Текст книги "Дьявол в музыке (ЛП)"

Автор книги: Кейт Росс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 31 страниц)

Джулиан улыбнулся, сел и вытянул ноги.

– Могу я предположить, что такие сведения могут навлечь на вас беду?

Бруно рассмеялся.

– Нечего пытаться скрыть что-то, Томмазо! Это не немец! Милорд, вы правы. Мы с Томмазо делали кое-что, что не понравится sbirri. Тогда мы их не боялись, потому что знали, что если нас арестуют, то достаточно говорить, что ты ни в чём не виноват, а маркез Лодовико выручит нас. Он всегда заступался, как Томмазо говорил. Но маркез Ринальдо – другое дело. Он совсем не такой, как отец – даже наполовину! Он не вступится за нас против этого твердолобого ублюдка Гримани. А граф Карло, он же либерал, – Бруно произнёс это слово с подобающей верному лакею Лодовико усмешкой, – и наш старый господин ему не доверял. А маркеза Беатриче – самая красивая дама, что дышала этим воздухом, но она только женщина. А потом мы узнали про вас, милорд, – что вы знаменитый английский денди, который ищет преступников ради забавы. Под лестницей нам говорили, что вы не боитесь Гримани и sbirri. Вот мы и пришли к вам.

– Но мы ещё ничего не решили, – предупредил Томмазо, бросив на Джулиана тяжёлый, оценивающий взгляд. – Милорд, если мы расскажем, что знаем, вы дадите слово, что не передадите это комиссарио Гримани?

– Я не могу обещать этого, – ответил Джулиан, – но клянусь честью, что не буду говорить Гримани, если этого не потребуется для расследования. И если всё же придётся сделать это, я сделаю всё, чтобы никто не узнал о моих осведомителях, – он улыбнулся. – Ну же, Томмазо, ты понимаешь, что Бруно сам расскажет мне, рано или поздно.

– Это так, – признал Томмазо. – Хорошо, милорд. Вот как это было. Ночью мы были с нашим старым господином в оперной ложе, наливали вино ему и его друзьям, когда он заметил этого француза, что сидел в ложе на четвёртом ярусе и что-то писал. Господин тогда засмеялся и сказал: «Он что, пришёл в оперу писать письма?» А один из его друзей ответил: «Нет, он записывает фиоритуры».

– То есть украшательства, – вставил Бруно. – Части песен, которые певцы вставляют сами, чтобы показать свой голос.

– Милорд это знает, – сказал Томмазо, – он не глупец. Так вот, когда господин услышал про фиоритуры, он распахнул глаза и спросил: «Что, прямо пока они поют?» Его друг сказал: «Да, именно так. Он может записывать музыку на слух, как слова». И господин сказал: «Я должен познакомиться с ним».

Бруно нетерпеливо подхватил повествование:

– Вот он и сказал мне: «Бруно, пойди и попроси его сюда». Я пошёл к французу в ложу. Тот всё ещё что-то писал, а как увидел меня, то перестал и захлопнул свой альбом.

– А этот альбом, – уточнил Джулиан, – как он выглядел?

Бруно наморщил нос, будто вспоминая.

– Довольно большой, – сказал он и показал руками прямоугольник примерно восемь на десять дюймов, – и в красно-коричневой коже^[75].

У Джулиана быстрее заколотилось сердце. Кажется, он сейчас узнает что-то важное.

– Простите, что прервал вас. Продолжайте.

– Я сказал месье де ла Марку, что мой господин, его сиятельство маркез Мальвецци, приглашает его в свою ложу. Тот совсем не выказал никакого уважения к такой мести. Кажется, он спросил, чего хочет мой господин. «Хочет познакомиться с вами, – ответил я, – он ждёт вас до окончания оперы». Но про окончание оперы я сам придумал, – сознался Бруно, – хотел, чтобы он понял, что с хозяином шутки плохи.

– И что случилось потом? – спросил Джулиан.

– Он явился, – сказал Бруно. – Не осмелился не прийти. Он неспешно вошёл в ложу в антракте между концом оперы и балетом. Господин сразу пригласил его сесть и выпить вина, познакомил со всеми гостями. Он сказал – то есть, мой господин сказал – что никогда не встречал человека, что умеет узнавать фиоритуры на слух. Он ещё сказал: «Вы, должно быть, поймали в свой альбом самые лучшие выступления – такие, про которые не помнят даже сами певцы». Де ла Марк пожал плечами и покачал головой так скромно, будто он не француз. Тогда господин сказал: «Я буду очень благодарен, если вы одолжите мне ваш альбом на неделю или две, чтобы я мог иметь удовольствие изучить его». И что вы думаете, француз ответил? – Бруно аж зашипел.

