Текст книги "Если любишь - солги (СИ)"
Автор книги: Кира Калинина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 34 страниц)
22.2
Особняк на улице Андре встретил меня прохладным сумраком и сердитой запиской от сьера В. К. с требованием ни в коем случае не отлучаться из города.
– Иди к бесам, – я швырнула записку через плечо и рухнула в кресло, прикрыв глаза.
Пусть пишут, что хотят. Пусть приходят. Какая теперь разница?
Всю дорогу от Нида до Шафлю я чувствовала себя безмерно усталой и постаревшей на целую жизнь. По инерции заметала следы: дважды пересаживалась с дилижанса на дилижанс, потом с поезда на поезд, прекрасно зная, что все предосторожности напрасны. Старый почтовик меня раскусил, Грета Леклё тоже наверняка догадалась, кто приставал к ней с расспросами посреди улицы, мадам Химмельсберг знала моё новое имя. Прочее – дело техники.
В какой-то момент пришла фантазия, что в Шафлю меня ждёт Фалько, и я едва не выпрыгнула из вагона, чтобы мчаться в ближайший аэропорт. Но вовремя одумалась.
Никто меня не ждал. Газеты за три дня продавили внутреннюю дверцу почтового ящика и вывалились на пол. Поднимать и смотреть их не было желания.
Как там у Левиуса? "И развеялся детских мечтаний туман. Нет на свете любви, счастье – это обман".
Да, я не справедливая королева и не вижу людей насквозь. Но когда правда лежит перед носом, сверкая нагим телом, как блудница на картине Брандта, когда она ломится в душу, вышибая дверь жандармским сапогом, нельзя отвернуться и закрыть глаза. Остаётся только признать: пять лет меня водили за нос.
Раз в неделю я посылала родителям открытку, и они отвечали. Каждый год мы проводили вместе десять дней, и вечерами, сидя у гостиничного камина, они рассказывали, как жили. Подробно, с деталями, о которых говорят "нарочно не придумаешь". Не забывали и соседей, и городские сплетни. Непременно сообщали, где открылся новой магазинчик, где срубили засохшее дерево и какая синематографическая лента шла на прошлой неделе в электротеатре "Ковчег". А потом они брали чемоданы и ехали совсем в другое место, чтобы оттуда вновь отвечать на мои открытки и выдумывать небылицы о Ниде на следующий отпускной сезон.
Магия способна творить чудеса.
Но всей магией на континенте ведал Магистериум – загнав её в рамки науки и назвав магнетизмом. Только мажисьер по рождению и образованию способен мановением руки поставить звуковой заслон или привести в действие кофеварку. Только он волен пожаловать обычным людям магнетические технологии – скажем, пылеглот или "Чародей-повара". Хитрые штучки из маскировочного арсенала бедняги Фосэра тоже наверняка состряпаны в лабораториях магнетиков.
Была ещё магия слухов и уличной молвы: дескать, вдовушка с соседней улицы присушила чужого мужа, завистница сглазила ребёнка, а старушка из пригорода заговорами лечит такие хвори, что и докторам-мажисьерам не по плечу. Но надо лишиться ума, чтобы принимать всерьёз самозваных знахарей, ворожей, мелких колдунов, медиумов и прочих шарлатанов или страшные книжки о чёрных чародеях с Затонувшего континента и стихийных магах, которые прячутся среди нас, мечтая погубить мир…
Возможна ли настоящая магия вне Магистериума? Здравый смысл говорил, что нет.
Когда в Каше-Абри стали появляться записки от сьера В. К., я решила, что архитектор-техномагнетик по просьбе заказчика встроил в дом особый сценарий оповещения. И наблюдения, разумеется. Где-то в своей тайной конторе поверенный сьера В. К. сидел перед электровизором, наблюдал, как я завтракаю, принимаю ванну и говорю сама с собой. Заметив нарушение инструкции, царапал на особой бумаге пару строк и – оп-ля! – передо мной появлялась записка, оформленная должным образом.
