Текст книги "Дьявол в музыке (ЛП)"

Автор книги: Кейт Росс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 31 страниц)

– Я уверен, что разговоры об Орфео становятся скучными, – лаконично отозвался де ла Марк. – Так я не смог убедить вас пойти со мной?

– А вы полагаете, что я буду томиться скукой здесь и не найду, о чём поговорить с маркезой весь вечер?

На лица де ла Марка появилась широкая улыбка.

– Одна из тех черт в вас, что я нахожу восхитительной и приводящей в замешательство одновременно, – это то, что вы можете сказать так мало, но передать так много. В таком случае оставляю Ла Беатриче на ваше попечение. Ко мне взывают Вакх и Венера.

Они вышли на террасу. Де ла Марк попрощался с маркезой и пошёл вдоль берега. Джулиан и остальные стояли у перил, с нетерпением глядя на гавань Соладжио и ожидая фейерверка. Ночь для такого развлечения была идеальной – мягкое чёрное небо, усыпанное звёздами, ласкающий ветер, восхитительно тёплый воздух. Обрывки музыки со всех берегов озера сплетались в дикую, прекрасную симфонию.

Внезапно в небо взмыла ракета и выпустила в озеро дождь искр. За ней последовали другие. На причалом появилось крутящееся огненное колесо, изрыгающее языки пламени. Маркеза смеялась и хлопала в ладоши. Джулиан никогда не видел её такой беззаботной и уязвимой.

Ему ужасно не хотелось расставаться с ней, когда фейерверк отгремел. Он ещё никогда так не хотел остаться с ней наедине. Но расследование важнее – проклятое расследование, что всё время вставало между ними. У него был долг, и его надо было исполнять.

Джулиан извинился и вернулся в дом. В Мраморном зале он взял масляную лампу из шкафа и зажёг от одного из стенных светильников. На пути в библиотеку он прошёл мимо Амура и Психеи, замерших и вечных объятиях, и отвёл от них взгляд.

Джулиан устроился за письменным столом у окна, откуда открывался вид на террасу и озеро. Оконные стёкла ловили сияние его лампы, добавляя света, но не позволяя увидеть, что происходит на улице. Он нашёл лист писчей бумаги, очинил перо и начал:

Вилла Мальвецци

8 октября 1825 г.

Мой дорогой Вэнс

Я надеюсь, это послание застает вас в добром здравии, как вы того и заслуживаете – иными словами, в более добром, чем можно ожидать в Лондоне осенью. Впрочем, не думайте, что я купаюсь в солнечном свете. Туманы, что собираются в местных горах, могут пристыдить лондонские.

Я пишу это, чтобы попросить вас об услуге и одновременно посвятить вас в самое примечательное убийство, что мне доводилось встречать…

Когда фейерверк закончился, МакГрегор задержался у перил, наблюдая, как гуляки выплывают на озеро в лодках. Одни мечтательно плыли, куда глаза глядят, другие смеялись, пели, пили и звали друзей. Порой возникали ссоры, но они ограничивались потрясанием кулаков и руганью – до драк не доходило. МакГрегор давно заметил, что в мелочах итальянцы куда больше лают, чем кусают.

Его развлекало зрелище того, как развлекаются местные. Конечно, это неподобающий способ отмечать религиозный праздник. Лёгкий южный ветерок, что донёс запах серы с места, откуда пускали фейерверки, напомнил ему о судьбе, что ждёт папистов-идолопоклонников. Он не хотел думать об этом сейчас. Ему нравились эти люди. И в мгновения, подобные этому, он признавался себе, что не был уверен, что верует в вечное проклятие. Если это делало его дурным христианином – пусть будет так.

Он огляделся в поисках других гостей. Кестрель уже был внутри, писал своё письмо – МакГрегор видел его в окне библиотеки, где горела лампа. Франческа и Валериано ушли прогуляться по саду. Маркеза и Карло сидели чуть в стороне, у маленького прямоугольного пруда с лилиями в центре террасы. Гримани придвинул стул к одному из фонарей и читал отчёты. Донати сидел рядом у перил и наслаждался звуками озера – смехом, песнями, ритмичным плеском вёсел – не меньше, чем МакГрегор – их видом.

– Кажется, вы очень довольны, – пробормотал доктор на очень плохом миланском.

