Текст книги "Дьявол в музыке (ЛП)"

Автор книги: Кейт Росс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 31 страниц)

– Разве ты не идешь спать? – спросил МакГрегор.

– Пока нет. Мне нужно поговорить с Брокером о завтрашней поездке в Милан. Я хочу, чтобы в моё отсутствие он кое о чём позаботился.

– Разве ты не возьмёшь его с собой?

– Я еду всего на день, и, вероятно, смогу позаботиться о себе такой короткий срок.

– Тогда почему ты просто не позвонишь ему? Ты ведь не можешь лечь спать без того, чтобы он квохтал вокруг тебя.

– Я поговорю с ним в помещении для слуг. Там мы сможем говорить по-английски, не боясь, что над подслушает тот, кто знает язык. Я скоро вернусь, не нужно меня ждать. Доброй ночи, мой дорогой друг.

Он вышел в широкий, тихий коридор, освещаемый лишь лампами в обоих концах. Кестрель почувствовал укол совести за то, что обманул МакГрегора – он поговорит с Брокером лишь завтра утром. А сегодня ночью его ждёт более важное дело.

Рядом с их комнатой была дверь, ведущая на лестницу для прислуги. Он бесшумно скользнул за неё и прикрыл дверь за собой, оставив щёлку, через которую можно было выглядывать. С такого поста он мог видеть главную лестницу и комнаты по обе стороны от неё – Беатриче и де ла Марка. Теперь не оставалось ничего, кроме как следить за дверью француза и ждать.

Шли минуты. Церковные колокола отбили одиннадцать, потом половину двенадцатого. К Джулиану подкрадывалась усталость. Быть может, он только вообразил, что де ла Марк замышляет какую-то дьявольщину. Но он не мог покинуть до пост – не до полуночи, столь любимой всеми влюблёнными и заговорщиками. Кестрель прислонился к стене, пытаясь устроиться поудобнее, не отрывая глаз от щели.

В церкви пробили полночь. Ничего не происходило. Джулиан выпрямился и начал открывать дверь. И в тот же миг в другом конца коридора раздался звук.

Дверь комнаты де ла Марка приоткрылась. Показалась голова француза, он окинул зал быстрым взглядом и вышел, бесшумно закрыв дверь за собой и на цыпочка прошёл к главной лестнице. Джулиан затаил дыхание. Де ла Марк миновал лестницу и подошёл к двери Беатриче.

Он осторожно трижды постучал. Дверь мгновенно открылась. На миг лампа высветила лицо маркезы. Затем она шагнула в сторону, позволяя де ла Марку войти и закрыла дверь за собой.

Джулиан почувствовал себя так, будто получил удар в живот.

«Как часто? – гадал он. – Сколько ночей они провели вместе, пока я спал рядом?»

Конечно, ему Беатриче ничего не обещала. Она никогда не говорила, что любит его. Но она давала надежду – смотрела на него, касалась его… почему? Чтобы он раскрыл убийство? Или чтобы отвлечь его и не дать его раскрыть?

И что, чёрт побери, ему делать теперь? Больше всего сейчас он хотел затеять ссору с де ла Марком или забиться в нору – но ни то, ни другое не было практичным. Просто уйти было невыносимо. Но как он мог помешать им? Чтобы может быть более глупым и бесцельным, чем ворваться к ним с криком «Ага!»?

Внезапно в нём проснулся сыщик. Быть может, это вовсе не любовное свидание… или не только любовное? Он уже предполагал, что Беатриче и де ла Марк могли быть любовниками или политическими союзниками во время революции в Пьемонте. Он даже подозревал, что они вместе убили Лодовико. Прямо сейчас они могут говорить о чём-то важном. Может ли он подслушать их?

Как джентльмену, ему претила эта мысль. Как влюблённому она была ему отвратительна. Как сыщик, он не имел выбора. Кестрель пересёк зал, радуясь, что ковёр заглушает шаги, и приложил ухо к двери.

Она и де ла Марк говорили по-французски, так тихо, что если бы не тишина в доме, он бы ничего не разобрал.

– Но мой дорогой Гастон, – говорила Беатриче, – я лишь выполняю ваши пожелания. Мужчина не будет постоянно на что-то намекать, если не хочет, чтобы его спросили.

