Текст книги "Дьявол в музыке (ЛП)"

Автор книги: Кейт Росс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 31 страниц)

На следующий день Кестрель получил письмо от маркезы, которое сообщало, что граф Раверси ожидает его к четырём. Он должным образом прибыл в palazz Раверси на Контрада-ди-Сан-Маурилло. Эта резиденция уступала Каза-Мальвецци размерами и роскошью. Внешние стены были окрашены тусклой жёлтой охрой, а ставни на окнах оказались длинными и серыми. Дом пребывал в небрежении – в нём осыпалась краска и позолота, а фамильные портреты покрывала зловещая патина копоти. Слуга, что провёл Джулиана в гостиную Раверси, с трудом нашёл для гостя стул, у которого сохранились все четыре ножки и немного обивки.

Сам Раверси будто сошёл с картины Эль Греко. Это был очень бледный мужчина с длинными, худыми руками и лихорадочным блеском в тёмных глазах. Его прямые чёрные волосы тяжёлыми, неопрятными локонами обрамляли лицо. Граф сидел за покрытым царапинами письменным столом, заваленным бумагами. На стене над головой Раверси висело жуткое, окровавленное распятие.

– Сейчас легко говорить о том, как нужно было расследовать убийство, – сказал он. – Никто не понимает положения, в котором побывал я и всех опасностей, которым нам грозили. Ломбардия кишела предателями, стремившимися погрузить её в беззаконие. Аресты показали, как широко распространилась эта зараза. Карбонарии были повсюду – среди знати, среди крестьян, даже среди духовенства. Я всем сердцем сожалею, что Орфео бежал, но не могу сожалеть о мерах, что я принял, дабы это убийство не стало сигналом к выступлению. Если людям хочется кого-то обвинить, пусть это буду я. Я знаю, что сделал всё правильно. Мне достаточно и этого.

Он поднял глаза на распятие и посмотрел на него с доверием, что странно тронуло Джулиана. Одобрение, что граф выказывал тем арестам, было отталкивающим, но в нём чувствовалась искренность, достойная лучшего дела.

– Вы считаете, что Орфео был карбонарием? – спросил Джулиан.

– В этом нет сомнений. Иначе зачем ему убивать моего бедного друга? Он ничего не украл и ничего не выиграл от своего преступления. Тайна его имени, его передвижений, совпадение убийства Лодовико и революции в Пьемонте – все выдаёт в нем радикала.

– Но он был иностранцем.

– Карбонарии есть везде, синьор Кестрель. У них свои ложи в Париже и Лондоне, последователи в Испании, Греции, России и германских княжествах. Один негодяй по имени Буонаротти живёт за границей и вербует молодых людей, подобных Орфео, по всей Европе. Он руководит сектой, что называется «Искренними друзьями» – нечестивцев и негодяев, что замышляют уничтожить правительство, отказаться от религии и упразднить частную собственность^[34].

– А какие ещё существуют секты карбонариев?

Глаза Раверси полыхнули, как у всякого человека, готового оседлать своего конька.

– Первые карбонарии появились в Неаполе. Некоторые были углежогами – отсюда и взялось их название^[35] – но многие оставались разбойниками и головорезами, промышлявшими в тех краях. Изначально они хотели изгнать Бонапарта из Италии, а потом обратились против своего законного правительства и потребовали установить республику. Образованные люди, которым стоило бы понимать всю опасность, присоединялись к ним. Карбонарием может оказаться кто угодно – ваш слуга, ваша любовница, ваш друг.

Неаполь все ещё остаётся их главным гнездом, но секты возникают по всей Италии. Когда мой бедный друг был убит, миланские карбонарии планировали восстание, которое должно было вспыхнуть одновременно с пьемонтским. Хвала Богу и Мадонне, большая часть их главарей уже в тюрьмах, но существует секта, чей заговор так и не был раскрыт. Они кощунствуют, называя себя «Ангелами», хотя полиция зовёт их дьяволами. Многие из них ещё на свободе, и этого стоит бояться.

Джулиан откинулся на спинку стула. Тот отозвался треском, так что Кестрель решил проявить лучшую часть доблести и, поднявшись на ноги, принялся мерить комнату шагами.

