Текст книги "Дьявол в музыке (ЛП)"

Автор книги: Кейт Росс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 31 страниц)

– Я увижу вас перед тем, как вы уедете? – спросила Лючия.

– Я буду настаивать на этом, – пообещал Джулиан.

– Тогда доброй ночи, – сказала она. – И благослови вас Бог.

– Благослови тебя Бог, – ответил Орфео.

Флетчер и Лючия ушли. Сент-Карр пожелал всем спокойной ночи и отправился спать. Наконец, Джулиан смог посмотреть на маркезу. Она, как статуя, замерла в углу – её лицо застыло и не выдавало ничего.

МакГрегор переводил взгляд с Кестреля на маркезу.

– Тогда я пойду наверх и подожду тебя, так?

– Спасибо, мой дорогой друг, – ответил Джулиан.

МакГрегор, шаркая ногами, исчез.

Джулиан и Беатриче остались наедине. Она вышла из угла и встала перед ним. Они смотрели друг на друга в молчании. А потом она подняла руку и коснулась его лица.

– Убирайся из моего дома.

Он знал, что услышит это. Все прошедшие сутки он готовился услышать это. Но почему тогда это так больно?

– Прости, – сказал он. – Я до последнего не знал, что ты чувствуешь к Орфео. Я думал, что когда убийство будет раскрыто, я смогу открыть правду, и ты поймёшь мой обман и простишь его.

– Я поняла его, – её голос сломался, а из глаз брызнули слёзы. – Но почему, почему ты должен был говорить правду, хотя уже обманул? Мы могла бы быть счастливы, если бы я этого не знала!

– Я не мог оставить Флетчера на растерзание Гримани.

– Как благородно! – напустилась она. – Как ты честен во всём, кроме любви!

– Ты бы хотела, чтобы я и дальше обманывал тебя и позволил отдать себя мужчине, которого ты ненавидишь?

– Да! Потому что мы были бы счастливы, даже если это счастье было бы построено на лжи, а так у нас нет ничего! – она задыхалась от рыданий. – Ты можешь остаться до утра. Но больше ты никогда меня не увидишь. А теперь уходи.

Он ушёл. У дверей он повернулся и посмотрел на неё в последний раз. Маркеза бесшумно ходила по комнате, задувая свечи. Он вышел.

Гастон де ла Марк ждал его, как Джулиан и предполагал.

– Куда мы отправимся? – мягко спросил он.

Джулиан думал недолго.

– К озеру.

Глава 39

Джулиан и де ла Марк отчалили от берега, и их лодка заскользила по чёрной, усыпанной звёздами, зеркальной глади озера. Хотя было два или три часа утра, и вокруг не было видно иных лодок, они говорили тихо и по-английски.

Де ла Марк оценивающе посмотрел на Джулиана.

– Я думаю, вы просто безумец, mon vieux. Я думал так с самого начала. Вы понимаете, что лишь по чистой случайности ещё не сидите на соломе в тюрьме Санта-Маргерита?

– Если так, меня бы утешила ваша компания.

– Я знаю, – де ла Марк, усмехнулся, блеснув белыми зубами. – Как вы думаете, что заставило меня так примерно себя вести?

– Я не заметил, что вам пришлось делать для этого усилие.

– О, я мог поступить куда хуже. Я был близок к тому, чтобы придушить вас, когда вы рассказали Гримани про мой альбом.

Джулиан улыбнулся.

– МакГрегор думал, что вы собирались убить меня.

– Теперь это было бы несправедливо. Я и не мечтал, считая это самым последним средством.

– Это очень любезно с вашей стороны.

– Mon vieux, верите вы мне или нет, я прибыл сюда, чтобы защищаться от вас настолько же, насколько, чтобы защитить вас. Я восхищён вами. Я был поражен с самого начала. Будь кто-то из нас женщиной, я бы влюбился. Я не мог бы сказать больше, верно?

– Это определённо одна из самых примечательных похвал, что я когда-либо получал.

