Текст книги "Если любишь - солги (СИ)"

Автор книги: Кира Калинина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 34 страниц)

21.2

Дважды в день в моём почтовом ящике оказывались пять главных столичных газет. Я вынимала их и не глядя бросала в мусорный бак. Городские новости меня не интересовали. Дебаты в Магистериуме? Падение акций сталеплавильной компании? Развод особы голубых кровей? Всё это мир за пределами моей клетки, а значит, его не существует.

Но на следующее утро после поездки в Носсуа я первым делом обложилась свежей прессой и просмотрела каждую газету от первой до последней полосы.

О взрыве в Носсуа было в "Городских известиях", "Шафлю сегодня" и откровенно бульварном "Прожекторе новостей". Первые два издания ограничились пересказом официальной полицейской сводки. Вчера на складе мастерской по изготовлению фейерверков произошёл взрыв; здание склада разрушено, пострадавших нет. Коротенькое информационное сообщение, за которое вряд ли зацепится взгляд столичного жителя.

Но репортёры "Прожектора новостей" увидели в случившемся потенциал для сенсации. Возможно, они знали, что власти что-то скрывают, и решили пощекотать нервы читателям, смешав гремучий коктейль из пары злободневных тем, теории заговора и откровенного вымысла. В статье на четверть полосы автор под псевдонимом Шершень уверенно писал о тайных опытах по созданию гомункулуса, человека из пробирки, невероятно сильного, выносливого, неприхотливого и во всём послушного воле хозяина. Опыты якобы оплачивал некий крупный промышленник в надежде заменить гомункулусами своих рабочих. Покорным силачам не надо платить зарплату, им не требуется отпуск, они не болеют, не напиваются, не заводят жён и детей. Им не нужны квартиры, школы и развлечения. Спят они три часа в сутки, едят самую простую пищу и легко поддаются обучению.

Опыты якобы увенчались успехом, но этого промышленнику показалось мало. Он задумал скрестить своих гомункулусов с оборотнями, чтобы на их крови выращивать магнетические кристаллы. Это была ошибка. Привезённый в лабораторию оборотень впал в буйство и вызвал короткое замыкание. Начался пожар. Огонь добрался до взрывоопасных веществ, которые использовались при опытах, и всё взлетело на воздух.

История была очевидным бредом. Но за мишурой фальсификации сквозили очертания трезвой осведомлённости. Возможно, Дитмар и Евгения были не единственными, кто работал над созданием органического автоматона. Шершень мог знать об этих экспериментах. И о нехватке крови для кристаллов. А слухи о том, что рабочих на заводах заменят машинами, ходили, сколько я себя помню. Да ещё угроза выселения, нависшая над жителями Носсуа, большинство которых составляли как раз рабочие пригородных предприятий. Шершень умело манипулировал страхами общества.

Но главным в его статье для меня было не это. Только "Прожектор новостей" указал точный адрес, по которому произошёл взрыв – видимо, чтобы придать своим россказням достоверности: переулок Лудильщиков, дом 6.

На целые сутки я позволила себе уступить слабости. Бесцельно слонялась по дому, сидела на качелях, глядя, как ветерок колышет листья шиповника, перебирала модные журналы в библиотеке, валялась на диване. Вечером бросилась к почтовому ящику, надеясь на чудо: на опровержение. Пусть напишут, что это ошибка, что взрыв был не в переулке Лудильщиков, а где-то ещё. Или взрыва вовсе не было, это проводились учения пожарных и полиции на случай беспорядков в возбуждённом слухами Носсуа.

Ничего подобного в газетах, конечно же, не было. Серьёзные издания и словом не обмолвились о вчерашнем происшествии, а вечерний выпуск "Прожектора новостей" мне отчего-то не принесли.

Внимание привлекла новость в "Ежедневных хрониках" о системе распознавания пешеходов, разработанной для мажи-мобилей. Концерн "Жено" получил субсидию от Магистериума и обещал в течение года отозвать все проданные мобили, чтобы установить на них полезную новинку.