– О, но хотеть, чтобы его спросили – это не то же самое, что хотеть отвечать.

– Значит вы действительно знаете?

– Я в отчаянии, ангел мой, но нет, не знаю.

– Значит вы обманули меня.

– Я вынужден не согласиться. Я никогда не говорил, что знаю, кто такой Орфео.

– Вы намекали на это. И вы знаете, что я позвала вас, чтобы поговорить об этом.

– Мы говорим об этом.

– Но без толку, – её голос изменился и стал тёплым и манящим. – Ну же, дорогой мой, у тебя нет причин скрывать тайну Орфео. Если только Гримани не оказался прав, подозревая, что Орфео – это ты?

– Прости, любовь моя, но если бы это был я, то вряд ли я бы это признал.

– Ты не боишься, верно?

– Как мужчина может бояться столь прекрасной женщины?

– Я хочу сказать – ты ведь не боишься довериться мне? Ты ведь не думаешь, что я побегу доносить Гримани?

– А что ты сделаешь?

– Буду хранить тайну. Скрою её. Буду наслаждаться тем, что знаю неизвестное Гримани.

– А что получу я?

Тишина. Наконец, Беатриче сказала:

– То, что пожелаешь.

– Ты так хочешь это узнать? – спросил он с интересом.

– Это единственная причина.

– Учитывая, что прежде ты никогда не удостаивала меня своей благосклонности, я могу поверить, что обязан успеху лишь обаянию.

– Ты ещё не добился успеха, – напомнила она

– Тогда не получу ли я задаток? Например, поцелуй, что подтвердит намерения?

– Мои намерения очевидны. Иначе бы я не позвала тебя сюда. Клянусь честью, что отплачу так, как ты пожелаешь. Кто такой Орфео?

– Увы, я не знаю.

– Тогда доброй ночи, месье де ла Марк.

– Мой дражайшая…

– Доброй ночи. Если вы не сможете найти дверь, я позвоню лакею, чтобы он указал дорогу.

– Разве это не будет несколько неловко для вас?

– Я обещаю вам, месье, что для вас это будет ещё более неловко.

– Я вам верю! – де ла Марк тихо рассмеялся. – Очень хорошо, моя дорогая маркеза. Я покидаю вас с величайшим сожалением! Доброй ночи.

Дверь открылась. Де ла Марк и Джулиан столкнулись нос к носу.

За спиной де ла Марка появилась Беатриче, её лицо мягко освещала ночная лампа, которую она держала в руке. Джулиан стоял на месте, не давая де ла Марку пройти, так что у маркезы не было выбора, кроме как отойти вглубь комнаты.

Когда они оказались внутри, Беатриче отошла, оставив лампу у дверей. Она всё ещё была в белом хлопковом платье, что носила весь день. Маркеза стояла в изножье кровати, вполоборота, цепляясь одной из рук за столбик.

Джулиан и де ла Марк стояли у дверей, в свете лампы. Француз бросил взгляд на Беатриче.

– Кажется, маркеза, вы были правы насчёт людей, подслушивающих у замочных скважин. Но вы ошиблись, думая, что этим занимается только полиция.

– Я прошу прощения за подслушивание, – сказал Джулиан – Но вынужден отметить, что из нас троих стыдиться меньше всего нужно именно мне.

– Вы оскорбляете меня, – заметил де ла Марк.

– Вы можете потребовать удовлетворения, когда пожелаете.

– Нет, mon vieux, – де ла Марк рассмеялся, – я не хочу убивать вас… не сейчас, по крайней мере, – он вгляделся Кестрелю с лицо. – Я боюсь, это чувство невзаимное. Какая жалость! Но вам стоило быть благодарным мне.

– Стоило бы?

– Конечно! Во-первых, вы услышали из моих уст, что я никогда не был удостоен благосклонности этой дамы. Во-вторых, я не сказал ей ничего о личности Орфео, – де ла Марк улыбнулся. – Вы ведь не хотите, чтобы я сообщил маркезе то, что утаю от вас?

– Вы сказали, что не знаете, кто такой Орфео, – голос маркезы был приглушён; она всё ещё отворачивалась от света.

– Конечно, не знаю, – согласился де ла Марк, – но если бы знал – простите меня, моя дорогая маркеза, но я бы не предал его.

