольно часто – офицеры из канцелярии Цезаря, простые легионеры, просившие меня написать письма их родственникам, или Урсул, примипил десятого легиона, который, похоже, считал меня своим лучшим другом. Криксос научил меня готовить великолепный глинтвейн. Согласен, это варево не может сравниться с фалернским шестилетней выдержки, но оно вполне подходит для того, чтобы хоть как-то скрасить вечера, которые я был вынужден проводить в обществе римских офицеров.

– Требатий Теста, – сказал однажды вечером Гай Оппий шутливым тоном. Несколько офицеров пришли тем вечером в наш барак. – Когда Цезарь закончит военную кампанию в Галлии, ему понадобится еще один легион, чтобы спасти свою голову. Только на этот раз ему придется оплачивать услуги легиона юристов, а не простых солдат.

– Каждый, кто располагает достаточным количеством денег, – возразил молодой трибун, – может не обращать особого внимания на закон.

– Требатий Теста прав, – согласился Авл Гирт. – Один мой родственник написал мне, что сейчас в Риме каждый, кто претендует на выборную должность, может вполне открыто выставлять прямо на улицах столы, у которых имеющие право голоса граждане получают в качестве взятки определенную сумму денег! Вы можете себе это представить?! Римские политики подкупают избирателей, совершенно не опасаясь, что их за такие действия привлекут к ответственности!

– При Сулле [59]59
  Луций Корнелий Сулла Счастливый (138–78 гг. до н. э.) – глава аристократической группировки; захватив власть в 82 г. до н. э., объявил себя диктатором и удерживал диктатуру до 79 г. до н. э.


[Закрыть], – заметил Урсул, – это было бы просто невозможно.

– Конечно, – усмехнулся Авл Гирт, – Сулла ни за что не стал бы подкупать своих соперников. Он просто велел бы своим убийцам расправиться с ними.

Все рассмеялись, а я велел рабам наполнить опустевшие кубки.

– Законы рынка, – начал философствовать Лабиэн, – вполне применимы не только к торговле, но и к политике. Всего лишь через год после начала военной кампании в Галлии у Цезаря появилось достаточно средств, при помощи которых он может подкупить трибунов. Они спасут его голову, продлив через четыре года его полномочия проконсула в провинции Нарбонская Галлия еще на пять лет. Тогда у Цезаря будет иммунитет, позволяющий ему избежать каких-либо судебных разбирательств.

– Но это не значит, что проблема будет решена. Цезарь всего лишь получит очередную отсрочку на пять лет. По истечении данного срока ему придется в очередной раз искать способ, позволяющий уйти от ответственности. Что же он будет делать?

– Тогда он распустит свои легионы, а каждый трибун к тому времени станет почти таким же богатым, как сам Красс. Неужели ты думаешь, что кто-то отважится судить Цезаря? Да они будут боготворить его!

– Да, – задумчиво сказал Лабиэн, – Цезарь уже не раз становился жертвой собственной неосмотрительности. Он часто ставит себя в положение, из которого существует только один выход. Сейчас, чтобы заткнуть рот римлянам, ему необходимо пополнять казну постоянно растущей данью, полученной от разных племен. Более того, он должен одерживать победу за победой, чтобы иметь возможность отправлять сенаторам подарки в виде драгоценностей, золота и рабов. Однако Цезарь может рассчитывать на новые победы лишь в том случае, если он в очередной раз преступит закон. Иногда мне кажется, что мысленно Цезарь уже перешел Рубикон вместе со своими войсками.

Рубикон был пограничной рекой, отделявшей Италию от провинции Цизальпийская Галлия. Римским полководцам было запрещено пересекать эту естественную границу в сопровождении своих войск. Любое нарушение данного закона считалось угрозой Риму, поскольку подобные действия рассматривались только как желание установить тиранию.

– Да, – подтвердил я, – Лабиэн прав. Для Цезаря Рубикон – это всего лишь река. И ничего больше.

Авл Гирт тоже согласился с высказыванием Лабиэна:

– Знаешь, Лабиэн, мне кажется, что Сулла был прав, предупреждая сенаторов о том, что этот зеленый юнец может оказаться очень опасным противником, если решит захватить власть [60]60
  Речь идет о высказывании Суллы, когда он в ответ на просьбы о даровании Цезарю жизни сказал: «Я предвижу, что этот юный Юлий стоит многих Мариев!»


[Закрыть]. В Цезаре действительно есть какая-то сила. Он гораздо больше, чем просто Марий!