– Он отказал, – продолжил Томмазо. – Оскорбил господина перед всеми его друзьями. О, он пытался сделать хорошую мину – говорил, что пишет книгу о пении и не хочет показывать заметки, пока не закончил, – Томмазо стиснул зубы. – С моим господином так не говорят. Это было оскорбительно. Маркез Лодовико это чувствовал. И мы это поняли – мы с Бруно.

Томмазо помолчал и переступил с ноги на ногу, явно подойдя к той части истории, что беспокоила его больше всего. Словоохотливый Бруно воспользовался этим и бросился вперёд сам:

– Маркез был в гневе, когда де ла Марк ушёл из его ложи, и велел нам с Томмазо убираться. Мы ушли. А потом поговорили. И сказали друг другу: «Мы что, спустим этому французу такое оскорбление? Мы ему зададим или никогда больше не наденем ливреи Мальвецци!»

Сказано – сделано, милорд! Мы не видели француза в ложах, так что решили, что он уже уехал из театра. Мы протолкались по лестнице вниз и увидели его на улице. Мы пошли за ним. Район там тихий в этот час. Улицы и кафе пусты, пока идёт балет.

Мы всё приближались к нему. Наконец, Томмазо сказал «Давай!», и мы схватили его, затащили в тёмный переулок у Корсиа-дель-Джиардино, – Бруно подался вперёд и схватил воображаемого де ла Марка. – Мы прижали его к стене, я с одной стороны, Томмазо с другой. Мы сказали: «У тебя есть то, что нужно нашему господину. Отдавай». А он сказал насмешливо так: «Знает ли он, что вы решили отнять у меня это?» Томмазо сказал: «Нет, но будет рад это получить. Будь хорошим мальчиком, тогда он может быть, вернёт альбом».

Француз открыл рот, и я понял, что он хочет позвать на помощь. Тогда я дал ему под дых. Это заставило его помолчать! Мы ударили его ещё пару раз. Нам пришлось, – обиженным тоном закончил Бруно. – Иначе он не сдавался.

А когда мы выбили из него дух, то нашли альбом в кармане плаща и забрали. Мы оставили его в переулке. Он дышал, так что скоро бы пришёл в себя. Мы вернулись в «Ла Скала», как раз вовремя, чтобы проводить господина домой.

– А кто-нибудь видел ваше встречу с месье де ла Марком? – спросил Джулиан.

– Если видел, – ответил Томмазо, – то держался подальше.

В это Джулиан мог поверить. Зеваки не стали бы вставать поперёк дорогу двум молодчикам в ливреях такого влиятельного человека.

– Что вы сделали с альбомом?

– Мы посмотрели его, – сказал Бруно. – Там были только ноты – целые страницы нот. Мы их не понимали. Когда мы вернулись домой, то пришли к маркезу Лодовико и сказали, что француз выронил свою книжку, а мы нашли.

Джулиан изогнул бровь.

– И он поверил вам?

– Я думаю, он понял, что было на самом деле, – признал Томмазо. – Француз же не хотел отдавать альбом, так что вряд ли мог просто выронить. Но мы больше ничего не сказали, а он не спросил. Только поблагодарил нас и сказал, что позаботится об альбоме и взял его.

– А что произошло потом? – спросил Джулиан.

Томмазо пожал плечами.

– Мы никогда больше не видели, ни альбом, ни француза – до сегодняшнего дня. Конечно, мы мало бывали в Милане. Мы поехали на озеро с маркезом Лодовико, когда он нашёл этого Орфео, а потом он погиб, и после этого мы всегда были в пути с маркезом Ринальдо.

– Значит, дело было незадолго до смерти маркеза Лодовико, – задумчиво сказал Джулиан

– Это было в конце осеннего сезона в «Ла Скала», – вспомнил Бруно.

«То есть за месяц до Карнавала, когда появился Орфео», – подумал Джулиан.

– Вы уже говорили об этом с месье де ла Марком?

