Текст книги "Друид"

Автор книги: Клауде Куени

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 45 страниц)

Кельтилл кивнул. В самом деле, лишь сейчас я заметил, как сильно постарел мой дядюшка за последнее время. Сейчас он был одним из самых старых жителей нашего селения, ведь ему давно исполнилось пятьдесят. Десять лет назад, в тот самый день, когда он вернулся в деревню, Кельтилл решил, что несет ответственность за мою дальнейшую судьбу. Я и он принадлежали к одному клану, нас связывали кровные узы. Именно из-за меня он в прошлом году решил купить германскую рабыню Ванду. Мой дядюшка вбил себе в голову, что она должна заменить его и заботиться обо мне, когда он покинет мир живых, а душа его начнет новую жизнь. Но мне не нужна клюка из крови и плоти! Мне не нужна рабыня! Тем более такая строптивая, как Ванда. Она успела стать для меня сестрой, но только такой, которую брат с удовольствием утопил бы в болоте.

– Корисиос, – пробормотал Кельтилл, – меня порой посещают самые разные мысли, когда я всю ночь не могу сомкнуть глаз. Знаешь, возможно, ты прав. Похоже, боги в самом деле строят относительно тебя особые планы. У всего, что с тобой происходит, должны быть какие-то причины.

– Как минимум три, – усмехнулся я.

Дядюшка Кельтилл на какое-то мгновение забыл о своих заботах и от души рассмеялся. Он запрокинул голову и широко открыл рот, так что я даже увидел четыре сточенных о грубое зерно зуба, которые оставили ему боги.

– Кто знает, Корисиос! Твоя вера в успех настолько непоколебима, что я начинаю задумываться…

– Скажи, какая самая ужасная вещь может произойти со мной? – продолжая смеяться, спросил я.

Кельтилл с удивлением взглянул на меня.

– Ариовист может вырезать мне сердце, а римляне – прибить гвоздями к кресту. Говори же, дядюшка, что, по-твоему, хуже? Что бы со мной ни случилось, долго я мучиться не буду. А как только смерть настигнет меня, я тут же отправлюсь с паромщиком дальше, навстречу следующей жизни!

Лицо дядюшки немного прояснилось; похоже, у него на душе стало легче. Мне удалось подбодрить его, даже несмотря на то что меня самого начали одолевать тревожные мысли. Раз уж сам дядюшка Кельтилл проявляет беспокойство, то мне есть над чем задуматься. С другой стороны, вот уже несколько лет он пил слишком много вина. Я по себе знаю, что этот напиток придает мужества и отваги, но как только его действие проходит, человек становится пугливым и робким, словно лань. Я схватился обеими руками за железную ручку, которую Кельтилл забил в ствол дуба, чтобы мне было удобнее подниматься с земли, и встал на ноги.

– Ванда! – крикнул я со злостью, так, словно она постоянно должна была находиться рядом со мной, а тут вдруг куда-то пропала.

– Да, мой господин! – услышал я за спиной ее голос. Похоже, все это время она сидела сзади и наблюдала за мной. Должен заметить, что, когда моя рабыня говорила: «Да, мой господин!» – в ее голосе не было и тени смирения или покорности. Напротив, Ванда произносила эти слова таким тоном, что они казались насмешкой. На самом деле, она позволяла себе слишком много вольностей и к тому же постоянно надоедала мне своим присутствием, не отставая от меня ни на шаг. Я нисколько не сомневался, что она выполняла распоряжение дядюшки Кельтилла. Он часто грозил Ванде, что велит высечь ее, но эти угрозы ни разу не были исполнены. Я думаю, что дядюшка полюбил эту рабыню так, словно она была его родной дочерью. Во всяком случае, на теле Ванды не было никаких следов, которые указывали бы на попытки научить ее вести себя надлежащим образом.

– Я хочу еще раз подняться вверх, на скалу.