– Вы не верите, что я говорю искренне, – де ла Марк откинулся на локоть и вопросительно посмотрел на Джулиана. – Интересно, а вы задумались над тем, что для меня значила потеря альбома? Вы когда-нибудь бывали не по своей воле виновны в настоящей катастрофе? Раньше я лежал без сна по ночам, обдумывая каждый шаг и проклиная себя за то, что я – слишком умный глупец, – он резко сел, опёршись локтями на колени. – Проклятие революции в том, что кто-то должен всё записывать – имена, места, источники денег и оружия. Но если эти записи попадут в руки полиции, десятки людей и всё движение могут погибнуть. Это случилось с Марончеллп и с Андраяне. Написанное пером проклято.

– И вы подумали, что записанная музыка будет менее интересна.

Де ла Марк вздохнул.

– Тогда это казалось отличной мыслью. Кто может быть лучшим шпионом, чем певец? Он постоянно ездит из города в город и встречается со всеми – знатью, армейскими офицерами, рабочими. А исполняя песни каждый вечер, он может украшать песню импровизацией, как захочет. Voila: шпион, что собирает сведения и передаёт их прилюдно, перед сотнями зрителей.

– А вы записываете всё в свой альбом и переводите на досуге.

– Это прекрасный шифр. Я сам его составил. Нет ничего банальнее, чем заменить ноты буквами алфавита, но получившиеся послания будет невозможно спеть. Нет – у меня сочетания нот имели свои значения, зависящие от интервалов, пауз и так далее. Звучит сложно, но это легко использовать, если понимать. Я думаю, Эней не объяснил вам, как это работает?

– Всё, что он сказал – шифр построен на тритоне, интервале в три целых тона, который называют diabolus in musica, потому что его неудобно петь.

– Да. Это был каламбур, конечно. Мы называем себя ангелами, но полиция прозвала нас дьяволами. Так что «дьявол в музыке» – это отличное название для ключа к шифру.

– Маркез Лодовико понял, что дело в тритоне, – сказал Джулиан. – Он везде его писал. Мы с маркезой Мальвецци нашли его на старых нотах, а я видел, как он писал его на других бумагах, когда приходил на мои уроки. Эрнесто подумал, что господин стал сам сочинять музыку.

Де ла Марк кивнул.

– Я не удивлён, что он догадался, что альбом был не просто музыкой. Повторяющиеся тритоны были странностью, которую обязательно бы заметил ценитель. Но почему он сразу не отнёс его в полицию?

– Я думаю, он не взломал шифр, – сказал Джулиан, – и не мог заставить себя отдать альбом, пока не сделал этого. По крайней мере, когда я увидел, как он записывает тритоны, я понял, что он взял альбом с собой на озеро и, что более тревожно, начал проникать в его тайну. Именно поэтому я рискнул пробраться в замок тогда ночью. Я надеялся поискать альбом внутри, но маркез поймал меня.

– Именно это я и хотел узнать. Я очень мало слышал о вашем задании после того, как покинул Милан. Мои коллеги настаивали, что я должен уехать – они боялись, что Лодовико всё поймёт, меня схватят и заставят говорить. Полагаю, на их месте я бы чувствовал то же самое. Так что я поехал в Турин, помогать революции там. Увы, она оказалась слишком неорганизованной, а исправлять это было безнадёжно поздно.

– Должно быть, так и было, – вежливо ответил Джулиан, – если даже вы не смогли ничего исправить.

– Теперь вы смеётесь надо мной. Но если бы я убедил коллег был более решительными, мы могли бы достичь чего-то. Пьемонтцы слишком привязаны к своему королевскому дому, отчего и положились на Карла Альберта, хотя всем было ясно, что у него не хватит духа повести за собой революцию. Впрочем, сейчас это неважно. Моё бегство из Ломбардии лишило меня чести с вами познакомиться, что я считаю нечестным, ведь именно я предложил вас на роль агента, что вернёт альбом. Вы знали об этом?

– Нет. Я впервые услышал о вас, когда мы встретились в «Ла Скала».

– Но я слышал о вас. Как вы позже выяснили, ваш покровитель, граф д’Обре, был другом «Ангелов». Когда он предложил послать в Италию своего английского протеже, мы подумали, что могли бы использовать вас для передачи сведений из одного города в другой. Д’Обре разуверил нас. Он не хотел, чтобы вы были втянуты в наши дела. Он очень пёкся о вас.

– Это было очень мило с его стороны.

