Текст книги "Дьявол в музыке (ЛП)"

Автор книги: Кейт Росс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 31 страниц)

Де ла Марк расхохотался.

– Как вы смеете, месье? – рявкнул Гримани. – Я мог ожидать, что английские схизматики будут смеяться над святыми, но вы католик. От вас подобное возмутительно.

– Тысяча извинений, мой дорогой комиссарио, – учтиво отозвался де ла Марк, – но кто-нибудь из вас хоть когда-нибудь встречал девушку, что скорее разбила бы себе голову, чем дала задрать юбку?

– Я верю, что встречал, – сурово отозвался МакГрегор.

– Я хочу сказать – не в книгах Вальтера Скотта? – возразил де ла Марк.

– Я полагаюсь на ваш большой опыт, – ответил ему Джулиан, – но я никогда не предлагал женщине такой выбор.

Все рассмеялись. Глаза де ла Марка сверкнули – он признавал этот удар и сулил ответный.

– Ничто из этого не позволяет вам кощунствовать против святой, – сказал французу Гримани.

– Уверяю вас, синьор комиссарио, я не хотел выражать неуважения святой Пелагии. Я лишь указан на её неповторимость. Если я когда-либо встречу молодую даму, что готова броситься с крыши, чтобы сберечь свою добродетель, клянусь вам здесь и сейчас, что поставлю сотню свечей на алтарь святой Пелагии. А теперь, если вы извините меня, джентльмены, я обещал переписать кое-какие французские стихи для маркезы Мальвецци в обмен на цветок, что она носит в волосах, и я хочу закончить с этим, пока он не завял.

Де ла Марк поклонился и удалился. Все посмотрели на Джулиана, ожидая его реакции на эту прощальную выходку. Его вражда с де ла Марком за маркезу стала слишком известной. Но это было неравное состязание – де ла Марк мог ухаживать за ней открыто и деятельно, а Кестрелю приходилось сохранять подобие беспристрастности до тех пор, пока убийство, в котором она была подозреваемой, не будет раскрыто.

Он остался беседовать на террасе, пока Флетчер и Сент-Карр не покинули виллу, а остальные не отправились внутрь. Джулиан и МакГрегор покинули террасу последними. Когда они поднимались по величественной двойной лестнице ко входу, со стороны двери для слуг появилась неясная мужская фигура. Джулиан заметил блеск золотых серег и прикосновением руки удержал МакГрегора.

– Гвидо! – мягко позвал Кестрель.

Гвидо резко повернулся и сунул руку в правый карман штанов – нет сомнений, что там он носил нож. Неаполитанец уставился на Джулиана и доктора, его лицо сполна освящала лампа, стоявшая у подножья лестницы.

– Синьор?

– Homicidae linguam Latinam intellegunt? – ясно и чётко спросил Джулиан.

Гвидо вздрогнул и перекрестился. В его широко раскрытых глазах плескались непонимание и тревога.

– Си-синьор? – повторил он.

– Это была шутка, – ответил Джулиан.

Гвидо медленно отошёл прочь. За мгновение до того, как исчезнуть во тьме, он выставил указательный палец и мизинец вперед в сторону Джулиана и сделал движение рукой, будто наносил колющий удар.

– Что он делает? – спросил МакГрегор.

– Показал знак рогоносца, – пояснил Джулиан. – Он сулит несчастье.

– Вот наглец! – возмутился доктор. – Так расскажешь ты мне, что это была за пьеска? Почему ты спрашивал его, понимают ли убийцы латынь – да ещё на латыни?

– По очевидным причинам, мой дорогой друг – чтобы увидеть, поймёт ли он меня.

– И что ты хотел узнать?

– Я хотел понять, насколько он образован. Брокер узнал, что Гвидо умеет читать и писать, что очень странно для слуги-неаполитанца. Теперь мы узнали, что владеет и латынью.

– Не мог ли он просто догадаться, о чём ты говоришь, благодаря сходству латыни с итальянским?

– Быть может, и мог, но не догадался. Он ни секунды не гадал над значением моих слов, а понял их сразу.

– И он скривился, когда ты спросил его, – нетерпеливо заметил МакГрегор.