– На что же мы, собственно говоря, жалуемся? – взял слово Мамурра. – К Цезарю благоволят сами боги. Мы оказались в нужное время в нужном месте и вместе с нашим дальновидным проконсулом сможем добиться в жизни очень многого. Богатство и слава – вот наш удел! Какое нам дело до того, что Цезарь нарушает один закон за другим? Почему мы должны испытывать угрызения совести, сражаясь на его стороне, если боги поступают точно так же, помогая Цезарю одерживать победу за победой?

– Ты прав, Мамурра, – ответил Гай Оппий. – Не стоит забывать, что Цезарь задолжал кредиторам более двадцати миллионов сестерциев, когда стал наместником в Гиспаниа ультериор. Если бы Красс не поручился за него, то Цезаря не выпустили бы из Рима. Что же изменилось, когда Цезарь вернулся из этой провинции? Он стал сказочно богатым человеком! К чему я, собственно говоря, веду: когда Цезарь решит покинуть Галлию и вернется в Рим, он будет богаче, чем сам Красс!

Лабиэн кивнул.

– Наверняка именно так все и случится. А после побед над гельветами и германцами он без особого труда покорит всю Галлию. Для него это будет не сложнее, чем прогуляться по Форум Романум.

Отношение молодых трибунов и офицеров к войне в Галлии и к самому Цезарю резко изменилось. Теперь они были уверены, что проконсул сможет с легкостью завоевать Галлию и присвоить несметные сокровища кельтов.

– Почему ты так уверен в том, что война еще не закончилась? – спросил один молодой трибун, который долго ждал возможности вставить хотя бы слово. – Неужели сам Цезарь посвятил тебя в свои планы?

– Если уж мы об этом заговорили, – начал Луций Сперат Урсул, – то я придерживаюсь мнения, что война в Галлии продлится еще по крайней мере четыре года. Как выдумаете, почему Цезарь не отдал своим легионам приказ вернуться на территорию его провинции? Что мы здесь делаем, в этой глуши? На много миль вокруг нет ни одного враждебно настроенного племени, желающего открыто выступить против нас! Какой смысл разбивать зимний лагерь в диких краях, о которых нам так мало известно? – Примипил десятого легиона сжал свои тонкие губы, обвел взглядом всех присутствующих и сам ответил на свои вопросы: – Мы остались зимовать под Весонтионом потому, что Цезарю пришлось прервать военные действия. Зимой воевать невозможно. Но можете не сомневаться: весной Цезарь продолжит то, что не удалось закончить этой осенью. Поверьте мне, солдаты ни за что не поднимут мятеж, потому что во всем нашем войске нет ни одного легионера, который мог бы сказать, что до войны в Галлии ему где-либо удавалось захватить более богатую добычу. Под командованием Цезаря даже простой солдат может стать Крассом! За один год галльской кампании легионеры заработали больше, чем за четыре года под командованием Помпея.

Похоже, примипил в самом деле был прав: сейчас в легионах Цезаря не осталось недовольных. Никто больше не задавался вопросом, имеет ли проконсул право вести эту войну. Каждый легионер понимал, что Цезарь продолжит военные действия, даже если ему так и не удастся получить разрешение сената. Если проконсул не собирался весной воевать с галлами, то зачем он отдал своим легионам приказ разбить зимний лагерь под Весонтионом?

Пища в зимнем лагере была очень разнообразной, можно даже сказать, превосходной. Когда войско находилось в походе, легионерам обычно приходилось довольствоваться так называемым «пульсом [61]61
  Лат. pulsus – удар, толчок.


[Закрыть]» – похожим на поленту блюдом из молотой пшеницы, которое приправляли разными специями, солью и сдабривали копченым салом, чтобы оно имело более-менее сносный вкус. Любой раб мог довольно быстро приготовить пульс. Теперь же, когда мы остались зимовать в укрепленном лагере, офицеры и простые солдаты могли разнообразить свой рацион свежим мясом, сыром, яйцами, молоком, а также выращенными местными крестьянами овощами, которые можно было найти на рынках круглый год. Цезарь заботился о том, чтобы все его солдаты хорошо отдохнули и набрались сил. Легионер, служивший под командованием проконсула, мог рассчитывать на то, что ему гарантированы такие же привилегии, какими пользуются знаменитые возницы в Риме. Цезарь хотел, чтобы об этом узнали все. Кроме того, он делал все возможное, чтобы слух о том, как быстро можно разбогатеть в его войске, докатился до самых отдаленных провинций. Хотя из-за своих противозаконных действий Цезарь оказался в довольно затруднительном положении, он каждую неделю получал письма от сенаторов, которые просили проконсула принять их сыновей в качестве трибунов на службу в штаб расположенных в Галлии войск. Кроме того, кредиторы предлагали увязшему по уши в долгах проконсулу все новые и новые кредиты.