Архитектор, разумеется, ничего обо мне не знал. Его задачей было создать систему. Может быть, сьер В. К. сказал, что строит дом для своей любовницы и хочет быть уверен, что плутовка ему верна. Так и виделось, как старый мерзавец подмигивает холёному мажисьеру, а тот брезгливо морщит губы, спрашивая себя, почему он, аристократ, должен обслуживать презренного плебея…
Гипотеза мне не нравилась – слишком мудрёно, дорого и зловеще, ум всё время искал более простое объяснение. И нашёл Фалько. Пусть он говорил о своей непричастности. Он много о чём говорил. Но полиция в курсе, что Войли съехали пять лет назад и не подавали о себе вестей, значит, поджидать меня в доме родителей бессмысленно. Фалько мог выяснить это в момент. Или уже всё знал. И никуда не ездил, просто морочил мне голову.
Записки из ниоткуда, открытки, уходившие по одному адресу, а попадавшие по другому, чудесная маскировка, почти всемогущий телохранитель… Если собрать вместе все странности, которые творились со мной и вокруг меня, напрашивался вывод: за всем этим стоит кто-то очень могущественный.
Но кто, кроме Магистериума, обладает такими силами и ресурсами? Оборотни? Фалько один из них, пора назвать вещи своими именами. Оборотни создали склад высоко в горах, запаслись оружием. Оборотни напали на меня у Карассисов…
Дальше логика отказывала. К чему бы они ни готовились, что бы ни замышляли, непонятно, причём здесь я. А главное, никто не слышал, чтобы оборотни владели магнетизмом.
Значит, всё-таки Магистериум? Но если я нужна мажисьерам – духи земли знают, зачем – с какой стати Карассисы вились вокруг меня, словно лисы вокруг курятника? Они могли просто прийти и взять своё.
От тяжёлых раздумий разболелась голова. Я приняла ванну и легла в постель. Меня предали все, кому я верила. Все, кого любила. И рядом не было братьев, готовых отдать за меня жизнь.
Глава 23. Магистериум
В газетах появились планы реконструкции Носсуа. Полный снос старых кварталов, современные доходные дома с автоматическими столовыми и прачечными, модные бутики, рестораны, кабаре, парк аттракционов и сквер для прогулок. Изюминками преображённой окраины должны были стать первый в мире электротеатр для показа объёмных синематографических картин и самый большой универсальный магазин. Обещали новые рабочие места, подземную стоянку для мобилей и уникальную службу доставки товаров силами наземных и летающих автоматонов.
Ещё писали о хулиганах, которые завели моду выскакивать на дороги перед мажи-мобилями, желая испытать новую систему распознавания пешеходов. Дважды за неделю безрассудные выходки закончились плачевно. Власти устами газетчиков разъясняли, что пока систему устанавливают только на новые мобили, переоборудование уже проданных займёт время и начнётся не раньше следующего месяца, а тех, кто намеренно провоцирует дорожные происшествия, ждёт наказание по всей строгости закона. Ладно, запомню: под мобили не бросаться…
Я надела лёгкое платье с плиссированной юбкой и пошла гулять по Шафлю. Никуда не торопясь, ни от кого не таясь и ни на что не надеясь.
Широкие тротуары были вымощены гранитной плиткой, посередине в два ряда росли каштаны. По проспекту, отделённому витой чугунной оградкой, стеной двигались мобили; "стрел" и "фантомов" среди них было больше, чем я видела за всю жизнь. Вдоль бульвара красовались дворцы с высокими портиками и мраморными статуями – музеи, театры, научные институты, библиотеки и академии, которые входили в состав Магистериума.
В Шафлю Магистериум был повсюду, на каждой улице и площади. Грандиозные сооружения воплощали собой власть и могущество, лучились светом разума и благих помыслов. Причём, лучились в буквальном смысле слова: шпили над куполами окутывало золотое сияние, отчётливо видимое на фоне неба. По этому сиянию я быстро научилась узнавать здания, принадлежащие Магистериуму. По широким лестницам сновали обычные люди и бледные утончённые мажисьеры. К счастью, ни один из них не походил на Дитмара и его друзей, хотя не раз и не два моё сердце замирало при виде гордой осанки и светлых волос.
