Текст книги "Дьявол в музыке (ЛП)"

Автор книги: Кейт Росс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 31 страниц)

Он застонал, притягивая её к себе ещё настойчивее.

– Джулиано! – она вывернулась из его хватки.

Он отступил назад. В свете фонаря было видно, как она раскраснелась, волосы рассыпались по плечам, платье было в беспорядке.

– Прости, – проговорила она с широко распахнутыми глазами, – я вспомнила, где мы сейчас. Я подумала о Лодовико, лежащем на полу с пулей в сердце и не смогла.

– Нет. Нет, я понимаю, – сейчас он не был способен понимать хоть что-то. Он поднял с пола плащ маркезы и закутал её.

– Я потеряла несколько шпилек, – сказала она.

Он взял фонарь, и они принялись искать их на полу. Шпильки были увенчаны бриллиантами, так что найти их оказалось легко. Маркеза стянула волосы на затылке и заколола. Джулиан поднял портьеры в одном из проходов, и они вышли наружу.

Ночь стала похолоднее. Джулиан предложил Беатриче свой фрак, но она сказала, что ей тепло в плаще. С молчаливым согласием влюблённых, они вернулись окольным путём через сад, не ступая на прибрежную тропинку, где их легко могли увидеть с озера. Путь был тёмным и уединённым. Джулиан подумал, что они могли бы остановиться и расстелить на траве фрак…

Но конечно, не стал этого предлагать. В беседке он будто сошёл с ума, но теперь снова взял себя в руки. Если он станет любовником маркезы, его расследование пойдёт прахом. Честь, требовавшая поставить истину на первое место, стала бы настойчиво требовать защитить любовницу, в чём бы та не была виновна. Он должен был раскрыть убийство, хотя бы для того, чтобы устранить все сомнения и тайны между ними. Затем, если она окажется невиновной, а он – удачливым…

Они приблизились к вилле.

– Вам лучше идти передо мной, – сказал он. – Возможно, слуги уже вернулись с праздника и ещё на ногах.

Она на миг задумалась.

– Я думаю, нам лучше делать вид, что между нами ничего не происходило. Пока не будет найден Орфео, а убийство – не раскрыто, всё это будет слишком шатко и неправильно.

– Я согласен, – ответил он с грустной улыбкой. – Но почему-то мне хочется, чтобы у вас не было таких мыслей.

Она протянула руку.

– Мы не встречались в беседке, и вы не целовали меня.

Она пожали руки, но прежде чем она отняла свою, он снова её сжал.

– Вы должны знать, что я отчаянно в вас влюблён.

– Тогда найдите Орфео, – она сжала его руку своими. – Это он стоит между нами.

Глава 23

Джулиан вошёл в комнату, что делил с МакГрегором так тихо, как мог, но ночной колпак доктора всё равно приподнялся над одеялом. Много лет его могли в любой миг дня и ночи вызвать, чтобы извлечь камни из желчного пузыря или облегчить роды, и МакГрегор научился мгновенно просыпаться от малейшего шума и засыпать, как только источник возмущения пропадёт.

– Сколько времени?

– Почти два часа?

– Что ты делал всё это время?

– Гулял в саду. И наткнулся на маркезу в беседке. А теперь, поскольку вы проснулись, я позвоню и узнаю, вернулся ли Брокер с праздника.

Он дёрнул шнур колокольчика. МакГрегор сел в кровати и язвительно сообщил:

– Боже спаси нас от того, чтобы человеку пришлось самому раздеваться ночью.

– Именно так, – согласился Джулиан.

– А что маркеза делала в беседке?

– Ничего особенного.

– Разве ты не хотел узнать, почему она туда пришла?

– Я спросил. Она сказала, что это последнее место, где её будут искать. Она хотела побыть одна. Пение Орфео взволновало её.

– Ты хочешь сказать – потому что она думает, что он убил её мужа?

Джулиан поставил свечу на стол и сел за него, вытянув ноги.

– Думаю, дело не только в этом. Она умоляла меня найти Орфео, и я не думаю, что дело только в желании отомстить. Я не понимаю страсть, что стояла за её словами.

– Звучит так, будто она знает об Орфео больше, чем говорит.

– И чувствует тоже больше. Но, возможно, мы смотрим не с той стороны. Быть может, она хочет, чтобы Орфео нашли и судили за убийство, чтобы защитить кого-то из членов семьи маркеза Лодовико или даже себя саму.