– Синьор граф, если Орфео убил маркеза Лодовико, чтобы начать восстание, почему он ничего не сделал для того, чтобы придать убийству огласку? Как насилие может привести к революции, если о нём никто не узнает? Вы скрыли убийство по тем же мотивам, по которым карбонарии должны были трубить о нём на каждом углу.

– Что вы предполагаете? – глаза Раверси сузились. – Что это убийство не было политическим?

– Я предполагаю, что если это и было политическое убийство, то оно было совершено не для того, чтобы разжечь восстание или запугать австрийцев. Нет, карбонарии должны были верить, что маркез Лодовико как-то особенно опасен для них. А в чём мог заключаться такой вред, как не в раскрытии их имён и планов?

Раверси побледнел ещё сильнее.

– Откуда Лодовико мог это узнать?

– Если мы поймём это, то окажемся в шаге от раскрытия всего убийства.

Граф медленно поднялся на ноги.

– Молодой человек, я не знаю, понимаете ли вы, насколько опасны могут быть тайные общества, в дела которых вы вмешиваетесь. Вы знаете, что они клянутся хладнокровно убивать предателей и врагов? Ради вашего же блага, я убеждаю вам не скрещивать с ними шпаги. Оставьте это полиции.

– Я благодарен за предупреждение, синьор граф, но я погублю веру маркезы Мальвецци в меня, если оставлю без внимания силы, что вы и комиссарио Гримани считаете ответственными за преступление.

– Вы готовы рискнуть своей безопасностью… быть может, своей жизнью… сражаясь с незримым врагом?

Джулиан посмотрел на него с любопытством.

– Вы сами сражались с карбонариями, синьор граф. Вы не боитесь их возмездия?

– Я исполнял свой долг, синьор Кестрель. Этого требовала моя совесть.

– Моя честь не менее назойлива. Я поклялся себе, что раскрою это убийство, и я его раскрою.

Джулиан шёл домой мимо Контрада-Санта-Маргерита, где располагался внушительный дворец, служивший штаб-квартирой миланской полиции – там держали политических заключённых, которым ещё не вынесли приговор. Церковные колокола отбили половину шестого, когда Кестрель добрался до Пьяцца-Сан-Феделе, где располагалась «Белла Венециа». Приблизившись ко входу, он обнаружил, что в трактире какая-то суматоха. Слуги и носильщики оживлённо говорили и махали руками, а снаружи уже собрались любопытные – пара странствующих монахов, торговец фруктами с тележкой и крестьянин с целой корзиной живых петухов. Последние добавляли немало шума к происходящему, но даже через него Джулиан разобрал знакомый голос.

– Кестрель. К-Е-С-Т-Р-Е-ЛЬ. Он здесь? А почему ты сразу этого не сказал? Ты можешь говорить медленнее? Я не понимаю ни слова. Он ушёл? Когда он вернётся? Quando… э-э… Quando viene… Эй, куда ты это потащил? Положи обратно. Я ещё не решил, что остановлюсь здесь! Разойдитесь, а то я позову констебля, видит Бог, их тут предостаточно!

Один из слуг заметил Джулиана и издал облегчённый крик. Толпа расступилась и явила доктора МакГрегора, краснолицего, взъерошенного, пытающегося вырвать свой саквояж из рук здорового носильщика.

– Мой дорогой друг, – безучастно сказал Джулиан, – Англия находится в другой стороне.

– Я знаю! – взорвался МакГрегор. – Тебе не кажется, что я думаю об этом с того мига, как покинул Женеву? – он беспомощно потряс головой. – Я не мог забыть о том, что сказал Брокер, – что ты по уши вляпаешься во что-то действительно опасное. Я не могу тебя бросить. Если бы я отпустил тебя одного, а с тобой бы что-то случилось, я бы не смог смотреть Филиппе в глаза.

Филиппа Фонтклер была пугающе умной дочерью в семействе, чьим соседом был МакГрегор. Она быстро подружилась с Джулианом, и они вели оживлённую переписку.

– И не спрашивай, что я собираюсь делать, – закончил доктор, – Я не знаю, какая от меня будет польза. Я приехал сюда и по дороге съел больше риса, чем уважающий себя британец съедает за всю жизнь, и что теперь? Можешь ты честно сказать, что рад меня видеть?

