Текст книги "Друид"

Автор книги: Клауде Куени

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 45 страниц)

Вдруг мне в голову пришла мысль, которая показалась мне озарением свыше и помогла все расставить на свои места. Возможно, боги намеренно так поступили со мной, руководствуясь какими-то только им известными соображениями? Наверняка у них были на то веские причины.

Так всегда бывает с богами. Они решают, что должно с нами произойти, и подают нам знаки, а мы, простые смертные, разбиваем себе лбы, пытаясь понять, что же они имели в виду. Проще всего было бы предположить следующее: боги не хотели, чтобы я стал друидом. Но такое толкование происшедшего меня совсем не устраивало.

– У меня есть разговор и к тебе, Нигер Фабий, – сказал офицер.

– Присаживайся же, Сильван, будь моим гостем!

– Спасибо. Только представь себе: если Урсула повысят и назначат префектом лагеря, то у меня есть неплохие шансы стать в ближайшем будущем главным центурионом.

О да! Эта должность, наверное, будет стоить тебе целого состояния! – пошутил Нигер Фабий.

– Ты что, сомневаешься в моей смелости, араб? – со злостью прошипел Сильван. Если честно, то я не ожидал от него такой реакции на безобидную шутку купца.

– Нет, о смелейший из Сильванов, – рассмеялся Нигер Фабий. – В твоей смелости я не сомневаюсь. А вот в твоих финансовых возможностях… Тех пяти серебряных денариев, которые ты смог выманить у моего юного друга, тебе явно не хватит.

– Ты согласишься дать мне в долг определенную сумму? лицо офицера вдруг стало очень серьезным.

– Нет, – не задумываясь, ответил Нигер Фабий, – ни одному римлянину, находящемуся в Галлии, я не дам в долг даже одного сестерция. Слишком уж здесь неспокойно.

– Послушай меня внимательно, араб! Уходящий в отставку praefectus castrorum хочет подарить Цезарю лошадь, потому что проконсул помог ему арендовать в Риме недвижимость по очень выгодной цене.

– А я думал, что Цезаря больше интересуют женщины, чем лошади, – сказал Нигер Фабий.

– Ты прав, купец. Но между этими двумя увлечениями есть одна существенная разница: женщинами Цезарь овладевает бесплатно, а лошадей ему приходится покупать.

– Мне очень жаль, Сильван, но у меня нет лошадей, которых я хотел бы продать, – примирительным тоном сказал Нигер Фабий.

– А как же те, что привязаны за твоим шатром? За обеих лошадей – за коня и кобылу – я предлагаю тебе восемьсот серебряных денариев.

По тону офицера можно было понять, что он раздражен, поскольку его предположения, похоже, оправдались: купец не собирался продавать лошадей.

– Я понимаю и очень ценю честолюбие префекта лагеря, который, уходя в отставку, решил удивить Цезаря, выразив ему свою признательность. Но если он дал тебе поручение купить лошадь за восемьсот денариев, то, скорее всего, уважаемый префект имел в виду не лошадь, а мула или осла.

– Девять тысяч денариев за двух животных! – с недовольной миной выпалил Сильван, сделав вид, будто не обратил внимания на ироничное замечание Нигера Фабия, которое любым другим римлянином было бы воспринято как смертельная обида. Девять тысяч денариев – примерно столько зарабатывал примипил за два года службы.

– Сильван, – спокойно произнес араб, – тебе известна стоимость перевозки одного шеффеля [40]40
  Шеффель – хлебная мера разных объемов (от 55 до 177 л).


[Закрыть]из Александрии в Рим? Если нет, то я тебе скажу, что тариф составляет шестнадцать денариев за шеффель. Одна лошадь соответствует примерно одной тысячи восьмистам шеффелям. Это значит, что за перевозку лошади из Александрии в Рим нужно заплатить двадцать восемь тысяч восемьсот денариев. И это за одну-единственную худую, хромую клячу! Но мои лошади самые быстрые во всем Средиземноморье! В Риме на скачках победитель получает двенадцать тысяч пятьсот серебряных денариев за один выигранный забег.