– Вовремя, будьте вы прокляты!

На следующее утро я приняла душ, надела моделир, дождалась, когда он присосётся к телу, и накинула халат. Возможно, в будущем сьер В. К. собирался разрешить мне непродолжительные путешествия и на этот случай заранее припас в кладовой изящный дамский саквояж. Я положила туда смену белья, две пары чулок и дорожный несессер. Выбрала в гардеробе Рити Ловьи самое скромное платье, чуть-чуть подкрасила лицо и спустилась в холл.

В холле, загораживая собой входную дверь, стоял Фалько. Одет в своё любимое полупальто и мрачен, как грозовая туча.

– Что ты творишь? – проговорил он низким угрожающим голосом. – Что ты творишь, Рити?

Глаза защипало, но с лестницы я сошла не торопясь, остановилась в двух шагах перед ним и лишь затем ответила:

– Я еду в Нид. К родителям. Изабелле и Августу. Если хочешь, можешь составить мне компанию. – Поставила саквояж на пол. – Пойми, пожалуйста, для меня это вопрос жизни и смерти. Я устала быть марионеткой, которую дёргают за ниточки, указывая, куда пойти, где остановиться, в какой позе замереть, когда бояться, куда бежать… Никаких объяснений, никаких ответов. С меня хватит!

– Что случилось? – медленно произнёс Фалько.

– А ты не знаешь? Хочешь сказать, что не следил за мной все эти дни? Вокруг меня гибнут люди. Сначала профессор Барро, теперь Фосэр и Сумсо… Слышал о взрыве в Носсуа?

Фалько кивнул.

– Но с чего ты взяла, что это Фосэр?

– Не держи меня за дурочку! В "Прожекторе новостей" был указан адрес. Вчера, в утреннем выпуске. С тех пор газета больше не выходила. Не удивлюсь, если этого Шершня, автора материала, вскоре найдут мёртвым.

Фалько взял меня за плечи, притянул к себе.

– Успокойся, Верити. Слышишь? Успокойся.

Я задрала голову, чтобы заглянуть ему в лицо.

– Думаешь, у меня истерика? Напротив. Как раз сейчас я полностью владею собой. Может быть, впервые в жизни. Я будто очнулась от летаргического сна.

Он обнимал меня крепко и бережно, легонько покачивал, гладил по голове, и земля уплывала из-под ног. Хотелось спрятать лицо у него на груди и забыть обо всём на свете, только бы этот миг не кончался.

– Тебя нарочно прислали, чтобы убаюкал меня, уговорил сидеть на месте и ничего не делать?

Фалько перестал покачиваться.

– Никто меня не присылал. Я обещал помочь. Разберусь с одним делом и вплотную займусь твоими тайнами. А тебе сейчас и правда лучше затаиться. Это трудно, но надо потерпеть. Через пару месяцев они признают, что птичка упорхнула, и свернут поиски.

– Ты что, не понимаешь? Они добрались до Фосэра и скоро придут за мной. Кольцо сжимается. Если что-то делать, то сейчас, пока есть фора… Отпусти меня, пожалуйста.

– Хорошо, давай сядем и поговорим, – он увлёк меня на диван, отобрал саквояж и пристроился рядом, не касаясь.

День выдался ясный. Но как бы ярко ни сияло за окном солнце, его не хватало, чтобы наполнить светом сумрачный холл. Тёмные стены, тёмная мебель, тяжёлые плюшевые шторы поглощали самые яркие весенние лучи. Только на изогнутых спинках диванов играли робкие блики, да на шарнанском ковре у наших ног трепетал чудом живой солнечный зайчик. Будто последняя надежда.

– Моих настоящих родителей, Вернера и Марию, наверняка убили. Почему, можно только гадать. Есть масса причин, по которым взрослые люди могут стать кому-то неугодны. Но что, если дело не в них, а во мне? Меня ведь прятали со младенчества, теперь я это понимаю. И… это страшно. Что во мне такого, из-за чего стоит убивать людей?