– Да. Но я не думаю, что из этого можно делать выводы. Мой вопрос звучал как обвинение, а обвинения пугают даже невинных. Итак, он хорошо образован и предпочитает, чтобы об этом никто не знал – это очевидно. Убийца ли он – это совсем другое дело.

Глава 19

В четверг зарядил дождь, и озеро стало невыразимо тоскливым. Горы укутались во все оттенки серого – тёмные леса, голые куски гранита, туманные вершины. Слуги ежились и бормотали «Brutt temp!»^[55], а рыбаки поспешили к берегу, оставив озеро крикливым, пикирующим чайкам.

Гримани, напротив, расцвёл в такой погоде. Он провёл большую часть дня, принимая рапорты от жандармов и солдат, что обыскивали окрестности. Днём он нашёл Джулиана в бильярдной, где тот играл с МакГрегором.

– Не желаете ли присоединиться к нам? – любезно спросил Джулиан.

– Я хотел бы поговорить с вами о том, что вы с таким удовольствием называете «своим расследованием». Завтра я еду на озеро с команданте фон Крауссом, чтобы сделать доклад префекту. Мне нужно знать всё о вашем прогрессе, если вы неожиданно его достигли.

– Почему вы считаете, что Кестрель не достиг прогресса? – требовательно спросил МакГрегор, когда Джулиан перевёл ему слова комиссарио.

– Потому что я никогда не видел, чтобы он что-то делал. О, конечно, вы поговорили с парой людей, синьор Кестрель. Мои люди следили за вашими поступками. Но я тоже говорил с ними, а им было нечего добавить к своим показаниям почти пятилетней давности. Вы просто мечтаете и гуляете по саду. Как вы можете говорить, что узнали что-то стоящее?

– Нет, синьор комиссарио, я не могу этого говорить.

«По крайней мере, – подумал Джулиан, – я не будут этого делать, чтобы не показывать тебе все карты, когда игра только началась».

Гримани скривил губы, будто говоря «Я так и знал».

– Вы не можете ждать, что Кестрель найдёт убийцу за неделю, – запротестовал МакГрегор, – когда никто не мог отыскать его четыре с половиной года! Я не слышал, чтобы и вы хоть чего-то достигли.

Джулиан перевёл это тактично, смягчив слова доктора.

– По крайней мере, я убедился, что здесь нечего больше искать, – ответил Гримани. – А теперь я сосредоточусь на поисках Лючии Ланди и Тонио Фарезе.

– Вы знаете что-нибудь об их судьбе? – спросил Джулиан.

Холодные, бесцветные глаза смерили Кестреля. Наконец, комиссарио счёл, что от Джулиана нет смысла это скрывать.

– У нас есть следы Лючии – по ним сейчас идут мои люди. Тонио пропал с того часа, как вышел из «Соловья» утром после убийства. Мы не нашли никого, кто видел бы его или что-то слышал о нём.

– Что позволяет думать, будто исчезновение было намеренным, – заметил Джулиан, – хотя его ли это намерения ещё предстоит выяснить.

– Он ушёл из «Соловья» по своей воле, – ответил Гримани. – Марианна и Роза Фраскани в этом уверены.

– Они говорили, что он выглядел встревоженным и очень спешил уйти, – вспомнил Джулиан. – Как будто был в опасности и знал это.

– Быть может, он догадывался, что Орфео – карбонарий, – ответил комиссарио, – и сбежал, боясь, что подельники Орфео убьют его, чтобы обеспечить молчание. Кроме того, возможно, Орфео и Тонио оба были карбонариями и совершили убийство вместе.

– Тогда почему они ссорились и дрались? – возразил МакГрегор.

– Тонио был нужен предлог, чтобы покинуть виллу и помочь Орфео сбежать после убийства, – объяснил Гримани. – Они изобразили драку, чтобы Тонио прогнали, и не подозревали его ни в каких связях с Орфео. Тонио мог подготовить побег – например, добыть лошадь, следы копыт которой мы нашли у ворот – а потом обеспечил себе алиби на само время убийства, напившись в трактире.

– Это звучит очень правдоподобно, – признал Джулиан. Уже не в первый раз он понял, что недооценивать Гримани – большая ошибка. С другой стороны, в том, чтобы позволять Гримани недооценивать Кестреля были свои преимущества.