Впереди над крышами показались башни Светил, я повернула направо и вскоре вышла к набережной Огней. Этой набережной и этим башням подражали градостроители Каше-Абри, но теперь я видела, насколько оригинал превосходит копию. У Каше-Абри хватило средств на единственную башню, здесь же под облака вознеслись сразу четыре. Каждую венчала огненная сфера под цвет одного из светил: солнечную башню – жёлтая, три лунные – белая, голубая и красная. Сферы вращались, разливая вокруг неземной свет. Низки зелёных шариков поменьше оплетали все четыре башни от основания до вершины, шарики скользили по невидимым нитям то вверх, то вниз; некоторые вдруг отрывались, взмывали в небо, кружились в хороводах и по одному возвращались на место.
Набережная была выстроена в четыре яруса, каждый шириной с хорошую площадь: гранитные ступени, львы и грифоны на парапетах, изящные фонари, пирамидальные тополя, кипарисы, цветочные клумбы, мраморные ротонды, сказочные теремки закусочных, уличные музыканты и актёры, пристань для прогулочных электроходов…
В воздухе парили ярко раскрашенные аэростаты, демонстрируя эмблемы известных фирм. Эмблемы сверкали и переливались. В стальных водах Шэ отражались блуждающие огни башен и роскошные фасады особняков на том берегу. Разноцветные всполохи над рекой создавали ощущение праздника, и даже посреди дня на набережной было полно гуляющих. А я, по замыслу сьера В. К., должна была сгнить в мрачном особняке, не увидев этого великолепия.
Захотелось спуститься вниз, забыться в весёлой толпе.
Две девушки, наряженные фарфоровыми куклами, развернули афишу "Театр живых автоматонов Клаффарда Планка. Закрытие сезона. "У Платана". Прямо сейчас. Бесплатно!" Девушки были совсем одинаковые, с белыми, раскрашенными лицами, только у одной глаза тёмные, у другой светло-серые.
– Где это – "У Платана"? – спросила я.
– Вон там! – черноглазая показала пальцем. – Это же тот самый платан, у которого Дора Дун встречалась с Сержем Сенном незадолго до своей трагической гибели! Все ходят к платану!
Вторая девушка подмигнула:
– Только никакого платана нет. Прошлым летом в него ударила молния, остался один здоровенный пень. Мадам Кольнар быстренько получила разрешение и построила вокруг него кафе, а теперь ещё и с театром Планка договорилась. Ловкая ведьма, а?
– Идите скорей, – поторопила черноглазая. – А то сейчас соберётся толпа, и вперёд будет не пробиться.
Почему бы и нет? Увидеть танцы автоматонов у Карассисов мне не довелось, так может, хоть теперь полюбуюсь на это чудо. Я спустилась на два яруса и подошла к маленькому кафе, оформленному в стиле романтического садового грота. Из стены, облицованной диким камнем, живописно выпирал гигантский пень, его обугленный слом с длинной зазубриной на конце торчал выше крыши, устланной солнечными панелями.
На площадке перед кафе уже собирались зрители. Я пристроилась между дамой с мальчиком лет восьми и двумя девушками-подругами. Из кафе послышался звук флейты. Дверь распахнулась, из темноты явился юноша в чёрно-белом балахоне, и печальная мелодия поплыла над площадью. Следом показались ещё двое в просторных рубахах и брюках, один играл на лютне, другой на виоле. Раздалось ритмичное буханье, и к музыкантам присоединилась тоненькая девушка в длинном платье. Она била в изрядных размеров барабан, который держался на перекинутом через плечо ремне.
Артисты выстроились перед публикой, их лица, раскрашенные белым и серебряным, были безмятежны, в то время, как руки выделывали разные немыслимые вещи – вертели инструменты, подкидывали и ловили, перебрасывали друг другу, при этом мелодия не сбивалась, а неспешный поначалу ритм всё убыстрялся, превращая печальный мотив в весёлую джигу.
Я увлеклась трюками и не сразу заметила движение за спинами музыкантов, а те вдруг расступились, пропуская вперёд с десяток танцоров – мужчин и женщин. Публика ахнула. Одежды из прозрачного газа открывали взглядам гибкие тела, лишь самые интимные места были спрятаны под узкими серебряными повязками. Но куда больше, чем нагота танцоров, потрясали шестерёнки, рычажки и подшипники в их животах, шарниры вместо плечевых и коленных суставов и прочая механика, проглядывающая в отверстиях у кого на затылке, у кого в горле, у кого в груди. Отверстия были проделаны аккуратно, на раны или увечья не походили. Ни крови, ни технических жидкостей, ни обрывков проводов – никакой неряшливости. Посеребрённые детали гармонично сочетались с костюмами и гримом.