– Мы бы с удовольствием, милорд! – отозвался Бруно. – Мы бы взяли его за глотку и спросили, как у него хватило дерзости приехать на маркезову виллу, когда маркеза не знает, какая вражда была между ним и её мужем. Но тут столько sbirri рядом, что мы бы не хотели создавать такие неприятности.

– Это очень мудро, – сказал Джулиан. – Не оставите ли пока месье де ла Марка мне?

Бруно и Томмазо переглянулись, и последний кивнул.

– Да, милорд. Мы не тронем француза… пока что.

– Сегодня вечером это будет нетрудно, – сказал Бруно. – Маркез Ринальдо дал нам свободный вечер – такое не часто бывает! – и мы собирались в деревню, – он подмигнул. – Мы оба хотим подступиться к этой Розе, и пусть победит сильнейший!

Брокер улыбнулся так, что Джулиан задумывался, не стал ли уже его камердинер этим «сильнейшим». Но быть может, он просто подумал о том, что мать Розы подумает о замысле лакеев.

Когда оба осведомителя нахлобучили свои треуголки с золотым шитьём, откланялись и ушли, МакГрегор спросил:

– О чём вы говорили? Я не поспевал.

– Прошу прощения, мой дорогой друг, – ответил Джулиан. – Я не хотел сбивать лакеев, переводя их рассказ. Я вам всё объясню. Но сперва… – Джулиан откинулся на спинку стула, и на его губах заиграла улыбка, – Брокер, не попросишь ли ты месье де ла Марка присоединиться к нам?

Глава 28

Де ла Марк без спешки вошёл в комнату Джулиана и МакГрегора, как будто в одну из модных лож «Ла Скала».

– Добрый вечер, mon vieux… мой дорогой доктор. Как отрадно, что вы пригласили меня уютно поболтать, как про это писала мисс Остин^[76] – он поднял свои чёрные брови и оглянулся. – Я не вижу ни карт, ни бутылки вина. Если кто-нибудь войдёт, нас примут за методистов.

– Я совершенно уверен, что вы быстро переубедите в этом кого угодно, – сказал Джулиан. – Не желаете ли присесть?

Де ла Марк рухнул в кресло напротив Джулиана и МакГрегора. Он бросил взгляд на Брокера, что снова занял пост у двери.

– Скажите мне, – непринуждённо поинтересовался он, – ваш человек следит, чтобы я не сбежал или чтобы Гримани не вошёл?

– Конечно, чтобы Гримани не вошёл, – ответил Джулиан. – Я никогда не считал, что вас следует запирать для того, чтобы разговорить.

– Touché^[77], – де ла Марк откинулся на стуле и улыбнулся, – но зачем вы исключили нашего друга комиссарио из этого важного разговора?

– Потому что я дал слово лакеям, что ничего ему не скажу.

– Как удобно! – де ла Марк никогда не улыбался так широко.

– Что вы хотите сказать? – сердито спросил МакГрегор.

Де ла Марк пристально посмотрел на него секунду или две.

– Просто я заметил некоторые трения между мистером Кестрелем и нашим пылким комиссарио, – мягко сказал он.

– Конечно, – ответил Джулиан, – если вы настаиваете, я могу послать за Гримани…

– Вы блефуете, mon vieux, – рассмеялся де ла Марк. – Но так хорошо, что я готов поддаться. Вы хотите допросить меня. Спрашивайте.

Джулиан холодно встретил его взгляд.

– Как вы, вероятно, догадываетесь, лакеи рассказали, как побили вас, отняли ваш альбом и оставили на улице без чувств.

Де ла Марк больше не улыбался. Джулиан видел, как напряглось его лицо и руки. Порой он сомневался, действительно ли тот происходит из такой благородной семьи, как говорит – после Революции вся Европа кишела фальшивыми французскими аристократами. Но теперь его сомнения угасли. Невозможно было ошибиться в том, что за чувства вызывает в де ла Марке напоминание о той стычке – унижение, попранная честь, холодный патрицианский гнев.

Француз ответил, взвешивая каждое слово:

– Конечно, я знал, что лакеи заговорят. Похоже, они дали вам полный отчёт. Что вы хотите узнать от меня?

– Почему вы не сообщили об ограблении в полицию?