– Спасибо, месье, – сказала она очень тихо. – Мне больше ничего и не нужно.

– А теперь я принесу вам ещё один дар, – объявил де ла Марк. – Я отойду в сторону и позволю вам уладить ваши разногласия, как вам угодно – пощечинами или поцелуями, – он поклонился и пошёл к дверям. – Какая жалость, что между моей и вашей комнатами эта лестница! Иначе бы я непременно стал подслушивать у стены!

Он вышел. Повисшая после этого тишина была столь глубокой, что Джулиан почти слышал, как бьётся его сердце. Он огляделся вокруг и с неестественной отстранённостью подумал, как комната Беатриче похожа на её хозяйку. Её любимый белый цвет был здесь повсюду: изящные занавеси кровати, мраморные столешницы, лепнина на полотке в виде свитков и роз. Лишь стены и кресла были обиты небесно-голубым шёлком. Над каминной полкой висело большое зеркало в золотой оправе.

«Оно здесь очень уместно, – подумал Джулиан. – Какое произведение искусства сравнится с Беатриче?»

Вслух он сказал:

– Вы пригласили меня сюда, чтобы расследовать убийство вашего мужа. Теперь я достаточно ясно понял, что больше вам от меня ничего не нужно. Но продолжая расследование, я не могу не спросить, почему вы предлагали расплатиться собой с де ла Марком с обмен на тайну Орфео?

– Расплатиться собой! – она побледнела. – Как вы смеете?

– Я не смею говорить о том, что вы смели делать?

Она снова смотрела в сторону.

– Очень хорошо. Да. То, что говорите вы – правда.

– Я был с вами слишком терпелив. И вы прекрасно понимаете, почему. Но теперь мне нужен ответ. Почему вы были готовы найти так далеко, чтобы узнать личность Орфео?

– Я предложила Гастону наживку, на которую он клюнул бы.

– Это не ответ на мой вопрос. Почему вы так целеустремлённо пытаетесь найти Орфео, что готовы отдаться мужчине, которого не любите… мужчине, для которого вы станете не более чем призом?

Она подняла тонкие брови.

– Это не слишком личный вопрос для бесстрастного следователя?

Он резко подошёл к Беатриче и взглянул ей в лицо. Она не смогла выдержать этот взгляд. Кестрель сказал тихим, настойчивым голосом:

– Я думаю, вы задолжали мне объяснение. После всего, что было или почти было между нами, я должен знать, почему вы унижаете себя и мучаете меня, пытаясь узнать правду о певце, которого знаете так мало?

Она подняла лицо и встретила его взгляд, не дрогнув.

– Я хочу найти Орфео, потому что хочу уничтожить его.

– Уничтожить его?

– Да.

– Потому что… – он был поражён. – Потому что вы верите, что это он убил вашего мужа?

– Он убил его. Неважно, спустил ли он курок. Это из-за него Лодовико оказался на озере. Если бы он оставался в Милане, убийца не смог бы выследить его и убить.

– Но вы ведь должны понимать…

– Что? Что я веду себя как глупая, безрассудная женщина? Что я нечестна? – она покачала головой. – Вы не понимаете. Вы не можете знать, что я чувствую.

– Так помогите мне понять.

– Если вы считаете, что должны, – она глубоко вдохнула. – Кое-что вы должны знать с самого начала. В своей жизни я любила лишь одного мужчину, и это был Лодовико Мальвецци. Любить своего мужа – не очень модно, скорее признак дурного вкуса. Но я любила его ещё до того, как вышла за него, и задолго до того, как вышла за Филиппа. Когда я была девочкой, он был для меня богом – самым прекрасным, самым сильным, самым мужественным мужчиной, которого я знала. Конечно, когда я стала старше, я увидела его слабости. Он был тщеславен, себялюбив, беспощаден к тем, кто переходил ему дорогу. Но моя любовь уже была так глубока, что её было не искоренить.

Я согласилась на брак с Филиппом. Лодовико был уже женат, а я для него была ребёнком. Но я никогда не забывала его. Даже уехав в Париж, я училась тому, что понравится ему. Я даже пыталась петь, но мне пришлось отказаться от этого. У меня не было таланта.