Ванда молча кивнула, тут же взяла меня за левую руку и медленно зашагала рядом по склону холма, осторожно меня поддерживая. Она уже давно успела привыкнуть к моей неторопливой походке. Должен признать, мне иногда казалось, что без этой рабыни я не смогу сделать и шагу, ведь Ванда в любой момент готова была прийти на помощь – поддержать меня, если я оступлюсь или неловко стану на левую ногу. За время, которое Ванда провела в нашем селении, она успела неплохо выучить язык кельтов, однако сама никогда не пыталась завязать разговор. Иногда мне удавалось начать беседу с ней, но при этом я настаивал, чтобы мы говорили на ее родном языке. Я был одержим желанием постоянно узнавать что-то новое, так же как дядюшка Кельтилл – страстью к неразбавленному вину римлян. Именно Кельтилл научил меня говорить на латыни. Этот язык давался мне на удивление легко. А Кретос, купец из Массилии, которого постоянно мучила зубная боль, еще в прошлом году сказал мне, что мои старания в изучении греческого увенчались успехом – я наконец-то научился писать и бегло говорить на этом языке. Подобные достижения заставили всех жителей нашей деревни относиться ко мне с уважением, а у меня появилось желание с еще большим рвением овладевать новыми знаниями. Останавливаться на достигнутом я не собирался. Я бы с удовольствием потратил все свои скудные сбережения и заказал бы в Массилии мраморную доску, на которой был бы выбит список всего, чему я уже успел научиться. Однако в нашей деревне никто не смог бы прочесть эти надписи…

Когда мы наконец поднялись на скалу, Ванда остановилась рядом со мной и не сводя с меня глаз медленно отпустила мою руку, словно боялась, что без ее поддержки я в любое мгновение могу потерять равновесие и рухнуть на землю. Именно в такие моменты я сравнивал ее с сестрой, которую так и хочется утопить в болоте. Что за вздор! С какой стати я должен падать? Я ухватился обеими руками за край огромного плоского камня и, посильнее оттолкнувшись ногами, попытался подтянуться. Ванда прекрасно знала, что я ненавижу, когда она меня поддерживает таким образом, но тем не менее осторожно обхватила меня руками за бедра, чтобы помочь взобраться наверх. В самом деле, я ненавидел, когда она позволяла себе так со мной обращаться! Люсия сделала несколько больших прыжков и уже смотрела на нас сверху вниз, жалобно скуля. По совершенно непонятным для меня причинам она просто обожала Ванду. А поскольку я любил свою собаку, то решил предложить Ванде присоединиться к нам:

– Забирайся наверх, вместе погреемся на солнце!

– Да, мой господин. – Ванда ловко забралась наверх и уселась рядом со мной.

У моей рабыни были длинные светлые волосы, которые она всегда заплетала в косу. Настоящее сокровище, за которое многие не задумываясь отдали бы целое состояние! Кретос однажды рассказал мне, что в Египте за такие волосы заплатили бы немало золота. Из светлых волос германцев якобы получаются прекрасные канаты для катапульт. Не знаю, были ли волосы Ванды на самом деле такими уж светлыми. Я много раз видел, как она, сидя у ручья, натирает их жиром и пеплом. Улыбнувшись Ванде, я пригладил рукой усы. Она сидела слегка наклонив голову, так, словно покорилась своей судьбе, и с грустью смотрела куда-то вдаль. Однако ее удивительные глаза буквально излучали уверенность. У Ванды было красивое лицо с правильными чертами, полные губы всегда пахли свежей водой. Она очень любила надевать платье без рукавов из красной шерстяной материи, которое подчеркивало ее соблазнительные формы и плотно облегало грудь, напоминавшую два упругих полушария, обтянутых тканью. На плечах платье удерживали две довольно дорогие застежки, а на талии стягивал тонкий кожаный поясок. С тех пор как у Ванды появилось это платье, она сильно изменилась. Вряд ли сейчас какой-нибудь незнакомец, взглянув на нее, отважился бы предположить, что перед ним рабыня. Если хозяин дарит своей рабыне дорогие застежки, то с таким же успехом он может объявить ей, что она свободна. Но таков был дядюшка Кельтилл. Я уверен, что столь мягкотелыми кельты становятся от неразбавленного римского вина. Тогда сатурналии празднуются круглый год. Так называется праздник в Риме, во время которого владельцы обращаются со своими рабами таким образом, словно те их господа… Но рабы и господа меняются местами всего лишь на один день.

