Текст книги "Если любишь - солги (СИ)"

Автор книги: Кира Калинина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 34 страниц)

Глава 10. Бежать?

Утром записки от сьера В. К. на кухонном столе не оказалось – сгинула, как всегда. Любопытства ради я припомнила адрес в Носсуа – переулок Лудильщиков и тэдэ, не спеша поджарила себе тосты, намазала вареньем и позавтракала, глядя в окно на пичужек, играющих в молодой траве. День выдался пасмурным. Жаль, если нашу с Дитмаром прогулку испортит дождь. Надо прихватить с собой зонтик.

Ах, как хотелось поверить, что никакой записки не было. "Крайняя степень опасности". Неужели из-за оборотней? Да какое им до меня дело! Я просто оказалась не в том месте не в то время. В городе мне ничего не грозит.

Только поди объясни это поверенному. Странно, что человек в сером френче ещё не стучит ко мне в дверь, грозя отчуждением наследства…

Я не хочу уезжать. Не сейчас! У меня свидание. Может быть, мой единственный шанс на счастливое будущее. Дитмар – сложный человек. Но было бы странно рассчитывать на простые отношения с мажисьером.

В руках оказался брелок с котёнком. Сама не заметила, когда переложила его в карман домашнего платья. Кажется, это вошло в привычку – носить подарок Дитмара при себе.

Знал бы он, как мне хотелось завести кошку! Моя любимица, серая пушистая Мышь, осталась у родителей, и в новом доме, таком большом и чужом, мне отчаянно не хватало друга, пусть даже мохнатого и хвостатого. Как славно было бы в пустой ночи прижать к себе маленькое тёплое тело и уснуть под музыку довольного урчания. Но условие сьера В. К. было однозначным: никаких домашних животных.

Однажды на улице мне попался тощенький чумазый котёнок, и я взяла его домой, решив, что если не рассказывать соседям и выпускать найдёныша во двор лишь с наступлением темноты, удастся сохранить всё в тайне. В самом деле, какая беда в том, что я заведу котика?

Первая записка появилась спустя четыре дня, ещё через три пришла вторая, а затем возник и поверенный с последним предупреждением. Хорошо, что котёнок, к тому времени отмытый и отъевшийся, приглянулся соседской девочке, и родители уважили её каприз. Иногда я видела Проказника на садовой изгороди дома Хюттенхофов, он вырос в роскошного котищу и, разумеется, совершенно не помнил свою первую хозяйку.

Что ж, теперь у меня наконец-то был собственный кот. И опять вопреки воле сьера В. К. Я провела фигуркой по щеке, кожей ощущая тёплую бархатистую фактуру, затем поднесла к носу. Надо же, не показалось! Котёнок отчётливо пах одеколоном Дитмара.

Наряд я выбрала весёлый, весенний – бледно-салатовое платье и летящий жакетик с декором из золотисто-зелёных спиралей. В самый раз, чтобы развеять мрачность пасмурного дня и, может быть, вызвать улыбку на строгом лице Дитмара. Пусть видит, что я больше не сержусь.

Шляпка, зонт, сумочка. И перчатки. Без них неловко, хоть мода и требует. Взглянула в зеркало и осталась довольна: стройна, почти как Евгения, и интересная бледность присутствует. Сбежала по ступеням в самом радужном расположении духа…

Мужчина в плаще и шляпе, стоявший на тротуаре спиной к крыльцу, обернулся на звук моих шагов. Это был профессор Роберт Барро.

Первое побуждение – скорее назад, в дом! Но придётся потратить время, чтобы отпереть дверь. А если он захочет войти вместе со мной и применит силу?

– Дамзель Войль!

Барро заступил мне путь – губы поджаты, в глазах лихорадочный блеск.

Я схватила зонт обеими руками, подняла на уровень груди. Как щит, как оружие.

– Уйдите с дороги, или я закричу.

Он отступил на полшага, дёрнул ртом и глухо, скороговоркой произнёс:

– Дамзель Войль! Верити! Знаю, в ваших глазах я чудовище, но прошу, выслушайте, это важно.

Я проскочила мимо него – бочком, через клумбу у крыльца – и быстрым шагом двинулась вверх по улице, высматривая, нет ли кого в соседских дворах, чтобы позвать на помощь.

Барро догнал, пошёл рядом:

– Пять минут! Дайте мне пять минут, потом я уйду и никогда больше не потревожу вас.