Комиссарио занимался полицейскими отчётами до конца дня. На следующей утро он уехал на Комо к префекту, и потому отсутствовал на вилле, когда приехали Франческа и Валериано.

Они высадились на причале виллы днём, когда небо было столь же чистым и голубым, каким вчера было мрачным и пасмурным. Слуги провели гостей внутрь, где их ждали маркеза, Карло и Джулиан. Остальные воспользовались погодой, чтобы прогуляться. Занетти стоял в углу, как обычно, промокая лицо платком, готовый записывать всё сказанное, чтобы доложить Гримани, когда тот вернётся. Маркеза постаралась, что комиссарио здесь не было.

Франческа и Валериано вошли под руку. Женщине было почти тридцать, она была среднего роста, округлая и женственная, но не пухлая. У Франчески были зелёные глаза, а лицо – скорее милое, чем красивое. Мягкие каштановые волосы оказались заплетены в немодную косу и уложены вокруг головы.

Увидев маркезу, она смутилась, но Беатриче вышла вперёд, обняла гостью и поцеловала в обе щёки. За ней последовал Карло, представивший Джулиана, который поклонился и поцеловал даме руки.

– Я очень рад познакомиться с вами, маркеза Франческа.

– Также рада и я, синьор. Но не могли бы вы называть меня по моей фамилии? Просто синьора Аргенти.

– Как пожелаете.

– Видите ли, – она немного покраснела, – я не живу с моим мужем. Было бы нечестно использовать его имя и титул.

Тем временем, Валериано обменивался приветствиями с маркезой. По голосу в нём сложно было узнать кастрата: он понижал тон и говорил с лёгкой хрипотцой, что делало его скорее лирическим тенором, чем сопрано. Как и многие кастраты, он был длиннорук и очень высок, будто энергия, что могла уйти за зачатие детей и отращивание усов, пошла на бессмысленный и слегка гротескный рост. У него были каштановые волосы, немного отливающие золотом на солнце, но глаза оставались тёмными. Лицо Валериано было красивым: на первый взгляд казалось, что он молод, но когда Джулиан обменялся с ним приветствиями, то заметил седые волосы на висках и тонкие морщинки в уголках глаз. Гладкие щёки создавали впечатление молодости, но кроме того с его лица не сходила какая-то детская задумчивость, не имеющая ничего общего с невинностью. «Зачем взрослеть, если ты всё равно никогда не станешь мужчиной?» – как будто говорило это лицо.

– Беатриче, – сказала Франческа, – слышали ли вы о… о….

– Маркез Ринальдо здесь? – пришёл ей на выручку Валериано.

– Нет, – заверила его Беатриче, – мы не получали вестей от Ринальдо уже несколько недель.

Франческа выдохнула, потом опустила глаза, будто стыдясь своего облегчения. Джулиан ещё никогда не видел женщины, меньше подходившей на роль изменницы.

Вслух он сказал:

– Я очень благодарен вам. Как вы знаете, маркеза Мальвецци попросила меня разузнать об убийстве её мужа, а мне очень поможет беседа с вами – особенно, о его последних днях.

Франческа посмотрела на Валериано, будто ожидая какого-то жеста, а потом сказала:

– Мы будем счастливы поговорить с вами, синьор Кестрель. Мы хотели бы помочь вам, как сможем. Но к тому дню, когда маркез Лодовико был... был…

– Убит, – тихо подсказала маркеза.

Франческа покраснела. Её маленькая рука потянулась к Валериано, тот сжал её и спросил, как будто всё это время говорили с ним:

– Но к тому дню, когда маркез Лодовико был убит, мы не виделись с ним уже больше года. И мы никогда не встречались с певцом Орфео. Так что я боюсь, мы не слишком многим можем помочь вам.

– В этой части расследования, – ответил Джулиан, – ещё сложно сказать, какие сведения могут помочь. Возможно, вам покажется, что мои вопросы случайны. Я заранее прошу у вас прощения, если покажусь назойливым.

– Я понимаю, – сказал Валериано. Для Джулиана было очевидно, что тот понимал смысл сказанного. Вопросы могут показаться оскорбительными, но Кестрелю нужны ответы.

– Когда вы хотите расспрашивать нас? – поинтересовалась Франческа.