Фалько взял мои руки в свои. На его лице промелькнуло странное выражение. Досада? Неудовольствие? Я не успела разобрать.

– Ты ни в чём и ни перед кем не виновата, – твёрдо сказал он.

– Не в этом дело. Августу и Изабелле грозит опасность. Они наверняка что-то знают, не могут не знать. О сьере вэ ка, о моих настоящих родителях, а может, и обо мне самой. Смешно, да? Я прожила рядом с ними столько лет, не понимая очевидного. И теперь у меня две причины как можно скорей поехать в Нид. Убедиться, что с ними всё в порядке, и поговорить начистоту.

– Ты понимаешь, что тебя там ждут? – спросил Фалько.

– Они не знают ни моего нового лица, ни имени. Я буду очень осторожна. Похожу вокруг, посмотрю. Может быть, напишу открытку и понаблюдаю за реакцией.

Я не успела договорить, а Фалько уже принялся качать головой.

– Ни в коем случае. Ты как ребёнок, которому вздумалось поиграть в шпионов. Как только приблизишься к дому, тебя тут же возьмут на заметку. И грим не спасёт. Ты в розыске, твой портрет висит в каждом участке. А в Ниде тебя поджидают не рядовые шавки, а бывалые сыщики с намётанным глазом. Думаешь, ты первая, кто прячется от них под маскировкой?

– Хорошо, убедил. Я не буду лезть на рожон, просто удостоверюсь, что они живы.

Фалько тяжело вздохнул.

– Давай поступим так. Я отправлюсь в Нид и посмотрю, как дела у Войлей. Ты знаешь, я могу проникнуть незамеченным куда угодно. Если представится шанс, задам им пару вопросов. Не бойся, силу применять не буду. А ты в это время затаишься, как мышь, и носу не высунешь из дома до моего возвращения. Понятно? И ради всех стихий, не вздумай писать родителям!

– Я и не собиралась писать из Шафлю, – обиделась я.

– Не надо вообще ничего писать, – проговорил Фалько медленно, чуть ли не по слогам и крепче сжал мои руки. – Дай мне три, нет, четыре дня. Просто оставайся дома и жди. Обещаешь?

Он так старался меня убедить, что отказать было просто невозможно. Я кивнула.

– Нет, не так. Обещай вслух.

– Хочешь поймать меня на слове? Хорошо. Я обещаю не выходить из дома и ничего никому не писать четыре дня, начиная…

– С завтрашнего, – быстро подсказал Фалько.

Маленькая хитрость. Ну и пусть. Один день роли не играет.

– С завтрашнего, – повторила я. – Но ты вовсе не обязан никуда ехать. Это моё дело и…

Он дотронулся пальцем до моих губ, пресекая поток слов.

– Четыре дня, – повторил тихо.

Я сидела, боясь дышать.

А он медленно отнял руку, поднялся и не оглядываясь вышел вон.

Я видела, как растворилась и закрылась входная дверь, но когда подошла запереться, обнаружила, что защёлка уже задвинута.

Глава 22. Одна

Фалько не появился ни через четыре дня, ни через шесть, ни через девять. Я потеряла аппетит, дневала и ночевала перед напольными часами в гостиной, прерываясь только на просмотр свежих газет. Там не было ничего. Столичные писаки обходили молчанием даже Носсуа, о маленьком провинциальном Ниде и говорить нечего. С замиранием сердца я пробегала глазами сообщения о несчастных случаях, странных авариях, подозрительных происшествиях, пытаясь угадать, не связано ли какое-нибудь из них с Фалько.