Голос у профессора был напряжённый, вид озабоченный, мрачный, словно речь шла о жизни и смерти. Может, он не в себе? Склонен к нервным срывам, маниям, необъяснимым выходкам, а потом испытывает угрызения совести. Как бы там ни было, лучше отделаться от него поскорей.

– Хорошо, говорите. Пять минут.

Шаг сбавила, но останавливаться не стала. Я и так припозднилась со сборами, а заставлять Дитмара ждать не хотелось. Он мог решить, что я передумала.

Барро зачастил:

– Я не силён в импровизации, знаю, надо было найти другие слова, другой способ, но в тот момент я думал лишь о том, как это остановить, быстро и наверняка. Если бы я потребовал прервать опыт, не мучить вас, меня бы просто проигнорировали как ретрограда от немагнетической науки, но вошла Евгения, и я решил спровоцировать вас на истерику в надежде, что она не потерпит скандала. Есть и ещё одна причина…

Впрочем, это всё неважно. Главное, вы должны знать: никакого опыта не было! Когда вы сидели в кресле, прибор не действовал. Да-да! Он был приведён в рабочую готовность, поэтому лампочки мигали, создавая видимость активности. Я с самого начала наблюдал за включением тумблеров, за положением индикаторов и могу утверждать, что в случае с Оскаром, Ливией и Гавольдом картина была всё время одна и та же. Когда же в кресло сели вы, Аврелий просто не включил последний тумблер, а предпоследний включил и тут же выключил, индикаторы дрогнули и вернулись на начальные позиции. Но кто, кроме меня, смотрел на индикаторы?

Потом посыпались эти странные вопросы, и я понял, что вся демонстрация была затеяна ради того, чтобы под видом игры усадить в кресло вас, а у остальных вызвать впечатление, что вы отвечаете под воздействием прибора…

Он перевёл дух, и я обнаружила, что уже никуда не иду, а стою столбом и смотрю на профессора, открыв рот:

– Что вы такое говорите? Зачем?

– Я тоже задавался этим вопросом, – Барро глядел серьёзно и встревоженно. – А утром услышал о вчерашнем происшествии и понял, что должен вас предупредить.

– О чём?

– За вами охотятся. Мажисьеры, теперь оборотни…

– Что за чушь? Оборотни просто хотели прорваться в поместье, а мне не повезло очутиться у них на пути.

– Прорваться в поместье Карассисов? Бросьте! – в голосе Барро зазвучали резкие нотки. – Вы ведь знаете, что им нужно, им всем… Или не знаете?

Он испытующе взглянул мне в глаза.

– У меня есть друг, этнограф, профессор Жюстен. Вам бы с ним потолковать. Жаль, он сейчас в Шафлю, читает лекции на курсах, вернётся только к осени… Три источника, ключи, сила стихий – вам это о чём-нибудь говорит? Помните сказку о справедливой королеве?

– Сказку? – а ведь я почти поверила ему. – Вы пришли посмеяться надо мной? Вам мало было унизить меня в доме Карассисов?

– Постойте, во имя Равновесия! – воскликнул Барро с таким отчаянием, будто сама его жизнь зависела от меня. – Может быть, вы наш последний шанс, единственная надежда континента на спасение и справедливость!

Это выходило уже за всякие рамки.

– Сьер Барро, ваши пять минут истекли. Прощайте!

– Дамзель Войль…

– На помощь! – негромко крикнула я.

– Хорошо-хорошо, – он вскинул руки, признавая поражение. – Только прошу, возьмите мою визитку. Если захотите поговорить…

– Не захочу.

– Как угодно. Просто возьмите.

Я неохотно приняла из его рук глянцевую карточку с университетским вензелем. Хорошо, что на мне перчатки.

– Прощайте, дамзель Войль, – Барро чопорно поклонился, став в этот миг похожим на себя прежнего. – Простите за всё. И умоляю, берегите себя.

Он повернулся на каблуках и почти бегом припустил через улицу, словно был рад покончить с неприятной миссией и оказаться как можно дальше от меня.

Со стороны сквера дохнуло прохладой, сердце кольнула необъяснимая тревога. Профессор был как раз на середине проезжей части. Я открыла рот, чтобы крикнуть…

"Стрела" вылетела из-за поворота блестящим росчерком и, подняв ветер, исчезла. А в ушах звучало эхо удара, короткого и жёсткого.

Всё было совсем не так, как рисовалось мне в тот день на углу доходного дома сьера Пиньона. Никаких картинных полётов над крышей мажи-мобиля. Вот профессор Барро вприпрыжку спешит через улицу… А вот его нет. Только лежит у обочины серое смятое тело, да шляпа валяется на тротуаре.