– Я готов подождать, когда это вам будет удобно. Возможно, когда вам покажут ваши комнаты, а вы отдохнёте с дороги, вы будете добры сообщить мне, – и он добавил, чтобы немного их поторопить. – Конечно, если вы хотите, мы можем подождать до вечера, когда комиссарио Гримани вернётся из Комо.

– О, я не хочу говорить с полицейским, – быстро сказала Франческа. – Лучше я буду говорить с вами.

Джулиан почувствовал, что обязан всё прояснить:

– Комиссарио Гримани может также захотеть вас расспросить. Но его более всего заботят поиски Орфео.

– Я уже говорил, что мы не знаем о нём ничего, – тихо и взвешенно напомнил Валериано. – Могу я спросить, почему вы, в отличие от полиции, не ограничиваете себя поисками Орфео?

– Мой дорогой Валериано, – вступила маркеза, – я попросила синьора Кестреля заняться убийством Лодовико именно потому что он делает то, чего не делает полиция.

Джулиан пристальнее взглянул на маркезу. Он знал этот тон – она оборачивала свой голос в шёлк, чтобы скрыть резкость. Точно так же она говорила с Гримани. Но при чём тут Валериано? Она не любит его, потому что он встал между Ринальдо и Франческой? Или между ними тоже было что-то, никак не касающееся Франчески?

Через полчаса Франческе и Валериано показали их комнаты, а слуга последнего сообщил, что гости готовы поговорить с Кестрелем. По просьбе Джулиана они встретились в гостиной. Занетти, заявивший, что обязан присутствовать и делать записи для Гримани, устроился в углу за видавшим виды секретером, внутри которого нашлась стопка бумаги, чернильница и связка перьев.

– С кем из вас мне поговорить первым? – спросил Джулиан.

– А мы не можем остаться вместе? – испуганно ответила Франческа.

– Я боюсь, что нет. Это необходимо, чтобы я мог понять, как каждый запомнил события сам.

– В таком случае, начните с меня, – предложил Валериано.

Франческа ничего не сказала, лишь немного опустила глаза. Но Валериано немедленно спросил:

– Или ты хочешь быть первой, любовь моя?

– Я… Я думаю, что хотела бы быстрее с этим покончить.

Джулиан ещё тверже вознамерился говорить с ними по отдельности. Пару, что могла понимала друг друга без слов, невозможно допрашивать вместе.

– Тогда я выйду, – предложил Валериано. – Я буду в своей комнате, если понадоблюсь тебе, Франческа. Синьор Кестрель, я к вашим услугам, когда вы меня пригласите.

Он поклонился с тем усталым, выученным изяществом, что проявлялось в каждом его движении. Это неудивительно – он провёл на сцене годы. Валериано явно был кастрирован в детстве, до того, как его голос сломался, и с той самой поры, он учился ходить, стоять и двигаться перед зрителями. Всё естественное ушло из него, когда он потерял возможность быть мужчиной. Но всё же, когда Валериано, обернувшись, бросил последний взгляд на Франческу, его красивые глаза потеплели, из-под маски выглянул мужчина. Как она это сделала – эта тихая, непритязательная женщина, что рядом с маркезой выглядела просто невзрачной? Джулиан мог судить о её силе лишь по результату.

– Пожалуйста, садитесь, – Джулиан указан на бело-бирюзовый полосатый диван, сидя в котором Франческа не будет видеть Занетти. Достаточно и того, что секретарь станет скрипеть пером всё это время разговора. По крайней мере, Франческу не будет пугать его вид.

Она села на краешек дивана и тесно сплела пальцы рук. Джулиан устроился на стуле напротив неё.

– Синьор Валериано сказал, что ко времени смерти маркеза Лодовико, вы не видели его уже больше года. Вы подтверждаете это?

– Да, – тихо ответила она.

– Когда и где вы в последний раз его видели?

– Когда мы с Пьетро ещё были в Милане. Это должно было быть в начале 1820-го… быть может, в январе? – она посмотрела на Джулиана, будто он мог это подтвердить.

– Тогда был Карнавал? – предположил он.

– Да, – благодарно ответила она, – значит, это был январь.

– А Пьетро – это синьор Валериано?

– Да. Его настоящее имя – Пьетро Брандолино… Брандолин по-венециански.

Джулиан кивнул. Большинство кастратов выступали под сценическими именами.