– Или де ла Марка? – предположил МакГрегор.

– Да, – после короткой паузы ответил Джулиан, – или де ла Марка.

Вошёл Брокер.

– Я рад, что ты вернулся целым и невредимым, – сказал Джулиан.

– Спасибо, сэр. Но по правде говоря, этот праздник в подмётки не годиться Варфоломеевской ярмарке или собачьим боям в Вестминстере.

– Ты слышал о сегодняшнем госте? – спросил МакГрегор. – Приходил Орфео и спел нам песенку в саду.

– Да, сэр. Комиссарио Гримани был в деревне и сгонял всех sbirri, что ещё держались на ногах.

Джулиан подумал, что это очень в духе Брокера – едва зная миланский, помнить, как назвать полицейских «легавыми».

– Ты видел в деревне Флетчера или Сент-Карра?

– Нет, сэр. Но я недолго там был. Мы с Ниной… мы разошлись, и она села в лодку с другими слугами, и я не хотел, чтобы она думала, будто я развлекаюсь с Розой, так что поплыл за ней.

– В такую погоду? – воскликнул МакГрегор. – Я понимаю, что был только вечер, но ты мог промёрзнуть до смерти. Почему ты сам не взял лодку?

– Я подумал, что ей это больше понравится. Италянские девушки любят, когда парень выкидывает такие штуки.

– Но ей не понравится, когда ты начнёшь чихать и сморкаться, – предупредил МакГрегор.

– Она позаботилась об этом, сэр, – когда мы вернулись, она напоила меня поссетом, чтобы согреть мне сердце.

– Я полагаю, – заметил Джулиан, – дабы не оскорблять нашего доброго доктора, лучше не вдаваться в подробности согревания, – он немного раздражённо спросил себя, почему любовные дела Брокера всегда так просты, а его собственные – так запутанны. – Но если, несмотря на эту нежную заботу, ты всё же заболеешь, у меня есть лекарство, что я привёз из Милана.

– Уверен, это просто крепкая выпивка, – заметил МакГрегор.

– Я тоже на это надеюсь, – согласился Джулиан, – именно поэтому я его и сберёг.

Из сада до них донеслись шаги и приглушённые мужские голоса. Джулиан выглянул в окно.

– Пара солдат уже на посту у задней двери.

– А что в этом толку? – спросил МакГрегор. – Орфео уже давно здесь нет.

– Если только это не де ла Марк, что может вернуться, когда угодно. Готовы побиться об заклад, что он уже вернулся, а солдаты нужны, чтобы он остался?

Как по команде, из глубин виллы донёсся ещё один мужской голос:

– Che invenzione, che invenzione prelibata, bella, bella, bella…

Джулиан выглянул в холл. Наверху главной лестницы, почти напротив комнаты Кестреля, появился де ла Марк. Увидев Джулиана, он перестал петь и воскликнул:

– А, mon vieux! А уже слышал о неожиданной серенаде Орфео! Я в отчаянии, что пропустил её! Как вы думаете, он выступит на бис?

– Я не знаю.

Де ла Марк установился на него.

– Mon cher anglais^[65], я уже говорил, что восхищён вами? – пошатываясь, он подошёл к Джулиану, обнял и расцеловал в обе щёки.

Кестрель высвободился и взял его под руку.

– Позвольте, я провожу вас в комнату.

– Нет, нет, – де ла Марк отстранился. – Мой разум за семью морями, и никто не скажет, какую безумную глупость я могу сболтнуть. Идите спать, mon tres cher camarade^[66]. Мы поговорим утром, – и он поплёлся в свою комнату, продолжая напевать «Che invenzione prelibata, bella, bella, bella…»

МакГрегор накинул старый шерстяной халат и присоединился к Джулиану.

– Он поёт ту же самую песню, что Орфео!

– Да. Но либо он не Орфео, либо не так пьян, как кажется. Потому что он поёт баритоном.