Похоже, Ванда не догадывалась, о чем я думаю. Она просто сидела рядом и терпеливо ждала. Я обратил внимание на новый стеклянный браслет на ее правом запястье.

– Это тебе Кельтилл подарил? – спросил я.

Ванда молча кивнула. Да, если речь шла о желании просто поболтать о том о сем, то Ванда уступала любому кельту. Даже немому.

– Скажи, Ванда, если бы я был друидом, что бы ты хотела у меня узнать? О чем бы ты меня спросила?

Ванда закинула ногу на ногу и уставилась на листок бука, который держала за стебелек двумя пальцами и крутила то в одну, то в другую сторону.

– Нам, германцам, друиды не нужны…

– Да, я знаю, что у вас нет жрецов, с богами разговаривают вожди ваших племен, – тут же прервал я Ванду, – но если представить себе, что…

– У нас, – на этот раз Ванда прервала меня, – способностью видеть будущее обладают только женщины. Никому никогда не придет в голову обращаться за советом к мужчине!

Думаю, что такой ответ дает полное представление о характере Ванды!

– Итак, – попробовал я начать еще раз, – предположим, что я женщина-прорицательница из твоего племени. О чем бы ты хотела меня спросить?

– Но ты ведь не прорицательница, – возразила Ванда упрямо.

– Я это и сам прекрасно знаю! – ответил я, чувствуя, что постепенно начинаю выходить из себя. – Неужели я так много требую от тебя? Я всего лишь прошу сказать мне, какой вопрос ты задала бы мне, если бы я был прорицательницей!

Ванда подняла голову и взглянула мне прямо в глаза.

– Скажи, господин, почему ты не можешь ходить, как остальные?

На какое-то мгновение я совершенно растерялся. Казалось, что я по неосторожности сделал глоток гарума. Мои надежды рухнули. Я-то рассчитывал, что мне представится возможность рассказать о загадочном движении звезд или о глубинах океана, которые воспеты в легендах и сказаниях. А моя рабыня решила побольше узнать о моей больной левой ноге! Что я мог ей ответить? Таким я родился, и все тут! Лично для меня не было совершенно ничего странного в том, что моя нога иногда отказывалась меня слушаться. Да, если я шел по лесу, то спотыкался о каждый корень, мог рухнуть на землю или скатиться по склону, потеряв равновесие, и в лучшем случае отделался бы ссадинами на коленях и локтях. Иногда я даже не мог подняться на ноги без посторонней помощи. Ну и что же из этого? У каждого своя судьба.

– Я хочу знать, почему ты не можешь ходить, как остальные, – повторила Ванда.

Клянусь Эпоной, она говорила совершенно серьезно! В ее голосе не было и тени насмешки. Вот такие эти германцы – если они что-то вобьют себе в голову, то не отстанут, пока не выведают все, что их интересует. А тебе приходится барахтаться в трясине их вопросов, словно несчастному, которого вот-вот поглотит болото, готовое в любой момент залить глаза мутной водой и навсегда скрыть солнце.

– С чего ты взяла, что я не могу ходить? Для меня нет ничего проще, чем ходьба! – Я громко рассмеялся и тут же продолжил, но уже на германском языке: – Просто, когда я еще был в утробе матери, со мной случилось нечто странное. Вода, в которой дети плавают словно рыбы, пока не появятся на свет, куда-то исчезла. А ведь именно в этой жидкости люди учатся двигаться. Но она пропала, словно ее и не было вовсе. Без воды я не мог пошевелиться. Долго, очень долго. Поэтому я не мог учиться, как все остальные маленькие дети. И вот, когда я появился на свет, то больше напоминал греческую статую. Милый маленький ребенок, красивый и хорошо сложенный, – я поднял вверх указательный палец правой руки, – но не способный самостоятельно двигаться.