Следовало взглянуть правде в глаза: он не вернётся. Неужели схвачен? Или… Он работал на сьера В. К., точнее на того, кто прятался за этими инициалами, как за ширмой. И этот кто-то очень не хотел, чтобы я узнала правду. Фалько дал ему целых четыре дня, чтобы, как пишут в криминальных романах, "подчистить концы". Может, даже взялся за грязную работу сам.

Чушь! Фалько кто угодно, только не подлец и не убийца. Если бы хотел обмануть, вернулся бы вовремя и с правдоподобной историей.

Но у моего нового дома могли быть уши. Узнав о нашем разговоре, сьер В. К. наверняка позаботился, чтобы своевольный наёмник не сдержал обещание.

Только бы он был жив!

А мои родители?..

Это я как раз могу выяснить.

Или хотя бы попытаться…

Приняв решение, я успокоилась и впервые за последние дни смогла заснуть, а утром, заново уложив саквояж, поехала в аэропорт Левэй, из которого летали дирижабли в восточные провинции.

На рассвете прошёл небольшой дождь, трава на лётном поле блестела, будто спрыснутая алмазной пылью. Зелёная равнина простиралась до самого горизонта, тут и там серебряными сигарами лежали дирижабли, каждый пристёгнут носом к своей причальной башне.

Пассажирам столичного аэропорта не нужно было карабкаться в вышину по опасным лестницам. Гордые странники небес припадали перед людьми на брюхо, вывешивая наружу языки трапов, как преданные псы. Но сегодня я ехала мимо, в конец поля, где брали разбег и стрелой уходили под облака юркие аэромобили. Потому что ни в маленьком Ниде, ни соседнем Орош-Вазине пассажирские дирижабли не садились – только в Атерисаже, расположенном на границе провинции Шафлю-Шэ. Поезд оттуда в Нид отправлялся поздно вечером, а прибывал рано утром, когда местные едва начинали просыпаться, и одинокий прохожий был как бельмо на глазу. Да и не хотелось делать лишний крюк.

Видишь, Фалько, я уступаю нетерпению, чтобы не позволить страху быть сильнее меня.

В аэромобиле, который летел по направлению к Хориве, было всего шесть мест. Два ряда плетёных кресел разделял узкий проход. Двигаться по нему пришлось боком, придерживая платье, чтобы не зацепиться за лозовые заусенцы на оплётке по краю сидения.

Аэромобили уступали дирижаблям и в скорости и в комфорте. Достоинство этого вида воздушного транспорта состояло в другом: маршрут каждого мобиля формировался по желанию пассажиров. Этакое небесное такси. Собственно, шестиместная машина могла везти и одного человека, если тот готов оплатить все места по полной цене. Но в огромном Шафлю у "главного" пассажира, какое бы направление он ни выбрал, всегда находились попутчики.

Меня спросили, готова ли я заплатить за билет на двадцать процентов больше. Не хватало шестого человека, но "главный" пассажир не хотел больше ждать, и трое остальных были с ним согласны. Двести восемьдесят астр или триста тридцать шесть? Мне было всё равно. Денег на обратную дорогу хватало, остальное неважно.

Едва я заняла своё место, раздалось жужжание, перешедшее в низкий вой, и мобиль начал разбег, задиристо подскакивая на лётном поле. В салоне, кроме меня, не было ни одной женщины. Я вцепилась в подлокотники кресла и закрыла глаза. Надо перетерпеть полтора часа, и всё кончится.

Кто-то похлопал меня по руке. Через проход улыбался седоватый сьер в дорогом костюме.

– Первый раз в полёт? Не бойтесь. "Бриз" – надёжная машина. Лучше взгляните вон туда.

Я невольно проследила взглядом за рукой соседа.

Синева за окошком сверкала и пела, под дюралюминиевым крылом плыла земля. Каждый раз при взгляде вниз мне казалось, что аэромобиль валится на бок и я падаю навстречу игрушечному лесу, и дорогам-ниточкам, и сине-серой ленте реки. От страха отнимались ноги, к горлу подкатывала желчь, но я не отводила глаз, чтобы в следующий миг опять взглянуть в лицо звонкой, яркой бездне, снова и снова – до тех, пор пока мобиль не пошёл на снижение. Только тогда я позволила себе ненадолго зажмуриться. В награду за выдержку.