10.1

Я шла к нему медленно, как сквозь воду, шла целую вечность. Уже подбежали какие-то люди, склонились над лежащим. Их голоса звучали гулким колокольным боем:

– …пульс есть?

– …насмерть.

Кто-то взял меня за плечи, деликатно отвёл в сторону:

– Идите, дамзель. Вам не нужно это видеть.

И я пошла, потом побежала. Как в бреду, отперла дверь, ввалилась в дом. Руки задрожали, ключ со звоном упал на пол, выстланный хатламской плиткой, и со мной случилась истерика.

Наверное, доктор-мажисьер, вызванный Евгенией, не только залечил раны и ушибы, но и приглушил шок от столкновения с оборотнями. Теперь действие магнетических чар кончилось, и навалилось всё сразу: потрясение, ужас, боль, паника и сминающее душу чувство беспомощности перед молохом судьбы. Я осела на пол, привалилась боком к дверце гардеробного шкафа… Но трясясь, как в падучей, скуля, завывая и давясь слезами, в глубине души уже знала, что надо делать.

Как только смогла подняться, поплелась на кухню, залпом выпила два стакана воды и села писать: "Примите сообщение для мажисьера Дитмара Карассиса от дамзель Верити Войль. Я стала свидетельницей несчастного случая, это глубоко меня потрясло, я почувствовала себя плохо и вынуждена была вернуться домой. Простите великодушно, но сегодня прийти не смогу. Прошу не держать обиду". В телефонной книге легко отыскался номер городского особняка Карассисов, но со звонком я спешить не стала – голос был ещё гундосым и слезливо дрожал. Вместо этого бегом кинулась наверх и стала выбрасывать из шкафов и комодов платья, жакеты, пальто, туфли…

Хотелось взять всё – любимые книжки и пластинки, посуду сенвенского фарфора, гаугсбургское серебро, милые безделицы с полок, набор для вышивания, фотографический аппарат, краски и холсты. Даже мольберт было жаль оставлять, хоть я не подходила к нему года полтора. Сколько разных увлечений я перепробовала за эти пять лет, и все они стали вдруг неизбывно дороги.

Рядом с мольбертом лицом к стене стояли "Утопленница" и "Блудница" Карла Брандта, снятые со стен холла. Выкинуть рука не поднялась. Шедевры всё-таки, пусть и копии. Оригиналы висели в постоянной экспозиции Главной художественной галереи Шафлю. Но по этим мрачным образцам высокого искусства я точно скучать не буду.

Бросила сборы и спустилась в гостиную, к телефону, назвала номер барышне на коммутаторе, прокашлялась. Соединили быстро. После трёх гудков ответил исполненный достоинства мужской голос:

– Дом семьи Карассис.

Хвала духам земли – слуга!

Чётко и без спешки я зачитала ему подготовленный текст, потом сожгла бумажку в камине и вернулась к чемоданам. Два, побывавших со мной в "Гиацинтовых холмах", так и стояли не разобранными. Куплены уже в Каше-Абри на случай коротких поездок – фирма "Вуи Луиттон", дорогая лоснящаяся кожа, небольшой размер, как раз для девушки. Ещё четыре, громоздких, потёртых, родители отдали мне перед отъездом из Нида. Я наскоро побросала в них повседневную одежду на все сезоны, стараясь не забыть о мелочах – нижнем белье, чулках, шпильках, косметике. Чем больше увезу с собой, тем проще будет наладить жизнь на новом месте. В результате чемоданы пришлось стаскивать вниз по одному чуть ли не волоком.

Последним из самой глубины обширной кладовки, из-под груды старого хлама, явился на свет саквояж, подготовленный как раз на случай спешного отъезда. В нём хранилась половина моих накоплений. Остальные были припрятаны в тайных уголках по всему дому. Драгоценности я ссыпала в мешочек с бархатной подкладкой и сунула в один из внутренних кармашков. Сверху накидала разных женских мелочей, снесла вниз и пристроила у стойки для зонтов – чтобы не бросался в глаза от дверей.

Теперь пора заказать таксомобиль. И хорошо бы позвонить на вокзал – узнать, есть ли в ближайшие час-два поезд на Шафлю. Если нет, не беда. Поеду, куда угодно, а там пересяду. Медлить до завтра нет сил.

О тривечные, открытки!..