Джулиан хотел бы уберечь МакГрегора от любой опасности, но не стал кривить душой:

– Мой дорогой друг, я скучал по вашему здравому смыслу и упорному скептицизму с самого первого мига расследования, и теперь я и вовсе не понимаю, как мог рассчитывать на успех без вас.

МакГрегор уставился на него.

– Ты правда это имеешь в виду? – хрипло спросил он.

– Вы увидите, когда я предоставлю вам отчёт о моих приключениях, и потребую ваших впечатлений. Вы уже ужинали?

– Нет. Я приехал час назад и спросил о тебе в полиции. Они тут будто знают всё обо всех. Теперь я пришёл сюда, а этом негодяй всё пытается утащить мой сундук.

– Возможно, вам стоит позволить ему это, – мягко предложил Джулиан. – Вам нужно где-то переночевать.

Он сказал несколько слов на миланском. Слуги рассыпались. Носильщик ухватил дорожный сундук МакГрегора, а несколько почтительных слуг пообещали, что комната будет готова во мгновение ока. Джулиан проследил, как устроили доктора, а потом пошёл переодеться к ужину. Затем он послал Брокера узнать, не нужно ли помочь МакГрегору, и быстро пожалел об этой любезности – доктор ворвался к нему в гостиную.

– Брокер говорит, что ты болеешь. Почему ты не сказал мне?

– Это пустяки, просто небольшой насморк. Он уже почти прошёл.

– Позволь мне об этом судить. Сядь и открой рот.

– Мой дорогой друг…

– Делай, как я сказал.

Джулиан покорно сел за стол и открыл рот. МакГрегор осмотрел его горло.

– Воспаления я не вижу, – неохотно признал он, – но тебе лучше пораньше речь спать и обернуть горло фланелью.

– Боюсь, сегодня я обязан поехать в оперу.

– Обязан! Вздор!

– Мне нужно увидеть маркезу Мальвецци и сказать ей, что вы приехали – и представить ей вас, если вы позаботитесь поехать со мной. Видите ли, завтра утром я уезжаю на озеро Комо с ней и её деверем…

– Ну и дела! Ты времени не терял!

– …и я бы хотел попросить её позволить вам поехать с нами.

– Почему бы ей соглашаться? Она же меня знать не знает.

– Я объясню, что вы – мой бесценный партнёр, и что без вашего благотворного влияния, я никогда бы не вставал раньше трёх часов дня, а всё остальное время проводил бы, любуясь своим отражением в начищенных ботинках.

– Хмф! В Лондоне ты этим и занимаешься, – сказал МакГрегор и с любопытством добавил, – Как ты сказал – маркеза?

К своей досаде, Джулиан понял, что отводит взгляд, точь-в-точь как Брокер, когда его спрашивали о девушке, которая ему понравилась.

– Маркеза красива, элегантна и очаровательна. Она уверена в себе и отважна. Дьявольски умна и бывает превосходной обманщицей, если это требуется.

Доктор пытливо посмотрел на своего друга. Джулиан с трудом заставил себя откинуться на спинку стула и выглядеть непринуждённо.

– Она ещё не вышла замуж второй раз? – спросил МакГрегор.

– Нет. И, насколько я знаю, у неё нет любовника.

– Откуда тебе об этом знать?

– О, любовные дела в Милане не скрывают – по крайней мере, в кругу таких как Мальвецци. И джентльмены позволяют своим жёнам те же вольности, что и себе – по крайней мере, это честнее, чем вынуждать их терпеть неверность мужей или заводить любовников тайно, рискуя процессов по «уголовному» делу и вечным позором.

– Кажется, миланцы борются с пороком, погружаясь в него вдвое глубже!

– Я понимаю, что мы не сойдёмся во мнениях по этому вопросу. Почему мы мне не рассказать вам об убийстве?