Из предосторожности пунктом назначения я выбрала Орош-Вазин. За городом располагалось поле с единственной причальной башней, к которой иногда приставали малые грузовые дирижабли. В остальное время площадку использовало местное общество планеристов. Я никак не ожидала, что все они соберутся поглазеть на посадку настоящего аэромобиля. Спускаясь по трапу на непослушных ногах, приостановилась поправить шляпку, и именно в этот момент из небольшой толпы полыхнул блиц фотоаппарата. Везение, не иначе.

Так, заслоняя лицо рукой, я и сошла на траву. Пилот выпрыгнул из кабины, чтобы подать мне саквояж, и отогнал зевак, которые лезли с поздравлениями и расспросами. К счастью, на краю поля уже ждал таксомобиль, заказанный транспортной компанией. Через минуту занавески на окнах электросолнечного гибрида скрыли меня от любопытных глаз.

Да, о том, что в провинции аэромобиль – диковина, я не подумала. Нестрашно. Чёрно-белая фотография, лицо закрыто полями шляпки и ладонью. Вряд ли испорченный снимок появится в местной газете. Но даже если это случится, меня в городе уже не будет.

Таксомобиль остановился у единственного в городе универмага. Там я купила новое платье в стиле Риты Ловьи, но переоделась не в него, а в невзрачный серый костюм, который послужил мне в Носсуа. В таком виде и села в дилижанс, идущий до Нида.

Тесный салон с деревянными скамьями был совершенно таким, как много лет назад. И люди совсем не изменились. Женщины по-прежнему предпочитали удлинённые юбки и собирали волосы в скучный пучок на затылке. Мужчины носили широкие брюки и пиджаки с растопыренными лацканами. Кажется, я даже приметила пару знакомых лиц.

Час в пути пролетел незаметно. Я вбирала взглядом знакомые деревушки и перелески, развилки и дорожные знаки. Улыбалась старой ветряной мельнице на пригорке и пустому аистиному гнезду на столбе. Сердце билось в радостном предвкушении.

Домой! Я возвращаюсь домой!

Дилижанс въехал в город, долго катил по улице Красильщиков, потом свернул на Хлебную и наконец – на Короткую. Сейчас будет пересечение с Длинной; если смотреть внимательно, на секунду в косом ряду домов мелькнёт наш…

Вон он!

Секунда истекла, перекрёсток остался позади, но перед глазами так и стоял высокий узкий фасад, выкрашенный розовой краской.

В Ниде полно розовых и жёлтых домов. Они подпирали друг друга боками, сливаясь в сплошной карамельный массив, и только наш дом выделялся бледно-салатовыми стенами. Мама любила этот цвет и, когда подходило время подновлять фасад, слышать не хотела о том, чтобы сделать, как у всех. К тому же перекрасить дом полностью дороже, чем освежить с лица.

Когда я уезжала, он был зелёным. А теперь стал розовым.

22.1

Для начала я прогулялась по противоположной стороне улицы. Медленно, лениво – как туристка, которой нечем заняться.

Плохое прикрытие. Туристам в Ниде делать нечего. Разве что посмотреть резьбу на деревянных домах в старой части города да побродить по парку, оставшемуся от поместья благородного кавалера, который в стародавние времена держал эти земли для графов Рованских. От господского дома не сохранилось даже руин, хотя лет двадцать назад при строительстве нового здания городской больницы нашли древний фундамент, а в нём клад – ларчик с серебряными монетами…

Признаться, я мало интересовалась историей Нида. Но когда долго живёшь на одном месте, такие вещи усваиваются сами собой.