Я рассказывала вам, что вернулась в Милан после гибели Филиппа, и Лодовико, наконец, влюбился в меня, и мы поженились после смерти Изотты. Я никогда не была так счастлива. Но я не кричала о своих чувствах. Я держала их при себе и скрывала даже от Лодовико. Некоторые сердца открываются, как цветы, а другие – трескаются, как орехи. Моё никогда не было цветком, Джулиано.

Я не лгала, когда говорила, что не возражала против того, что у Лодовико были любовницы. Я знала, что они ничего для него не значат. Он всегда возвращался ко мне. Меня пожирали другие скорби, и с каждым годом всё сильнее.

Лодовико отчаянно хотел больше детей. Ринальдо был ошибкой, уродцем, жалким существом, навязанным ему вместо сына. Он с восторгом говорил о том, какие дети у нас будут – здоровые, красивые и храбрые. Я тоже была рада. Я никогда не беременела от Филиппа, но думала, что это от того, что он так часто уезжал на войну. Но потом я поняла, что не могу дать ребёнка и Лодовико. Каждый месяц я надеялась и молилась, и каждый месяц меня ждало разочарование. Я целые ночи стояла на коленях перед Мадонной. Она не отвечала. Она знала, кто я – гордая, светская женщина, что читала Вольтера и смеялась над Папой, а потом ударилась в религию, как в моду, чтобы вымолить дитя у Бога!

Если бы я родила Лодовико ребёнка, я стала бы для него особенной – не такой, как другие женщины. А пока я оставалась кем-то немногим выше любимой наложницы в гареме. Вся его преданность, все безумная любовь доставалась певцам, – её голос сорвался в рыдания. – По ночам он вылезал из моей постели и подходил к окну, чтобы послушать сладкоголосое цыганское пение на улице.

Но ни одного певца он не любил так, как Орфео. Знаете ли вы, почему он на самом деле прятал его здесь? Не только потому что хотел сделать из него тайну. Потому что, как певец, он был девственником. Во всём Милане – во всей Италии – только Лодовико слышал, как Орфео поёт. Он хотел обладать им сам до того, как отдать миру. Вы знаете, что такое droit de seigneur?

К этому мигу у Джулиана так пересохло во рту, что он едва смог ответить:

– Да.

– Право первой ночи, – кивнула она. – Вот чего хотел Лодовико. Я думаю, он был хотел этого, даже зная, что это будет стоить ему жизни. Можно ли удивляться… – она задохнулась и впилась в Джулиана своими огромными горящими глазами. – Можно ли удивляться, что я ненавижу Орфео? Я хочу вцепится ему в горло и душить, пока не лишу его голоса! Я верю, что смогу сделать это, если окажусь рядом с ним. Но Лодовико не делился им, даже со мной.

Я поехала в Турин, где не говорили о Лодовико и его теноре. Я слышала, что в Пьемонте назревают беспорядки, но чувствовала такое безрассудство, что пренебрегла этим. У меня даже была детская идея, что если со мной что-то случится, Лодовико пожалеет.

Шли недели. Лодовико писал мне радостные письма об успехах Орфео. Я лежала по ночам без сна, моя голова была в огне, я думала, что мой муж счастлив без меня – и ненавидела его, ненавидела Орфео. Потом в Турине началось восстание, и я, в своём отчаянии, сумела им воспользоваться. Вы догадываетесь, как?

– Вы намеренно свернули с дороги между Турином и Новарой, чтобы Лодовико бросил Орфео и искал вас.

Она склонила голову.

– Это оказалось нетрудно. Я ехала в простом наёмном экипаже, всего с парой слуг без ливрей. Я не называла своего имени на постоялых дворах, где мы меняли лошадей и запретила слугам обращаться по мне по титулу. Но я не сказала курьеру, которого послала вперёд, что путешествую инкогнито, отчего он и все, кто меня искали, потратили уйму времени, расспрашивая о маркезе Мальвецци и не получая ответов. Кроме того, вокруг царило смятение. Король Пьемонта отрёкся, а народ оказался зажат между туринскими мятежниками и солдатами в Новаре. В этой суматохе я могла рассчитывать остаться незаметной.