К ужину подали телячью голень, рис с шафраном и трюфелями («Опять рис! – проворчал МакГрегор. – Миланцы вообще едят что-то ещё?») и спаржу в сливочном масле. Также были лакомство из лепестков шиповника, который здесь из-за шипов называли grattacuu – «царапающий зад». Закончили ужин сыром из Горгонзолы, что была совсем рядом, и фруктами с панерой – густыми местными сливками. МакГрегор жаловался, что все блюда очень пряные и тяжёлые, но Джулиан заметил, что доктор всё равно съел много.

Он кратко пересказал МакГрегору всё, что узнал о Мальвецци. Доктор слишком плотно поужинал, чтобы ходить взад и вперёд, как он делал, когда они обсуждали убийство, так что ограничился тем, что откинулся на спинку стула и нахмурил брови. Наконец, он сказал:

– Орфео всё ещё главный подозреваемый. Но я понимаю, почему тебя беспокоит эта семья. Ринальдо после смерти отца получил титул и состояние, а в придачу освободился от его влияния. Маркеза унаследовала виллу… хотя сложно поверить, что она убила мужа только из-за этого. А если она влюбилась в кого-то другого… ну, как ты сказал, в этой отсталой стране наставленные рога мужчине не страшнее блошиного укуса.

– Я не хочу сказать, что миланцам неведома страсть или отвага, когда речь идёт о сердечных делах. Они просто не ревнуют женщин, которых не любят, и потому спускают жёнам неверность, но жестоко обходятся с любовницами, стоит тем взглянуть на другого мужчину. Если Лодовико любил свою жену, он бы не потерпел рядом с ней cavalier servente^[36].

– И он определённо был взбешён, когда его невестка нашла себе такого.

– Франческа открыто оставила своего мужа – это против правил. К тому же она сбежала к человеку нижайшего происхождения. Вероятно, мать Валериано была венецианской проституткой, а его отцом мог оказаться, кто угодно.

– Ты сказал, что он певец. Тогда не может он быть знаком с Орфео?

– Я обязательно его об этом спрошу. Но Орфео был неизвестен, а Валериано – один из самых прославленных певцов своего поколения. Лодовико Мальвецци изгнал его со сцены, но пять или шесть лет назад, он бы единственным мужским сопрано, кроме Веллути, что получал главные роли и большие деньги.

– Мужским сопрано..? – начал МакГрегор, а потом скорбно покачал головой. – Я и не знал, что он был одним из этих несчастных созданий.

– Эти несчастные создания, как вы изволили их назвать, были величайшими певцами в истории.

– Не хочешь ли ты сказать – ты, гуманный человек и, я надеюсь, христианин – что одобряешь уродование человеческого тела лишь для того, чтобы создать голос?

– Я не сказал, что одобряю. Но кастраты заслуживают, чтобы мы говорили о них не только, как о жертвах или калеках. Они бесспорные мастера своего искусства – их учат с детства, а их голоса не знают равных по силе и диапазону, – помолчав, он добавил. – Если вас это утешит, теперь даже в Италии к ним испытывают отвращение. Когда Веллути уйдёт, занять его место будет некому.

– И это к лучшему, – объявил МакГрегор. – А что ты скажешь насчёт Карло Мальвецци? Он ничего не выиграл от смерти брата, но имел все причины затаить на него вражду. Они были политическими противниками, и сторона Лодовико победила. Лодовико был богат, а Карло беден. И венец всему – Лодовико завладел виллой, которой так гордился Карло. Карло был в Милане в день убийства, всего в паре часов пути от озера Комо. Не мог ли он убить брата из обиды и злобы?

– Я не могу представить его идущим на риск и убивающим из чистой злобы. Он практичен, несмотря на идеализм. Связать свою судьбу с французами было альтруистично, но ещё и очень проницательно. В Милане восходила французская звезда – и Карло восходил вместе с ней.

Джулиан рассказал доктору о своей беседе с Раверси.

– Должен признать, – печально закончил он, – я не знаю, как проверить гипотезу о том, что Лодовико убили карбонарии. Тайного общества может вовсе не существовать, а если оно всё же есть – как найти его членов? Я вижу лишь один путь – разобраться, чем маркез мог быть опасен для этого общества. Нужно будет изучить его близких и понять, кто мог намеренно или случайно передавать ему сведения. Но эту часть расследования я буду обсуждать лишь с вами и Брокером. Раверси прав в одном: я сражаюсь с незримым врагом. Вы и Брокер – единственные, кто не может оказаться карбонарием.