Сейчас я шла по родному городу, как чужая. Знакомая с детства улица казалась уже, дома – меньше и беднее. Некоторые детали стёрлись из памяти, и теперь я гадала, всегда ли на двери сьера Лежо была медная ручка в виде львиной головы и давно ли на козырьке над крыльцом семейства Катрад появился кованый декор. Когда навстречу попалась мадам Ледерташ, я сбилась с шага и оглянулась по сторонам в поисках укрытия. Но соседка прошла мимо, мазнув по мне равнодушным взглядом. В груди шевельнулось странное чувство: облегчение, смешанное с обидой. Для знакомых я стала невидимкой, будто не прожила рядом с ними восемнадцать лет…

Напротив нашего дома я приостановилась и открыла саквояж, сделав вид, будто что-то ищу. Фасад и впрямь был светло-розовым, с оттенком персика – почти как у соседей слева, пожилой четы Лавассер. Некстати вспомнилось, как старая Марта грозили мне клюкой и обзывала падшей девкой, позором нашей улицы. Желтоватый дом справа принадлежал конторщику Земану. Его жена подрабатывала уборкой, а трое сыновей росли шалопаями. Когда я уезжала, старшему не было и двенадцати.

Наш дом ничем не выделялся в общем ряду. Не похоже было, что его перекрасили на днях. Жизнерадостный тон успел поблёкнуть, набраться пыли, испачкаться понизу и облупиться на углах. Разобрать оттенок занавесок было трудно, зато цветы на подоконниках бросались в глаза. Вместо маминых гераней и фикусов, которые я, сказать по правде, терпеть не могла, – амариллисы и фиалки. Дверь тёмного дуба, похоже, не меняли. А вот замок… Ладно, к замку присмотрюсь на обратном пути.

Я дошла до конца улицы, встретив по пути сьера Дижона и мадам Кравчик – оба меня не узнали. Постояла на старом деревянном мосту через речку Вильчу и повернула назад. Чем ближе подходила к дому, тем сильнее замедляла шаг, в тысячный раз жалея, что не могу притвориться кем-то другим. Стучала бы сейчас к соседям в качестве дамы-коммивояжёра, предлагающей новинку столичной моды – чулки из нейлона, или собирала пожертвования для приюта детей-инвалидов в Таленбаде.

Впрочем, к чему мудрить. Позвоню в дверь и посмотрю, кто откроет.

А если там и правда полицейская засада? Я ведь даже не смогу сказать, что обозналась.

Солнце припекало совсем по-летнему. Я остановилась в тени дохленькой липки напротив дома сьера Крюко, соседа Земанов. Со стороны Короткой бежал мальчик лет десяти со школьной сумкой через плечо. Я загадала: если свернёт к любому дому, не доходя нашего, решусь – постучу, и будь что будет. Если пробежит мимо, уйду и попробую устроиться в гостиницу.

Мальчик нёсся прямо на меня – короткие штанишки, громоздкие ботинки, кепка, сползающая на лоб. Вдруг с разгона подскочил к нашей двери и встал на цыпочки, дёргая рычажок звонка.

Я забыла, как дышать. Прошла целая вечность, прежде чем дверь отворилась – мелькнула тонкая белая рука, всколыхнулся подол светлого платья – и мальчик влетел внутрь. Хлопок, и дверь закрылась. А мне осталось только кусать губы в досаде на собственную глупость. Надо же так неудачно выбрать место. Дверь открывается на левую сторону, и человека на пороге из-под моей липы просто не видно!

Через минуту мальчик вылетел из дома уже без сумки, на ходу запихивая в рот что-то похожее на бутерброд с жареной колбаской. Я даже запах почувствовала, когда сорванец пробегал мимо, и сразу вспомнила, что в желудке у меня сегодня, кроме утреннего тоста, ничего не было.

Что ж, буду ждать, когда пострел вернётся. Только сменю наблюдательный пункт.