Но рассмотреть подробности было трудно. Танцоры ни секунды не стояли на месте – скакали, вертелись, совершали сложные па и пируэты, юноши подхватывали девушек и подбрасывали высоко в воздух. Было жутко и увлекательно следить, как стремительные движения складывались в затейливый узор танца.
Публика, а вокруг теснилось уже человек сто пятьдесят, затихла, на лицах читался восторг. Но не всем шоу пришлось по нраву. Моя соседка что-то сердито пробормотала себе под нос и ладонью прикрыла мальчику глаза, а через минуту на её месте уже стоял мужчина в расстёгнутом пиджаке и съехавшем на бок галстуке, пожирая взглядом обнажённых танцовщиц.
Толпа прибывала. Музыканты заиграли новую мелодию, ещё быстрее и задорнее. Танец превратился в цирк – артисты выстраивали пирамиды, кувыркались, делали сальто, подпрыгивая так высоко, что приходилось задирать голову.
Первое потрясение улеглось, на ум шли мысли о марионетках и кукловодах, о том, что моя жизнь подобна метаниям неумелого танцора в тщетной попытке разгадать замысел балетмейстера. Волшебство рассеялось. Красивые лица автоматонов были слишком неподвижны, быстрые, филигранно отточенные движения нарочито лишены экспрессии, но при этом по-человечески пластичны. Закралось сомнение: а правда ли передо мной механические танцоры – или это люди изображают кукол, которые изображают людей?
Соседи стали раздражать. Девушки слева толкались и хихикали, мужчине справа, должно быть, не хватало места, он норовил оттереть меня в сторону и вылезти вперёд. Зрители в первых рядах прихлопывали и приплясывали в такт музыке, сзади напирали, пытаясь что-то разглядеть над головами впередистоящих.
Напротив, с другой стороны импровизированной сцены, мелькнула пара бледных лиц. Смотри-ка, мажисьеры тоже не гнушаются уличными шоу.
В животе шевельнулся холодный червячок. За прыткими, как стрижи, танцорами, было толком не разглядеть, но одно лицо показалось мне знакомым. Не Дитмар, хотя и блондин. Да среди них большинство – блондины…
Марсий!
Не может быть.
Точно Марсий. Склонился к ушку узколицей шатенки-мажисьен. Дамский угодник, будь он проклят. Шафлю – огромный город, не город, а целый мир, здесь можно столкнуться с кем угодно, хоть с самой Октавией Карассис. Но Марсий! Случайность? Если это за мной, прислали бы не его, а Дитмара или Аврелия. Да и зачем? Для ловли беглецов есть полиция, жандармы.
Мысли прыгали, как масло на сковородке.
Марсий не смотрел на меня, даже беглого взгляда не бросил – всё нашёптывал что-то своей пассии. Она отвечала небрежно, больше следя за автоматонами. Ей было интересно. Провинциалка? Может, тоже из Каше-Абри. Моего нового лица Марсий не знал, бояться нечего. Но и рисковать не стоило.
Удовольствие от шоу испарилось окончательно. И кто знает, нет ли у мажисьеров особого чутья, чтобы угадать человека, встреченного прежде…
Танцоры на секунду заслонили Марсия, и я подалась назад. Сосед слева тут же воспользовался шансом, двинул плечом, оттеснив меня за спины девушек-подружек.
Из толпы выбиралась по шажку, осторожно, боясь, что неестественное брожение в людской массе ненароком привлечёт внимание мажисьера. С реки тянуло холодом. Я подняла ворот пальто, но от сквозняка не избавилась и решила, что это нервное.
Зябкий ветерок преследовал меня и на улицах города, среди домов, когда покинув набережную, я двинулась куда ноги несут. Шла и поглядывала в стеклянные витрины, в окна проходящих омнибусов, входила в магазины и сразу выходила обратно, приостанавливалась, чтобы поправить застёжку на туфле или пошарить в сумочке.