– Не слишком громкое заявление от человека, который рисковал для д’Обре своей жизнью.

– Я рисковал своей жизнью – это уже достаточное заявление.

– Пожалуй, – согласился де ла Марк с улыбкой. – Простите, mon vieux, я забыл, что вы англичанин. Но возвращаясь к краже моего альбома – вы понимаете, что худшего момента было и не представить.

Правительство в Милане давило всех инакомыслящих. Первые аресты начались за месяц или два, и мы знали, что будут новые. Мы, «Ангелы», смогли пока сохранить себя в тайне, но если мой альбом расшифруют, всё будет кончено.

Мы изучали все возможные варианты. Мы знали, что нет смысла обращаться к маркезу Мальвецци – он либо стал бы отрицать кражу или схватил бы посланника. Полиция поддержала бы его, а мы не хотели сталкиваться с полицией. Вломиться в Каза-Мальвецци – дело ещё более безнадёжное, ведь у маркеза целая орда крепких лакеев.

Тогда я случайно услышал, что на Карнавал вы приехали в Милан. У меня был друг в Санта-Маргерите, что сообщал обо всех приезжих иностранцах. Я сразу понял, что вы будете идеальным агентом. Вы англичанин и никак не связаны с итальянской политикой, и Лодовико в вас последнем заподозрит карбонария. Вы джентльмен и вхожи в определённые круги. И, наконец, вы любите музыку. Я тогда не знал, умеете ли вы петь, как ангел, но я был уверен, что вы ниспосланы нам небесами. Вопросы был в том, хватит ли у вас изобретательности, чтобы расположить к себе Лодовико, и отваги, чтобы разыскать альбом и украсть его?

Я убедил Энея послушать. Сперва он сомневался. Зачем, спрашивал он, молодому английскому путешественнику, помогать нам? Я напомнил, что мой альбом содержит опасные для графа д’Обре записи, и если его расшифруют, вице-король сочтёт своим долгом сообщить об этом французам. У д’Обре много врагов на родине. Его ум слишком остёр и неуправляем. Люди, чьё самолюбие он уязвил, чьи претензии разрушил, ухватятся за возможность бросить его в тюрьму или изгнать как революционера. А он был вашим покровителем. Ходили даже слухи, что он ваш отец. Если помочь нам вас бы не побудила привязанность, заменой ей послужили бы ваши собственные интересы.

Джулиан не ответил. Его мысли унеслись прочь, в декабрьский ночной Милан 1821-го года – в первую ночь Карнавала. Улицы были полны смеха, пения и людей. Соблазны были повсюду – запах свежевыпеченного панетонне, звуки вылетающих пробок, чёрные глаза, сверкающие над веером или из-под шёлковой маски. А потом на его плечо опустилась рука, и человек в чёрном плаще прошептал ему на ухо: «Синьор Кестрель, я должен поговорить с вами».

Он вспомнил тот тихий разговор у моста через маленький канал близ Порта-Романа – серебряная вода, в которой отражался свет свечей из соседних окон, обрывки песен в воздухе… И, конечно, голос Энея, смехотворно деловой и серьёзный в сочетании с клювастой карнавальной маской. Всё это походило на оперу. Но опасность для графа д’Обре была нешуточной.

Волна чувств захлестнула его. Страх за д’Обре, раскаяние за то, что оставил его на милость врагов и – самое странное – радость от того, что он может хоть отчасти отдать графу долг благодарности, тяжело висящий у него на сердце.

– Я услышал рассказ о вашей встрече с Энеем намного позже, – продолжал де ла Марк. – Я узнал, что он был немало удивлён, поняв, что поймал соловья.

Джулиан пожал плечами.

– Он сказал мне, что музыка – лучший способ сойтись с маркезом Лодовико. Я спросил, не покровительствует ли он певцам. Эней сказал, что да.

«Но вы должны понимать, синьор Кестрель, – сказал тогда Эней, – в Италии каждый думает, что умеет петь, и большая часть права. Но маркез заинтересуется лишь выдающимся голосом». Джулиан на это ответил, что по словам других, его голос имеет огромный потенциал, хотя он отказался от мысли о жизни певца. «Очень хорошо, давайте послушаем», – ответил Эней. Так Джулиан получил задание от карбонариев, спев серенаду перед человеком в маске, парой уток и полудюжиной влюблённых пар, выглянувших из окон.