– Прощу прощения, – извиняющимся тоном проговорил Донати, как будто виноват был его слух, а не язык МакГрегора, – я не разобрал.

Подошёл Карло.

– Позвольте мне быть вашим переводчиком.

– Благодарю, – МакГрегор продолжил на английском. – Меня всегда удивляло, как вы постоянно остаётесь в хорошем расположении духа, тогда как все остальные из вас двух минут не могут быть чем-то довольны.

– Остальные слепые старики? – с улыбкой уточнил Донати. – Я думаю, я меньше жду от жизни и потому больше наслаждаюсь тем, что получаю. Кроме того, я чувствую себя полезным – моей музыкой, моими уроками. Я не одинок – молодые певцы ищут у меня наставления и одобрения. Конечно, я не так счастлив, как вы. Даже в Италии учитель пения нужен меньше, чем врачеватель.

– Но… – МакГрегор замолк в смущении. Но какое значение имело то, что подумают о нём эти люди? Он вернётся в Англию и больше никогда их не увидит. – Иногда я думаю, что станет со мной, когда я буду слишком стар и немощен, чтобы работать.

– Я думаю, до этого дня ещё далеко, – заверил его Донати, – но когда он придёт, это будет значить, что в Божий промысел больше не входит ваша работа в этом мире.

– Но почему Божий промысел сделает меня бесполезным?

Донати мягко улыбнулся.

– Быть может, потому что он хочет сделать вас ближе к себе, и не может привлечь вашего внимания иным образом.

Со стороны береговой тропинки появилась фигура. МакГрегор не мог сказать кто это, пока пришелец не ступил под свет фонарей, стоявших вдоль перил.

– Вам что-нибудь нужно, маэстро? – хмуро спросил он.

– Нет, Себастьяно, всё в порядке. Иди в деревню, развлекайся.

– Я лучше отработаю пение.

– Конечно, если хочешь. Но ты усердно трудился прошлые недели. Ты заслужил праздник.

– Я лучше отработаю пение, – твёрдо повторил Себастьяно.

Донати покачал головой.

– Делай, как хочешь.

Себастьяно ушёл.

– Здесь он не очень счастлив, – объяснил композитор МакГрегору и Карло. – Он привык к жизни в городе. А его возлюбленная осталась в Павии.

– Это тяжело для юноши его лет, – сказал доктор.

– Да, – согласился Донати, – а её муж так ревнив, что она боится писать.

МакГрегор покачал головой, скорбя над нравами этой страны.

– Почему он не мог найти девушку, что не была бы замужем?

– И погубить девственницу? – спросил поражённый Донати.

– Нет, нет! – запротестовал МакГрегор. – Жениться на ней!

– У него нет денег, чтобы жениться, – ответил композитор.

– Значит, он мог бы воздерживаться, – проворчал МакГрегор, – как ваши священники.

Карло только рассмеялся.

– Кто вам такое сказал?

Изнутри донёсся голос Себастьяно:

All’idea di quel metallo

portentoso, onnipossente…

Снова дуэт из «Севильского цирюльника», который Себастьяно отрабатывал с того мига, как приехал на виллу. МакГрегор уже знал, о чём там поётся – цирюльник Фигаро учил графа Альмавиву, как замаскироваться под пьяного солдата, чтобы проникнуть к дом к Розине, в которую граф был влюблён. Себастьяно пел партию Фигаро и играл на пианино партию Альмавивы.

– Вы думаете, он сможет добиться успеха, маэстро? – спросил МакГрегор.

– У него многообещающие способности, – ответил Донати. – У него тёплый и гибкий голос, он умеет трудится, и у него есть темперамент.

– Темперамент? – уточнил доктор.

– Стойкость, целеустремлённость, тщеславие. Мужество, чтобы отстаивать своё мнение перед театрами и соперниками, скромность, чтобы иметь дело с покровителями и публикой. В сравнении с Орфео… – голос Донати смягчился, – у Орфео был более приметный голос, но не темперамент. Совсем нет.

– Che invenzione, che invenzione prelibata! – пел Себастьяно. Мысль прекрасна, нет сомненья!

– Когда-то мне это нравилось, – заметил МакГрегор, – но когда неделю слышишь это каждый вечер…

– Тише! – встрепенулся Донати. – Слушайте!