В один из таких моментов я стояла вполоборота к проезжей части, склонив голову набок, будто бы к ридикюлю, а сама украдкой высматривала слежку: бросила взгляд назад, потом на противоположную сторону улицы… Среди прохожих в лёгких элегантных нарядах выделялся рослый мужчина в коротком тёмном пальто и сапогах с крагами. Меня как кипятком обдало: Фалько! Следом накатило разочарование: не он. На миг наши взгляды встретились, и мужчина быстро свернул в боковую улицу.
Слишком быстро.
Я бросилась в ближайшее кафе, выбежала через чёрный ход и подворотнями выбралась на соседнюю улицу. Мужчины в пальто и сапогах не было видно. Ощущение сквозняка пропало.
Но тёмный незнакомец разбередил душу. В голову снова полезли мысли о Фалько. Стало казаться, что я предала его, записав в подлецы. А он в беде. Иначе откуда это ледяное жало в сердце?..
Улица вывела меня к храму Равновесия. Круглое, как обсерватория, здание, опоясанное колоннами, венчалось двуликой статуей. С одной стороны она имела облик мужчины, с другой – женщины. В руках оба божественных воплощения держали по чаше весов. Чаши разумеется, находились, в равновесии. В религии Равновесия не было богов и идолов, только абстрактные понятия Закона, Равенства, Гармонии и объединяющей их константы Великого Равновесия Вселенной. Но человеческое сознание требовало конкретных образов, и служители веры пошли ему навстречу, придумав антропоморфный символ.
Впрочем, число последователей единственной религии, официально разрешённой на континенте, год от года уменьшалось. Помню, как аналитик в "Мировом обозревателе" писал что-то вроде: "Людям не интересно поклоняться отвлечённым идеям, от которых нет ровным счётом никакой пользы. Куда практичнее возвести на пьедестал науку и знание, что мы и наблюдаем в данный момент. Или можно попросту возносить молитвы солнцу и лунам". Пассажу про солнце и луны я тогда не придала значения. Только сейчас пришло в голову, что Башни Светил, Лунные карнавалы – это отголоски древних верований, которые в наше прогрессивное время считались мракобесием и просто глупостью. Но возможно, забытые предания таили в себе больше, чем нам позволяли знать.
23.1
Закатное солнце позолотило солнечные панели на крышах зданий. Я наскоро перекусила в маленьком симпатичном кафе и, следуя указателям, вышла к месту, которого мне было приказано избегать во что бы то ни стало.
Сердце Шафлю – главный комплекс Магистериума. Здесь заседал Совет, хранился архив, располагались академия наук, университет, библиотека и музей естественной истории. Полтора десятка огромных величественных зданий, которые я много раз видела на рисунках и фотографиях, теперь предстали передо мной воочию. Каждое здание было центром собственного мира с обширной площадью, зелёными аллеями, цветниками, фонтанами, статуями, монументами и скамейками для отдыха. Комплекс занимал территорию, на которой мог бы поместиться небольшой городок. Нечего и думать осмотреть всё за один раз, тем более, дело шло к вечеру.
Я прекрасно сознавала, что сую голову в пасть льву, но решила прогуляться до Совета и, может быть, заглянуть в музей. Судя по указателям, они находились рядом. Кто знает, вдруг завтра шанса уже не будет.
К зданию Совета вела широкая липовая аллея. Ветерок шелестел кронами, солнце играло в листве, и деревья бросали под ноги трепещущие тени. Рядом шагали праздные туристы и деловитые мажисьеры. Ни один не задержал на мне взгляда, но нервы звенели, как туго натянутые струны. Возможно, Марсий здесь не один. Что, если Дитмар и Евгения приехали навестить свою занятую мать? Поможет ли моя маскировка, если мы столкнёмся лицом к лицу?
Я постояла у подножия лестницы, глядя на мощные колонны, на фронтон с гордой надписью "Не будет императоров и королей, не будет границ, а будет только власть знания", на барельеф фирамских богов, покровителей наук, с символами мудрости и силы – глобусом, свитками, микроскопом и магическими кристаллами. Снизу рассмотреть композицию было трудно, но барельеф изображали во всех учебниках, как и статуи, расставленные вдоль крыши. В реальности всё это было огромным и помпезным.