– Теперь вы должны рассказать мне всё, – попросил де ла Марк. – Как вы убедили маркеза отвезти вас на озеро, и как вы нашли мой альбом.

– Мне не пришлось его убеждать. Это его идея. Я и сам был слегка удивлён. Когда я спел у него под окнами, я надеялся лишь пробудить в нём интерес. Я и понятия не имел, что его это так захватит.

– Но у вас должна была быть идея сохранить тайну своей личности – иначе почему вы не пришли к нему открыто?

– Я не пытался ничего скрывать. Я спел у него под окнами и так создал романтическую сцену, потому что знал, что маркез порывист и наделён богатым воображением, а серенада сработает получше рекомендательного письма. А ещё я знал, что человек его положения не окажет расположения тому, кто его добивается. Именно поэтому, когда он предложил мне оперную карьеру, меня было так непросто убедить.

– Восхитительно! – де ла Марк откинулся назад, уложив голову на корму лодки. – Продолжайте!

– Я сказал ему, что очень беден, но мой отец был джентльменом и не желал бы для меня такой жизни. Я сказал, что мог бы зарабатывать, давая уроки музыки. Маркез Лодовико был вне себя. «Давать уроки музыки! С таким голосом, как у вас! Если вы вынуждены добывать хлеб своим талантом, то лучше блистать на сцене, чем трудиться в консерватории». Я сказал, что по крайней мере, не хотел бы слышать своего имени в театрах или видеть на афишах. Возможно, тогда маркезу и пришла в голову мысль окутать меня тайной. В итоге я позволил уговорить себя.

– Вы – Макиавелли, mon vieux!

«Пожалуй, что так», – подумал Джулиан. Но это была не вся история. Он вспомнил, как Лодовико мерил шагами комнату в Каза-Мальвецци. Единственная лампа бросала свет на багряные занавеси и гобелены, отчего всё вокруг было погружено в красноватое сияние. «Вы правда думаете, что я могу добиться успеха? – Я знаю это! Доверьтесь мне, синьор Кестрель. Я сделаю вас величайшим тенором Италии!» Джулиан отчасти поверил ему. Он представил себя на сцене «Ла Скала», парижского Théâtre Italien, королевского театра в Лондоне… нет, только не в Лондоне. Не так он хотел вернуться домой. Но его сердце билось, голова кружилась, и он спрашивал себя, кто кого здесь соблазняет.

– Тогда, – продолжил Джулиан свой рассказ, – маркез Лодовико обо всём позаботился. Он привёл меня к маэстро Донати и убедил его поехать со мной на озеро. Маркез наслаждался тайной, которую сам создал. Конечно, эта скрытность не давала мне добраться до альбома. Но я возлагал большие надежды на наше пребывание на озере. Альбом содержал вокальные упражнения и приёмы орнаментики, так что был шанс, что маркез принесёт его с собой, чтобы показать мне. Этого не случилось, ведь он начал понимать, что с альбомом всё не так просто. Я не упускал ни одной возможности обсудить с ним упражнения и орнаментику. Но даже шесть недель спустя, только нацарапанные им тритоны показывали, что он пытается разгадать шифр.

– Вы удивительно терпеливы.

– У меня не было выбора.

На самом деле, он едва замечал, как несутся дни. Поглощённый учением, требованиями Донати, в восторге о своих достижений, он был вынужден напоминать себе, зачем здесь оказался. Когда он слушал истории учителя о певцах и их триумфах, в нём разгорались амбиции и благоговение перед собственным талантом, как будто это было не мастерство, которым можно хвалиться, а дар, который нужно заслужить. Он чувствовал вину за все силы, что Донати вкладывал в него. Он даже испытывал жалость к Лодовико, который столько сделал для него. Хотя, конечно, маркез умел остудить любую благодарность, как холод убивает цветы.

– Как же вы нашли альбом? – спросил де ла Марк. – Где он был?