– При каких обстоятельствах вы встретились с маркезом Лодовико в последний раз?

Она опустила глаза и принялась мять свою юбку.

– Я неделями пыталась с ним увидеться. Понимаете, я приехала в Каза-Мальвецци, когда его не было, чтобы увидеть Никколо и Бьянку. Когда он узнал об этом, то пришёл в ярость. Он приказал никогда не принимать меня, и грозил выгнать без рекомендаций любого слугу, что хоть что-то скажет мне о детях. Я пришла молить его не отрывать меня от детей, но он не принял меня. Я приходила день за днём, но его слуги не пускали меня.

Губы Франчески задрожали.

– Наконец, я добилась встречи с ним. Сначала он не был зол. Он думал, я пришла просить прощения и хочу вернуться к Ринальдо. Когда он понял, что это не так, то рассвирепел. Он кричал на меня. Он называл меня всеми ужасными словами, какими можно назвать женщину, – она поднесла руку тыльной стороной в глазам, будто желая прогнать воспоминания.

– Что произошло потом? – мягко спросил Джулиан.

– Я умоляла не наказывать моих детей, лишая их матери. Он сказал, что лучше не иметь матери вовсе, чем иметь такую, как я. Я ушла, когда он стал грозить, что слуги выставят меня вон. Вскоре мы с Пьетро уехали жить в Венецию.

– Что синьор Валериано сказал об этой ссоре? – с любопытством спросил Джулиан.

– Он был расстроен. Он страдает от того, что я в разлуке во своими детьми. Он всегда убеждал меня покинуть его. Но я не могла, – её глаза умоляли Кестреля понять.

Он не понимал. Как говорила Беатриче, Франческа легко могла жить с Ринальдо, оставив Валериано любовником.

– Вы не любите своего мужа?

– Это не так. Ринальдо не был добр ко мне, но я его не виню. К нему тоже никто не был добр, кроме его матери, которая боялась защищать его от Лодовико. Ему нужна была жена, как Беатриче – та, что будет направлять и наставлять его и поможет оставить след в мире. Я ничего не знаю об обществе, или политике, или любовных интригах. Я бесполезна для него – я могла только рожать детей. Я не думаю, что он скучает по мне – он чувствует лишь унижение.

– Тогда почему вы не вернётесь к нему?

– Потому что я не могу видеть Пьетро только время от времени – кататься с ним по Корсо, или сидеть рядом в опере или, – она густо покраснела, – приглашать его в Каза-Мальвецци, когда Ринальдо уезжал бы, и прогонять из моих объятий утром, боясь, что нас поймают вдвоём. Любая женщина могла бы сделать это для него. Но когда мы полюбили друг друга, он никогда не знал, что такое иметь дом. Он всегда был в пути, пел, то в одном городе, то в другом. Он был знаменит и любим, но я никогда не видела никого столь одинокого. Я хотела, чтобы он знал, что куда бы он не пошёл, всегда есть та, которая любит его и ждёт… кто полностью принадлежит ему. Вы понимаете?

– Да, – теперь он многое понимал и уже не совершит ошибку, сочтя эту женщину скромной или слабой. – Как вы приехали на озеро Комо в марте 1821-го?

Она опустила глаза и снова принялась комкать складки своей юбки.

– Ринальдо был в путешествии, когда Лодовико запретил мне видеться с детьми. Через год мы с Пьетро узнали, что он вернулся в Милан, а Лодовико – уехал на озеро с юным тенором, которого готовит для оперы. Я безнадёжно надеялась, что Ринальдо смягчится и позволит мне увидеться с Никколо и Бьянкой или хотя бы расскажет что-то о них. Они были так юны – Никколо было всего четыре, а Бьянке только два. Если он заболеют, если они навредят себе, если они скучают и спрашивают обо мне, я этого не узнаю… – её голос затих.

Джулиан привстал.

– Если вы хотите, я могу позвонить, чтобы принесли стакан воды или вина…

– Нет… нет, спасибо. Я в порядке, – она виновата посмотрела на него. – Мне тяжело это вспоминать.

– Мне жаль. Если бы это не было необходимо, я бы не просил вас оживлять это в памяти.