Следующим утром гости виллы собрались на террасе выпить кофе перед воскресной мессой. Де ла Марк пришёл последним. Смуглое лицо француза побледнело и приобрело болезненно-оливковый цвет, а солнечный свет вызывал у него гримасы. Маркеза была сама заботливость – она усадила де ла Марка в тени и послала слуг за подушками и крепким кофе. Джулиан был раздражён. Как после прошлой ночи она может так виться вокруг де ла Марка прямо у него под носом? Или она просто пыталась отвести у людей подозрения и скрыть свои чувства к Джулиану? Или она раскаивалась в том поощрении, что вчера дала, и таким образом пыталась разрушить его надежды?

К де ла Марку подошёл Гримани.

– Я хочу знать, где вы были вчера в десять вечера.

– И вам доброго утра, синьор комиссарио.

– Вы отказываетесь отвечать?

– Я был бы благодарен, если бы вы отложили свои вопросы до того мига, когда я смогу говорить только с одним из вас.

– Мне некогда ждать, пока вы протрезвеете. Либо вы будете отвечать здесь и сейчас, либо я получу ордер у подесты, и вас отведут в местную тюрьму и продержат там, пока вы не станете сговорчивее.

Де ла Марк медленно откинулся на спинку кресла и сосредоточил взгляд на лице Гримани.

– Очень хорошо, синьор комиссарио. Спрашивайте.

Занетти поставил для Гримани стул напротив де ла Марка, а сам устроился чуть дальше и разложил на коленях переносной письменный столик.

– Где вы были вчера в десять часов вечера? – приступил комиссарио.

– На празднике.

– Я уже слышал это. Где именно вы были в десять вечера?

– Я не знаю. Лучшая догадка, которой я могу поделиться – я был в лодке.

– Зачем?

Губы де ла Марка изогнулись в улыбке.

– Я познакомился с очаровательной миланкой, которая каким-то образом была на празднике без мужа. Она чувствовала себя покинутой, и я решил покататься с ней по озеру, чтобы утешить. Мы бросили якорь среди скал к югу от Соладжио.

– Долго вы там пробыли?

– Думаю, два часа.

– Что вы делали?

– О, беседовали, – насмешливо отозвался де ла Марк.

– О чём?

– О знаменитой неподкупности и мастерстве миланской полиции.

Гримани сверкнул глазами.

– Возможно, месье, вы находитесь под впечатлением, что будучи иностранцем, недосягаемы для миланского правосудия. Возможно, вам будет интересно узнать, что ваш соотечественник, месье Андраяне, сейчас отбывает второй год своего пожизненного срока заключения в тюрьме Шпильберк за заговор против правительства Ломбардо-Венецианского королевства.

Де ла Марк на миг отвёл взгляд.

– Могу я спросить, что я такого сделал, чтобы грозить мне тюрьмой?

– Вопросы задаю я. Где та женщина, с которой вы были прошлой ночью?

– Я не знаю. Мы расстались на причале. Я думаю, она снова со своим мужем.

– Как её зовут?

– Мы были слишком благоразумны, чтобы обмениваться именами, синьор комиссарио.

– Понимаю. Кто-то ещё видел вас на озере вместе с ней?

– Я так не думаю. Мы были осторожны.

Джулиан бросил взгляд на маркезу, пытаясь понять, что она чувствует. Она слушала рассказ де ла Марка внимательно, но на её лице не было ни потрясения, ни ревности. То ли она не придавала значения отношениям француза с другими женщинами, то ли не верила ему.

– Я понимаю, – сказал Гримани. – Вы осознаете, что у вас нет алиби?

– Нет алиби? – де ла Марк широко раскрыл глаза. – Что вы хотите сказать, синьор комиссарио? Было совершено ещё одно убийство, а я последний, кто узнаёт об этом?

– Не лукавьте, месье. Я хочу сказать, что вы не можете доказать, что это не вы пели в саду прошлым вечером.

В чёрных глазах де ла Марка появилось веселье.

– Так вы думаете, это я – ваш неуловимый соловей?

– Вы подходите под описание. Для начала, вы примерно нужного возраста. Сколько вам лет?

– Двадцать восемь.

– Это близко. Четыре с половиной года назад Орфео говорил, что ему двадцать один. Что важнее, вы разбираетесь в музыке, у вас идеальный слух, и вы пишете книгу о пении.

– Набрасываю кое-что время от времени, – де ла Марк говорил свободно, но его глаза не отрывались от Гримани.

Комиссарио продолжал:

– Если верить Занетти, вы отлично говорите по-английски.

– Это неудивительно. Я вырос в Англии.