– На следующее утро после того, как маркез поймал меня в замке, он приехал на виллу и сказал, что здесь же и переночует. Я решил попытаться пролезть в замок ещё раз. Ночью он рано отправил нас с маэстро Донати спать. Я помог учителю лечь в постель, а сам спустился вниз, надеясь, что маркез не заметит меня. Я как раз увидел, что он выходит перед парадную дверь. Тогда я скользнул в библиотеку и через окно посмотрел, куда он идёт. Маркез шёл по прибрежной дорожке – к беседке, где у него, как мы теперь знаем, была назначена встреча с Валериано.

Я отошёл от окна и свет моей свечи упал на письменный стол. Там я увидел альбом, который искал, – он лежат открытый, рядом со стопкой бумаг. Эней описывал мне альбом – его размер, толщину и цвет обложки. Я быстро пролистал его и увидел, что он исписан нотами, где повсюду рассыпаны тритоны. Листы бумаги были покрыты тритонами, буквами и отдельными словами. Это позволило мне увидеть попытки маркеза проникнуть в загадку шифра.

У меня не было времени раздумывать и возможности сомневаться. Я вложил листы в альбом и унёс в свою комнату. Я не мог уничтожить его, ведь я обещал Энею вернуть его, если смогу. Мы встречались с ним во второй раз, перед тем, как я покинул Милан – тогда он передал мне имена пары братьев, которые живут рядом, и которым можно доверить мою добычу. Я взял пистолеты, всё, что могло пригодиться, и сбежал.

Я нашёл братьев, о которых говорил Эней, и оставил альбом им. Мне дали лошадь, деньги и припасы, а также совет ехать на север и пересекать границу выше Кьяссо, где кишели таможенники. Я провёл неделю в Валь-Каварньи, спал в амбарах или под деревьями и бегал от таможенников, пока не стал чувствовать себя местным контрабандистом. Наконец, я спустился к озеру Лугано и подкупил лодочника, что тайно вывез меня в Швейцарию.

– Как вы узнали о смерти маркеза Лодовико?

– Только из газет, которые прочёл уже в Лугано. Я был поражён. В газетах говорилось, что он умер от сердечного приступа, но я видел, что он был совершенно здоров. Конечно, если рассуждать цинично, то его смерть пришлась мне очень кстати. Это был единственный человек, что знал моё настоящее имя, так что теперь я мог легко скрыть, что когда-то был Орфео. Это казалось благоразумным, ведь в газетах писали и о том, что миланская полиция ищет Орфео – я решил, что моё внезапное исчезновение заставило их подозревать во мне карбонария или какого-нибудь менее экзотического преступника.

Де ла Марк кивнул.

– Мои коллеги сообщили в Турин о вашем успехе и том, на что вам пришлось пойти, чтобы добиться его. Потому что мы, – небрежно добавил он, – предполагали, что это вы убили Лодовико, чтобы вернуть альбом. Я испытывал колоссальное облегчение и лишь жалел, что не могу сам выразить вам восхищение и благодарность. Потом я узнал, что вы штурмом взяли лондонский высший свет и стали самым знаменитым денди со времён Браммела. Я могу лишь сожалеть, что вы тратите такой талант на то, чтобы водить кучку аристократов за нос. С вашей смелостью и умом из вас вышел бы прекрасный революционер!

– Вы очень добры.

– А что вы подумали обо мне, – с любопытством спросил де ла Марк, – когда я появился в вашем расследовании? Вы с самого начала знали, что автор альбома – я?

– Нет. Я подумал об этом, когда услышал, что у вас идеальный слух, и вы умеете записывать мелодию прямо во время её исполнения. Но вы должны понимать – Эней не рассказал мне ничего о том, кто составил альбом, или как он попал к Лодовико. Я мог лишь разыскивать карбонария среди знакомых маркеза. Конечно, когда вы поехали на озеро с нами и постоянно намекали, что знаете об Орфео больше, чем говорите, я вас заподозрил. Но у меня не было доказательств, пока лакеи не рассказали, как отняли альбом и передали своему господину.

– Вы не думали, что это я убил маркеза Лодовико?

– Меня развлекала такая возможность. Я видел, как уязвило вас поведение лакеев. И вы могли боятся, что он узнал о шифре и содержимом альбома слишком много, чтобы оставлять его в живых, даже если бы альбом вернулся к вам. Но когда убили Ринальдо, мои подозрения рассеялись. Я не мог придумать ни одной причины, по которой вы могли расправиться с ним.