Конечно, мой план рухнул, чего и заслуживал своей глупостью. Ринальдо так боялся своего отца, что не сказал ему о моей пропаже. Он выследил меня до Бельгирата и вернул в Милан, как потерявшийся багаж. Я приехала и узнала, что Лодовико мёртв. Всё, о чём я заботилась в этом мире, умерло вместе с ним. Я даже не знала, что он был убит, но уже винила Орфео в этой смерти. И каким бы не был настоящий преступник, я буду винить Орфео.

Джулиан почувствовал, будто ледяная рука сжимает его сердце. Он понимал – она не осознает, что сейчас раскрыла. А он не может сказать ей, потому что тогда она не даст ему завтра уехать в Милан и пролить правду на убийства. У него уже не хватало духу браться за это дело, но он должен идти до конца.

– Почему вы уверены, что де ла Марк знает Орфео? – спросил он.

– Во-первых, потому что он сам больше годится на роль Орфео, чем синьоры Флетчер или Сент-Карр. Тем вечером в «Ла Скала» вы сказали, что он хорошо говорит по-английски и может сойти за англичанина. А потом маэстро Донати упомянул, что акцент Орфео был больше похож на французский, чем на английский. Гастон подходит по возрасту и много знает о пении, хоть и говорит, что для него это наука, а не искусство. Наконец он очень интересовался вами и вашим расследованием. Он приходил в мою ложу в «Ла Скала» вечером перед нашим отъездом из Милана и спрашивал о вас. Он может быть Орфео и быть здесь, в нашей власти – но я не могу на такое надеяться. Я пригласила его поехать на виллу, чтобы узнать точно.

С самого начала он дразнил нас своими намёками на то, что знает больше, чем говорит. Я была совершенно уверена, что он знает, кем был Орфео, если не является им сам. Но я не могла раскрыть эту тайну. Я следила за ним, флиртовала с ним… флиртовала с вами, чтобы он ревновал. Ничего не помогло.

Джулиан отвёл взгляд. Она помолчала немного, а потом подошла к нему и нерешительно положила руку ему на предплечье.

– Джулиано, это не всё, что было между нами. Та ночь в беседке… Гастона там не было. Я думала лишь о тебе.

– И об Орфео. Даже тогда вы умоляли меня найти его.

– Потому что так я смогу освободиться! И смогу отдать тебе сердце, не отравленное ненавистью! Я хочу любить тебя. Я… Я могла бы любить тебя… Мне страшно такое говорить, – она тихо добавила. – Но я думаю, что после этой ночи ты никогда не полюбишь меня.

– Я люблю вас. В этом моё несчастье. Пожалуйста, продолжайте вашу историю. Что толкнуло вас пойти на такие отчаянные меры, чтобы де ла Марк заговорил?

– Когда Валериано признался в убийствах, я была опустошена. Я поняла, что теперь Орфео никогда не поймают, потому что властям больше незачем его ловить. Я не любила Валериано – это был один из певцов Лодовико, а, как теперь оказалось, ещё и его внебрачным сыном. Но я хотела, чтобы Орфео оказался убийцей или хотя бы был разоблачён, но казалось, что этого уже не случится. Но тут ты сказал, что полезешь на балкон, и я поняла, что ты сомневаешься в вине Валериано. Я очень уважаю твой ум, Джулиано. Я была уверена, что ты окажешься прав. Но тем временем я могла бы убедить Гастона выдать Орфео, пока он верит, что убийство раскрыто.

Я разыскала Гастона. Ты можешь представить наш разговор. Я сказала, что недовольна расследованием – пока Орфео не найден, оно кажется мне незавершённым. Он ответил, что в отчаянии от того, что я не получила желаемого. И так далее. В конце концов мы условились встретиться ночью в моей комнате и поговорить. А потом ты уничтожил признание Валериано, и Орфео снова оказался в опасности. Но я зашла слишком далеко, чтобы отступать. Я приняла Гастона и предложила ему то, что он хотел, в обмен на то, что он мог знать. У меня не получилось. Теперь ты знаешь всё. Я когда-то говорила тебе, что мы бы вечно играли друг с другом в кошки-мышки. Теперь ты видишь, что так и есть.

– Да, маркеза.

– Маркеза, – повторила она. – Уже не Беатриче.

– Я беспокоил вас достаточно долго, – сказал он. – Вы должно быть, хотите лечь спать, а я завтра с утра еду в Милан. Доброй ночи.