– Но вы француз, а маэстро Донати думает, что акцент Орфео больше похож на французский, чем на английский.

– В самом деле? – весело спросил де ла Марк.

Гримани повернулся к композитору.

– Маэстро, голос месье де ла Марка напоминает вам голос Орфео?

– Нет, синьор комиссарио, – отозвался Донати. – Его голос глубже и имеет другую тональность.

– Может ли Орфео или другой тенор говорить более глубоким голосом? – спросил Гримани.

Донати обеспокоился.

– Я думаю, да.

Взгляд комиссарио вернулся к де ла Марку.

– Где вы были в первые месяцы 1821 года?

– В Турине.

– Вы можете это доказать?

– Нет, не думаю.

Гримани встал.

– Месье де ла Марк, я должен попросить вас не покидать окрестности до тех пор, пока я этого не позволю. Если вы уедете, за вами будут охотиться и схватят. И ещё одно: если вы – Орфео и карбонарий, вам лучше признаться в этом самому. Ваша единственная надежда получить снисхождение – это содействовать полиции, выдав нам имена товарищей по тайным обществам, которые остаются на свободе. Нам известно, что многие «Ангелы», планировавшие переворот в двадцать первом году, ещё не пойманы.

– Всё хуже и хуже! – рассмеялся де ла Марк. – Вы обвиняете меня в том, что я – тенор, убийца, а теперь ещё и революционер! Хотел бы я увидеть лица моих родных – особенно двоюродной бабки Матильды, что была фрейлиной Марии-Антуанетты, и до сих пор пудрит волосы, а свой домик в предместье Сен-Жермен называет «маленьким Версалем».

Внезапно на озере появилось лодка. Судёнышко правило прямо к вилле, а на борту был молодой жандарм. Он выскочил из лодки, как только та коснулась пирса, взбежал на лестнице на террасе и предстал перед Гримани.

– Синьор комиссарио, я привёз депешу от моего сержанта. Он просит вас прочесть немедленно и передать распоряжения через меня.

– Идёмте внутрь, – Гримани повернулся к маркезе. – Я последую на вашей светлостью на мессу, как только освобожусь.

Они с жандармом скрылись внутри виллы. Маркеза, Карло, Франческа, Валериано, Донати и Себастьяно собрались в церковь. Нина принесла вуаль и парасоль хозяйки. МакГрегор отправился внутрь, чтобы по-своему почтить день отдохновения.

– Вы пойдёте на мессу? – спросила маркеза у де ла Марка и Джулиана.

– Я вынужден просить прощения, – сказал де ла Марк, – но я всё ещё не отошёл от вчерашнего религиозного торжества.

– Я останусь и составлю вам компанию, – сказал Джулиан.

Маркеза улыбнулась, будто сама хотела увидеть этот tête-à-tête ^[67].

– Тогда доброго вам утра, джентльмены. Месье де да Марк, я помолюсь о вашем выздоровлении.

– Тогда, маркеза, я могу считать себя уже исцелённым, ибо ваши молитвы не могут получить отказ.

Маркеза печально улыбнулась. Все отбыли в Соладжио, а Кестрель и де ла Марк остались на террасе одни.

Француз печально посмотрел на свою пустую чашку.

– Mon vieux, не будете ли вы добры позвонить и попросить ещё кофе?

– Я бы рекомендовал вам содовую.

– Как скажете, – да ла Марк откинулся на спинку стула и закрыл глаза.

По приказу Джулиана слуга принёс бутылку содовой и два стакана, которые поставил на маленький плетёный столик подле де ла Марка. Джулиан пододвинул себе стул.

– Позвольте мне, – он наполнил стаканы.

Де ла Марк сделал глоток на пробу.

– Фу. Кажется, это достаточно безвкусно, чтобы оказаться полезным, – он посмотрел в сторону, куда ушли Гримани и жандарм. – Что вы думаете об этом?

– Судя по сапогам жандарма и его походке – он как будто только что слез с коня – этот человек прискакал издалека. Но почему он ринулся к Гримани прямо утром в воскресенье, известно лишь дьяволу.

– Если дьяволу известно, – ответил де ла Марк, – то Гримани заставит его говорить, – он рассмеялся. – Представляете, он принял меня за Орфео! Это возмутительно смешно!

– Вы не одиноки. Он также подозревает Флетчера и Сент-Карра.