– Если вас это утешит, mon vieux, вы озадачивали меня вдвое больше, чем я вас – и это при том, что я с самого начала знал, что вы и есть Орфео. Мы – «Ангелы» – были удивлены, когда вы появились в Милане после новостей об убийстве Лодовико. Почему бы, во имя дьявола и всех его приспешников, вам браться за такое расследование?

Мы не могли оставаться в неведении, ведь вы могли действовать против нас. Я взял на себя смелость приглядывать за вами – именно поэтому я наблюдал за вами и Ла Беатриче через то интересное устройство что вы заметили в опере. Через несколько дней я пришёл к ней в ложу и выспрашивал о вас, а она, к моему удивлению, пригласила поехать на виллу. Конечно, я понимал, что кража альбома может раскрыться. Но я должен был знать, что вы задумали. Кроме того, вы придали мне храбрости. Если вы готовы на такой риск, я тоже не мог отступить.

Конечно, когда я узнал вас получше, я понял, почему вы приехали: вы безумный английский дон Кихот, который не может позволить полиции всё провалить. Куда больше меня поразило то, что меня – меня, а не вас! – заподозрили в том, что я Орфео. Это был искусный фарс. Мольер не смог бы сочинить лучше.

Всё стало не таким забавным, когда появились эти лакеи. Тогда, mon vieux, я понял, что вы – не эксцентричный, а просто сумасшедший. Что заставило вас рассказать Гримани об альбоме и протеже графа д’Обре? Лакеи не хотели проблем с полицией. Они бы придержали языки, прикажи вы им.

– Вы не оставили мне выбора, – ответил Джулиан. – В своём рассказе о протеже графа д’Обре вы очень ясно дали понять, что знаете обо мне, как об Орфео, и можете выдать Гримани в любой миг. Вы прямо мне пригрозили: ни слова об альбоме или я вспомню имя протеже. Но это был обоюдоострый меч – если бы меня изобличили, мне было бы нечего терять, и я бы рассказал Гримани всё, что знаю об «Ангелах». Так что я обернул вашу угрозу против вас. Я рассказал комиссарио всё, что вы рассказали мне – в том числе и о графском протеже.

– Я должен признать, это выбило почву у меня из-под ног. Но для вас это была пиррова победа. Если бы убийство не было раскрыто, Гримани послал бы в Париж за сведениями о д’Обре и узнал бы о молодом англичанине-остряке с чудесным голосом и по имени Джулиан Кестрель. И где бы вы тогда были?

– Там же, где бы я оказался в любом случае, не раскрой я убийство Лодовико вовремя. Гримани дал Лючии всего три дня передышки, прежде чем бы он запустил в неё свои когти. Я не мог этого допустить.

– То есть вы бы выдали себя? Даже рискуя тем, что вас повесят или бросят в Шпильберк?

Джулиан криво улыбнулся, вспомнив прогулку с МакГрегором на виллу Плиниана.

– Должен признать, я был немного не в себе.

– Неужели! – де ла Марк снисходительно покачала головой. – Я бы сказал – были совершенно безумны.

– Неужели в этом мире нет никого, ради кого вы готовы умереть?

– Лишь ради свободы, mon vieux.

Они замолчали. Джулиан опёрся на борт лодки, чувствуя, как мягко она поднимается и опускается, и слушая, как вода тихо толкает её в борта. Звёзды расплывались. Он закрыл глаза и позволил сознанию утихнуть…

Де ла Марк вернул его к бодрствованию.

– Есть ещё кое-что, что я хотел узнать. Почему вы взяли графа Раверси себе в союзники, когда раскрыли убийства?

– Мне нужно было кому-то довериться. Раверси был другом Лодовико и имеет влияние, а также обрадовался бы тому, что убийцей оказался не Орфео, которого упустили из-за секретности, которую напустил сам Раверси. Впрочем, – Джулиан улыбнулся, – это лишь одно объяснение.

– О чём вы?

– Вот второе, которое мне нравится больше. Граф Раверси – один из вас, не так ли? Он приехал к озеру, когда я и Лодовико были там – отчасти, чтобы присмотреть за мной, отчасти – чтобы оценить местные гарнизоны на случай восстания, а именно этим он и занимался, устраивая собрания местных землевладельцев с фон Крауссом. Узнав об убийстве, он помог мне так, как смог – задержал расследование, чтобы дать мне сбежать.