МакГрегор прислушался. Сперва в ушах звучало только проклятое «Che invenzione, che invenzione». Но потом у него перехватило дыхание. Кроме бойкого баритона Себастьяно он разобрал и другой голос – высокий и прекрасный. Кто-то пел партию тенора.

Себастьяно замолк. Остался только тенор, но лишь на мгновение. Потом всё началось снова, но уже в по-другому – пылко, маняще, томно:

Un’aura amorosa

Del nostro tesoro

Un dolce ristoro

Al cor porgerà…

МакГрегор, Донати, Гримани, Карло и маркеза слушали как загипнотизированные. Себастьяно появился на террасе и встал рядом с учителем. Доктор поискал взглядом Кестреля и увидел его фигуру на балконе библиотеки – свет очерчивал силуэт. Джулиан смотрел направо, вдоль фасада виллы, в сторону южной террасы. МакГрегор понял, что пение доносится оттуда.

Un’aura amorosa

Del nostro tesoro…

– Ему всегда нравился Моцарт^[61], – тихо проговорил Донати.

– Кому? – требовательно спросил Гримани.

– Орфео, синьор комиссарио. Это Орфео.

Глава 22

Волшебство пропало. Гримани и Карло пронеслись по террасе к южной стороне виллы.

– Кестрель! Маэстро Донати говорит, что это пел Орфео! – крикнул МакГрегор.

Фигура на балконе пропала. Минуту спустя Джулиан присоединился к доктору на террасе. Он ловко запрыгнул на перила, снял с крюка на колонне фонарь и спрыгнул обратно. МакГрегор уже собирался бежать к южной террасе, но увидел, как Кестрель направился к северу, вдоль берега озера.

– Куда ты идешь?

Кестрель не ответил. Доктор нагнал его.

– В той стороне нет ворот, – запыхавшись, напомнил он.

– Он мог оставить на берегу лодку, – ответил Джулиан, – или попытать удачу, добрались сюда вплавь.

Они сбавили шаг и в свете поднятого Кестрелем фонаря осмотрели насыпь. На гальке не было лодки, не обнаружилось и пловца. На озере ещё были видны праздничные лодки, слышались смех и песни. Затеряться среди них для Орфео не составит труда.

Кестрель и МакГрегор почти добрались до пещер на северной стороне, когда Джулиан остановился у маленького, чахлого деревца на краю насыпи. В свете фонаря МакГрегор увидел полосу белой ткани, бантом повязанную на одну из веток. Кестрель быстро её осмотрел, а потом развязал и спрятал в карман фрака.

– Это что-то значит? – спросил доктор.

– Может быть. Дерзну предположить, что комиссарио Гримани тоже захочет это увидеть in situ^[62], но я не могу рассчитывать, что оно останется здесь до его прихода.

– Зачем кому-то это забирать?

– Это зависит от того, зачем было это здесь оставлять.

– Ты думаешь, Орфео убегал, но перед тем, как спрыгнуть с насыпи, остановился, чтобы привязать какой-то обрывок ткани аккуратным бантом? Зачем, чёрт побери, ему это делать?

– Мой дорогой друг, я не знаю. Возможно, его повязал вовсе не Орфео. Возможно, он побежал на юг, к воротам сада. Возможно, он пьёт кофе в гостиной виллы. Но если он сбежал этим путём, он мог оставить это в знак того, что сумел сбежать.

МакГрегор покачал головой в недоумении.

– И что нам теперь делать?

– Пройти до пещер, а потом вернуться, и узнать, не повезло ли другим больше нас. Я не вижу смысла бесцельно бродить по саду. Орфео мог временно спрятаться, но рано или поздно, ему придётся уходить – по земле или по воде, если отмести вариант, что он сдастся. Значит, нужно следить за берегом и воротами сада.

– Кажется, звучит разумно.

Краткая прогулка привела их к пещерам.

– А ты не думаешь, что он мог спрятаться там? – спросил МакГрегор.

– Так он бы сам загнал себя в ловушку. Но мы проверим.

Кестрель приподнял алые лозы и, освещая себе путь фонарём, зашёл в ту большую, круглую пещеру, что именовалась Салоном. МакГрегору уже показывали эти пещеры, но солнечным утром. Сейчас, в кромешной тьме, фонарь лишь узкой полосой прорезал мрак, позволяя видеть лишь участки покрытой шрамами серой стены. Внезапно свет выхватил бледное лицо с распахнутым ртом, и МакГрегор едва не подпрыгнул. Но это оказалась лишь гротескная голова, вырезанная в сухом бассейне у стены. Изо рта у фигуры торчала насадка, отчего казалось, что существо сейчас начнёт играть музыку.