К моему величайшему удивлению, Ванда внимательно слушала. Похоже, ей и в самом деле было интересно. Признаюсь, тогда я совершенно не мог ее понять.

– Если бы моя мать жила в Риме, Греции или же в каком-нибудь германском племени, то от меня наверняка избавились бы сразу же после рождения. Только кельты и египтяне оставляют в живых младенцев, которые родились с увечьями. Знаешь почему? Они считают, что в телах таких детей поселяются боги.

Я широко улыбнулся. Такое объяснение было мне по душе, хоть и являлось на самом деле плодом моей фантазии.

– Объясни мне, господин, почему ваши жрецы верят, что в твоем теле живут боги?

– Почему? – переспросил я с удивлением. – Как это почему?! Для нас, кельтов, это совершенно очевидно. Проще объяснения не придумаешь: боги дали тебе две здоровых ноги, и ты пользуешься ими, чтобы ходить или бегать. Насчет меня у них наверняка другие планы. Они не хотят, чтобы я оказался в услужении и стал мальчиком на побегушках. Ты понимаешь, о чем я говорю? Мое тело нужно богам, потому что им нравится использовать его как свое жилище.

Я высоко поднял голову. Так часто делали сыновья кельтов знатного происхождения в присутствии простых воинов, стараясь дать понять окружающим, кто на самом деле хозяин положения. А я в такие мгновения едва сдерживал себя, чтобы не броситься на них с кулаками. Сейчас же мне хотелось, чтобы Ванда могла хорошенько рассмотреть мой профиль.

– Господин, ты хочешь сказать, будто по воле богов ты должен стать друидом?

– Я хочу знать столько же, сколько знают наши друиды. Но для этого вовсе не обязательно становиться жрецом. Тебе наверняка известно, что друидам запрещено пить вино. С затуманенным рассудком довольно трудно составлять рецепты новых снадобий. Я бы с большим удовольствием стал самым известным купцом на всем побережье Средиземного моря. Конечно, при условии, что знания мои сравняются со знаниями великих друидов. Или же превзойдут их. Как видишь, я готов стать кельтским жрецом, если мне будет позволено вести торговлю и пить вино.

Ванда исправила ошибки, которые я допустил в только что произнесенных предложениях, улыбнулась и окинула взглядом простиравшуюся перед нами долину. Мне никак не удавалось усвоить порядок слов. Помолчав некоторое время, она сказала:

– Когда германцы возьмут тебя в плен и сделают своим рабом, ты быстро выучишь наш язык, господин.

– Ты так считаешь? Зачем германцам нужен хромой раб, который и ходить-то толком не может?

– Они заставят тебя работать в соляных шахтах. Все равно там рабам приходится передвигаться на четвереньках. А когда ты не сможешь подняться, чтобы отправиться работать под землей, они тебя убьют, – ответила Ванда таким тоном, словно в этом не было совершенно ничего необычного.

– А ты уверена, что им не нужны переводчики? Или весельчаки, которые могут рассмешить их в любой момент? Я могу кого угодно заставить смеяться!

Ванда окинула меня равнодушным взглядом.

– Или почти кого угодно, – добавил я не так уверенно. Внезапно я почувствовал смутное беспокойство. Напряженно вглядываясь вдаль, я заметил, что облако дыма, видневшееся на горизонте там, где у изгиба Ренуса горел оппидум рауриков, становилось все больше и чернее. Мне даже показалось, что я видел нечто, напоминавшее группу всадников, которые приближались к нам. Но расстояние было слишком большим, поэтому я ничего не мог сказать наверняка, хотя никогда не жаловался на зрение и даже считал его превосходным. Далеко не всем повезло в этом плане так же, как мне, – насколько я знал, врачей, лечивших глаза, было в Массилии больше, чем повитух.

– Ванда, взгляни-ка туда! Это всадники? – спросил я на кельтском. Мне уже порядком надоело говорить на германском, родном языке моей рабыни.

– Нет, мой господин. Ты говорил, что был из камня, когда появился на свет из утробы матери. Скажи, почему ты сейчас не каменный, а такой же, как и все остальные, – из плоти и крови?