МакГрегор объявил, что он не в том настроении, чтобы его тащили в оперу, из чего Джулиан заключил, что его друг устал и хочет лечь спать. Они договорились встретиться за завтраком ещё до отбытия на виллу. МакГрегор потрогал пациенту лоб, проверил пульс и неохотно признал, что признаков лихорадки нет. Джулиан скрылся прежде, чем доктор успел бы надругаться над его вечерним костюмом, обернув вокруг горла пациента фланель.

Поскольку это был последний вечер в Милане, Кестрель был обязан обойти все ложи, где бывал принят, чтобы объявить о своём congé^[37]. Из одной такой он мог прекрасно рассмотреть ложу маркезы, что была напротив. Место рядом с ней безобидно занимал деверь, а позади сидел Гастон де ла Марк, француз с хитрой подзорной трубой. Он наклонялся к маркезе, и через весь театр Джулиан мог различить желание в его глазах и движениях.

Кестрель почувствовал, как него встают дыбом волосы на загривке. Он попытался убедить себя, что между маркезой и французом нет ничего, похожего на любовную интригу. Однажды он уже испытывал… не любовь, но некую нежность – к подозреваемой в убийстве, и последствия были катастрофическими. Он не будет, не должен повторять этот эксперимент.

Тем не менее, было то, устоять перед чем Джулиан он мог. Он покинул эту ложу и, обойдя театр, вошёл к маркезе. Конечно, его появление вынудило гостя, что сидел впереди, покинуть ложу. Де ла Марк увидел, кто выгнал его, и по его лицу расползлась улыбка. Они с Джулианом раскланялись с чрезвычайной любезностью. Потом француз попрощался с маркезой, целуя её руки так долго, как того позволяли приличия.

Когда де ла Марк ушёл, другие гости сдвинулись вперёд и продолжили сплетничать, флиртовать и изредка отпускать замечания о происходящем на сцене. В ложе появлялись новые лица, и Джулиан, наконец, оказался в кресле позади маркезы.

Сегодня она отвергла свой любимый белый цвет в пользу чёрного атласного платья из рукавами из прозрачного чёрного тюля, перехваченного у запястий браслетами. Джулиан уже заметил, что она любит браслеты. На левой руке бывали разные, но на правой маркеза всегда носила один и тот же – из нитей крошечного жемчуга с тяжёлой золотой застёжкой, украшенной крупным рубином.

Хозяйка и Карло тепло поприветствовали Джулиана и поздравили с прошедшей простудой. Кестрель рассказал о неожиданном появлении своего друга, что оказал неоценимую помощь в решении двух убийств. Маркеза немедленно пригласила доктора присоединиться к поездке на виллу. Джулиан сделал несколько вежливых возражений и принял это предложение.

– Маэстро Донати также едет, – сообщил Карло.

Джулиан нахмурился.

– Вы думаете, это мудро? Он выглядит очень хрупким, а его убийство подвергло его серьёзному испытанию.

– Наш друг комиссарио настаивает на этом, – ответил Карло. – Он сказал, что ему нужен кто-то, живший на вилле в тот день, чтобы он мог расспрашивать его обо всём, что обнаружит. Это кажется разумным.

– Месье де ла Марк также едет, – хладнокровно сообщила маркеза. – Я только что пригласила его.

Брови Карло взлетели.

«Значит между вами что-то есть?» – говорили его глаза.

Джулиан был разбит. Как сыщик он был рад возможности больше узнать о загадочном французе. Как мужчина, он бы хотел, чтобы между де ла Марком и маркезой лежал какой-нибудь континент. Конечно, расследование должно быть на первом месте. Он гадал, сколько раз ему придётся теперь напоминать себе об этом.

Джулиан вернулся в «Белла Венециа» в час ночи. Брокер готовил всё к отъезду – искал пятна или прорехи на белье господина, чистил его фраки и полировал бритву с серебряной ручкой, расчёску и ножницы для ногтей. Когда бы Кестрель не возвращался домой – а в Лондоне это могло случится, когда угодно, начиная с полуночи и кончая рассветом, – Брокер всегда был бодр и работал. Спал камердинер урывками, в свободную минуту, будто кот.