– Но не вас, мой загадочный друг?

– Нет, не меня. Я был здесь, когда Орфео пел.

Де ла Марк подмигнул.

– Mon dieu^[68]. Как удачно для вас.

– Да, очень удобно. Было бы очень непросто вести расследование, если бы меня подозревали, что я – таинственный певец Гримани.

– И вместо это такими подозрениями отравляют мою жизнь. Бог знает, я бы с радостью рассказал всё, что знаю о той очаровательной лисичке, с которой свёл знакомство, но не думаю, что его бы заинтересовали такие детали. Он удручающе неитальянец.

– Граф Карло говорит, что Гримани пытается быть немцем больше чем австрийцы, которым служит.

– Это неудивительно. Пленник нередко начинает соотносить себя со своими пленителями.

Джулиан посмотрел на него пристальнее.

– Я не думал, что у вас такие политические взгляды на австрийское владычество в Италии.

– Они не такие. Но я знаю, что такое быть узником. Мой кузен был арестован во время господства Террора и так поддался влиянию своих тюремщиков, что когда его освободили, он сам носил триколор и называл всех «гражданами». Это было очень неловко для семьи, – де ла Марк пожал плечами. – Слабые всегда подражают сильным, как слуги в Англии принимают имена господ и пользуются их привилегиями среди своих^[69]. Гримани считает, что быть итальянцем неудобно, а потому становится австрийцем, как может – он может убедить в этом себя, но никогда не убедит самих австрийцев.

– Если бы не будете осторожны, месье де ла Марк, я могу заподозрить, что вы искренни.

– Mon vieux, я француз. Мой народ лучше всех умеет казаться умнее, чем мы есть.

Джулиан улыбнулся.

– Я хотел спросить у вас кое-что. Вы знали Филиппа де Гонкура?

– Первого мужа Ла Беатриче? Нет, никогда его не встречал. Он был аристократом, что поддержал Бонапарта, а это сделало его persona non grata в кругу моей семьи. Я должен признать, что завидую ему. Представляете, каково это – быть мужчиной, что открыл Беатриче искусство любви! По крайней мере, я предполагаю, что он его ей открыл. В этой стране замужним женщинам дают столько же свободы, сколько же отнимают у юных девственниц.

– Конечно, вы знаете это из первых рук.

– Конечно.

На террасу вернулись Гримани и жандарм.

– Есть ли новости, синьор комиссарио? – обратился де ла Марк.

– Ни одной, которую я бы мог обсуждать сейчас, – бросил Гримани, проходя мимо. Вместе с жандармом он спустился к причалу, вероятно, стремясь успеть на остаток мессы.

Джулиан и де ла Марк обменялись многозначительными взглядами.

– Это очень зловеще.

– Да, – согласился Джулиан, – ведь Гримани улыбался.

Вскоре после того, как маркеза и её гости вернулись с мессы, полдюжины солдат привели на виллу Флетчера и Сент-Карра. Гримани принял их в гостиной вместе с Занетти, готовым переводить и записывать. Маркеза спросила, могут ли присутствовать она сама и Джулиан. Гримани согласился на это довольно любезно, отчего Кестрель ещё больше озадачился тем, что же было в депеше, которую привёз жандарм.

Солдаты ввели обоих молодых англичан и поставили перед сидевшим Гримани. Оба были явно напуганы. Флетчер первым пришёл в себя.

– Что, чёрт побери, происходит? – обратился он к Джулиану по-английски. – Когда мы с Беверли вернулись с праздника утром, вокруг трактира торчали солдаты. Они дали нам войти, но не выпускали. Синьора Фраскани, владелица, была в ярости и угрожала выбросить нас вон за то, что привели солдат в её дом. Потом мы услышали, что певец, которого все ищут, появлялся тут вечером, и что полиция подозревает, будто это кто-то из нас!

Занетти передал эти слова комиссарио. Он переводил первоклассно – бегло и гладко, а сам был так скромен, что казался не человеком, а придатком, который был нужен Гримани для разговора – вроде языка или глотки.

Гримани повернулся к сержанту.

– Вы проверили их паспорта?

– Да, синьор комиссарио, – сержант показал два потрёпанных документа со множеством виз.

– Послушайте, – сказал Флетчер, – если вы отберёте наши паспорта, как мы сможем уехать?