Я с недоверием взглянул на Ванду. Сейчас у меня не возникало никаких сомнений относительно того, что она видела всадников и лишь пыталась сбить меня с толку, сменив тему. Словно прочитав мои мысли, она сказала:

– Я не видела никаких всадников, господин. Рассказывай дальше.

– Поскольку мне не терпелось как можно быстрее открыть собственный торговый дом в Массилии, я появился на свет на два месяца раньше, чем следовало. Мать моя умерла при родах, а отец – кузнец Корисиос – хотел вместе с дядюшкой Кельтиллом стать солдатом в армии римлян. Но его желание не исполнилось – он умер из-за загноившегося зуба, так и не дойдя до лагеря легиона, в котором они хотели служить. Вот так я стал сиротой. Целые дни я проводил на меховой шкуре, а родственники отца и матери заботились обо мне. Мое тело не слушалось меня. С восходом солнца мужчины выносили меня из дома, а когда наступал вечер или начинался дождь – заносили обратно под крышу. Немного позже, когда я, ко всеобщему удивлению, начал говорить, жизнь моя стала немного разнообразнее. Через нашу деревню проходило немало людей, с которыми я мог побеседовать. От нечего делать я начал учиться. Мои сверстники карабкались на деревья, швыряли камни в птиц или бегали наперегонки, я же просил объяснить мне, как добывают руду и соль, сколько времени нужно кузнецу, чтобы выковать меч, и где находятся Геркулесовы столбы [7]7
  Геркулесовы столбы – древнее название Гибралтарского пролива.


[Закрыть]. Вот так учение стало моим любимым занятием. Позже, когда мои друзья начали учиться охотиться на диких зверей и обращаться с оружием, я выразил желание стать друидом. Тогда мне часто приходилось спорить с друидом Фумигом, который постоянно твердил мне, что я неизлечимо болен. По одному ему известной причине Фумиг не жалел ни сил, ни времени, пытаясь навязать мне свое мнение. Этот друид говорил, что мое тело убивает страшная болезнь, я же чувствовал себя совершенно здоровым.

Однако этот надоедливый старик чуть ли не каждый день пытался убедить меня в обратном. В своих рассуждениях и предположениях относительно состояния моего здоровья он пошел еще дальше: Фумиг утверждал, будто болезнь моя смертельна и вызвана якобы тем фактом, что в прошлой жизни я совершил страшное злодеяние, за которое мне приходится страдать в этой. Хотя на тот момент я не обладал и сотой долей тех знаний, которые есть у меня сейчас, я почти не сомневался в том, что разум старого друида отравил яд омелы. Я вознес молитву нашей богине Эллен, которая способна наслать на человека болезнь или же наоборот, сделать его здоровым. Нет, я не просил исцелить меня – ведь я не считал, что мое тело точит какая-то болезнь – я молил нашу богиню сделать так, чтобы Фумиг покинул мир живых, испустив дух, словно макрель на солнце. К моему величайшему удивлению, через несколько дней старик умер, а я первый раз в жизни попробовал римского вина. И не какого-нибудь, а настоящего фалернского. К сожалению, пить мне его пришлось в соответствии с глупыми обычаями римлян, то есть разбавленным водой. Надеюсь, теперь у тебя не осталось и тени сомнения относительно того, что боги в самом деле благоволят ко мне?

Ванда с недоверием взглянула на меня.

– Ты же говоришь, что твое тело было полностью из камня, когда ты родился. Значит, твои боги помогли тебе?