Я поднялась почти до перекрёстка – ближе деревьев не было, развернулась лицом к дому и решила, что не сойду с места, пока дверь не откроется снова. Пусть даже для того, чтобы выпустить наружу жандарма, посланного проверить документы у подозрительной особы под липой.

И дверь действительно открылась. На улицу вышла молодая блондинка в тёмно-синем бархатном жакетике и с кошёлкой. Должно быть, собралась купить что-нибудь к ужину в бакалейной лавке сьера Корша или в овощной мадам Войчич. Вверх по улице, полквартала направо. К мяснику – дальше. Молочник – два квартала в другую сторону.

В бакалейной лавке я и подожду. Если блондинка пройдёт мимо, увижу из окна.

Из-за прилавка улыбалась молодая продавщица. Незнакомая. Но порядок в лавке остался прежний. Сьер Корш, сын сержанта гражданской гвардии, любил, чтобы всё было по ранжиру. Стройными рядами лежали мешки с сахаром и мукой, пакеты с крупами выстроились на полках, как солдаты на плацу.

Других покупателей в этот момент не было. Пришлось завести разговор о лахарском чае и жареных орешках, которые я собиралась купить для отвода глаз.

За спиной хлопнула дверь. Продавщица взглянула мне через плечо и просияла:

– Добрый день, мадам Химмельсберг! Рада вас видеть!

Я расплатилась и отошла к полке с сухофруктами. Дама в синем жакете спросила крахмал и дрожжи. Миловидная, стройная, на вид лет тридцать, выговор местный. Она называла продавщицу дамзель Розье. Разговор перешёл на мыло, потом на крупы и муку. В какой-то момент продавщица спросила: "Вам как обычно?" Я потихоньку выскользнула за дверь. Бдительная дамзель Розье заметила и успела крикнуть в спину: "Хорошего дня! Заходите ещё!"

Через две минуты появилась и дама в жакете с потяжелевшей кошёлкой в руке.

Страха я не испытывала. Чувств не было вообще. Будто я превратилась в автоматон, который просто должен выполнить свою функцию. Дождалась, когда дама отойдёт от лавки настолько, чтобы нас не было видно из окна, и окликнула:

– Мадам Химмельсберг!

Она обернулась.

– Добрый день. Меня зовут Рити. Скажите, пожалуйста, где мне найти супругов Войль, Августа и Изабеллу?

Вот так в лоб, без обиняков.

Удивлённо-доброжелательное выражение на лице мадам сменилось недоумением:

– Как вы сказали – Войль? Я не знаю никого с такой фамилией.

– Вы живёте в их доме.

– Вы меня с кем-то путаете, – начала мадам Химмельсберг.

Я не стала ждать продолжения:

– Улица Длинная, дом десять.

– Но это наш дом, – протянула мадам Химмельсберг. – Мы живём тут уже… лет пять или около того.

Лет пять. Вот как.

– Но вы купили его у Войлей.

– Нет же! Домом распоряжалась фирма из Орош-Вазина. Агентство Мельзона… или что-то в этом роде. Вам лучше спросить моего мужа. Он вернётся вечером.

– А письма? Открытки? Прежним хозяевам никто не писал?

Мадам Химмельсберг вдруг нахмурилась.

– Постойте. Седрик рассказывал… месяц или полтора назад, я как раз уезжала к сестре в Нидож, полиция спрашивала о людях, которые жили здесь раньше. И они тоже хотели знать о письмах.

Взгляд мадам Химмельсберг стал вдруг острым:

– Простите, а кем вы приходитесь этим Войлям?

– Боюсь, что никем.

Не знаю, сказала я это вслух или только подумала. Ноги уже несли меня прочь. Мадам Химмельсберг, дома, деревья, прохожие, моё глупое расследование, – всё это больше не имело значения.

Очнулась я в конце улицы – с мокрыми щеками и пакетиком чая в руке. Пакетик с обезьянкой и золотым кантом. Мама любила такой. Где она теперь? За каким столом пьёт по утрам свой лахарский с чабрецом и бергамотом?