Он пошёл к двери. Она последовала за ним. Когда Кестрель взялся за дверную ручку, она накрыла его руку своей и посмотрела ему в лицо.

– Останься со мной.

Его сердце дрогнуло.

«Одна ночь, – подумал он. – Что это может значит? Одна ночь – и пусть всё летит в тартарары!»

Его сердце бешено колотилось, лицо и руки были горячими.

– Я не могу, – бесцветно сказал он.

Он медленно отняла руки. Её распахнутые глаза пытались прочесть его лицо.

– Ты всё ещё подозреваешь меня в убийствах. Ты думаешь, что моя одержимость Орфео привела к тому, что я приехала из Бельгирата на виллу и убила Лодовико.

Он не ответил.

– Я понимаю, – она отошла чуть в сторону. – Тогда доброй ночи, синьор Кестрель. Вам не кажется забавным, что сразу два джентльмена отвергли знаменитую красавицу в одну ночь?

– Де ла Марк не хотел платить вашу цену.

– А вы?

– А я очень сомневаюсь, маркеза, – ответил он спокойно, – что вы захотите платить мою.

Он вышел, пересёк зал и вошёл в свою комнату. МакГрегор уже спал, оставив лампу зажжённой на столе у дверей. Когда Джулиан вошёл, доктор проснулся.

– Все в порядке?

– Да, – коротко солгал Джулиан.

МакГрегор кивнул и снова заснул.

Кестрель не стал звонить Брокеру – он сам разделся, умылся, почистил зубы и погасил лампу. Он забрался в кровать и долго лежал, глядя во тьму и ожидая рассвета, что принесёт только горе и сожаления.

Глава 35

Следующим утром Джулиан проснулся с твёрдым намерением по-деловому взяться за поездку в Милан и её последствия. Он постарался думать о себе, как об актёре – все реплики уже написаны, концовка известна, а его задача – просто исполнить роль так хорошо, как сможет, и убедиться, чтобы никто не попал на сцену раньше или позже нужного. Он рано оделся и позавтракал, намереваясь выехать уже в восемь. Прямо перед отъездом Кестрель и Брокер поднялись в комнатушку на чердаке для секретного разговора, который Джулиан планировал вчера.

Прочие слуги уже разошлись и взялись за работу, но Брокер всё равно проверил коридор и соседние комнаты, прежде чем начать. Помещение было просто, но с удобством обставлено – угловатый дубовый шкаф, маленький железный умывальник, пара плетёных стульев и кровать, на которой могло вместиться полдюжины человек, но спали там только Брокер и два других слуги. На стене висело мрачное изображение Мадонны с младенцем, пол перед ним был истёрт коленями.

– Ты понимаешь, что эта поездка в Милан может стать решающей, – заговорил Джулиан. – Если Пальмиери подтвердит мои догадки, значит мы на верном пути. Я хочу, чтобы ты пристально следил за всем, пока меня нет. Я не думаю, что наша лиса вылезет из норы, но если это случится, я хочу знать, куда она побежит. Но не бросайся в погоню – лисы бывают смертельно опасны, когда их загонят в угол.

– Да, сэр.

Джулиан нахмурился и сделал круг по комнате.

– Риск в том, что я могу не застать Пальмиери в нужное время. Мы знаем, что он был в Милане несколько дней назад, ведь Ринальдо говорил, что советовался с ним по поводу виллы и прав маркезы за неё. На самом деле, хорошо, что он бросался угрозами – иначе я бы никогда не узнал, кто их семейный поверенный. Но я не уверен, что смогу отыскать его за день. И я не могу остаться там на ночь, потому что три дня, что Гримани дал Лючии, истекают этим вечером, а один дьявол знает, что он сотворит с ней, – Джулиан резко остановился и посмотрел на Брокера. – Если я почему-то не вернусь вовремя, ты должен защитить её.

Брокер уставился на него, широко распахнув глаза.

– Что я должен сделать, сэр?

– То, что должен, – Джулиан взял шляпу, перчатки и трость, и они покинули комнату в молчании.

Дверь шкафа медленно приоткрылась. Нина высунула голову, огляделась, чтобы убедиться, что берег чист, и выскочила наружу. Она задержалась перед образом Мадонны, перекрестилась и прошептала быструю молитву. Потом она исчезла.