За колоннами, в глубине портика, виднелись двойные двери высотой с дом – створки украшены резьбой и узорчатыми медными накладками. Кем должны чувствовать себя люди, каждый день проходящие в эти двери – мошками? Или богами?
По вечерам туристам разрешалось осматривать холл Совета. Но искушать судьбу до такой степени было уже безумием.
Зелёная стрелка на витых чугунных ножках гласила: "Музей – 200 метров", и я двинулась налево вдоль длинного фасада. От долгих хождений по городу гудели ноги, желудок намекал, что пирожное, съеденное в кафе, мне приснилось, побаливала голова. Пора отправляться домой, и будь что будет. Но я всё шла и шла, пока не обогнула необъятное здание и не увидела с торца блестящую золотом надпись "Музей естественной истории".
Надо же, Совет и музей обитали вместе, в одних стенах.
И что дальше? Неужели я не найду лучшего занятия, чем рассматривать бурые кости человеческих предков, чучела обезьян и скелеты ископаемых ящеров, подвешенных к потолку на тросах?
Взгляд скользнул по строгим афишам. Та, что справа от двери, гласила: "Фауна Затонувшего континента. Выставка подводных диковин!" Левая приглашала на лекцию "Культовые практики людей каменного века. По материалам находок в Лезвянском могильнике и на стоянке Арказ (Западные Тайяны)". Лектор – профессор этнографии Огюст Жюстен.
Что-то знакомое чудилось в этом имени. Где-то я о профессоре слышала или читала. Нет, именно слышала. В разговоре. На улице, ещё в Каше-Абри. В двух шагах от дома…
Сердце пропустило удар. Профессор Барро говорил о друге-этнографе и жалел, что тот в отъезде… В Шафлю! Я присмотрелась к афише. Лекция через четыре дня. Так много времени мне не дадут. Впрочем, не беда. Жюстен, кажется, где-то преподаёт. Зайду в музей и спрошу. Они должны знать.
Усталость забылась. Вот что привело меня в логово мажисьеров! Вот зачем я здесь – волей случая или подсознания, которое, говорят, ничего не забывает и подспудно управляет нашими поступками.
Купила билет в автоматической кассе и вошла в просторный вестибюль. Диорамы вдоль стен представляли вымерших животных в ландшафтах минувших эпох. В центре ожидаемо красовался гигантский ящер – не скелет, а весьма натуралистичный муляж. В его зубастой пасти легко поместился бы "фантом". Вокруг муляжа кружили две группы туристов во главе с экскурсоводами; между ними, заложив руки за спину, прогуливался пожилой смотритель в тёмно-синем форменном кителе. К нему я и обратилась:
– Добрый вечер! Не подскажите, где мне найти профессора Жюстена?
Надо было спросить иначе – чётче, точнее, но фраза сама слетела с губ. И – о чудо! – оказалась кстати.
– Он сейчас у директора, – отозвался смотритель безо всякого удивления.
Видимо, решил: раз спрашиваю, значит, рассчитываю застать, соответственно, человек не посторонний. Посторонний не станет искать профессора в музее.
Я чуть не запрыгала от радости. Таких совпадений не бывает. После всех потерь и разочарований судьба решила преподнести мне маленький подарок. Человека, который способен хоть что-то объяснить.
Едва дождавшись указаний смотрителя, поспешила через холл к двери с надписью "Для персонала". В груди замирало. Что-то сейчас произойдёт, что-то откроется. Не может быть, чтобы звёзды сошлись так счастливо, и это было впустую.
В директорской приёмной дама-секретарь с пышным жабо на груди, важная, как цесарка, смерила меня взглядом и попросила обождать полчаса на кожаном диване.
– Или можете прогуляться по залу гигантских птерозавров.
Скучать в обществе надутой особы, следящей за каждым моим вздохом, не хотелось, и через тамбур напротив приёмной я вышла в музейный зал.
Вот они – костяные ящеры, парящие в воздухе.
Зрелище оказалось более величественным и захватывающим, чем я ожидала. Ажурные чудовища с длинными зубастыми клювами, размах крыльев не меньше, чем у аэромобиля. Ни тросов, ни проволок видно не было, хотя я переходила с места на место, наклоняла голову, пытаясь поймать момент, когда свет из окон хоть на миг отразится от прозрачных нитей, как отражался от лонжи, несущей в небеса Принца-Сокола. Экспонаты слегка покачивались, будто их колыхал неосязаемый ветер. А самый грандиозный ещё и шевелил крыльями. Сколько же в нём метров?