Надо вернуться. Почему я поверила этой мадам Химмельсберг? Я не справедливая королева, чтобы читать правду в душах людей. Она могла лгать во всём. Продавщица, которая сказала "Вам как обычно", могла быть подставным лицом, которое должно подтвердить легенду лже-мадам. И история о визите полиции – как раз в то время, когда я сбежала из Каше-Абри…

Навстречу шла Грета Леклё, старая дева далеко за сорок, у которой по выходным собиралась дамская компания поиграть в "Заработай миллион" и вволю посплетничать. Мама тоже иногда наведывалась в её маленький домик, чтобы отдохнуть от домашних хлопот.

Что мне терять?

– Дамзель Леклё!

Она остановилась, близоруко щурясь, и сунула руку в карман. Сейчас достанет очки. Нет уж. Незачем ей меня рассматривать.

– Простите, вы не знаете, где сейчас Изабелла Войль?

– Что? Изабелла? – дамзель озадаченно захлопала ресницами. Лоб её под тёмной шерстяной шляпкой блестел от пота.

– Изабелла Войль. Мне очень надо её найти.

– Но ведь они уехали, деточка. Сто лет назад. Как дочь их сбежала, Верити, так и они следом. Сели с чемоданами в таксомобиль, будто в отпуск собрались, а через три дня на доме появилась табличка "Продаётся". Изабелла-то хоть бы попрощаться зашла! Я ведь её подругой считала. И потом ни словечка не чиркнула, представляете?

Дамзель Леклё сморгнула и всё-таки вытянула из кармана очки.

– А зачем вам Изабелла? Мы с вами встречались? Вы кого-то мне напоминаете…

Пока она прилаживала очки на нос, я буркнула "Спасибо" и поспешила вверх по улице.

Что теперь? Постучать наугад к кому-то из соседей? И снова отвечать на вопросы "А кто вы?" и "Кем вы приходитесь Войлям?" И так к вечеру пойдут слухи о странной девице, которая расспрашивает про давно уехавшую пару.

Я поднялась к началу улицы, свернула к старой водокачке. Рядом, под сенью отцветающих яблонь, в особняке красного кирпича располагалась почта. Под ногами белели опавшие лепестки. Как символы писем, не дошедших до адресата, а заодно – утраченных иллюзий.

У служащего с добродушным лицом я купила пару конвертов и спросила, как поступают с почтой, предназначенной людям, сменившим место жительства.

Пожилой сьер с щёточкой белых усов под носом казался знакомым. Должно быть, работал здесь всю жизнь, с тех времён, когда ни меня, ни моих родителей, настоящих и мнимых, ещё на свете не было.

– Если нам оставили новый адрес, пересылаем, куда сказано, – ответил старик, поправив круглые очки. – Там, на месте, корреспонденцию доставляют как заказную, под роспись, и берут плату за хлопоты. Если получатель выбыл без уведомления, продолжаем носить по указанному адресу. Обычно новые жильцы возвращают письма почтальону и мы отсылаем их отправителю, так же как посылки, бандероли и прочую невостребованную почту.

Чувства вернулись ко мне. Сердце стучало часто-часто.

– А можно узнать, приходила ли корреспонденция на имя Августа или Изабеллы Войль?

– Тех, которые жили на улице Длинной? – служащий усмехнулся. – Не удивляйтесь. Месяц с небольшим назад к нам заглядывала полиция, так что мне пришлось поднять архивы. На самом деле я плохо помню этих Войлей, они редко бывали на почте и писем почти не получали, только счета. А дочь их… Может, и заходила купить открытки или марки, но точно ничего не отправляла. Иначе у нас было бы записано. Полиция особенно интересовалась дочерью Войлей. Не знаю, что она натворила, – глаза старика блеснули, – но скажу вам то же, что сказал полицейским. Уведомлений о переезде Войли нам не делали, и почты на их имя за последние пять лет не приходило никакой.