– Ты же не станешь требовать сорок тысяч серебряных денариев за одну-единственную лошадь! – возмутился офицер.

Нигер Фабий усмехнулся. Вдруг, совершенно неожиданно для всех, он нараспев крикнул: «Лууууна!»

Через некоторое время полог, закрывающий вход, отодвинулся, и в шатер просунула голову кобыла Нигера Фабия, по мускулистой шее и изящной голове которой сразу можно было понять, что в ее жилах течет чистейшая кровь арабских скакунов.

– Что скажешь, Луна? Ты хочешь, чтобы я тебя продал? – спросил Нигер Фабий, обращаясь к животному.

Луна тихонько заржала и резко мотнула головой.

– Иди ко мне, моя красавица, – нежно сказал купец.

Кобыла вошла в шатер и, проходя мимо Сильвана, взмахнула своим чистым расчесанным хвостом, слегка задев им римского офицера по лицу. Луна остановилась рядом с Нигером Фабием. Люсия подошла ко мне и улеглась рядом. Похоже, новый гость ей совсем не нравился.

– Ты хочешь есть, Луна? – спросил араб.

Кобыла раздула ноздри, наклонилась к хозяину и начала раздвигать мордой густые волосы Нигера Фабия, чтобы добраться губами до его левого уха. Купец взял со стола финик, откусил от него небольшой кусочек, а оставшуюся часть протянул лошади, которая, тихонько заржав, тут же начала жевать лакомство. Она громко чавкала, выставляя на всеобщее обозрение свои огромные белые зубы. Глядя на нее, можно было подумать, будто она потешается над незадачливым римлянином.

– А теперь иди на место, Луна, – ласково произнес Нигер Фабий.

Кобыла тут же послушалась и, гордо подняв голову, не спеша вышла из палатки.

– Вот видите! – с гордостью воскликнул купец. – Каждое животное ждет от нас ласки и понимания, а получая все это, платит нам преданностью.

Сказав это, Нигер Фабий обратился к Сильвану:

– Для вас же, римлян, животные ничем не отличаются от бездушных предметов. Вы их беспощадно эксплуатируете, нисколько не задумываясь о последствиях. Даже самых великолепных представителей животного мира вы ради забавы убиваете на аренах. Я слышал, что Цезарь в честь Юпитера устроил грандиозные игры, которые длились пятнадцать дней и ночей. Животных натравливали друг на друга, а тех, что выжили, добивали гладиаторы.

Сильван лишь нервно отмахнулся:

– Ты сам прекрасно знаешь, что слухи всегда преувеличивают то, что происходит на самом деле. Цезарь вывел на улицы Рима триста двадцать пар гладиаторов, одетых в серебряные доспехи. Все подумали, что он готовится к перевороту. Вот почему патриции никак не могут забыть устроенные Цезарем игры. Но римский народ высоко оценил решение нынешнего проконсула провинции Нарбонская Галлия устроить такое грандиозное зрелище и раздать столько хлеба. Все остальные игры, которые жители Рима видели раньше, не идут ни в какое сравнение с представлением, устроенным Цезарем. Но, должен признать, ему пришлось взять в долг огромную сумму денег, чтобы оплатить столь масштабное мероприятие.

– Конечно, сейчас ты расхваливаешь Цезаря, – пробормотал Нигер Фабий, – и его баснословные долги… Говорят, что четыре года назад таких долгов перед кредиторами, как у Цезаря, не было ни у одного человека в Риме.

Какое тебе дело до долгов Цезаря?! – с наигранным возмущением заорал Сильван.

– Если у человека с непомерным тщеславием такие огромные долги, он может быть опасен для всего человечества.

– Нигер Фабий! Еще одно неуважительное слово о проконсуле, и я велю утопить тебя в самом зловонном отхожем месте! Я предлагаю тебе пятьдесят тысяч серебряных денариев за двух животных. Ты можешь только гордиться тем, что на твоих лошадях будет ездить сам Цезарь!