– Я верю вам, синьор Кестрель, – она ободряюще прикоснулась к его рукаву. – Я знаю, что вы не хотите причинить боль.

Как, черт побери, получилось, что она утешает его за то, что он причинил ей боль?

– Спасибо, синьора Аргенти. Я хотел бы сделать вашу задачу столь же простой, какой вы делаете мою. Пожалуйста, продолжайте. Вы говорили, что надеялись, будто в отсутствие отца Ринальдо уступит и позволит вам увидеться с детьми.

– Да. Это было глупо – я должна была знать, что он никогда не станет прекословить отцу. Но я так хотела увидеть детей, что убедила себя, будто это возможно. Я сказала Пьетро, что хочу поехать в Милан и увидеть Ринальдо. Тогда он согласился, но решил, что мы не должны оставаться в Милане, где меня хорошо знают, и наш отъезд тогда вызвал скандал. Он боялся, что меня будут оскорблять и дразнить, а я боялась, что то же самое будет с ним, так что мы одолжили виллу на озере Комо у одного из его друзей.

– Вы знали, что ваша вилла была точно напротив виллы Мальвецци?

– Нет. Я… Мы не знали точно, где она.

– Вы не планировали встретиться с маркезом Лодовико, пока были на озере?

– Я не хотела видеть его. И я знала, что ничего этим не добьюсь.

– И синьор Валериано не пытался увидеться с ним?

– Нет.

– Вы уверены?

– О, да. Он сказал бы мне. Он ничего от меня не скрывает. Мы ничего… – она замолчала.

«Не скрываем друг от друга?» – продолжил он за неё. Но Франческа не смогла этого сказать.

Он спросил:

– Что вы сделали, когда приехали на озеро?

– Я написала Ринальдо письмо, умоляя дать мне увидеться с детьми и приехать в Милан самой молить его об этом. Я ждала ответа, как на иголках. Наконец он пришёл… но не от Ринальдо, а от Лодовико. Ринальдо передал моё письмо отцу. Маркез написал, что если я не вернусь к мужу, то никогда не увижу своих детей. Что они будут для меня так же мертвы, как если бы я похоронила их своими руками.

– У вас осталось это письмо?

– Нет. Пьетро сжёг его.

– Почему?

– Почему? – эхом переспросила с нотками страха. – Потому что оно сделано меня несчастной. Потому что ужасало меня. Почему его нельзя было сжигать?

– Этому нет причин, – успокоил Джулиан. – Я лишь поинтересовался. Когда вы получили его?

– За день или два до того, как узнали о смерти Лодовико.

– А как вы узнали о ней?

– Я не знаю. Все внезапно стали говорить об этом.

– Вы и синьор Валериано тогда уехали с озера?

– Нет, только через несколько недель, – она повесила голову. – Я пыталась испытывать сочувствие, но для меня его смерть значила лишь то, что Ринальдо может стать добрее, когда отец больше не требует наказывать меня. Я написала ему снова, и была такой смиренной, как могла. Я предлагала всё, что угодно, кроме как оставить Пьетро, если он позволит мне хотя бы один взгляд издали… – она покачала головой. – Но всё было тщетно. Он отказал мне так же, как Лодовико.

– Что случилось потом?

– Ничего. Мы с Пьетро вернулись в Венецию.

Джулиан задумался.

– Я кое-чего не понимаю. Вы сказали, что получили письмо Лодовико за день или два до его смерти. Почему вы сразу не вернулись в Венецию?

Франческа не смотрела ему в глаза.

– Я не хотела. Я надеялась, Ринальдо будет добрее или Лодовико смягчиться.

– Это было не очень вероятно, не так ли?

– Я была в отчаянии. Я жила надеждой.

– А синьор Валериано? Что думал он?

– Он не пытался убедить меня покинуть его. Он знал, сколько для меня тогда значила возможность увидеть моих детей.

– Тогда? – переспросил Джулиан. – Не сейчас?

– Сейчас прошло много времени, – осторожно сказала она. – Я смирилась с тем, что никогда их не увижу. Это часть такой далёкой жизни, что мне кажется, будто её жила какая-то другая женщина.

– Должно быть, это стало облегчением, – заметил Кестрель, – перестать скучать по ним.

Она бросила на него быстрый взгляд, и в её глазах было такое горе, что у Джулиана защемило сердце.