С серого неба сеялся мелкий дождик. Я бегом кинулась во двор, к беседке, выудила из сундучка под сидением чайную коробку с открытками от родителей. Бросила в саквояж, поверх всего, и с облегчением опустилась в кресло – ждать таксомобиль, твердя про себя: "Носсуа, переулок Лудильщиков…"

На третьем повторе в дверь позвонили.

Слишком быстро для такси.

Дитмар? Не дождался и пришёл узнать, в чём дело. Нет, для этого он слишком горд, и времени прошло многовато. Скорее, вернулся домой, прочёл телефонное сообщение и поспешил ко мне…

Мысли неслись вскачь под бешеный стук сердца. Если бы я не попыталась увезти с собой полдома… То же самое было в "Гиацинтовых холмах". Провозилась с вещами и угодила прямо в руки мажисьерам. Как можно дважды совершить одну ошибку!

Колокольчик зазвенел снова, громко и настойчиво.

Может ли биомагнетик наверняка понять, что в доме кто-то есть?..

Я на цыпочках подкралась к двери. Открыть, броситься на шею, всё рассказать, попросить защиты… А если профессор прав и Дитмару нужна лишь моя тайна, духи знают, зачем?

Требовательный перезвон на секунду стих, и раздался голос:

– Откройте, полиция!

Не знаю, чему я обрадовалась.

На пороге стоял шеф-инспектор Астусье с неизменной папиросой в зубах, за его спиной – пара подручных. Шляпы и плечи у них были мокрые, на дороге влажно темнел асфальт.

– С вами всё в порядке, дамзель Войль? – инспектор был хмур, в глазах тень тревоги. – Ещё немного, и мы начали бы ломать дверь.

Я отступила в сторону, давая полицейским войти.

Выражение лица инспектора изменилось:

– Далеко собрались, дамзель Войль?

Откуда он узнал?.. Ах да, чемоданы.

– Хочу уехать.

– Так просто и откровенно, – он усмехнулся. – А ведь я просил вас оставаться в городе.

Потребовалось полминуты, чтобы вспомнить отъезд полиции из поместья Карассисов и прощальные слова инспектора.

– Ох. Простите. Я забыла.

– Забыли? – Астусье прошёлся среди чемоданов, оглядел холл. – Вы сама невинность, дамзель.

– Послушайте, только что на моих глазах сбили человека. Я испугалась, я хотела…

– Сбежать?

Да, звучало это плохо. Удержаться от ответа на прямой вопрос всегда трудно. Я сумела. Но это не помогло.

– Рад, что не отрицаете. Вот что, дамзель. Я рассчитывал побеседовать с вами в неофициальной обстановке, но учитывая ситуацию… Вы ведь хотели прокатиться на полицейском мобиле? Считайте, что вам повезло.

– Не понимаю.

Помощники инспектора, по примеру шефа, разгуливали по холлу, ко всему присматривались, трогали вещи на столике у зеркала, подушки на диване, позавчерашние газеты, забытую на спинке кресла шаль… Это выводило из себя, мешало сосредоточиться.

– Что тут понимать? – инспектор развернулся ко мне. – Вы поедите с нами в управление, где я вас допрошу. Пока в качестве свидетеля.

Он выделил голосом слово "пока".

– Свидетеля чего? Зачем всё это? Что вам от меня нужно?

– Не притворяйтесь дурочкой, дамзель! Как вы только что признали, меньше двух часов назад на ваших глазах сбили человека, и по стечению обстоятельств, этим человеком оказался доктор антропологии Роберт Барро, который гостил в поместье "Гиацинтовые холмы" в одно время с вами, однако спешно вернулся в город вчера утром. Причин его отъезда мне не объяснили, но теперь я начинаю думать, что они связаны с вами. Прошу!

Он резким движением указал на дверь.

По крайней мере, обошлось без наручников. Полицейские терпеливо ждали, пока я надевала шляпку и дождевик – ни один не вызвался помочь, – брала зонт и сумочку, запирала дверь. Никто не тронул меня и пальцем, но это всё равно выглядело, как арест. Передо мной открыли дверцу, велели подвинуться на середину сидения, один полицейский сел слева, другой справа, шеф-инспектор Астусье устроился рядом с шофёром.

Это сон, безумный сон. Казалось, голова набита ватой, мысли вязли в глухой, душной черноте. Откуда он узнал о Барро? Ах, это как раз просто: свидетели вызвали полицию, при профессоре нашли документы, его имя попало в сводки, привлекло внимание Астусье. Соседи видели, как я разговаривала с погибшим… Всё объяснимо. Надо только взять себя в руки. Я не преступница. И я это докажу.