– Ты хочешь сказать, что однажды я буду рассказывать своим детям, как у меня купил лошадей самый известный должник Рима? Если дела обстоят именно так, то, боюсь, я буду вынужден отказать тебе, Сильван. Не хочу, чтобы кто-нибудь сказал, будто Цезарю пришлось разграбить Галлию, потому что ему не хватало денег на покупку двух принадлежащих мне лошадей. Уж я-то прекрасно знаю: языка Цезаря следует бояться больше, чем его меча.

Лицо офицера помрачнело.

– У меня слишком мало времени, Нигер Фабий. Если ты не хочешь продавать лошадей префекту лагеря, то продай их хотя бы мне. Или объясни причины, по которым ты отказываешься заключать такую выгодную сделку!

– Я охотно объясню тебе, почему я решил поступить именно таким образом, – серьезно сказал Нигер Фабий. – Я привязан к Луне сильнее, чем к некоторым молодым красавицам, живущим на женской половине моего дома. Я люблю ее как родную дочь. Именно поэтому я никогда не продам ее существу, которое ходит на двух ногах. Ведь люди считают зверей глупыми и не понимают их чувств. Но почему мы так относимся к животным? Потому что они не могут строить храмы и дороги? Но подумай сам, Сильван, зачем им нужны каменные храмы или дороги?

– Нет, араб, я с тобой не согласен. Мы, римляне, любим животных. Разве стали бы мы воздавать им почести после смерти и ставить надгробные камни на их могилах, если бы относились к ним с презрением? – По тону офицера я понял, что затянувшийся спор его сильно раздражал. Он выхватил из рук раба кубок с вином и осушил его одним глотком. – Да кто ты такой, Нигер Фабий? Насколько я знаю, ты купец. Неужели ты возомнил себя философом? – съязвил Сильван.

Араб поднялся со своего ложа. Его лицо помрачнело, а глаза больше не светились добродушием.

– А теперь внимательно послушай меня, Сильван. Кельтский друид Корисиос – мой друг. Ваш великий полководец Гай Юлий Цезарь собирается полностью уничтожить его народ, чтобы получить возможность завладеть золотом кельтов и наконец рассчитаться со своими кредиторами. Я знаю, что не смогу ему помешать. Но я не позволю ему вершить неправедные дела, восседая на спине моей лошади.

– Восемьдесят тысяч серебряных денариев! – прошипел римский офицер. – Это мое последнее предложение.

Нигер Фабий рассмеялся, глядя ему в глаза.

– Я знаю, что в Риме все продается и покупается. Но я уже дал тебе свой ответ. И запомни: решения Нигера Фабия остаются неизменными!

– Насколько мне известно, ответ, данный арабом, никогда нельзя считать окончательным. Вы меняете свое мнение чуть ли не каждый час, с легкостью нарушаете данные клятвы и предаете союзников. Ваш характер больше напоминает флаг, развевающийся на ветру.

– Ты осмелился оскорбить мой народ, – спокойно произнес Нигер Фабий.

– У тебя странные принципы, купец, – не унимался Сильван. – Ты отказываешься продавать лошадей, но охотно снабжаешь легионеров рисом и специями, продаешь им хлеб и жемчужины. Почему же тебя из-за этого не мучает совесть?

– К крохотному зернышку риса я не питаю таких же нежных чувств, как к Луне. Похоже, ты до сих пор не понял этого, римлянин.

Сильван выпил залпом еще один кубок вина и пригрозил, положив свою правую кисть на рукоять кинжала:

– Араб, если ты не продашь мне лошадей, то я сделаю все возможное и невозможное, чтобы римские легионеры никогда не покупали у тебя товары!

– Благодаря запретам торговля начинает процветать. Поэтому я был бы только благодарен тебе за подобный жест. Я думаю, тебе прекрасно известно, Сильван, что все, что запрещено Римом, тут же распространяется по всему Средиземноморью со скоростью лесного пожара в жаркий летний день. К тому же я не знаю ни одного римского легионера, который отказался бы от порции риса с шафраном. Могу ли я предложить тебе взять немного этого блюда с собой?