Кестрель повёл фонарём вокруг, но никого не увидел. Он подошёл к люку в центре пещеры.

– Заперт. Я так и думал. Такой ночью, как эта, нашлись бы охотники украсть вино из погреба.

– Ты не думаешь, что у Орфео мог остаться ключ?

– Так это или нет – неважно, потому что у нас ключа нет. Пойдёмте, посмотрим, не вытянул ли Гримани козырь.

По пути назад они наткнулись на Франческу и Валериано. Они прогуливались – женщина льнула к певцу, опираясь на его руку обеими своими. Валериано в свободной руке держат фонарь с поднятыми заслонками, что освещал им путь. Увидев Джулиана и МакГрегора, пара резко остановилась.

– Вы не видели никого в саду? – спросил Кестрель.

– Кого? – переспросил Валериано. – Кого мы могли увидеть?

– Молодого мужчину, – сказал Джулиан. – Тенора.

– Тенора? – глаза Франчески расширились.

– Да. Орфео появился, его узнали по голову. Он только что пел серенаду.

– Мадонна! – воскликнул Валерино. – Где он сейчас?

– Мы не знаем. Мы сейчас возвращаемся на виллу, чтобы узнать, не нашли ли его остальные.

Валериано и Франческа присоединился к ним. Спешно шагая к дому, Джулиан спросил:

– Вы видели или слышали что-нибудь в саду?

– Нет, – ответили оба.

– Вы были вместе всё это время?

– Конечно, – отозвался Валериано. – Даже в огороженном саду я не оставил бы синьору Аргенти одну в праздничную ночь.

– Вы покидали сад?

– Нет, – ответил Валериано.

Они вернулись на террасу. Гримани в напряжении ходил взад и вперёд. Карло опустошал стакан какого-то ликёра. Донати сидел на прежнем место, рядом, как часовой, стоял Себастьяно. Маркеза была у перил, лицом к озеру, отвернувшись от остальных.

– Где вы были? – резко спросил Гримани.

– У пещер, – ответил Джулиан. – Мы подумали, что Орфео мог сбежать тем путём, но не нашли его.

Гримани снова начал мерить террасу шагами.

– Мы дошли до ворот сада. Но у него была фора. Проклятие! В эту ночь мне повезёт, если на пять миль вокруг найдётся хотя бы один трезвый жандарм. Даже Занетти на празднике, чёрт бы его побрал!

Он остановился и сжал кулаки – его тело подрагивало от попыток сдержать ярость.

– Я поеду в казармы и найду фон Краусса – пусть пошлёт солдат на поиски. Но я не думаю, что от этого будет польза. Он мог уже убраться подальше или вернуться к своей настоящей личности.

Услышав эти слова, маркеза обернулась.

– Настоящей личности? – переспросила она странно весёлым голосом. – Что вы имеете в виду?

– Я хочу сказать, что в Соладжио сейчас два молодых англичанина. Я хочу привести их сюда и расспросить, – глаза Гримани сузились. – И этого француза, что столько знает о музыке, а если верить бумагам Занетти, то и говорит по-английски как англичанин. Я хочу знать, смогут ли они объяснить, где были в то время, когда пел Орфео.

– А какое это время? – спросил Карло. – Я не заметил.

– По моим оценкам – около десяти, – ответил Гримани. – Но я не посмотрел на часы в тот же миг.

– Это очень точная оценка, – заметил Джулиан. – Это было ровно в десять, если верить часам в библиотеке.

Глаза Гримани метали искры.

– Мне не требуется подтверждение от любителей!

МакГрегор подтолкнул Джулиана локтем.

– Покажи ему, что ты нашёл!

Джулиан достал полосу белой ткани и объяснил, как обнаружил её завязанной бантом на ветви дерева у насыпи. Гримани осмотрел находку и спрятал в карман.

– Возможно, это ничего не знает. Но это может быть какой-то условный знак карбонариев. Так или иначе, это единственная улика, что у нас есть, – он неохотно кивнул Джулиану.

– Вы уже осмотрели южную террасу? – спросил Джулиан.