– А вы бы сообщили? – де ла Марк по-галльски пожал плечами. – У меня не было свидетелей, и я знал, что маркез Мальвецци защитит своих слуг. Ещё я знал, что он оставит у себя мой альбом настолько, насколько пожелает. Ему очень хотелось его увидеть. Я надеялся, что он вернёт его по своей воле.

– Он бы не смог вернуть её, – заметил Джулиан, – ведь вы вскоре уехали в Турин и оставались там ещё три месяца.

– Уехал, – чёрные глаза де ла Марка стали стальными. – Вряд ли вы можете ожидать, что я бы оставался в Милане, смиренно ожидая, когда он соизволит вернуть то, что принадлежит мне.

– Вы когда-нибудь говорили с ним об альбоме?

– Это бы только разъярило его. Я придерживал язык, рассчитывая, что он просто вернёт его, когда закончит.

– Иными словами, вы проглотили это оскорбление и ничего не сделали, – подвёл итог Джулиан.

– Я сделал это с большей готовностью, чем проглотил бы такое от вас, – мягко ответил де ла Марк, – если вы сейчас назвали меня трусом, mon vieux.

МакГрегор резко выпрямился, но Джулиан успокаивающе удержал его рукой, не отрывая глаз от де ла Марка.

– Это не входило в мои намерения, – спокойно сказал он. – Вы рассказывали кому-нибудь об ограблении?

– А я похож на человека, что готов об этом рассказывать? Как вы любезно указали, это история не совсем делает мне честь.

– Она могла бы заинтересовать полицию, когда стало известно об убийстве маркеза, – указал Джулиан.

– Полиция придаёт ему слишком много значения. Могущественных патрициев не убивают за пару страниц с нотами.

– Даже если эти страницы были украдены слугами этого патриция, которые избили их владельца до потери чувств?

Де ла Марк поглубже устроился в кресле, задумчиво посмотрел в потолок и тронул усы.

– Мне грустно в этом признаваться, mon vieux, но сегодня вечером ваше общество меня не развлекает.

– Я в отчаянии, – глаза Джулиана распахнулись, исподволь пародируя насмешливые манеры де ла Марка.

– А мне кажется, – вмешался МакГрегор, – что человек мог бы прибегнуть к насилию, если бы у него украли записи, что он делал месяцами или годами для своей книги. Лакеи говорили, что вы часто бывали в опере и записывали за певцами фиор… фиор… ту музыку, что они сочиняют прямо на сцене. Вы не смогли бы восстановить всё по памяти. Ваши огромные усилия пропали бы впустую.

– Напротив, – возразил де ла Марк, – я в долгу перед теми лакеями. Они доказали мне, что моя хвалёная книга никогда не будет закончена. Делать заметки и позволять отнять их – это быть Пенелопой, что ткёт днём и распускает сотканное ночь. Мой замысел мог бы развлекать меня долгие годы.

– Чепуха! – сказал МакГрегор. – Рано или поздно вы бы захотели держать в руках готовую книгу и говорить себе: «Вот мой труд и завершён».

– Это звучит ужасно тоскливо, – ответил де ла Марк. – Это подобно смерти. Мне нравится действовать. Меня увлекает процесс, – он дружелюбно посмотрел на Джулиана. – К слову о процессе: что вы собираетесь делать сейчас?

– Я полагаю, вы отрицаете, что убивали Лодовико Мальвецци?

– Отрицаю.

– И вы не владеете никакими сведениями о том, кто мог его убить?

Де ла Марк задумчиво отвёл взгляд и положил подбородок на сплетённые кисти рук.

– Я не могу сказать, что не владею никакими сведениями. Не так давно мне пришла в голову одна идея, а сейчас отличный миг, чтобы поделиться ей.

– Прошу вас, – поощрил Джулиан.

Де ла Марк впился взглядом в глаза Джулиана и спросил с лёгкой улыбкой.

– Вы когда-нибудь слышали о графе д’Обре?

– Это был французский аристократ, – медленно ответил Джулиан, – либерал, слыл немного эксцентричным. Он умер несколько лет назад от изнурительной болезни.