– Я не хочу, что вы могли уехать, – ответил Гримани. – Если и когда я пойму, что вы не являетесь тем англичанином, которого я ищу, ваши паспорта вернут.

– Но вы не можете так поступать! – увещевал Флетчер. – Мы – британские подданные!

– Мой отец знает британского консула в Милане, – проныл Сент-Карр.

– Тогда я предлагаю вам обсуждать ваши проблемы с британским консулом, – ответил Гримани.

– Это невозможно, – начал закипать Флетчер, – вы же отняли паспорта. Мы не доберёмся даже до первого постоялого двора. Но мы напишем ему, не беспокойтесь. Или вы намерены перехватывать наши письма?

– Вам нужно только убедить меня в своей невиновности, – сказал Гримани, – и полиция больше не будет интересоваться вашими делами.

– А как насчёт паспорта месье де ла Марка? – тихо спросила маркеза. – Вы заберёте и его?

– Да, – ответил Гримани, – я получил от подесты разрешение изъять все паспорта.

Джулиан подумал, что это было не очень сложно. Подобострастный Руга не стал бы возражать комиссарио, который, по слухам, был в милости у генерального директора полиции.

Гримани открыл первый паспорт и просмотрел его.

– Хьюго Патрик Флетчер, рождён 8 июля 1799 года, – он смерил Флетчера взглядом. – Вы именно того возраста, которого сейчас должен быть Орфео.

– Ничего не могу с этим поделать, – ответил тот.

– Где вы были с декабря 1820-го по март 1821-го года?

– О, Господи, – Флетчер провёл рукой по своим жёстким каштановым волосам. – Дайте подумать. Я помогал одному натуралисту в Берлине с книгой, которую он писал. Мы закончили в конце 1820-го, и я бродил по Франции и Германии полгода.

– Вы не приезжали в Италию?

– Нет, тогда нет.

– Но вы бывали здесь прежде?

– Да, чуть позже. Я жил в Берлине, преподавал английский и изучал естественные науки. Во время каникул я путешествовал. Я бывал в Италии один, нет, два раза. Я вернулся в Англию в прошлом декабре, когда умер мой отец.

– Почему вы приехали в Италию сейчас?

– Потому что лорд и леди Сент-Карр, управляющим у которых состоял мой отец, попросили меня сопровождать их сына на континенте, – он добавил с нажимом. – Они были под впечатлением, что Италия – это цивилизованное место, которое стоит увидеть каждому джентльмену.

– Вы увидите, что Италия – это самое цивилизованное и гостеприимное место для тех, кто приезжает с добрыми намерениями. Кто-нибудь может подтвердить ваше местонахождение в первые месяцы 1821-го года?

– Я так не думаю. Я был сам по себе. Но если я хорошо подумаю, то смогу вспомнить кого-нибудь, – он беспомощно развёл пальцы, – это было очень давно.

– Если бы я был вами, – заявил Гримани, – я бы попытался вспомнить. Где вы были прошлым вечером в десять часов?

– На празднике.

– Это недостаточно точно.

– Это самое точное, что я могут сказать. Я ходил повсюду, искал… – он оборвал себя.

– Да?

– Искал того же, что и все – веселья, песен, танцев и так далее.

– Вы были одни?

– Да, – Флетчер ухмыльнулся, – иногда даже наставник должен отпускать вожжи.

– Это уж слишком, Хьюго! – запротестовал Сент-Карр. – Сперва ты бранишься, что я ушёл один и заставил тебя искать меня всю ночь, а сейчас говоришь, что хотел побыть один!

– Беверли, – напряжённо ответил Флетчер, – я думаю, ты должен позволить мне отвечать на вопросы.

Гримани впился в Сент-Карра ледяным взглядом.

– Куда вы отправились, когда ушли на праздник в одиночестве?

– О, я был везде и всюду. Я прекрасно поладил со всеми – особенно с солдатами.

– Просто удивительно, чего можно добиться, раскошелившись на пару бутылок вина, – пробормотал Флетчер.

Гримани всё ещё не отрывал глаз от Сент-Карра.

– Где вы были в десять вечера?

– Послушайте, – смешался юноша, – я не думаю…

– Отвечайте на вопрос. Где вы были в десть вечера?

– Я не знаю. Я не думал о времени.

– Кто-нибудь может засвидетельствовать ваше местоположение примерно на этот час?