– Я знаю, как вести расследование, синьор Кестрель. Да. Но мы осмотрим её ещё раз, при свете дня. Как только взойдёт солнце, надо будет прочесать весь сад. Если это дерзкий мерзавец оставил хоть нитку или пуговицу, я найду её!

– А сейчас вам не лучше отправится в Соладжио, синьор комиссарио? – с нотками нетерпения спросила маркеза. – Чем дольше вы остаётесь здесь, там больше шансов, что он сбежит.

– Я выезжаю, ваша светлость. Но ночью все равно его не найти. Орфео выбрал лучший миг, чтобы подразнить нас своей песней – разгар праздника, когда мы не сможем устроить поиски ещё несколько часов. Это умный трюк!

– Che invenzione prelibata! – протянул Джулиан.

Гримани повернулся к нему.

– Вы находите это смешным?

Сейчас Джулиан находил. Внезапно он заскучал по де ла Марку, почувствовал, что никто другой не оценил бы юмор ситуации, в которой целую казарму поднимут искать одинокого исполнителя серенад.

– А вы полагаете, Орфео сделал это, чтобы подразнить нас?

– Он очевидно упивается собственным злодейством, – ответил Гримани, – дразня нас и напоминая о том, что мы его так и не поймали.

– Он стал бы этого делать, – мрачно сказал Донати. – Я уверен, что у него были веские причины.

– Если он это сделал, – ответил Гримани, – то я намерен выяснить, как и зачем. Я еду в Соладжио. Никто из вас не должен покидать виллу и никого нельзя сюда пускать, кроме месье де ла Марка, если он вернётся. Я пришлю солдат, чтобы проверить, как исполняются эти приказы.

– Вы не можете превращать этот дом в казарму! – воскликнул Карло.

В голосе Гримани был лёд.

– Я могу делать всё, чтобы поймать Орфео, синьор граф. Если мне придётся поставить по солдату у каждого окна и под каждой кроватью, я это сделаю.

Он зашагал в сторону Соладжио. Маркеза снова обернулась к озеру. Карло предложил проводить её внутрь, но она отказалась. Джулиан хотел бы попытать счастья самому – хотя бы для того, чтобы выяснить, что кроется за её отчуждённостью и сдержанностью. Она как будто была переполненным сосудом, что изо всех сил стремиться не расплескать содержимое. Но сейчас есть дело важнее.

Он повернулся к Себастьяно.

– Вы были в музыкальной, когда мы впервые услышали Орфео.

– Да, синьор, – певец вытянулся и настороженно посмотрел на Джулиана.

– Окна в той комнате выходят на южную террасу. Вы видели его?

– Нет, синьор. Я поспешил сюда к маэстро Донати.

– Вы даже не задержались, чтобы посмотреть, кто поёт?

– В саду было темно, синьор. И искать певца – не моё дело, мне надо защитить маэстро Донати.

– Вы думаете, это может быть Орфео?

Себастьяно пожал плечами.

– Орфео – тенор, синьор. Этот певец был тенором. Маэстро Донати думает, что Орфео может быть где-то рядом, и может замышлять против него. Потому он просил никогда не оставлять его одного. Так что мне надо не оставлять его одного и поддерживать его. Вот так.

– Спасибо, мальчик мой, – Донати был тронут.

Себастьяно дёрнулся, будто зверь, который не хочет, чтобы его погладили.

– Это моя работа, маэстро.

– Да, – с улыбкой ответил композитор. – Я понимаю, – он умоляюще обратил свои незрячие глаза к Джулиану. – Синьор Кестрель, зачем Орфео делать это?

– Я могу представить несколько причин, маэстро. Он мог хотеть припугнуть кого-нибудь на вилле, показав, что он рядом. Он мог попытаться отвлечь нас от чего-то или кого-то другого, – Джулиан сделал паузу. – Но лучший способ понять цель – это изучить результаты.

– Результаты? – МакГрегор принялся пересчитывать их, загибая свои плоские, широкие пальцы. – Теперь мы знаем, что Орфео здесь. Мы знаем, что он дерзок, если ещё не были в этом уверены, и что у него хватает храбрости. Мы знаем, что Гримани теперь зол как шершень и собирается искать Орфео под каждой травинкой, – доктор покачал головой. – Пока мне кажется, что Гримани прав, и Орфео пел просто из злобы. Какой ещё смысл оповещать всю виллу, что он здесь? Завтра мы уже уезжаем.