– Мне жаль, – он накрыл её руки своими. – Я хочу знать ваши истинные чувства. Почему вы пытаетесь прятать их?

– Теперь я всегда прячу их. Но это не имеет отношения к делу, которым занимаетесь вы. Я не хочу, чтобы Пьетро знал, сколько это для меня значит. Я годами убеждала его, что оправилась от этой потери. Пожалуйста, не выдавайте меня. Я не знаю, что он сделает, если поймёт, как с скорблю о моих дорогих детях… И как всегда буду скорбеть!

– Я ничего никому не скажу, если расследование не потребует этого. Но сейчас я не могу представить, почему оно может этого потребовать.

– Мы закончили? – с надеждой спросила она.

– Ещё нет. Я должен спросить вас о той ночи четырнадцатого марта – когда Лодовико Мальвецци убили. Где вы тогда были?

– Дома… на вилле, где остановились мы с Пьетро.

Она задержала дыхание, готовясь к следующему вопросу. Но Джулиан лишь выжидающе смотрел на неё, подняв брови. Он знал по опыту, что это заставляет человека говорить дальше куда лучше, чем расспросы. Разумеется, Франческа не могла молчать:

– Я легла в постель… Я не помню, когда, но, наверное, ещё до полуночи. Пьетро… он выехал на лошади. Он не мог уснуть. Когда он пел в опере, он бывал на ногах всю ночь – сначала на сцене, потому в кафе или на праздниках. Иногда он не мог заснуть так рано, как я, и тогда шёл гулять или ездить верхом или тихо играл музыку, чтобы беспокоить меня. Та ночь была такой, – её лицо просветлело. – Но я помню, что прошлой ночью он тоже выезжал, так что в ночь убийства не было ничего необычного.

«Вот это чрезвычайно интересно», – подумал Джулиан. Потому что кто бы не убил Лодовико, он был в Кастелло-Мальвецци в прошлую ночь, чтобы оставить посылку в перчаткой и запиской, назначающей встречу в беседке. Отъезды Валериано в эти важные ночи требовали ещё одного вопроса:

– Когда он выезжал, вы оставались одни?

– Конечно, – она произнесла это как любая жена, чья верность поставлена под сомнение. – А с кем я могла быть, когда Пьетро уезжал?

– Я не имел в виду ничего недостойного. Я лишь предположил, что ваша камеристка могла оставаться с вами.

– Нет, она спала наверху.

– Вы когда-нибудь видели дамскую оперную перчатку, украшенную зелёными листьями мирта, вышитыми шёлком, и рубиновым сердцем, что пронзено бриллиантовой булавкой?

– Нет, – она была озадачена.

– Вы не знаете никого, кто мог быть носить такую?

– Нет. Почему вы спрашиваете?

– Кто-то доставил такую перчатку маркезу Мальвецци в ночь перед убийством. Вместе с ней была записка, угрожающая раскрыть некую правду о владелице перчатке, если маркез не придёт в беседку следующей ночью на встречу.

– Как странно.

– Да. В ночь, когда маркеза убили, вы покидали свою виллу?

Её лицо запылало.

– Я… да… Я… Я выходила. Это было поздно… после полуночи… около двух часов. Я проснулась и увидела, что Пьетро ещё не вернулся. Я обеспокоилась. Я накинула шаль и спустилась вниз. Его не было на вилле. Я оделась, взяла фонарь и вышла, крича его имя и осматривая окрестности.

– Вы не разбудили слуг?

– Нет. Я была глупа. Я не подумала. Я испугалась и хотела найти его. Они проснулись, когда услышали, как я зову Пьетро и пришли узнать, в чём дело.

– Почему вы так боялись за него? Вы говорили, что это была обычная ночная прогулка.

– Но обычно он возвращался раньше. И он не знает окрестностей. Он мог упасть с лошади или… я не знаю.

– Он падал с лошади прежде?

– Я так не думаю, – признала она.

– Вам не приходило в голову, что синьор Валериано может поехать к маркезу Мальвецци в надежде убедить его смягчиться?

– Нет! Зачем ему делать это? Лодовико ненавидел меня из-за него. Почему он бы стал к нему прислушиваться?