– Всё это верно, – согласился де ла Марк. – Я немного его знал. Мы оба были émigrés^[78] в Англии. Граф был на пятнадцать-двадцать лет старше меня, а его чудаковатость была больше, чем об этом говорили. Когда émigrés приехали во Францию после реставрации, многие с радостью вернулись к прошлой жизни и наслаждались своими привилегиями. Но не д’Обре. Он был философом – рассудительным, скептичным и – к ужасу вновь ставшей бурбоновской Франции – нерелигиозным. Он восхищался британскими порядками и даже мог сказать одно-два добрых слова о Бонапарте. Король не доверял ему, другие аристократы подозревали его, священники – проклинали, а собственные крестьяне – не понимали. Полиция была бы рада поймать его на участии в заговоре против правительства, но, насколько я знаю, он в них не участвовал. Он вообще не вмешивался в политику Он от неё очень устал. Если бы я давал ему окончательную оценку, то сказал бы, что никто не был столь циничным в общественных делах и столь добрым в частных.

– Из всего, что я знаю о нём, – сказал Джулиан, – вы описали его очень точно.

Де ла Марк широко улыбнулся.

– От вас это весомый комплимент – вы ведь так проницательны, когда речь идёт о людях.

– Какое отношение этот граф д’Обре имеет к убийству Лодовико Мальвецци? – хотел знать МакГрегор.

– Ну что же, видите ли, мой дорогой доктор, – принялся объяснять де ла Марк, – у графа д’Обре был английский протеже – молодой человек, чей возраст, как я полагаю, совпадал с возрастом Орфео. Граф послал этого юношу в Италию набраться лоска за год или два до убийства. И кажется, я припоминаю, что он умел петь.

Джулиан пытливо посмотрел на де ла Марка.

– И как звали этого юношу?

– Ну вы и дьявол, мистер Кестрель. Я не могу вспомнить. Я никогда его не встречал, видите ли, – де ла Марк по-кошачьи улыбнулся. – Конечно, я могу вспомнить его имя потом.

– Опять эти дурацкие трюки! – воскликнул МакГрегор. – Думаете, вы можете потешаться над нами, придумывая французских графов и английских протеже? Вы сказали, что помните, сколько было этому юноше лет, но не помните, как его зовут?

– К сожалению, mon très cher médecin^[79], именно так. Вы должны понять – этот молодой англичанин очень интересовал знакомых д’Обре. Его мало кто видел – граф почти всегда держал его в своём château^[80] – но о нём ходило много слухов. Одни считали, что это сын д’Обре, прижитый в Англии ещё в молодости. Другие были убеждены, что граф готовит шпиона и посредника. Кто-то даже рассказывал романтичные истории о том, как юноша был отверженным бродягой на улицах Парижа, что однажды рухнул в объятия д’Обре где-то у «Тортони»^[81]. Как бы то ни было, граф принимал в нём большое участие. Я говорю не о l’amour à la Grecque^[82] – не думаю, что у д’Обре были такие вкусы. Он мог испытывать на юноше систему образования, как Руссо. Или просто скучал.

– Я полагаю, вы не верите в бескорыстную доброту, – заметил Джулиан.

– Я не верю ни во что бескорыстное. Любой, кто говорит, что действует без интереса для себя, либо безумец, либо лжец, – де ла Марк откинулся в кресле и улыбнулся. – Но вы не ответили на мой вопрос, mon vieux. Что вы собираетесь делать?

– Есть лишь одна вещь, которую я могу сделать, – Джулиан встал и повернулся к Брокеру. – Будь добр, найди комиссарио Гримани и приведи сюда.

– Да, сэр, – Брокер вышел.

Де ла Марк вскочил.

– Что… что вы делаете?

– Я сообщу комиссарио Гримани то, что вы сообщили мне. Я не могу скрывать от него такие важные сведения.

– Но… но…, – де ла Марк был сбит с толку. – Я думал, вы обещали лакеям, что будете молчать.

– Я обещал, что попытаюсь. Это невозможно. Кража вашего альбома и история о графе д’Обре и его протеже не должны оставаться тайной.

– Да вы обезумели! Вы же понимаете, что Гримани…

Джулиан поднял брови.

– Что Гримани – что?

– Ничего! – де ла Марк рухнул обратно в кресло. – Делайте что хотите! Обрушьте этот дом нам на головы, если это вас развлечёт! Но пусть Дьявол и все его бесы заберут меня, если я понимаю, что вы творите! Я потерялся в лабиринтах этого ума!

МакГрегор хмыкнул.

– Со мной такое случается каждый день.