Джулиан поднял брови.

– Боже мой! – МакГрегор хлопнул себя по лбу. – Мы собирались, но Гримани скорее продержит нас тут до Страшного суда, чем даст Орфео утечь ему сквозь пальцы. И ты останешься, а значит и я останусь, все останутся. Ты думаешь, это Орфео не хотел, чтобы мы уехали?

– Это возможно.

Джулиан перевёл их разговор для Донати и Себастьяно.

– А теперь, если вы простите меня, мне нужно взглянуть на южную террасу.

– Я с тобой, – ответил МакГрегор.

– Как вам угодно, – Джулиан снова взял фонарь, и они отправились на южную сторону дома.

– Зачем Орфео задерживать нас здесь? – спросил МакГрегор.

– Потому что это развлекает его? Потому что он хочет оказать своей стране услугу, хоть на время избавив её от Гримани?

– Будь серьёзен!

– Если бы я был серьёзен, доктор, я бы сделал довольно мелодраматичное предположение – Орфео не убивал маркеза Лодовико, но думает, что это сделал кто-то их нас.

– Милосердный Боже. Если это так, Орфео может оказаться Флетчером, Сент-Карром или де ла Марком. Эти трое знали, что мы покинем виллу завтра, – МакГрегор резко остановился и взглянул на Джулиана. – Ты хоть понимаешь, как тебе повезло, что ты стоял на балконе, когда Орфео пел? Гримани подозревает всех молодых англичан в округе, да ещё де ла Марка, который не англичанин. Если бы он не видел тебя на балконе своими глазами, то подозревал бы и тебя!

– Я удивлён, что он позволяет такому пустяку удержать себя от подозрений.

Они преодолели три широкие ступеньки на южную террасу. Это был квадрат футов двадцать площадью, засаженный фруктовыми деревьями и пересечённый мощёными дорожками. Сзади виднелась кирпичная стена, к которой подходила тропинка, сменявшаяся узкими каменными ступенями. Арка в центре стены вела за виллу.

Джулиан прошёл через арку.

– Орфео должен был сбежать этим путём. Пойди он через парадную лестницу, немедленно бы попал в руки Карло и Гримани, – он осветил фонарём свод и землю под ним. – Ни красноречивых пуговиц, ни обрывков одежды. А ночь слишком сухая, чтобы он оставил на камнях следы земли или грязи.

– Что толку искать улики в такой ночной час, – проговорил МакГрегор. – Я иду спать. А ты?

Здравый смысл манил Джулиана войти отдохнуть и спокойно поразмышлять. Итальянская ночь тянула его назад и победила.

– Ещё нет. Я немного прогуляюсь.

– Почему? – глаза МакГрегора сузились. – Что ты задумал?

– Я ничего не задумал, мой дорогой друг. Я просто не хочу спать, а таких ночей много не бывает. Вот, – он передал МакГрегору фонарь. – В саду он не нужен. Я помню тропинки и узнаю их в лунном свете.

– Не задерживайся, – проворчал МакГрегор.

Они спустились с террасы. Перед тем, как разойтись, доктор сказал:

– У него ведь и правда красивый голос.

Джулиан был поражён. МакГрегор по своей воле никогда не делимся мнением об искусстве или музыке, а теперь похвалил и кого – Орфео!

– Вы так думаете?

– А ты нет?

– Я был не в лучшем месте, чтобы услышать ему. Кроме того, я предпочитаю женские голоса.

– О, ну, возможно, отчасти дело было в месте и времени. Вместо того, чтобы сидеть в жарком, битком набитом театре и смотреть как люди в шутовских костюмах бродят по сцене, мы были в ночном саду и слушали того, кого даже не видели. Я сейчас подумал – ведь Лодовико впервые услышал Орфео именно в таких обстоятельствах. Неудивительно, что его так поразил голос.

Джулиан помолчал немного.

– Скажите, а что делала маркеза Мальвецци, когда Орфео пел?

– Я не знаю, – МакГрегор нахмурился. – Я не обратил внимания. Это важно?

– Мне просто интересно.

– Интересно! Вздор! Что ты подозреваешь?

– Сегодня ночью я больше не хочу никого подозревать. В этот праздник я не хочу никого допрашивать и отвечать на вопросы. Посмотрите вокруг.