Глядя на римского офицера, можно было подумать, что его ударили по голове чем-то тяжелым и он потерял сознание, но устоял на ногах.

– Мне все равно, – ответил Сильван сквозь зубы. – А еще я бы не отказался от нескольких иерихонских фиников.

Нигер Фабий велел рабу, который, не напоминая о своем присутствии ни единым звуком или жестом, неподвижно стоял у входа, немедленно выполнить просьбу римского офицера. Хмуро проворчав: «Valete semper [41]41
  Будь здоров (лат.).


[Закрыть]», Сильван попрощался с Нигером Фабием и напомнил мне, что завтра с наступлением четвертого часа дня я должен стоять перед Преториумом. Он вынул из-за пояса маленькую восковую табличку с печатью и бросил ее мне со словами: «Твой пропуск в лагерь, друид!»

Затем Сильван быстрым шагом вышел из палатки. Через некоторое время я сказал Нигеру Фабию:

– Мне кажется, что он готов был убить тебя за то, что ты отказался продать ему лошадей. Вместо этого он принимает от тебя подарки. Скажи мне, почему римляне готовы так унижаться?

Купец улыбнулся:

– Это довольно выгодная сделка. Того, кто делает подарки, вряд ли решатся убить. Разве не так? А если легионеры перестанут покупать мои товары, то я просто-напросто покину этот город и отправлюсь дальше. Не думаю, что Сильван будет очень этому рад.

Мы с Вандой рассмеялись, потому что нам и в голову не пришло рассматривать все, что произошло сегодня в шатре араба, с такой точки зрения.

– Скажи мне, Нигер Фабий, есть ли где-нибудь школа, в которой можно научиться всем тонкостям искусства ведения подобных бесед? – спросил я.

– Нет, – рассмеялся арабский купец, – только жизнь и богатый опыт могут помочь тебе решить, каким образом разговаривать с тем или иным человеком, чтобы добиться выгодного для тебя результата. Я начал путешествовать со своим отцом, когда был еще маленьким мальчиком. Он был рабом, но его господин ему полностью доверял. Мой отец научил меня многому: как правильно вести себя, чтобы тлеющие угли ненависти не превратились в пылающее пламя, и как извлекать выгоду из любой, даже самой безнадежной ситуации.

– Слова, которые я услышал из твоих уст в самом конце разговора, когда ты предложил Сильвану сделать ему подарок, стоили бы тебе головы, окажись на месте этого римлянина кельт. Любой представитель моего народа воспринял бы такие слова как оскорбление.

– Позволь с тобой не согласиться, Корисиос. Возможно, кельтский воин и посчитал бы подобное предложение оскорблением, но не кельтский купец. Большинство людей можно так или иначе подкупить, а если этот человек римлянин и к тому же занимает довольно высокую должность, – как, например, Сильван, – то свое согласие принять подарок, являющийся на самом деле взяткой, он нисколько не считает постыдным.

Я был поражен до глубины души. До сих пор я считал, что Нигер Фабий – добрейшей души человек, который не способен хитрить или льстить. Но возможность познакомиться с культурами разных народов, живущих в Средиземноморье, несомненно изменила его отношение к жизни и мировоззрение. Наверняка сейчас восточный купец смотрел на мир иначе, чем в тот день, когда ему впервые пришлось иметь дело с римлянами.

– Скажи мне, Нигер Фабий, почему все считают, будто арабы чем-то похожи на извивающихся всем телом угрей, которые в любой момент могут выскользнуть из рук?

Купец широко улыбнулся.