Помогая Джулиану раздеться и готовя кровать, он не мог говорить ни о чём, кроме кукольного театра Джироламо, где побывал вечером вместе с несколькими слугами Мальвецци.

– Марионетки там, сэр, разодеты в пух и прах, будто парад у лорда-мэра! И играют на барабанах, скачают и голосят песни, как живые. Одна отпускала шуточки – я почти ничего не понял, но она так подмигивала и сверкала зубами, что я со смеху со скамейки упал.

Джулиан снисходительно слушал. Наконец, Брокер сделал паузу и добавил:

– Я думаю, сэр, что мог бы подружиться с камеристкой маркезы, Ниной.

– Не оказалось ли случайно, что она необыкновенно хороша собой?

Брокер задумчиво посмотрел в потолок.

– Теперь, когда вы это сказали, сэр, я думаю, что это не так.

– В таком случае очень благородно с своей стороны ухаживать за ней исключительно ради моего блага.

– Она может оказаться очень полезной, сэр. Она служит её светлости уже почти пять лет – с тех пор, как маркеза Лодовико прихлопнули.

– Правда? – Джулиан немедленно заинтересовался. Камеристка могла стать многообещающим источником сведений о госпоже. Да, вторжение в частную жизнь маркезы и попытка превратить служанку в шпионку и выдать тайны хозяйки претили ему. И сама сила этого отвращения заставила Джулиана пресечь такое желание в зародыше.

Он отрывисто сказал:

– Я хочу больше узнать о поездке маркезы в Бельгират – долго ли она там оставалась, что там делала и принимала ли гостей. Если Нина тогда уже была её камеристкой, она должна была сопровождать её. Так что сблизься с ней. Я даю тебе карт-бланш.

И Джулиан отошёл ко сну, не подозревая, что это разрешение едва не стоило ему жизни.

Часть 3. Сентябрь-октябрь 1825

«Но пусть грешит Италия по моде

Прощаю всё пленительной стране». – Джордж Ноэль Гордон, лорд Байрон, «Беппо»^[38]

Глава 14

На следующее утро от Каза-Мальвецци к озеру Комо отправилась целая кавалькада. Во главе ехало большое ландо с откинутой крышей, дабы пассажиры могли наслаждаться сельскими пейзажами. Экипаж был окрашен в сверкающий чёрный, а на каждой двери нёс герб семейства. Колёса были огненно-красными, а накрывала ландо ткань с вышитыми чёрно-золотыми гербами. В коляску запрягли пару великолепных гнедых, что шли с гордо поднятыми головами, и на чьей сбруе не было ни пятнышка. В чём бы миланский аристократ себе не отказывал дома, на публике он был должен блистать.

Маркеза ехала в экипаже – белый шёлковый зонт бросал тень на её лицо, а плащ с горностаем покоился на плечах. С ней ехали Карло, Джулиан, МакГрегор и де ла Марк. Поскольку в экипаже было всего четыре места для пассажиров, Джулиан и де ла Марк по очереди садились на козлы, рядом с кучером.

Следом двигался нарядный жёлтый фаэтон, что вёз маэстро Донати, его «глаза» Себастьяно Бордо и слугу Лодовико – Эрнесто. Поскольку у маркезы не нашлось кареты, где мог бы поехать Гримани – о чём она сообщила ему с картинным беспокойством – комиссарио нанял коляску, в которой поехал вместе с полицейским секретарём Паоло Занетти. Занетти оказался низким, коренастым человеком лет тридцати с вечно блестящим от пота лицом, которое он промокал мягким белым платком, размером с небольшую скатерть. Секретарь явно жил в постоянном страхе перед Гримани. Джулиан гадал, почему имя клерка кажется ему знакомым, а потом вспомнил прохладное письмо от комиссарио, что получил несколько дней назад, и приписку к нему «переведено Паоло Занетти, секретарём». Гримани явно не говорил по-английски, и потому взял помощника с собой.