Такая настойчивость Ванды удивила и даже немного разозлила меня. От своей рабыни я не ожидал подобного поведения. Все время она казалась такой безразличной ко всему происходившему вокруг нее. Наверняка у жителей нашего селения сложилось впечатление, что она полностью смирилась со своей судьбой и ничем не интересуется. Я улыбнулся Ванде, но, думаю, она этого не заметила. Я продолжил свой рассказ:

– Помог мне дядюшка Кельтилл. Он вернулся в деревню, отслужив несколько лет в римском легионе, и поставил меня на обе ноги. Он почему-то считал, что я исключительно из-за своей лени семь лет пролежал на земле, не желая подниматься, хотя на самом деле мог прекрасно ходить и даже бегать. Вот такая у него была навязчивая идея. Должен признать, тогда мне казалось, будто нечто подобное может прийти в голову лишь человеку, явно злоупотребляющему неразбавленным римским вином. Кельтилл наслушался россказней разных лекарей в Александрии. К тому же однажды, получив жалованье, дядюшка кутил всю ночь напролет вместе с врачом своего легиона, который по происхождению был египтянином. Он-то и рассказал дядюшке Кельтиллу, какие страшные последствия могут иметь травмы головы: иногда рассудок человека может помутиться, в некоторых случаях руки и ноги перестают слушаться. Врач уверял, будто мозг человека состоит из миллионов глиняных табличек с иероглифами. Если же одна из таких хрупких табличек разбивается, то несчастный вынужден с нуля овладевать утраченными знаниями или умениями. Он также рассказывал о детях, у которых табличек этих не хватало с самого рождения. Например, тех, которые объясняют, каким образом наша голова может заставить ноги двигаться. В Египте таких детей тоже считали живыми храмами, избранными богами в качестве временного жилища на земле. С этим ничего не поделаешь, таков замысел богов. Однако египтяне уверены, что можно понемногу высечь на целых табличках те иероглифы, которых при рождении не было. Например, умение воспроизводить последовательность движений, которые позволяют человеку ходить, переставляя поочередно то одну, то другую ногу. Так же как человек может освоить несколько языков, мозг способен обучиться тому, чего раньше не умел. Все зависит лишь от длительности, интенсивности и частоты повторения тех или иных движений. Если человек каждый день ходит по несколько часов, то со временем это движение сохраняется у него в голове все лучше и лучше, как если бы на камне углубляли высеченный однажды орнамент, поэтому человек не забывает, как вставать на ноги и как ходить, – все знания и умения высечены на крохотных табличках.

Ванда! Ты даже не представляешь себе, каким мучениям подвергал меня дядюшка Кельтилл после своего возвращения! Какие боли приходилось мне терпеть! Раньше я спокойно лежал под своим дубом и ел ягоды, которые приносили мои друзья и подруги, возвращаясь из леса. И вдруг на мою голову свалился этот Кельтилл! Я его совершенно не знал, он же, в свою очередь, утверждал, будто он мой дядя. Знаешь, что он делал, пытаясь научить меня ходить? Он вставал передо мной на колени, хватал меня за обе ноги и начинал сгибать и выпрямлять их в бешеном ритме, словно свихнувшийся гребец на галерах! На нашем дворе все потешались, считая такие усилия бесполезными. Какой от них мог быть толк, если сам я был не в состоянии пошевелить своей левой ногой? Может быть, Кельтилл собирался всю жизнь ползать следом за мной на четвереньках и передвигать больную ногу? Или, возможно, он хотел прикрепить к моему бедру деревянное колесо, обитое железными полосами? Но дядюшка не сдавался, и через год таких упражнений я, ко всеобщему удивлению, смог без посторонней помощи согнуть левую ногу в колене. Это казалось настоящим чудом! Но Кельтиллу этого было мало. Ты можешь себе представить?! Я мог самостоятельно согнуть свою левую ногу и не верил своему счастью, а этот сумасшедший центурион-мучитель решил во что бы то ни стало добиться большего! Он взял меня под руки, поставил на обе ноги и отпустил. Я рухнул на землю, словно подкошенный. Другие люди, когда теряют равновесие, могут смягчить падение, согнув ноги и выставив руки. Мое же падение больше напоминало падение безжизненной и неспособной двигаться мраморной колонны. Подняв к дядюшке Кельтиллу перемазанное кровью лицо, я от всей души надеялся, что он наконец-то сжалится надо мной и прекратит эти издевательства. О, как же я ошибался! Вместо этого он научил меня правильно падать… А потом продолжил мое обучение, словно мы жили не в обычной кельтской деревушке, а в школе гладиаторов в Капуе.