Джулиан покинул виллу, не увидевшись с Беатриче. Он слышал, что та утром осталась в спальне, сославшись на головную боль. Кестрель сказал себе, что избежать встречи было очень удачно. Но не мог не чувствовать боль сожаления.

Один из слуг доставил его с причала виллы до самого Комо. Там Джулиан нанял почтовый экипаж до Милана. Тот двигался медленнее, чем он надеялся. Дороги были забиты повозками, что везли кадки с виноградом к давильням. Каждую телегу тянули шесть или восемь серых волов, со стальными навершиями на рогах и цветами в сбруе. Бочки были прикреплены множеством железных колец и цепей, отчего волы двигались с похоронной скоростью. Форейторы Джулиана яростно бранились и обгоняли их, когда могли.

К часу дня карета добралась до Милана. Джулиан направился в Каза-Мальвецци. Как бы он не хотел встретиться с Пальмиери, он должен был сперва побывать у детей Франчески. У него было письмо от неё и от Карло – возможного опекуна – к наставнику детей, abbé^[93] Морози. Тот оказался серьёзным молодым священником в очках. Как оказалось, Морози уже сообщил Никколо и Бьянке о смерти их отца.

– Конечно, они горюют, – мрачно сказал он. – Они обожали отца.

Джулиан с трудом мог в это поверить. Но, возможно, в глазах детей Ринальдо был совсем другим.

– Могу я увидеть их?

Морози отвёл гостя в детскую и представил девятилетнему маркезу и его сестре. Бьянка была хрупкой девочкой со слишком большими для её личика глазами и мягкими каштановыми волосами, как у матери. Никколо же ничем не напоминал родителей. Он был высок для своих лет, а чёрные волосы, золотистые глаза и слегка крючковатый нос делали его похожим на юного Лодовико.

Дети выглядели здоровыми, хотя бледными и невыспавшимися. Бьянка не скрывала горя и страха, а Никколо высоко держал голову и пытался говорить, как подобает мужчине.

– А полиция уже нашла человека, что убил отца, синьор Кестрель?

– Нет, синьор маркез. Но я думаю, они уже близки к этому, – Джулиан сел, чтобы не смотреть на Никколо сверху вниз. – У меня есть сообщение для вас от матери.

– От мамы? – Бьянка захлопала в ладоши. – Ей стало лучше?

Джулиан не был уверен, что ответить на такой вопрос. Морози поспешно вмешался:

– Для детей большое горе, что их мать так больна, что не может жить вместе с ними.

– Они живёт у монахинь, – застенчиво пояснила Бьянка. – Уже несколько лет. Но папа всегда говорил, что она вернётся домой, когда поправится.

– Она вернётся домой? – спросил Никколо.

– Ей намного лучше, – заверил Джулиан. – Она надеется, что приедет очень скоро. А пока что она просила передать вам, что любит вас и никогда не переставала думать о вас и считать мгновения до того, как сможет снова вас увидеть.

– Пожалуйста, передайте ей, что мы тоже её любим, – тихо ответил Никколо. Бьянка могла только кивнуть – её глаза утопали в слезах.

Джулиан попрощался с ними и вышел из детской вместе с Морози.

– Маркеза Франческа под впечатлением, что дети знают, почему она не живёт с ними.

– О, нет! – Морози был потрясён. – Маркез Ринальдо очень заботился, чтобы они этого не узнали. Я боюсь, мальчик начинает осознавать правду – он достаточно взрослый, чтобы понимать сплетни прислуги. Но маркез Ринальдо всегда пытался защитить их от позора матери.

Джулиан бы рад, что сможет избавить Франческу хотя бы от этого бремени, а сам не знал, стал он лучше или хуже думать о Ринальдо, который оградил детей от правды, но жестоко лгал жене.

Уже уходя, Кестрель между делом спросил, где живёт Пальмиери. Он надеялся, что Морози решит, будто у Джулиана есть дело, связанное с Мальвецци. Так и случилось – Морози не только указал, где искать поверенного, но и послал за седиолой.

Контора Пальмиери находилась на Пьяцца-Фонтана, недалеко от Дворца правосудия. Улочки здесь были узкими, а железные перила балконов на противоположных домах почти касались друг друга. Джулиан позвонил в дверях высокого дома с осыпающейся лепниной и зелёными ставнями. Изнутри показалась сморщенная голова клерка. Он посмотрел на одежду Джулиана и одобрительно отметил чистую обувь, говорившую о том, что посетитель приехал в экипаже.