– Тогда синьор Валериано мог бы поссориться с ним, вызвать на дуэль…

– Он не убивал его! Он никогда бы этого не сделал! Он честен и чист. Убить должен был тот певец.

– A propos^[56], об Орфео. Вы не можете предположить, кем он мог быть?

– Я ничего не знаю о нём. Я знала, что Лодовико часто заводил друзей-певцов. Так познакомились я и Пьетро.

– Давайте вернёмся к ночи убийства. Синьор Валериано всё же вернулся?

– Да, вскоре после того, как я пошла его искать. Он был очень расстроен, когда нашёл меня снаружи, – я думаю, он подумал, что я могу простудиться. Было сыро и ветрено, моё платье промокло, а туфли были все в грязи.

– Он рассказал, где был?

– Я не думаю, что он был где-то конкретно – просто ездил верхом.

– Он так вам сказал?

– Я не помню, что он мне сказал, – жалобно ответила она, – если он вообще что-то сказал.

– Мы почти закончили, – Джулиан знал, что должен держать Франческу в напряжении, чтобы она оставалась тревожна, а потому говорила много, пытаясь скорее положить конец испытанию, не сознавая, что чем больше подозреваемый говорит, тем больше поводов задавать себе вопросы создаёт. Но, как это уже случалось не раз, его рыцарственность взяла верх над инстинктами сыщика. – У синьора Валериано на озере был с собой пистолет?

– Он всегда возит с собой пистолеты. Здесь все так делают.

«Это правда», – признал Джулиан. Дороги здесь кишели разбойниками и контрабандистами.

– Вы знаете, где он их хранит?

– Кажется, я никогда об этом не задумывалась. Я не стреляла из пистолетов уже годами.

Её брови взлетели.

– А почему вам вообще приходилось стрелять?

– У меня пять братьев, – она улыбнулась своим воспоминаниям. – Когда я была юной, мы росли немного дикими. Она научили меня ездить верхом, грести, лазать по деревьям и стрелять, – она испустила тихий, покорный вздох. – Конечно, сейчас никто из них со мной не разговаривает.

Джулиан посмотрел на неё с тихим сочувствием. Но в то же время он осознавал, что эта женщина умеет управляться с лодкой и пистолетом, а потому могла незаметно пересечь озеро и убить Лодовико. Её слуги могли бы сказать, что нашли её на улице, ищущей Валериано, но кто бы поручился что она покинула дом не только для этого? Конечное, непросто представить Франческу, хладнокровно убивающей кого угодно. Но она была женщиной, которой правило её сердце, и которую подхватили страсти, как порыв ветра – листок. Кто знает, как она могла бы поступить с человеком, что отнял у неё детей?

Одно оставалось ясным, и это лишь усложняло всё расследование. Франческа могла быть простодушной и неуклюжей, защищая себя, но Джулиан верил, что она скажет, что угодно и сочинит любую ложь, чтобы спасти своего возлюбленного.

Глава 20

После беседы Джулиан проводил Франческу наверх. Она казалась благодарной Кестрелю за внимание, что вызывало в нём чувство вины, ведь он просто хотел помешать ей поговорить с Валериано до того, как он сам расспросил его. Джулиан провёл её до дверей угловой комнаты, в которой недавно жил сам. Из дверей соседней комнаты появился Валериано. Он ничего не сказал Франческе – только взял женщину за руку и пытливо посмотрел. Она улыбнулась ему более весело, чем Джулиан мог представить, зная о том, что её довелось пережить, но Валериано эта весёлость не обманула. Он обернулся к Джулиану и холодно на него посмотрел.

– Если вы позволите, синьор Кестрель, я хочу убедиться, что с синьорой Аргенти всё в порядке, прежде чем мы с вами поговорим.

– Я в порядке, Пьетро, – заверила его Франческа. – Не нужно беспокоиться обо мне.

Валериано с сомнением оставил её и спустился вместе с Джулианом в гостиную. В углу, как и прежде, сидел Занетти, энергично очиняющий перо. Валериано заинтересовался изысканно нарисованным и позолоченным фамильным древом Мальвецци, что украшало стены. Он смотрел на него молча, а Джулиан гадал, что такое зрелище могло значить для сына венецианской проститутки, который не знал своего отца и не мог иметь потомков. Когда Валериано повернулся к Джулиану, его глаза были затуманены.