Моим самым заветным желанием тогда было узнать, из каких трав составили зелье, отправившее друида Фумига к праотцам, чтобы сварить точно такую же отраву и подлить в вино дядюшке Кельтиллу. Я ненавидел его и всей душой желал ему немедленно умереть мучительной смертью. Где же справедливость? У нас, кельтов, так много богов, но никто из них даже не думал сжалиться надо мной. Почему мои родные отец и мать умерли, а этот живодер выжил? В то время мне приходилось очень нелегко, я даже подумывал о том, чтобы начать молиться другим богам, отвернувшись от наших, кельтских. Кельтилл не собирался сдаваться. Он обвязал мое колено куском меха, надел мне на голову шлем из плотной кожи и вновь поставил меня на ноги. Я шатался, словно залпом выпил бронзовый котелок неразбавленного вина, смешанного с живицей. Если я проходил мимо горящего костра, то сидевшие вокруг него люди тут же старались убрать горшки подальше. Можно было подумать, что все гончары к югу от изгиба Ренуса платили мне за то, что я учился ходить. Где бы я ни появился, глиняные сосуды и миски превращались в черепки. А каждый раз, когда я падал, этот чокнутый работорговец говорил мне: «Корисиос, ты можешь падать – в этом нет ничего зазорного. Но ты ни в коем случае не должен сдаваться и лежать пластом». Что мне оставалось делать? Я вставал вновь и вновь, жителей нашего селения мое появление приводило в ужас. Сам себе я казался живущим в Северном море страшным чудовищем, о котором сложено столько легенд. Хуже всего я чувствовал себя, если на моем пути встречалась какая-нибудь девушка. Если я терял равновесие, то пытался схватиться руками хоть за что-нибудь. Инстинктивно. И нередко получалось так, что я хватался за оборку платья и, падая, невольно срывал его. Остальные мальчишки завидовали мне. Ни одному из них не удавалось так часто, как мне, бывать в обществе привлекательных девушек, раздетых донага.

Ванда тихо засмеялась.

– Вот видишь, Ванда! – воскликнул я, не скрывая своей радости. – Я же говорил тебе, что могу рассмешить любого!

Мне еще ни разу не приходилось видеть ее смеющейся. Звонкий смех и ослепительной белизны зубы буквально лишили меня дара речи. Мой рассказ развеселил Ванду так, что она, смеясь, слегка запрокинула голову и приоткрыла губы, которые, казалось, ждали страстного поцелуя. Но мне вовремя удалось овладеть собой. Как ни крути, она была всего лишь рабыней, даже несмотря на то, что ее платье украшали такие дорогие застежки.

– Что было дальше, ты знаешь. Сначала появилась ты, потом – Люсия.

Люсия едва слышно зарычала – этот звук очень напоминал глухое довольное урчание кошки. Я уверен, что она все прекрасно понимала и знала, когда мы начинали говорить о ней. Просто люди недооценивают собак. Ванда нежно погладила Люсию по голове и ошупала ее мягкие, длинные уши, покрытые черной шерстью.

– Знаешь, Ванда, мне кажется, что именно дядюшка Кельтилл сделал все возможное, чтобы Люсия попала ко мне в руки. Сейчас я начинаю понемногу понимать: он старается спланировать мою жизнь, словно это какой-нибудь военный поход. Вот почему он так сильно беспокоится обо мне сейчас. Кельтилл понимает: он больше не может оставаться полководцем моего похода длиною в жизнь. Но в следующей жизни он наверняка будет одним из моих самых лучших клиентов.

Ванда, похоже, не обратила никакого внимания на мои последние слова. Она скорчила такую мину, словно ей, несчастной рабыне, лишь с трудом удавалось терпеть нудные рассуждения своего хозяина, и вновь задала вопрос:

– Как ты думаешь, господин, кто тебе помог? Кельтилл или боги? Или, может быть, боги сохранили жизнь твоему дядюшке, чтобы он имел возможность помочь тебе?

– Ванда, с каких это пор ты начала интересоваться нашими богами?! Неужели ты недовольна теми, в которых веришь сама?