Замывали процессию две повозки^[39], запряжённые мулами, чьи шеи был украшены гирляндами поздно распустившихся цветов. Там везли багаж и там же ехали слуги, которых маркеза не отправила вперед, дабы подготовить виллу к её прибытию. Среди слуг были Брокер и камеристка маркезы, Нина Кассера. Брокер сполна посвятил себя ей, и Джулиан мог понять энтузиазм, с которым тот взялся за эту задачу. Это была тонкая, похожая на фею, девушка не больше двадцати двух лет с большими карими глазами и золотисто-каштановыми волосами, что часто встречаются в Милане.

Джулиан заметил, что один слуга держится наособицу от других. Это был крепкий мужчина лет шестидесяти, жилистый и широкий в кости, с узкими тёмными глазами, которые никак не выдавали его мыслей и чувств. У него была смуглая кожа, а чёрные волосы едва тронуты сединой. Вместо ливреи старик носил коричневый сюртук и жилет, слишком дорогие для его положения, и блестящий цилиндр, а в ушах у него блестели золотые серьги.

– Кто это? – спросил Джулиан у Брокера, когда они сошли размять ноги, пока процессия задержалась у Порта-Нуова, северных ворот Милана.

– Это слуга графа Карло, сэр, – Гвидо Дженнаро. Я только познакомился с ним сейчас – он всё особняком держится. С ним не очень ладят, но это, наверное, потому что он чужестранец – из Неаполя.

Кестреля позабавило, как Брокер усвоил местную привычку считать итальянцев из других государств полуострова чужаками и врагами.

– Как Карло взял себе такого слугу?

– Не знаю, сэр.

– Узнай о нём всё, что сможешь. Карло говорил, что в день убийства Лодовико он ездил в Милан продавать драгоценности со слугой. Я хочу знать, что он помнит о той поездке.

– Я вызнаю, сэр.

– Будь осторожен. Неаполитанцы вспыльчивы и любят улаживать все споры сталью.

Они вернулись к своим спутникам. Кавалькада покинула город и оказалась на плоской, плодородной равнине, что радовала глаз зеленью и утомляла однообразием. Вдали показались холмы – высокие серые гряды, усеянные домиками и окутанные клочьями облаков. Постепенно серые склоны превратились в зелёные, и стало ясно, что они покрыты лесом. Ещё дальше, когда им это позволяли облака, виделись торжественные, заснеженные пики Монте-Бисбино и Монте-Дженерозо.

Озеро Комо простиралось от южного Тироля до Ломбардской равнины. В середине оно раздваивалось, указывая одной длинной оконечностью на юго-восток, а второй – на юго-запад. В два часа процессия достигла укреплённых ворот города Комо, стоявшего на берегу юго-западного «отрога». Австрийские солдаты в белом или небесно-голубом и серебряном посмотрели с украшенный гербами экипаж с осторожным одобрением. Чиновники из таможни попросили паспорта и удалились с сияющими лицами и щедрыми взятками.

– Почему этот город так охраняется? – спросил МакГрегор. – Ещё хуже, чем в Милане!

– Контрабандисты, – вполголоса пояснил Джулиан. – Мы всего в паре миль от границы со Швейцарией.

– И все эти солдаты и таможенники нужны, чтобы их остановить?

– Нет, – пробормотал Джулиан, – они нужны, чтобы делать вид. Чтобы по-настоящему прекратить контрабанду, нужно вдвое больше людей – неподкупных и с глазами на затылке.

Преодолев ворота, процессия маркезы оказалась в клубке узких, грязных улочек, над которыми нависали шаткие кирпичные надстройки, почти перекрывающие свет солнца. Дома, лавки и даже церкви здесь были полуразрушены и покрыты сажей. Полуголые оборванцы глазели на экипажи; старухи в чёрном мрачно крестились. МакГрегор смотрел на грязь с отвращением, а на бедность – в смятении. Внезапно нависающие сверху дома пропали как по волшебству. Доктор выдохнул и даже у Джулиана, который знал, чего ждать, перехватило дыхание.