На повороте к скверу нам встретился таксомобиль. Фирменные оранжевые полосы между его солнечными панелями под дождём казались особенно яркими. Важный водитель в чёрной куртке и лаковом кепи взглянул на полицейский мобиль без интереса, не подозревая, что эта неуклюжая колымага увозит его клиентку. Я представила, как он звонит в дверь дома номер шесть, нетерпеливо поглядывая на наручные часы, и капли дождя блестят на козырьке его кепи моими невыплаканными слезами.

10.2

В поездке на полицейском гибрид-мобиле не было ничего хорошего. Тесный салон пах пылью, табаком и дешёвым одеколоном. Я старалась сжаться в струнку, но мужчины по бокам всё равно давили плечами и коленями. Мобиль въехал во двор городского полицейского управления, остановился у низкого крыльца, и я наконец вышла на воздух, чувствуя себя испачканной.

Массивное шестиэтажное здание тёмно-красного кирпича глядело исподлобья тусклыми глазами окон, зарешеченных, как в тюрьме. Мы вступили в мрачный мужской мир. Дежурный в будке с маленьким окошком, серые пиджаки, грубые голоса, запах папиросного дыма, стук печатных машинок и деловитых шагов. Коридоры, лестницы, коридоры. Пару раз я замечала женщин у дверей кабинетов. Тоже свидетели? Пока.

Кабинет Астусье выходил окнами во внутренний двор на крыши то ли гаражей, то ли ещё каких-то подсобных построек. Интерьер был не лучше: голые крашеные стены, железный шкаф, старый обшарпанный стол, за который инспектор и сел, указав мне стул напротив. Помощник расположился за боковым столиком, приготовив блокнот и карандаш.

– Итак, дамзель Войль, я хочу знать, о чём вы говорили с профессором Барро.

– Ни о чём. Это он со мной говорил. У него странная идея, что оборотни у "Гиацинтовых холмов" охотились за мной.

Я поняла, что говорю о профессоре, как о живом. Горло перехватило. Вспомнилось, как Барро бежал через улицу, потом – промельк серебряной молнии и тело у обочины. С губ сорвалось:

– Я опять не запомнила номер. Даже разглядеть не успела.

– Опять? – нахмурился Астусье.

– Несколько дней назад меня тоже чуть не сбила "стрела".

Рассказать о происшествии на углу Пиньона и Суконной оказалось проще, чем о разговоре с профессором – меньше умолчаний. Собственно, после мысленной ревизии от разговора остались лишь жалкие обрывки. Первую часть – о ресивере правда – я отбросила сразу. Казалось немыслимым заново пройти через унижение, пережитое в подвальной лаборатории "Гиацинтовых холмов". Очевидно, что полиция не пощадит ни мои чувства, ни мои тайны. Карассисам всё сойдёт с рук, а меня инспектор Астусье выпотрошит меня, как рыбу перед фаршировкой. Странные слова о сказках, источниках и надежде континента тоже повторять не стоило. Иначе Барро выглядел бы совсем безумцем – и я вместе с ним. Что оставалось? Только оборотни.

– И зачем вы им понадобились? – спросил Астусье, не скрывая иронии.

– Скорее всего, не зачем. Но профессор Барро считал иначе.

Инспектор бросил изжёванную папиросу в пепельницу, где уже громоздилась горка из смятых белых трубочек, откинулся на спинку стула.

– Вы занимательная личность, дамзель Войль. Появились в Каше-Абри ниоткуда, поселились в доме, который принадлежал человеку, умершему двадцать лет назад. Человеку, который, насколько известно, никогда в этом доме не жил… Вы не дружите с соседями, не принимаете гостей, у вас ни подруг, ни поклонников. За исключением мажисьера Дитмара Карассиса, – Астусье нехорошо усмехнулся. – Похоже, вам есть, что скрывать.

Из ящика стола он достал новую папиросу, сунул в рот.

– По словам соседей, все годы, пока дом пустовал, за его содержанием следили специально нанятые люди. Мы их пока не нашли, но это дело времени. А там выйдем и на адвокатскую контору, назначенную распоряжаться имуществом покойного. Или вы сэкономите нам силы и расскажите всё сами.

Может быть, он прав. Сьер В. К. строго-настрого запретил иметь дело с полицией. Но какой теперь прок в его запретах?

– Я мало что знаю. Бумаги о вступлении в права наследования, которые мне дали подписать, заверил сьер Хаусворт. Кажется, вверху на бланках было название конторы, но я не обратила на него внимания.