– Я так не думаю. Я всё время знакомился с новыми людьми, я не знаю, кем они были или откуда появлялись. И мне не нравится и половина того, на что вы намекаете!

– Беверли! – рявкнул Флетчер. – Думай прежде, чем говорить!

– Но, Хьюго, он выставляет меня лжецом! Он думает, что я бродил здесь прошлой ночью и пел!

– Бога ради, Беверли! – Флетчер простёр руки. – Он думает, что ты убийца! Если ты – Орфео, то можно прозакладывать всю Ломбард-стрит против яичной скорлупы, что ты убил маркеза Мальвецци!

У Сент-Карр отвалилась челюсть.

– Я убил его? Да я его даже не встречал!

– Считать, что Беверли – это Орфео, просто глупо, – обратился Флетчер к Гримани. – Он слишком молод.

Гримани открыл паспорт Сент-Карра.

– Беверли Персиваль Сент-Карр, – прочитал он, немного запинаясь на английских именах, – рождён 9 апреля 1803 года, – он смерил юношу взглядом. – В начале 1821-го года вам было почти восемнадцать. Это достаточно, чтобы голос сломался. И было бы только естественно прибавить себе возраст, чтобы маркез Мальвецци не считал вас юнцом и думал, что вы можете отвечать за себя.

– Но я этого не делал! – воскликнул Сент-Карр. – Меня здесь не было! Я никогда прежде не приезжал в Италию! И вот что я вам скажу – я сюда никогда больше и не приеду. Я и понятия не имел, что здесь так могут обращаться с человеком.

– И вы умеете слушать музыку, – продолжал Гримани, – и я, как я понимаю, в вашей стране вы можете считаться джентльменом.

– Считаться! – взорвался Сент-Карр. – Нет, в самом деле, это…

– Уймись, Беверли! – Флетчер схватил его за руку.

– Где вы были с декабря 1820-го года по март 1821? – не останавливался комиссарио.

– Я должен отвечать? – спросил Сент-Карр своего наставника.

Флетчер с беспокойством посмотрел на Гримани.

– Если вы не ответите, – предупредил комиссарио, – вас возьмут под стражу. В Соладжио не слишком уютная тюрьма. Крыша там протекает, узники спят на соломе, и им не дают покоя крысы. Но если вы хотите туда отправится, это не моя забота.

– Он может это сделать? – ослабевшим голосом спросил Сент-Карр.

– Почему вы обращаетесь к нему? – рявкнул Гримани. – Вы здесь по моему приказу. Ваши паспорта у меня. Можете ли вы сомневаться, что если я сочту нужным, то прикажу солдатам схватить и запереть вас – на день, на неделю, на сколько потребуется – и что это будет исполнено?

Сент-Карр сглотнул и ничего не сказал.

– В последний раз, – сказал Гримани, – где вы были в первом квартале 1821-го года?

– Я жил в Кентербери с колотушником.

Занетти сбился.

– Колотушником? Что это значит, простите?

– Наставником. Старый сумасброд, что вколачивает вам в голову знания прежде чем отправиться в университет, чтобы ты не слишком выделялся среди прочих.

– Вы жили в доме этого человека? – спросил Гримани.

– Да. Нас было трое учеников, что бубнили латинские глаголы и тому подобное.

– Долго вы прожили у него?

– Я не помню точно. С осени 1820-го до лета 1821-го.

– Как звали этого колотушника?

– Хоукинс. А других учеников – Уайтфилд и Нойес.

– Как их личные имена?

– Я не помню. Мы не использовали их.

– Можете ли вы доказать, что были в этом Кан-тер-бёри с колотушником в то время, когда Орфео был здесь?

– Нет, конечно, нет. Остальные могут поручится за меня, но их здесь нет.

– Верно, – согласился Гримани, – их здесь нет.

– О, ради любви Господа! – вмешался Флетчер. – Не думаете ли вы, что Беверли сбежал от учителя и добрался до Италии?

– Для начала я даже не знаю, жил ли этот человек у учителя. И вы этого не знаете. Вы сказали, что тогда вас не было в Англии.

– Но я бы знал, пропади Беверли на несколько месяцев! Его родители бы написали.

– Возможно, они хотели это скрыть, – предположил комиссарио, – или сами не знали. Колотушник мог побоятся сказать им, что их сын пропал. Или он мог сам послать синьора Сент-Карра в Италию, как агента карбонариев. Карбонарии вербуют сторонников везде, в том числе, в Англии.