Озеро Комо лежало в чаше из покрытых лесами гор, чьи нижние склоны усеивали белые, розовые и жёлтые дома, а на верхних были видны античные святилища. В тёмно-синих водах танцевали отражения облаков. На пристанях было тесно от лёгких, юрких гребных лодок – каждая с холщовым навесом, установленным на трёх или четырёх лёгких подпорках, который мог служить защитой от дождя или солнца. Одни лодочники дремали под такими навесами, другие искали пассажиров на берегу. Когда показалась процессия маркезы, они закричали от радости – дороги вдоль озера были дурными, так что гости непременно отправятся по воде.

К путникам подоспела целая флотилия. Маркеза, как будто вознамерившаяся поддерживать сводящее с ума равновесие между Джулианом и де ла Марком, пригласила обоих в одну лодку с собой, а МакГрегор отправился с Карло, чьё знание английского и интерес к наукам помогли быстро наладить взаимопонимание. Их сопровождали Донати и Себастьяно, а остальные расположилась так удобно, как смогли.

Лодочники заняли места на носах и, оттолкнулись от берега, умело орудуя вёслами. Комо становилось тем прекраснее, чем дальше путники от него удалялись – его серые домики на фоне тёмно-зелёных холмов казались белыми, лодки весело покачивались на волнах, а крыши церквей отражали солнце. Потом город сжался и превратился с пятнышко на горизонте, а маленькая эскадра маркезы бодро двинулась вперёд.

Этот «отрог» озера был узкой, неправильной формы полосой, тут и там изрезанной мысами и бухтами. По обеим сторонам высились утёсы, чьи лысые, мрачные вершины были подёрнуты туманом, а подножья – окружены дубами, каштанами и дикой вишней. На некоторых склонах крестьяне умостили посадки тутовых ягод и винограда. К берегам жались деревни, чьи древние колокольни возвышались над деревьями. Кое-где виднелись виллы – белые и изящные, скрытые среди розовых кустов или зарослей мирта. Маркеза указана на Вилла Гаруо, где со своим итальянским любовником когда-то жила королева Каролина, супруга короля Англии.

В восьми милях к северу от Комо с западного берега виднелась высокая скала. На её вершине был виде серый замок, чьи стены щетинились раздвоенными каменными зубцами, похожими на оперение стрел.

– Это Кастелло-Мальвецци, – пояснила маркеза.

У подножия утёса была вилла, на фоне тёмных скал сверкавшая как жемчужина. Впереди была видна полукруглая терраса с мраморной балюстрадой и маленькой пристанью внизу. К тонким шестам было привязано несколько лодок, украшенных яркими лентами и цветами.

Маркеза не обращала внимания на пристань. Её загадочный взор был прикован к другой постройке, которую с виллой связывала аллея платанов, идущая вдоль берега. То было маленькое восьмиугольное здание, окрашенное в белый и голубой, с мавританскими окнами, голубым куполом и балконом, нависавшим над водой.

Джулиану не нужно было спрашивать, что это. Де ла Марк также молча рассматривал беседку. Лодочник перекрестился, когда его судно проходило мимо и пробормотал молитву за i poveri morti – бедного покойника.

Когда лодка приблизилась к вилле, в её окнах с серыми ставнями показались слуги. Лакеи один за другим появлялись из незаметных дверей, устроенных под внушительными двойными дверьми главного входа. Они пересекли террасу и спустились к пристани, где стали размахивать платками и ждать, когда маркеза прибудет, чтобы помочь ей.

Де ла Марк повернулся к Джулиану, в его глазах было видно веселье.

– Здесь ваше сердце должно заколотиться быстрее, мистер Кестрель.

– Почему вы так считаете? – поинтересовался Джулиан.

– Потому что оно станет сценой вашего триумфа – сценой, на которую вы призовёте Орфео, когда никто и представления не имеет, в каком уголке мира он скрывается.

– Я не могу обещать, что заставлю его восстать прямо из-под половиц, – ответил Джулиан, – но лучшее место, чтобы начать поиски – это то, где пропавшего видели в последний раз.

– Понаблюдайте за работой английского ума, – воззвал де ла Марк к маркезе. – Он похож на жилой дом – неважно, хорошо он обставлен или плохо, в нём всегда будет порядок.

– Кажется, вы сомневаетесь в том, что синьор Кестрель сможет найти убийцу моего мужа, – заметила маркеза. – Быть может вы заключите об этом пари?