Как ярок лунный свет...

В такую ночь, Троил всходил на стены Трои, верно,

Летя душой в стан греков, где Крессида

Покоилась в ту ночь^[63].

МакГрегор установился на него.

– Да что на тебя нашло?

– В меня проникла Италия. Если она не выйдет до утра, вы извлечёте её одним из жутких инструментов, что носите в медицинской сумке. А пока что, buona sera, mio signore!^[64]

– Безумный, как шляпник, – угрюмо прокомментировал доктор, – или влюблённый, что ещё хуже, – и он зашагал к дверям виллы.

Джулиан вышел в сад. Ночь оставалась удивительно ясной. Дул тёплый и ласкающий ветерок, в воздухе витал аромат спелых фруктов. На юге били колокола Соладжио – десять, одиннадцать, двенадцать. В полночь праздник святой Пелагии закончился. Но дойдя до берега озера, у садовых ворот, Джулиан увидел, что на воде ещё много лодок, хотя люди в них стали вести себя тише, их смех был негромким, а голоса – охрипшими и возбуждёнными. Лодки бесцельно качались на поверхности, за вёслами никто не следил. Где-то на озере зазвучала гитара, а мужские и женские голоса начали песни о соблазне и желании.

Джулиан хотел быть частью этой ночи, этой страны. Он так долго забывал, быть может – заставлять себя забывать – сколько Италия значила для него, когда он впервые оказался здесь. Его чувства, изголодавшиеся по красоте, здесь насытились, и он был благодарен Италии, как был бы благодарен прекрасной женщине, избавившей его от долгого и мучительного воздержания. Внезапно он перестал понимать, что заставит его вернуться в Англию, отказаться от этого воздуха, этих роскошных садов, этой музыки, этих пылких и бесхитростных людей ради сырости и туманов Лондона, его чопорных патрициев и алчных торговцев. Честолюбие – вот что заставило его вернуться к ним, а также к старым привязанностям, старым мечтам и обидам.

«Они сковывали тебя всю жизнь, – сказал Джулиану голос в голове. – Ты стал стар в десять лет, и умудрённым жизнью в двадцать. Когда ты в последний раз делал что-нибудь просто потому что это делало тебя счастливым?»

Он шагал по тропинке вдоль берега, не собираясь возвращаться на виллу, и слишком погружённым в музыку и эту ночь. Внезапно он увидел вперед мерцающий огонёк. Джулиан напряг глаза, пытаясь пробиться через тьму, и понял, что в свет горит в беседке, чей силуэт выситься на фоне неба.

Его мысли рассеялись как листья на ветру. Джулиан стал двигаться медленно и бесшумно, радуясь, что не взял фонарь, который бы выдал его. Достигнув клочка земли перед беседкой, он шагнул в сторону, чтобы не ступать по гравию и прокрался наверх по узкой полоске травы. Двери были темны – должно быть, занавеси опустили. Джулиан на цыпочках подошел к одному из узких мавританских окон и украдкой заглянул внутрь.

На одной из мраморных скамей сидела маркеза, рядом стоял фонарь. Подбитый горностаем плащ свободно свисал на плеч и ниспадала на пол. Голова маркезы была непокрыта, а в тёмных волоса сияло несколько бриллиантов. Раньше она носила на груди цветы, но сейчас низкий выреза белого атласного платья был чист, а подле ног его хозяйки рассыпались лепестки.

Джулиан подошёл к ближайшей двери и постучал. Он услышал шаги и шорох юбок.

– Кто это? – спросила маркеза с усилием.

– Джулиан Кестрель. Я побеспокоил вас?

Краткая пауза. Затем занавеси на дверях начали подниматься. Кестрель увидел её юбку, её талию, груди и, наконец, лицо. Он шагнул внутрь, и маркеза снова опустила полог.

– Я увидел свет, – объяснил Джулиан. – Почему вы здесь одна?

– Я хотела побыть одна. Я думала, что здесь меня не будут искать.

– Мне стоит уйти? – спросил он.

– Нет. Теперь мне не хочется одиночества.

– Когда я постучал, вы спросили, кто это, и я почти уверен, что вы ожидали кого-то другого.

Она улыбнулась.

– Вы спрашиваете, как ревнивый влюблённый или как сыщик?

– И то, и другое.