– Если ты хочешь узнать особенности моего народа и понять, чем мы отличаемся, например, от кельтов или римлян, разве тебе недостаточно сравнить верблюда и лошадь? – Какое-то время Нигер Фабий терпеливо ждал, когда я дам знак, что понял его сравнение, но, прочитав на моем лице недоумение, продолжил: – У кочевых народов, живущих в арабских пустынях, не очень хорошая слава. Про них говорят, будто они буквально каждый день меняют свое мнение, нарушают договоренности, расторгают старые союзы и тут же заключают новые. На греков или римлян такое поведение может произвести отрицательное впечатление и заставить их думать, что на арабов нельзя положиться, и вообще – лучше не иметь с нами ничего общего. Но они забывают при этом, что для кочевника любое высказанное им мнение не может считаться окончательным, а союзы не заключаются на века. Вот почему мы не придаем словам, всякого рода заверениям в дружбе и союзам особого значения. Обе стороны прекрасно понимают, что мнение противоположной стороны может измениться в любой момент. Вот почему мы не считаем ужасным проступком, если кто-либо отказывается от слов, сказанных им вчера, или вчерашний союзник переходит на сторону врага. Конечно, другим народам, которые придают союзам прямо-таки сакральное значение, довольно трудно свыкнуться с нашей философией и заключить какой-либо договор с одним из арабских народов. Но, как я уже говорил тебе, они пытаются сравнить верблюда и лошадь.

Нигер Фабий приказал рабам принести чистой воды, чтобы мы могли вымыть руки перед тем, как подадут последнее блюдо. Он рассказал много интересного о диких племенах всадников, живущих на востоке, а также о других народах, кочующих по арабской пустыне.

Постепенно мы с Вандой начали понимать, что кочевники, которые всю свою жизнь проводят на выжженных солнцем землях, переезжая с одного места на другое, относятся к принятию окончательных решений иначе, чем народы, живущие в каменных домах. Ни грекам, ни римлянам не приходится так часто приспосабливаться к совершенно новым условиям. Нигер Фабий оказался превосходным рассказчиком. Словно завороженные мы слушали его истории, в которых он сравнивал культуры разных народов, объяснял особенности их мировоззрения. Благодаря ему я понял, каким образом возникают столь разнообразные обычаи и традиции, а также почему они иногда кажутся настолько несовместимыми, что люди не могут понять друг друга и считают применение силы единственным приемлемым выходом из тупиковой ситуации.

Немного позже я отправился к Кретосу, чтобы обсудить с ним последствия неудачи, постигшей меня той злополучной ночью. Было бессмысленно откладывать нашу встречу: рано или поздно мне все равно пришлось бы объяснить ему, куда пропали рабы. Проблему невозможно решить, делая вид, будто ее не существует. Но я не застал Кретоса в его шатре. Рабы сообщили мне, что он как раз в пути и прибудет в Генаву примерно через несколько дней. Когда я спросил одного из вольноотпущенников, который помогал Кретосу вести дела, сильно ли разозлился купец, узнав о пропаже своих рабов, тот ехидно ухмыльнулся и ответил:

– Это уже не столь важно. Однако я могу дать тебе один дельный совет: постарайся хорошенько развлечься за те дни, которые остались до приезда Кретоса. Потому что это твои последние дни на свободе…

Когда кельтская делегация переправилась на противоположный берег, все вожди и друиды тут же поняли, что за последние восемь дней многое изменилось. Римляне укрепили берег огромным земляным валом, который отделял от реки глубокий ров. На примерно одинаковых расстояниях одна от другой выросли сторожевые башни, где скрывались лучники. Вдоль дороги, ведущей в лагерь, по обе стороны в два ряда стояли легионеры в начищенных до блеска доспехах, готовые хоть сейчас броситься в бой. Римляне решили не устраивать торжественную встречу кельтской знати. Не было слышно звуков туб или cornu [42]42
  Рожок (лат.).


[Закрыть]. Атмосфера была настолько гнетущей, что не было слышно даже собачьего лая; собаки, которые всегда держатся рядом с жилищем человека и обычно лают или рычат, куда-то исчезли. Такая тишина казалась опасной и даже угрожающей. Слышались только глухие удары копыт по мягкой грунтовой дороге.

Вместе с молодыми трибунами, префектами, преторианцами из гвардии Цезаря и Сильваном я, сидя верхом на лошади, ждал, когда делегация кельтов прибудет к главным воротам военного лагеря десятого легиона. На этот раз проконсул запретил пускать вождей и друидов за ворота. Мне велели поприветствовать кельтов и попросить их набраться терпения, а также сообщить, что Цезаря отвлекли важные дела, но он может появиться здесь в любое мгновение.