– Какое у вас дело, синьор?

Джулиан показал свою карточку.

– Я бы хотел видеть синьора Пальмиери.

– У вас назначена встреча, синьор?

– Нет. Но у меня есть письма от её сиятельства маркезы Франчески и графа Карло Мальвецци, – Джулиан вынул письма из кармана ровно настолько, чтобы клерк увидеть фамильную печать.

К счастью, он не попросил их прочесть, а лишь подобострастно поклонился и проводил Джулиана в маленькую заднюю гостиную, которую как будто меблировали всем, что нашлось в других домах. Джулиан подумал, что Пальмиери нечасто принимает клиентов у себя. Такие как Мальвецци обычно ждут, что поверенный сам к ним приедет.

Клерк оставил Джулиана ненадолго, а потом вернулся и предложил следовать за ним наверх. Он провёл гостя в тесную, но роскошную переднюю комнату, чьи стены и потолок были раскрашены неубедительным trompe-l’oeil. Ставни были почти закрыты, отчего вокруг царил полумрак. Из-за стола поднялся худощавый, темноволосый старик.

– Синьор Кестрель? Я Камилло Пальмиери. Прошу, садитесь.

Они пожали руки, и Джулиан занял кресло напротив. Пальмиери отпустил клерка, сел и вставил в глаз монокль в золотой оправе.

– К делу. Как я понимаю, у вас есть письма от моих несчастных клиентов.

Он протянул руку. Джулиан улыбнулся.

– На самом деле, синьор Пальмиери, я пришёл лишь для того, чтобы задать вам вопрос.

– О, – юрист слабо улыбнулся и сложил ладони перед собой на столе, – я уверен, вы понимаете, что я не могу обсуждать дела моих клиентов с посторонними.

– Я понимаю, – заверил Джулиан. – Мой вопрос очень прост. Я знаю, что Лодовико Мальвецци женился на Изотте Марини в 1790 году. Был ли у него с ней второй брак?

Монокль Пальмиери с звоном упал на стол.

– Я могу даже назвать вам год, – щедро предложил Джулиан. – 1793-й. Брак был заключён в строгой тайне, но маркез Лодовико должен был известить об этом семейного поверенного на тот случай, если это потребуется доказывать.

– Но… но как?

– Как я узнал? – Джулиан с улыбкой встал. – Я уверен, вы понимаете, что я не могу обсуждать дела моих друзей с посторонними. Спасибо за то, что уделили мне время, синьор Пальмиери. Доброго вам дня.

Покинув контору Пальмиери, Джулиан задумался о том, что не ел уже восемь часов. Он хотел вернутся на озеро быстрее, но понимал, что не должен остаться без сил. Он направился в маленькое кафе под голубым тентом на людной Корсиа-деи-Серви. За пшеничным хлебом и крепким кофе он понял, что его следующий шаг не так прост, как ему казалось.

Он может предоставить доказательства Гримани, но что Гримани сделает? Возможно, его недоверие и неприязнь к Джулиану не дадут ему признать, что убийства раскрыты? Если преступник узнает о нависшей над ним опасности, но останется на свободе, это будет катастрофа. Кроме того, с Джулианом может случится что-нибудь в дороге. Вряд ли он единственный человек, что владеет всеми нужными сведениями.

Ему нужен союзник в Милане, и он мог обратиться лишь к одному человеку. Сделав последний глоток кофе, Кестрель спешно направился к дворцу графа Раверси.

Граф принял его так, будто в тревоге ждал его все две недели с их прошлой встречи.

– Синьор Кестрель, слова не могут выразить потрясение и беспокойство, что я испытал, когда узнал, что сын моего бедного друга так же жестоко убит. Чем, во имя девы Марии, Ринальдо навредил карбонариям? Или им было достаточно того, что он – сын Лодовико?

– Синьор граф, я уверен, что знаю, кто совершил оба убийства и почему.

Он изложил свои соображения. Раверси слушал с растущим изумлением. Когда история подошла к концу, граф перекрестился и прижал бледную, костлявую руку к сердцу.