– Я потрясён, – в восхищении сказал де ла Марк, – совершенно потрясён, что вы смогли обвинить такой столп общества в принадлежности к карбонариям!

– Если у меня и были сомнения, – добавил Джулиан, – то вы устранили их, когда сказали, что думали, будто я убил Лодовико, когда возвращал ваш альбом. От кого вам было узнать об убийстве, как не от Раверси?

– Mon vieux, вы великолепны! Нет ли малейшего шанса привлечь вас к нашему делу?

– Мне следовало бы считать, что ваше дело сейчас испытывает большие трудности.

– В Италии – да. Здесь люди слишком много враждуют друг с другом, чтобы действовать сообща. Эта кастрюля закипает, но крышка пока держится надёжно. Революция будет во Франции. У нас есть опыт. Мы знаем, что делать.

– И что будем потом? Новое господство Террора? Новый Бонапарт?

– Меня это не беспокоит. Общество Европы нужно перетряхнуть. Пусть кто-то другой думает, что построить ему на смену. Если революционер будет слишком много думать о последствиях, он станет неспособен действовать. Как сказал ваш поэт, «Так трусами нас делает раздумье»^[96].

– Вам не кажется это немного безответственным?

– В вас говорит ваша английская приверженность к порядку. Но порядок – это привилегия искусства. А жизнь должна быть борьбой.

– Я понимаю, – сказал Джулиан. – Это вопрос философский. Я рад, что вы объяснили его мне. Иначе я бы подумал, что вы стали карбонарием из чистой злобы.

Глаза де ла Марка смеялись.

– Но, mon vieux, разве человеку не может нравится его ремесло?

– В этом есть преимущество, – согласился Джулиан. – Но я сейчас усну.

– Спите. Я отвезу нас назад.

– Вы очень добры, – Джулиан закрыл глаза, но тут же их открыл. – Я должен вам три тысячи франков.

– Три тысячи франков..? О, конечно. Мы заключили пари, что вы будете сожалеть, если отыщете Орфео. Я прощаю этот долг. Более того, если это доставит вам удовольствие, я откажусь от ухаживаний за определённой дамой. Хотя это будет досадно – когда вы уедете, я останусь тем, кто ей нужен.

«Нет, – подумал Джулиан. – Но ты можешь стать тем, чего она хочет».

– Просто не оставьте её более одинокой, чем до встречи с вами. Это всё, о чём я прошу.

Глава 40

Когда Джулиан и де ла Марк вернулись с озера, на вилле уже погасили все огни. Им пришлось идти по террасе, ориентируясь по памяти и лунному свету. На полпути к лестнице, они услышали впереди шаги. Де ла Марк замер, и Джулиан почувствовал, как он напрягся. Революционер видит врага в каждой тени.

– Bonna sera, – обратился Джулиан. – O mei, bon giorno^[97].

– Доброе утро, – из тумана появилась долговязая фигура Флетчера.

– Вы не можете войти? – спросил Джулиан.

– Я не пытался. Я не хочу ложиться спать. Не беспокойтесь обо мне, я не хочу вас задерживать.

– Поверю вам на слово, – сказал де ла Марк. – Я совершенно вымотан. Доброй ночи, мистер Флетчер. Mon vieux, я запрещаю вам уезжать завтра, не попрощавшись со мной, – он неторопливо вошёл внутрь.

– Как Лючия? – спросил Джулиан.

– В порядке, – Флетчер тяжело вздохнул. – Вы были для неё всем. Неужели вы не можете найти в вашем сердце немного любви к ней?

– О, могу и очень легко. Но я думаю, она заслуживает больше, чем немного, верно?

Флетчер сунул руки в карманы и зашагал по террасе.

– Она пообещала быть рядом со мной, пока мне угрожает опасность. Но больше никакой опасности нет.

– Вы обманули влиятельного полицейского. В австрийской Италии вы в опасности каждую минуту. Если бы я бы вами, я бы остался тут надолго.

– Но… Я не хочу ловить её на слове.

Джулиан положил руку ему на плечо.