Наммей и Веруклетий хладнокровно выслушали мои слова, словно вовсе не считали оскорблением своего достоинства такое поведение Цезаря. Их нисколько не пугал тот факт, что они со всех сторон были окружены вооруженными легионерами, державшими свои гладиусы наготове. С пренебрежением поглядывая на римлян, кельты сидели на своих лошадях, сбрую которых украшали драгоценные камни и золото, и перекидывались короткими фразами. Вдруг солнце закрыли огромные серые тучи и подул пронизывающий холодный ветер, отчего вся сцена стала еще более мрачной. Почувствовав на себе взгляд друида Веруклетия, я посмотрел ему прямо в глаза. Через некоторое время я наконец решился заговорить с ним:

– Друид, несколько дней назад я…

Но Сильван прервал меня:

– Кельт, разве я дал тебе разрешение говорить?

– Нет, Сильван, но я хотел бы спросить друида, почему несколько дней назад я чуть не умер. Мне хотелось бы узнать, что могло стать причиной этого.

– Наверное, ты, когда гостил у своего арабского друга, выпил слишком много греческого вина, сдобренного смолой, – ухмыльнулся Сильван. – Ну что ж, можешь спросить у своего Друида, можно ли умереть от крысиной мочи!

Итак, я спросил у Веруклетия, какую ошибку я допустил во время приготовления зелья для совершения обряда. Я перечислил все травы, которыми пользовался, подробно описал, в какой последовательности бросал их в кипящую воду, а также какое количество стеблей, листьев и лепестков разных растений оказалось в котелке.

– Весь процесс приготовления в точности соответствует тем знаниям, которые наши предки передавали из поколения в поколение. Тем не менее ты наверняка допустил какую-то оплошность. Скажи, Корисиос, был ли чист твой дух?

– Конечно, – соврал я, – мой дух был абсолютно чист.

– Очень странно, – ответил друид, – мне еще ни разу не приходилось слышать о чем-нибудь подобном.

– Возможно, я выпил слишком много этого зелья? – предположил я, растерянно глядя на своего собеседника.

– Выпил?! – воскликнул Веруклетий таким тоном, словно я сказал ужасную глупость. – Ты должен был вдыхать испарения, исходящие от этого отвара, а не пить его!

Наммей, слышавший каждое слово нашего разговора, начал тихо смеяться. Сначала ему удавалось кое-как сдерживать себя, по когда послышался смех остальных кельтов, прибывших на переговоры с Цезарем, все они забыли о сдержанности и смеялись до слез, не обращая внимания на недоуменные взгляды римлян. Очевидно, вожди и друиды из кельтской делегации были очень рады этой возможности хоть немного разрядить обстановку и снять огромное нервное напряжение.

Сильван взглянул на меня и недовольно спросил:

– Почему они смеются?

– Если ты не понимаешь арабов, то как ты собираешься понять кельтов? – ответил я римлянину. Мне показалось, что сложившаяся ситуация может оказаться единственной удобной возможностью спокойно поговорить с Веруклетием. Я тут же сообщил ему, что уже пытался объяснить Дивикону, какие цели на самом деле преследует Цезарь – ему нужно было во что бы то ни стало начать войну против кельтов.

Сильван не сводил с меня глаз, и по выражению его лица я понимал, что его недоверие растет с каждым мгновением.

Я был почти уверен, что его терпение вот-вот лопнет и в любой момент он может запретить мне разговаривать с кельтами. Поэтому я поспешно спросил у Веруклетия, не согласится ли он дать мне один совет.

– Что мне делать? Как лучше поступить? Должен ли я отправиться вместе с моим народом на запад или будет лучше, если я поеду в Массилию?

– Корисиос, ты должен дождаться, пока боги примут решение.

– Ждать? Где? Здесь, в римской провинции? Или, может быть, ты посоветуешь пойти на службу в канцелярию Цезаря, пока боги не решат, как мне жить дальше?