Джулиан рассказал Гримани об альбоме де ла Марка и передал предположения последнего о протеже графа д’Обре. Само собой, комиссарио захотел расспросить лакеев, но Джулиан ответил, что они ушли в деревню на всю ночь. Как Кестрель и обещал слугам, он просил Гримани проявить к ним снисхождение за принесённые сведения. Беспокоиться не пришлось: лакеи для Гримани ничего не значили. Он куда больше заинтересовался делом их жертвы.

– Что именно было в вашем альбоме? – спросил он де ла Марка.

Де ла Марк откинулся назад, небрежно забросил ногу на подлокотник кресла и вздохнул с видом умирающего от скуки.

– Всевозможные музыкальные заметки. Фиоритуры, что я слышал в опере. Музыкальные упражнения, что я читал или придумал. Искажения в тоне или ритме, что я замечал за певцами. Я пытался выяснить, какие ноты самые сложные и почему.

– В альбоме были какие-нибудь советы по написанию музыки? – спросил Джулиан. – Или даже ваши собственные сочинения?

– У меня нет претензий на славу Россини, – весело ответил де ла Марк.

– Мне просто интересно, – сказал Джулиан, – и я вспомнил, как Эрнесто говорил, будто маркез Лодовико писал музыку перед смертью. Я подумал, что он мог пользоваться вашим альбомом.

Де ла Марк пытливо посмотрел на него.

– Теперь интересно и мне.

– Граф Карло рассказывал, что прежде маркез никогда не пытался писать музыку, – продолжал Джулиан. – Если бы он хотел воспользоваться альбомом, чтобы написать – скажем, оперу или просто песню – он бы нашёл в нём материал?

Де ла Марк медленно отвёл взгляд.

– Я и правда пытался писать. Я заложил фундамент, и любой, кто разбирается в музыке, сумел бы достроить здание.

– Вы хотите обвинить маркеза Лодовико в присвоении вашей музыки? – требовательно спросил Гримани.

– Я не имел в виду ничего столь резкого, – де ла Марк зевнул. – Мистер Кестрель предположил это, и я был обязан признать, что такое возможно.

– Так что же стало с альбомом? – спросил Гримани.

– Я не знаю, синьор комиссарио. Я могу лишь сказать, что так и не получил его назад.

– Его не нашли среди вещей маркеза Лодовико, – напомнил Гримани.

– Я не могу этого объяснить, – пожал плечами де ла Марк, – возможно, его забрал Орфео.

– А возможно, – возразил Гримани, – Орфео – это вы, и вы добились благосклонности маркеза Лодовико, чтобы вернуть себе альбом и отомстить за нападение лакеев.

– На самом деле, – задумался Джулиан, – кража альбома у месье де ла Марка делает его менее вероятным кандидатом на место Орфео. Такая ссора делает всю музыкальную идиллию у озера менее вероятной.

– Если только маркезу не понравился голос, – вставил МакГрегор. – Все говорят, что стоило маркезу услышать хороший голос, как он обо всём забывал.

– Как мне льстят, – ответил де ла Марк. – За четверть часа меня признали многообещающим композитором, искусным тенором – хотя с прискорбием должен напомнить вам, что пою баритоном – а также самым хитроумным и изворотливым преступником. Но поскольку мы исчерпали тему моих законных и незаконных свершений, я спрошу комиссарио – можем ли мы на миг отвлечься и поговорить о протеже графа д’Обре?

– Я не забыл о нём, – сказал Гримани. – Этот д’Обре – печально известный либерал. Наше правительство знает о нём, так же как французское – о местных опасных радикалах. Если он правда имел английского протеже-певца, что приехал в Италию незадолго до появления Орфео, это стоит изучить. Маэстро Донати говорил, что Орфео якобы изучал сперва французский, а лишь потом итальянский. Но ваша история, месье, слишком удобна. Она может быть выдумкой, призванной отвлечь внимание от вас. Я наведу справки, чтобы узнать имя, которые вы не можете вспомнить. Но я не освобождаю вас от подозрений, пока не получу твёрдых доказательств того, что Орфео – кто-то другой.

Гримани вышел. Де ла Марк убрал ногу с подлокотника, встал и поклонился.

– Благодарю вас, джентльмены, за чрезвычайно увлекательный вечер, – он перехватил взгляд де ла Марка и мягко добавил. – Оставляю вас с мистером Кестрелем. Вы можете попрощаться с ним… пока у вас есть возможность.