– Единственный, кого я ожидала или скорее боялась увидеть здесь – это Лодовико.

– Вы суеверны? – удивлённо спросил он.

– Не очень. Но я знаю, что если бы он вернулся на землю, то сегодня – для того, чтобы услышать этот голос.

– Какая глупость, – вырвалось у него.

Она удивилась и покачала головой.

– Вы не понимаете.

– Я знаю, что если бы я был маркезом Лодовико и смог бы вернуться на землю лишь на одну ночь, то сделал бы это, чтобы увидеть вас.

– Мой бедный Джулиано, это не приведёт к добру.

Кестрель взял себя в руки. Это подозреваемая. Он должен относиться к ней именно так.

– Я хотел вас кое о чём спросить.

Она бросила на него быстрый взгляд, уловив перемену тона.

– О чём именно?

– Я помню, что в Милане у вас на глазах появились слёзы, когда маэстро Донати говорил о голосе Орфео. Сейчас вы услышали его сами, и я нахожу вас одну, в ночной час, с лепестками цветов, оторванными от платья и рассыпанными по полу. Что Орфео значил для вас?

– Для меня – ничего. Но я признаю, его голос тронул меня. Это была последняя любовь Лодовико. Он был красивым, чистым и страстным – именно таким, какие Лодовико обожал. Голос ангела и рука убийцы – в отличие от маэстро Донати, я верю, что они могут сочетаться в одном человеке.

– Но мы не знаем того, что знает он. Если это Орфео убил маркеза Лодовико, зачем он выдал своё присутствие здесь, если иначе мы бы никогда его не нашли?

Она улыбнулась.

– Вам нравится защищать его. Я понимаю, почему. Для него убить Лодовико было бы слишком просто. Вы хотите найти головокружительно сложное решение и разоблачить убийцу в том, кого никто не заподозрит, – внезапно она стала серьезной, пододвинулась, положила кисть на руку Джулиана и посмотрела ему в лицо. – Вы умнейший из нас всех. Если вы сосредоточитесь на поисках Орфео, а не будете расставлять сети повсюду, у вас получится. Найдите его, Джулиано, – он сжала его руку. – Найдите его!

– Почему? Почему вы так отчаянно этого хотите?

Она отодвинулась и сделала глубокий вдох.

– Я лишь ищу правосудия. Лодовико не был хорошим человеком, но он был моим мужем, и он был добр ко мне. Он доверился Орфео, а тот предал его, как предать мог только певец, которого он любил.

– Я уверен, что вы верите в том, что говорите, – медленно произнёс Джулиан, – но если не вся правда или вовсе не правда. Я хочу получить ответ, а вы устраиваете представление.

Она замерла и посмотрела на него.

– Вы думаете, что хорошо меня знаете.

– Я думаю, что сейчас вы не были непредвзяты.

– Непредвзята? – её тонкие брови насмешливо приподнялись. – Я думаю, в этом вы знаток. Синьор Кестрель, который не выдает ничего, ибо относится к своему сердцу так же бережно, как певец – к своему голосу. Хотите посмотреть в зеркало? Вы один из тех умных трусов, что читают других людей и скрывают себя. Вам можно сделать больно, но никто этого не увидит. Вы умеете истекать кровью так, чтобы этого никто не заметил, но такие раны заживают дольше, если не остаются навечно.

– Когда вы предлагали мне зеркало, – тихо спросил Кестрель, – в какую сторону оно смотрело?

Она задохнулась.

– В обе, конечно, – она натужно рассмеялась. – Можете вы представить, какими нелепыми мы бы стали любовниками? Мы бы вечно играли в кошки-мышки друг с другом.

– Я бы предпочёл играть с вами, чем с любой другой женщиной, – ответил он.

– О, Джулиано, – прошептала маркеза.

Кестрель подошёл к ней и заключил в объятья.

На миг она застыла. Затем он почувствовал, как она уступает, как её губы открываются и соприкасаются с его. Руки маркезы обвили его шею. Джулиан поцеловал её в губы, шею, впадинку между ключиц. Мягкие волосы женщины щекотали его лицо, он не мог остановиться, и был бы на седьмом небе, если не требовательное чувство обладать ею ещё больше, прижимать сильнее, так, чтобы было уже непонятно, где кончается он и начинается она.

– Джулиано, – прошептала она, – Джулиано, остановись.