Громкие, заунывные звуки туб разорвали тишину, послышалась барабанная дробь, и несколько легионеров открыли огромные двустворчатые ворота главного входа. Лошади испугались столь резкой перемены обстановки, поэтому всадники были вынуждены успокаивать их, поглаживая по шеям и шепотом повторяя их клички.

По главной улице лагеря прямо к нам скакал проконсул Гай Юлий Цезарь. Отовсюду слышались крики: «Приветствуем тебя, Цезарь!» – словно каждый легионер считал своим долгом как можно громче проорать эту фразу. Должно быть, солдаты боготворили своего полководца. Цезаря сопровождали двенадцать одетых в кроваво-красные тоги проконсульских ликторов; бок о бок с проконсулом скакали легат Тит Лабиэн и Урсул, примипил десятого легиона.

Скандируемое легионерами «Приветствуем тебя, Цезарь!» звучало так, словно тысячи капитанов галер одновременно задавали темп своим гребцам. Знаменосцы раз за разом в едином ритме поднимали, а затем опускали римские флаги, вексиллы и золотых орлов.

– Приветствуем тебя, Цезарь! Приветствуем тебя, Цезарь!

Вдруг кто-то прокричал зычным голосом на весь лагерь:

– Gladios stringite!

Солдаты тут же вынули мечи из ножен. Затем раздался следующий приказ:

– Scuta pulsate!

И легионеры начали ударять по краям кроваво-красных щитов своими гладиусами. Удары раздавались через абсолютно одинаковые промежутки времени, никто не сбивался с темпа В то же время солдаты продолжали орать во все горло: «Приветствуем тебя, Цезарь!»

Оказавшись примерно в пяти шагах от Наммея и Веруклетия проконсул резко остановил своего коня. Послышались три коротких гудка тубы, легионеры замолчали и прекратили стучать гладиусами по щитам. Воцарилась гробовая тишина, затем все солдаты одновременно убрали мечи в ножны и замерли.

– Рим решил! – начал Цезарь.

На его губах вновь играла та же самая наглая, вызывающая ухмылка. Он высокомерно смотрел на кельтов и всем своим видом показывал, что никто и ничто на свете не сможет испугать его или заставить изменить принятое решение. Если разобраться, то проконсул был игроком, который каждый раз ставил на кон свою жизнь в надежде выиграть, но прекрасно понимал, что в случае проигрыша ему грозит смерть. Его философия заключалась в трех словах: все или ничего!

– Наммей и Веруклетий, князья гельветов и тигуринов! Вы обратились к Риму с просьбой разрешить вам пройти по территории принадлежащей нам провинции Нарбонская Галлия. Вы обещали не нападать на города и селения, не опустошать поля. А теперь слушайте, какой ответ даст вам Рим! Мы еще не забыли, как сорок девять лет назад гельветы напали на римского консула Луция Кассия, коварно убили его, разбили служившие ему войска, а тех, кому удалось выжить, продали в рабство. Именно поэтому мы не можем поверить в ваши благие намерения. Народ, совершивший в прошлом подобное нападение, не может быть настроен дружественно по отношению к Риму, а значит, оказавшись в нашей провинции, ваши воины наверняка тут же начнут творить бесчинства и делать все возможное, чтобы причинить нам как можно больше вреда. Учитывая все только что упомянутые соображения, а также руководствуясь обычаями и традициями римского народа, Рим не считает возможным разрешить вашим народам вступить на территорию провинции Нарбонская Галлия пройти по ней. Если же вы попытаетесь вопреки данному запрету вторгнуться в нашу провинцию, применяя силу, то мы в свою очередь воспользуемся всеми доступными нам средствами, чтобы защитить неприкосновенность наших земель в рамках существующих на данный момент границ. Отнеситесь к мощи римского орла с должным почтением и не испытывайте судьбу! Если вы попытаетесь выступить против него, то он не успокоится до тех пор, пока все наглецы, отважившиеся на подобные действия, не будут жестоко наказаны. Рим сказал.