Он вышел.

– О чём это он? Он угрожает тебе? – зашипел МакГрегор.

– Я не знаю, была ли это прямая угроза, – ответил Джулиан, – но представляю, что если завтра меня унесёт скоротечная чахотка, он не будет носить траур.

Кестрель посмотрел вслед де ла Марку с некоторым сожалением. Он не доверял французу ни на грош, но почувствовал некоторую симпатию. Это было тем более странно, учитывая явные виды де ла Марка на маркезу – этот мотив для убийства её мужа Гримани как будто пропустил.

С балкона донёсся перестук капель. Весь вечер надвигался дождь, и сейчас он начался. Брокер закрыл французские окна, и за ними начал собираться туман, будто зверь, которому не дали попасть в дом. Джулиан послал камердинера принести больше одеял из бельевого шкафа. Маркеза не желала обогревать виллу огнём – это было одно из редких проявлений её миланской бережливости

Собираясь лечь спать, Джулиан и МакГрегор слышали, как гости виллы шагают по коридору и расходятся по своим комнатам. Кестрель разобрал искреннее «Buona notte»^[83] Карло, жалобы Сент-Карра на дождь и длинный, страдальческий ответ Флетчера, мелодичный голос маркезы и по-детски звучавшие трели Нины. Потом настала тишина.

И внезапно раздался громкий пьяный смех.

– Идём! Можно подумать, я тащу тебя на виселицу!

Джулиан с треском распахнул дверь. Ринальдо волок Франческу в их комнату в дальнем конце холла. В свете масляной лампы, которую он держал, Джулиан увидел, как женщина пятится от порога, умоляюще простирая руки. Ринальдо втолкнул её внутрь, вошёл сам и запер дверь за собой.

Джулиан закрыл свою дверь. Его рука сжимала ручку изо всех сил – его питал гнев.

– Если бы она не была его женой, тому, что он собирается сделать, было бы иное название.

– Но она его жена, – ответил МакГрегор, – в этом вся и разница. «Итак, что Бог сочетал, того человек да не разлучает»^[84], Кестрель. Ты не можешь вмешиваться.

В этот миг Джулиан испытывал очень мало почтения к святости брака. Но он знал, что ничем не может помочь Франческе. Если он спасёт от Ринальдо, они никогда не увидит своих детей. Она не для этого рассталась с Валериано.

Но одно дело – заключить, что ничем не может помочь, а совсем другое – выбросить происходящее из головы. Он послал Брокера спать, но не был уверен, что хочет лечь сам. В брюках, рубашке и халате он стоял перед французским окном, глядя на капли дождя, что собираются в лужи и стекают с балкона.

МакГрегор попытался отвлечь его.

– Чем больше я думаю об этом, тем больше правды вижу в истории де ла Марка о том, что Орфео – это протеже графа д’Обре. Мы знаем, что Орфео умел попадать в милость к важным людям. Он завоевал Лодовико Мальвецци – почему он не мог сделать то же с д’Обре? – когда Джулиан не ответил, доктор переспросил. – Что ты думаешь об этом?

– Я думаю, что выяснить, был ли у д’Обре протеже и кем он был – это простая задача, которая требует методичности, а потому что мы можем доверить её Гримани. Меня больше интересует альбом.

МакГрегор нахмурился.

– Странно, что он исчез. Ты думаешь, Лодовико взял его с собой на озеро?

– Взял или нет, альбом должен был оказаться среди его бумаг.

– А кто разбирал его бумаги?

– Это хороший вопрос, – задумчиво протянул Джулиан. – Граф Карло сказал мне, что передал личные бумаги брата Ринальдо. Завтра мы должны спросить Ринальдо об этом.

МакГрегор зевнул.

– Значит завтра. А сейчас я отправлюсь в Сонмерсет^[85]. После всего, что произошло, нам не помешает хорошо и крепко выспаться.

– Я пока не буду ложится, если вы не против. Я буду внизу, так что не помешаю вам.

– Почему? – спросил МакГрегор.

– Мне не спиться. Быть может, я поиграю на пианино – тихо, пока сон не придёт.