– Из всех нелепых… – Флетчер начал расхаживать по комнате, но понял, что его окружили солдаты. Он повернулся к Гримани, и его гнев сменился мольбой. – Синьор комиссарио, вы должны понимать, что вам нужен не Беверли. Он слишком молод и пустоголов, чтобы оказаться карбонарием, не говоря уже об убийце. Он не умеет петь, он учился только разбирать музыку, чтобы заглядывать дамам в декольте… прошу прощения, маркеза.

Беатриче склонила голову с едва заметной улыбкой.

– Верните ему паспорт, – умолял Флетчер. – и позвольте уехать в Швейцарию. Я останусь здесь.

Гримани только отмахнулся от такого предложения.

– Почему вы приехали в Соладжио?

– Мы искали тихий и спокойный сельский край, – иронично отозвался Флетчер.

Гримани встал.

– Этот допрос окончен. Вы можете идти. Когда вы понадобитесь мне снова, я за вами пошлю.

– И вы думаете, мы будем сидеть, сложа руки, пока вы не убедитесь, что среди нас нет Орфео? – спросил Флетчер. – Как можно доказать неумение петь? Если я фальшиво прокаркаю несколько строк, вы можете сказать, что это притворство. Это тупик, из которого я не вижу выхода.

– Всё может закончится быстрее, чем вы думаете, – и уже второй раз за день Гримани улыбнулся.

Жестом он отпустил солдат. Флетчер задержался, видимо, желая поговорить с Джулианом. Занетти подошёл ближе, явно собираясь подслушать беседу.

– О, чёрт побери! – ругнулся Флетчер и вышел вместе с Сент-Карром.

Комиссарио сунул оба паспорта во внутренний карман сюртука.

– Вы были удивительно молчаливы, синьор Кестрель.

– Я не думал, что вы будете против этого возражать, – ответил Джулиан.

– Я не возражаю. Я одобряю. Я слышал, что в Англии люди ходят на заседания суда, как в театры. В таких условиях я могу вас терпеть.

Он вышел, Занетти поспеши следом. Джулиан впервые с прошлой ночи остался наедине с маркезой. Она откинула чёрную вуаль, что надевала в церковь, и её мягкие волосы были непокрыты. Каких-то двенадцать часов назад его руки ласкали эти волосы и разбросали шпильки по полу беседки…

Но её мысли были очень далеко от той ночи.

– Гримани прав, синьор Кестрель. Вы не задали синьору Флетчеру и синьору Сент-Карру ни одного вопроса.

Джулиан заметил, как формально она обратилась к нему и принял ту же холодную, уравновешенную манеру.

– Я мало что мог добавить к допросу Гримани и многое бы упустил.

– Я не понимаю.

– Некоторые люди, маркеза, поверят другу куда больше, чем откроют под нажимом врага. Сейчас Флетчер и Сент-Карр считают меня союзником против Гримани. Зачем мне развеивать эти представления?

– О, теперь я понимаю, – её лицо просветлело. – Джулиано, мне стоило доверять вам, – она протянула ему руку. – Вы простите меня?

Он взял её руку, но лишь для того, чтобы склониться над ней и отпустить.

– Мне кажется, маркеза, ваше отношение ко мне расцветает и увядает по мере того, насколько полезным вы меня находите.

– Мы же согласились, что убийство Лодовико нужно раскрыть прежде чем говорить о чём-то другом. Почему же я не должна радоваться, если разгадка становится ближе?

Кестрель всмотрелся в её лицо. Он хотел верить в эти слова.

– Убийство может раскрыть быстрее, чем мы думаем… Или, по крайней мере, расследование может принять решающий оборот. С тех пор, как появился тот жандарм, Гримани улыбался как паук, что доплетает свою паутину. Он вытащил козырь и ждёт возможности сыграть его.

Секрет Гримани раскрылся лишь вечером. Гости виллы рано поужинали. Франческа и Валериано пошли гулять в саду, как они часто делали, а де ла Марк, будто бросая комиссарио вызов, ушёл, не объяснив куда. Остальные пили кофе на террасе. Заходящее солнца бросало золотые лучи на озеро и оставляло длинные тени на мраморном полу и перилах.