Конечно же, германская рабыня вряд ли могла утверждать, что боги благоволят к ней. Ванда отвернулась от меня и сосредоточенно взглянула вдаль. Она определенно что-то видела. Я внимательно осматривал долину и окружающие холмы в надежде заметить хоть что-то необычное, но так ничего и не рассмотрел. Тем не менее меня не покидало неприятное чувство смутной тревоги. Я знал: внизу кто-то или что-то подбирается к нашему селению. Я вновь скорее почувствовал, чем услышал это странное потрескивание. У меня уже не оставалось ни малейшего сомнения… Что-то должно произойти. Уверенность эта была такой же твердой, как в тот день, когда умер друид Фумиг, которому я желал смерти. Я просто знал, что он отправится к праотцам. Порой мне в самом деле удавалось предвидеть будущее. А иногда получалось так, что происходило нечто совершенно незначительное, но я чувствовал: именно это событие сыграет очень важную роль в будущем.

– Идем назад, в деревню, – сказал я.

Ванда молча кивнула. Так, словно хотела сказать: «Да, я тоже видела это». Но я, к сожалению, так ничего и не заметил. Она чувствовала мое нарастающее беспокойство, но никоим образом не показывала этого. Ванда ловко соскользнула вниз по камню, затем взяла меня за ногу и подтянула к самому краю. Мне совсем не нравилось, когда со мной обходились подобным образом и таскали, словно бревно. Но как я мог отучить свою рабыню от этой привычки?

Не сопротивляясь, я позволил стащить себя вниз. Ванда протянула руки и обняла меня за бедра, чтобы помочь спуститься. Едва почувствовав под ногами землю, я повернулся к ней. Лицо Ванды было так близко, что я смог ощутить на своей коже ее дыхание.

– Вовсе не обязательно обращаться со мной как с ребенком и постоянно поддерживать меня, словно я падаю на каждом шагу! – сказал я, строго глядя на нее. На самом деле я вовсе не был зол. Но иногда нужно давать понять рабыне, кто есть кто. Иначе она просто сядет на голову. Мне доводилось слышать немало историй о том, как германские рабыни начинали понукать своими хозяевами. Эти наглые бестии указывали господам, что делать, и творили все, что хотели. Клянусь богами, я не вру! Некоторые германские рабыни целыми днями огрызаются на любое услышанное слово и смотрят исподлобья на своего хозяина, пока он не сделает то, чего они добиваются. Именно поэтому я иногда обращался с Вандой довольно строго.

Она взяла меня за руку и сказала:

– Такова воля Кельтилла. Я не могу перечить ему.

В тот момент я должен был проявить твердость и отчитать Ванду. Ведь буквально в следующее мгновение она сделала то, что я ей запретил! Однако настоящий господин должен уметь иногда проявлять снисходительность. Но не слишком часто.

Медленно шагая вниз по склону, мы спустились к берегу.

Ни я, ни Ванда не произнесли ни слова. История, рассказанная мною Ванде, разбередила мои старые раны. Тем не менее я не жалел, что решил излить ей душу. Более того, я радовался этому. Ведь мне удалось развеселить Ванду своим рассказом – она засмеялась! В очередной раз я, задумался над тем, насколько трудным и долгим был путь, который мне уже удалось преодолеть. Конечно, я не мог ловко взобраться на дерево, выковать меч или метнуть в цель копье, но я знал названия всех деревьев, умел варить из разных трав целебные, а также ядовитые зелья и постоянно стремился научиться чему-то новому. Я знал, как делают украшения, оружие и глиняную посуду. Как находят металлы, добывают их и обрабатывают. Я владел латынью и свободно писал по-гречески, мог рассказать множество мифов и легенд самых разных народов. Мне были известны тайны движения звезд. Во время отсутствия друидов я становился одним из самых уважаемых и важных мужчин в нашей общине. Если через деревню проезжали купцы, то я обязательно присутствовал при каждом разговоре с ними. Недавно я начал учиться обращаться со стрелами и луком и, должен заметить, достиг немалых успехов.