– Послушай, меня ты не одурачишь этими пуританскими историями. Ты что-то задумал. Я думал, что ты не станешь бродить по дому в темноте именно в ту ночь, когда де ла Марку не терпится навредить тебе, – набросился на него МакГрегор. – Так ведь? Ты думаешь, что он опасен, и ты вздумал встретиться с ним один на один! Вот что – выбрось-ка это из головы! Ты останешься здесь.

Джулиан понял, что возражать нечего.

– Хорошо, – он задумался на миг. – Я не думаю, что де ла Марк угрожал мне всерьёз. Но предполагаю, что мы могли бы польстить ему, сделав вид, что приняли его слова близко к сердцу.

Он достал ящичек с пистолетами. Они были уже заряжены, но Джулиан поставил новые кремни и насыпал свежего пороха на полки, готового вспыхнуть от первой же искры, которую выбьет кремень, и положил ящик возле кровати. Затем Кестрель запер дверь и подпёр дверную ручку стулом. Второй стул потребовался, чтобы укрепить дверь на балкон.

МакГрегор увлечённо смотрел на эти предосторожности.

– Кто угодно бы решил, что ты жил под угрозой убийства всю жизнь.

– Я не думаю, что эти приготовления так необходим. Но если де ла Марк говорил искренне, я бы не хотел, чтобы моей последней мыслью стало «Почему, чёрт побери, я не приготовил пистолеты»?

– Наверное, мне стоило бы бояться, – в удивлении покачал головой доктор, – но почему-то единственное, о чём я могу думать – это о том, что я только что почувствовал, что действительно нахожусь в стране Борджиа.

Брокера разбудили солнечный свет, пробивавшийся через маленькое окно в его комнатушке на чердаке. Дождь закончился, туман почти прошёл, оставив лишь несколько тонких нитей вокруг самых высоких гор. Два слуги, что делили с ним комнату, подбежали к окну, приветствуя солнце, как будто не видели его сорок дней и сорок ночей.

Брокер умылся, побрился, оделся и спустился вниз по лестнице для слуг. Там он обменялся приветствиями с кухонной прислугой и забрал поднос с утренним кофе для мистера Кестреля и чаем для доктора МакГрегора. По пути наверх, Брокеру пришлось разминуться с толпой слуг, спускающихся вниз. Они бурно жестикулировали, проклинали друг друга и трясли кулаками друг у друга под носами. Брокер подумал бы, что не миновать драки, если не знал, что эти страсти вспыхивают и гаснут здесь так же быстро, как вчерашний дождь.

Обойдя слуг, камердинер осмотрел поднос, чтобы убедиться, что ничего не пролил. Тут он услышал за спиной медленные, размеренные шаги, приближающиеся к лестнице. Это был Эрнесто с кувшином воды и охапкой свежих полотенец. Они продолжили путь вдвоём.

– Что это за переполох, синьор Эрнесто? – спросил Брокер.

– Они выясняют, кто забыл вчера вечером запереть переднюю дверь.

Брокер поднял брови.

– Но она была заперта. Джакомо запер её перед тем, как пойти спать. Я видел его.

– Может быть, но сейчас не заперта, – ответил Эрнесто. – Я собираюсь выяснить, кто это был, и наказать, если это слуга. Всё так шатко, а убийство моего старого господина так и не раскрыли, и нам нельзя оставлять виллу открытой по ночам.

Лестница для слуг привела их наверх, где они разошлись. Эрнесто отправился в комнату маркеза Ринальдо на том конце зала. Брокер посмотрел в ту сторону с любопытством, гадая, как прошло воссоединение супружеской пары. Потом он повернулся и зашагал к дверям мистера Кестреля.

И тут из другого конца зала донёсся шум и безумный крик. Брокер поставил поднос на стол и бросился к комнате маркеза Ринальдо. Дверь была открыта. Эрнесто стоял на коленях в луже разлитой воды, вокруг были разбросаны полотенца и осколки кувшина. Старик бессвязно молился, крестился и не отрывал глаз от кровати. Брокер проследил за его взглядом.

Первым, что он увидел, была кровь. Кровь пропитала покрывало, простыни и подушки. Кровь забрызгала полог кровати и стены. Кровь покрывала лезвие бритвы с серебряной ручкой, что валялась в изножье кровати. Ринальдо лежал на спине, его ночная рубашка была расстёгнута у шеи, а одеяло – скатано до груди. Глаза маркеза были закрыты, а горло – чудовищно открыто. Франчески нигде не было видно.