– Почти тридцать, – произнёс тяжёлый низкий голос за моей спиной.
По затылку как будто ударили молотком. В глазах вспыхнуло – и потемнело. К счастью, всего на миг. Я даже не пошатнулась. Дождалась, пока зрение восстановится, – пара секунд, – вздохнула глубоко и заставила себя обернуться.
Смотритель. Всего лишь смотритель. Тоже в годах, как и тот первый, в вестибюле, одного со мной роста. Но тип примечательный. Широкая грудь бочонком распирала китель спереди, сгорбленная спина – сзади, крупная голова сидела прямо на плечах, без шеи. Над крутым лбом поднималась грива чёрных, с проседью, волос. Тяжёлый подбородок, массивные надбровья и неожиданно тонкий аристократический нос. Но самое главное – глаза. Таких глаз я в жизни у человека не видела. Хотела отойти, но ноги приросли к полу, в затылке глухо пульсировала боль.
– Впервые в нашем зале?
Смотритель пытался улыбаться, однако во взгляде его была свинцовая, стылая тяжесть. Так, наверное, мог бы смотреть мертвец, который побывал в глубинах ада и сумел вернуться назад, исковерканный телом, и с душой, оставшейся вне жизни.
– Да, – выдохнула я.
Односложные ответы кажутся людям грубыми, и это к лучшему – отбивает охоту общаться. Но страшного человека было трудно смутить.
– Взгляните, разве он не прекрасен? – смотритель двинул зрачками вверх. Голова у него, должно быть, не запрокидывалась.
Я невольно подняла взгляд на воздушного ящера, и в затылке тяжко ухнуло.
– Настоящий дракон, – в голосе смотрителя слышалось то ли восхищение, то ли насмешка. – Какая мощная грудная клетка! В ней вполне мог родиться огонь. Вообразите, что эти кости одеты плотью, покрыты мехом или перьями… Как вы думаете, у дракона были перья, или он, как нынешние ящерицы, расхаживал в грубой пупырчатой шкуре? В воздухе, на высоте, должно быть холодно. Я ставлю на мех и перья. А вы?
В голове стучало: "Отпустите меня, я хочу уйти", но впервые я не могла выговорить то, что думала. Оставалось лишь дать ответ на бредовый вопрос:
– Если он был покрыт мехом, то изрыгая огонь, рисковал поджечь сам себя.
– Пожалуй, верно, – удивился смотритель.
Да он просто сумасшедший! А я не могу пошевелиться, тело словно онемело. И ему это нравится. Насмешка в голосе и мёртвая стужа в глазах. Он, должно быть, режет женщин ночами и прячет тела в городской канализации. Здесь, на службе, он выбирает себе жертв. Я буду следующей.
– Обратите внимание на череп. Мозговая часть в нём чрезвычайно развита. Не удивлюсь, если разум этого существа был подобен человеческому. Сей крылатый завр мог властвовать над миром ящеров, как человек ныне властвует над животными. Могучий и мудрый, он верил, что достиг всех вершин и никто не свергнет его с пьедестала. Но прошли миллионы лет, и что он теперь? Набор костей на потеху публике.
Смотритель причмокнул влажными губами, и у меня закатилось сердце. Представилось, что сейчас он разогнёт спину, выпрямится и вцепится мне в горло своими длинными, чуть не до колен, руками.
Но страшный человек отошёл в сторону, и желчь, подкатившая к горлу, отхлынула, боль в затылке ослабела.
– Вам это не интересно? Понимаю. Какое дело молодости до ископаемого, пережившего свой мир… У вас дела. Ступайте. Поговорим позже.
Будто сняли заклятье – ко мне вернулась способность двигаться и чувствовать. Слабость в ногах. Внутренний озноб, от которого стучат зубы. И холодок влажного от пота белья.
Покинув зал, я долго стояла, привалившись плечом к стене и пытаясь прийти в себя. Проклятый безумец выпил из меня все силы. А впереди – разговор с профессором Жюстеном. Наверняка непростой.