– Я бы взглянул на эти бумаги.

– Сьер Хаусворт забрал их, чтобы оформить всё, как полагается, потом передал мне документы на дом.

– Валериан Конрад оставил вам не только дом, но и кругленькую сумму в банке. Вы можете объяснить причины подобной щедрости?

– Он мой двоюродный дед. Мне сказали, у него нет других наследников… Почему вы спрашиваете о наследстве? Какое отношение это имеет к оборотням? Вы ведь их разыскиваете?

– Потому что всё в этой истории крутится вокруг вас, дамзель. И я должен знать, что вы такое. Почему профессор Барро уехал от Карассисов раньше других?

Неожиданная перемена темы сбила с толку.

– Он меня оскорбил. Его попросили покинуть поместье.

– Что произошло? Расскажите подробно.

– Мне неприятно об этом вспоминать. И это не имеет отношения к нападению.

Я едва успела договорить. Инспектор вдруг подался вперёд, глаза его, без того красные, налились кровью, лицо потемнело.

– Здесь я решаю, что имеет отношение к делу, а что нет! – гаркнул он сиплым низким голосом. – Сегодня погиб человек, и я чую, что он погиб из-за тебя! Ты расскажешь мне всё здесь и сейчас, чёртова маленькая лгунья!

Папироса выпала из его рта. Но это было не смешно, это было страшно.

– Не смейте так со мной говорить. Я никому не сделала ничего плохого, – голос прозвучал жалко, плаксиво. – А этот лихач носится тут не первый день. Я же сказала вам, меня чуть не сби…

– Хватит врать! – казалось, инспектор сейчас вцепится мне в горло.

Стиснуть зубы, зажмуриться, сжаться в комочек. Но слёзы, предательские слёзы бежали из глаз, обидные, жгучие, злые…

– Я не лгу! Я всегда говорю только правду, даже себе во вред. Иначе не могу! Это болезнь, психическое отклонение. Из-за него мне пришлось уехать из дома, из-за него я не общаюсь с людьми… Возможно, мой случай уникален, я читала книги по психиатрии, и там нет ничего подобного. Но видят тривечные, это не повод открывать на меня охоту – оборотням, мажисьерам, кому бы то ни было. А других тайн у меня нет, ищите сколько угодно! Или проверьте меня на физиографе сьера Ларсона, пусть подтвердит, что я говорю правду!

Повисло молчание.

Я приоткрыла глаза.

Инспектор смотрел на меня с холодной усмешкой, как на занятную букашку.

– У нас тут не Шафлю, физиографов и прочих затей нет. Поэтому сейчас, девочка, ты расскажешь мне всё, что случилось в "Гиацинтовых холмах", и начнёшь с того, как свела знакомство с Карассисами. А я посмотрю, что из твоих слов будет правдой.

– Ничего я вам больше не скажу!

Подбородок дрожал. Если произнесу ещё хоть слово, безобразно разрыдаюсь на глазах у полицейских… Я ведь и мысли не допускала, что инспектор мне не поверит и что будет обращаться со мной, как с продажной девкой из подворотни.

Нельзя плакать, не стоит доставлять им удовольствие.

– Отлично! – сказал Астусье. – Сейчас я отправлю тебя в камеру к шлюхам, мелким воровкам и побирушкам. Пусть они тебе посочувствуют. А завтра…

Дверь со стуком распахнулась. Глаза инспектора расширились, помощник его вскочил с места, уронив карандаш. За моей спиной прозвучал знакомый хрустальный голос – холодней зимнего ветра:

– Я закрою глаза на то, что сейчас услышала, шеф-инспектор. Вам нечего предъявить дамзель Войль. Она в этом деле жертва, и наша семья берёт её под свою опеку. Если пожелаете снова побеседовать с дамзель, обращайтесь к нашим адвокатам.

Я обернулась. Они стояли в дверях, ослепительные, как пришельцы из иных сфер: Евгения, в бриллиантах и манто из меха полярной лисицы, и Дитмар, в костюме с иголочки, который стоил дороже всего полицейского кабинета, инспектора Астусье и его помощника в придачу.

– Верити, дорогая, идёмте отсюда, – сказала Евгения.

Дитмар широко улыбнулся и подмигнул.

____________________________________________________________

Друзья! Если книга вас заинтересовала, не откладывайте чтение. Роман большой, но выкладка идёт очень быстро и завершится 4 мая. Полный текст будет доступен одни сутки, а уже 6 мая на сайте останется только ознакомительный фрагмент.