Цезарь дождался, пока я закончил переводить последнее предложение. Когда я замолчал, проконсул гордо поднял голову и, высокомерно выставив вперед острый чисто выбритый подбородок, взглянул Наммею прямо в глаза. Все только что сказанное походило скорее на вызов, брошенный кельтам, чем на попытку найти разумное решение, которое устраивало бы обе стороны. Цезарь хотел как можно быстрее начать войну против моего народа! Вот почему он вспомнил события, происшедшие полвека назад. Проконсул в очередной раз попытался подчеркнуть в присутствии своих воинов, трибунов, префектов и ликторов, насколько опасны гельветы, хотя сам прекрасно понимал, что сегодняшняя расстановка сил кардинальным образом отличается от той ситуации, которая сложилась сорок девять лет назад и способствовала победе кельтов над римлянами. Но Цезарю было все равно. Он преследовал личные цели – проконсул в первую очередь хотел скрыть свои собственные интересы за заботой о безопасности вверенной ему римской провинции, чтобы иметь возможность начать войну.

– Мы ни в коем случае не станем нарушать границы римской провинции и отправимся к побережью Атлантикуса другим путем, – ответил Наммей.

Похоже, его ответ сильно разочаровал Цезаря. Мне даже показалось, что несколько мгновений лицо проконсула выражало полную беспомощность и растерянность, как у кулачного бойца, который вышел на арену, но не увидел перед собой противника. Однако Цезарь быстро овладел собой. На его лице Вновь появилась ухмылка. Он молчал.

Кельтские князья и друиды резко развернули своих лошадей и поскакали назад, к берегу реки, той же дорогой, по которой они приехали к воротам лагеря десятого легиона. Я остался совершенно один среди этого моря золотых орлов и кроваво-красных щитов.

Той ночью я не мог уснуть. Вновь и вновь мои мысли возвращались к событиям последних дней. Я корил себя за нерасторопность – возможно, сегодня, пока мы ждали Цезаря, я должен был рассказать гораздо больше нашим вождям? Но я не сомневался, что успел сообщить им самое важное. С другой стороны, мне следовало подробнее описать им характер проконсула и его мотивы, чтобы мои соплеменники поняли, с каким врагом им приходится иметь дело. Конечно, внутреннюю политику Римской империи вряд ли можно было назвать тайной за семью печатями, но мне следовало раскрыть глаза кельтским друидам и князьям. Ведь я прекрасно понимал, что означает речь Цезаря; какие мысли заставляют его действовать подобным образом.

Конечно же, Ванда сразу заметила, что я чем-то обеспокоен. Она предложила выйти из палатки и прогуляться к берегу реки.

– Я не думаю, что ты должен себя в чем-то обвинять, господин, – сказала моя возлюбленная, пытаясь успокоить меня, когда мы уже сидели у самой воды, – князья кельтов прекрасно понимают, что Цезарь всего лишь хочет выиграть время и дождаться прибытия в Генаву дополнительных легионов.

Кивнув, я начал гладить Люсию по спине. Как только мы уселись на траву, она сразу же протиснулась между нами и пыталась всячески обратить на себя мое внимание. Наверное, мою любимицу несколько раздражал тот факт, что в последнее время она оказалась на втором плане, так как почти все свое свободное время я проводил с Вандой.

В лагере гельветов тоже было неспокойно. Некоторые молодые воины, полностью раздевшись, подходили к самой кромке воды и оскорбляли римлян, выкрикивая страшные ругательства. Иногда наиболее отчаянные из них прыгали в воду, чтобы попытаться переплыть на противоположный берег, но как только сорвиголова оказывался примерно на середине реки, на него обрушивался смертельный град стрел. Один за другим трупы кельтских воинов проплывали мимо нас. Римские стражники, стоявшие на земляном валу и на деревянных сторожевых башнях, не могли понять, почему молодые воины так пренебрежительно относятся к своей жизни и не дрогнув идут на верную смерть.

– Корисиос, – прошептала Ванда. Я знал, что каждый раз, когда она называла меня по имени, а не обращалась ко мне как к своему господину, она хотела заняться любовью. А в последнее время Ванда все чаще и чаще произносила мое имя.