– Мой дорогой друг, примите совет от знающего человека. Не пытайтесь быть честным. Вы влюблены, и вы в Италии. Не выказывайте милосердия.

В Мраморном зале горела одинокая лампа. Джулиан поджёг от неё свечу и пошёл наверх. Когда он проходил мимо Амура и Психеи, свеча бросила на них тёплый отблеск, сделав мраморные фигуры почти живыми и придав выражениям лиц нежность. Джулиану было больно смотреть на них. Он поднялся к себе.

МакГрегор лежал поперёк их кровати и спал в одежде. Услышав Джулиана, он не без труда поднялся, прогоняя сон.

– Хорошо. Я хочу услышать кое-какие ответы. Начнём с графа д’Обре. Он твой отец?

– Моим отцом был Ричард Кестрель, сын сельского сквайра из Йоркшира.

– А как же те слухи, о которых говорил де ла Марк? Что ты какой-то шпион д’Обре в Англии?

– У него не было шпионов. Просто его мнение не пользовалось поддержкой при дворе.

– Тогда кем ты ему приходился?

– Вы забываете, что де ла Марк говорил про l’amour à la Grecque.

МакГрегор покраснел.

– Я знаю, что это было не так!

– Верно, это было не так.

– Тогда… – неуверенно проговорил МакГрегор, – де ла Марк упоминал ещё одну историю – как ты нищим бродил по улицам и рухнул в объятия д’Обре.

Джулиан отвёл взгляд, но заговорил как ни в чём не бывало.

– Я не рухнул ни в чьи объятия. Я потерял сознание на мостовой около «Тортони», а граф подошел, чтобы узнать, что случилось.

МакГрегор уставился на него.

– Сколько лет тебе было?

– Шестнадцать.

– Что ты там делал? Почему ты потерял сознание? Ты болел?

– Я… – это прозвучит нелепо, даже немного стыдно, – я был голоден.

– Но как… почему… – пробормотал доктор.

– У меня не было денег и не было ничего, что можно заложить. Я не знал в Париже никого. Отец учил меня французскому в детстве, но я совершенно не понимал парижан. У меня были слишком хорошие манеры, чтобы я мог убедительно просить милостыню, а одежда – в слишком плачевном состоянии, чтобы найти честную работу. В beau monde^[98] бытует мнение, что вокруг столько еды и способов заработать пару пенсов, что ни один здоровый и предприимчивый человек не может умереть с голоду. На самом деле, это довольно просто.

– Но что ты делал в Париже один в таком возрасте?

– Я жил у своего дяди в Лондоне, но мне не нравилось. Так что я сбежал.

– И бежал до самого Парижа?

Джулиан иронично улыбнулся.

– Это было немного безумно. Только что отгремело Ватерлоо, и в Париже ненавидели всё английское. Я думал, что найду занятие, заработаю состояние – Бог знает, на что я надеялся. Я хотел стать кем-то… совершено отличным от того мира, который знал.

– Но почему ты уехал от дяди в город, где тебе было некуда пойти, где ты был иностранцем и не имел друзей?

Джулиан ответил не сразу.

– Дядя не позволял мне играть на пианино.

– Должно быть что-то ещё!

– Этого было достаточно. Учитывая обстоятельства.

МакГрегор посмотрел на него почти со страхом.

– Какие обстоятельства?

Снова пауза.

– Я думал, вы хотели узнать о графе д’Обре.

– Иными словами, ты не хочешь рассказывать о своём дяде.

– Не слишком. Он не был злым человеком – лишь ограниченным и лишённым воображения. Он поклонялся деньгам, потому что это было очень зримое благо, но лишённое собственного разума или чего-то столь ускользающего и неизмеримого, как красота. Моя мать сбежала от него ещё раньше, так что, как вы видите, это семейная традиция.

– Всё, что я вижу – это твоё нежелание говорить об этом, и я не могу развязывать твой язык. Так что вернёмся к встрече с графом д’Обре. Что произошло, когда ты рухнул на мостовую?

– Когда я пришёл в себя я лежал один в фиакре – так называют парижские наёмные экипажи – а слуга предлагал мне сыр, мороженое и прочее. Д’Обре посадил меня туда, чтобы я мог есть, не привлекая внимания изысканной публики «Тортони».