Текст книги "Зверь"

Автор книги: Кармен Мола

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 29 страниц)

Лусия улыбнулась – впервые за долгое время. Надежда найти Клару живой окрепла. Пока у Клары не начнется менструация, ее не убьют. А значит, есть шанс спасти сестру.

53

____

Сладкие булочки бартолильос были еще горячими, когда Доносо вышел из «Пекарни у колодца». Они обжигали пальцы через папиросную бумагу, в которую были завернуты; когда он придет домой, они как раз успеют немного остыть. Он оставил Гриси в постели и, уходя, распахнул все окна, чтобы создать хоть небольшой сквозняк: июльская жара затопила город, и пешеходы брели по улицам, с трудом передвигая ноги. Однако Доносо чувствовал себя удивительно бодрым, свободным от тяжести, давно и привычно пригибавшей его к земле. Исчезло ощущение собственной ненужности, остались в прошлом унылые дни без планов и желаний. Судьба подарила ему ангела, хоть и со сломанными крыльями, которые предстояло починить. И Доносо был уверен, что справиться с этим может только он. Гриси была издерганной, неуравновешенной, пугливой, страдала от болей и тяги к опиуму. Но среди пепла мерцал огонек надежды. Доносо видел в Гриси силу и красоту. Судьба обошлась с ней жестоко, однако она сохранила желание жить, играть на сцене, не упустить возможности, которые еще могла подарить ей судьба.

Он беспечно шагал, перекидывая кулек из одной руки в другую, чтобы не обжечься, и, проходя мимо таверны, даже не почувствовал искушения выпить. Ему хотелось одного: чтобы Гриси всегда была рядом. Он мечтал заботиться о ней, оберегать эту беззащитную женщину, которой так нужна его поддержка. Возможно ли, чтобы вся накопившаяся в нем желчь испарилась в мгновение ока?

Ему не хотелось в этом разбираться. Всего за несколько дней Гриси произвела в нем поразительную перемену – он словно выпил волшебной воды из колодца, давшего имя улице, по которой он шел, – из колодца с обломками тернового венца Иисуса¹¹. Ее губы, ее глаза, повидавшие много такого, чего лучше бы никому не видеть, ее белая, бархатистая кожа – именно это позволило ему забыть о пьянстве, о предательстве жены, а главное – повернуться лицом к будущему, перестать жить прошлым. Теперь, несмотря на боль и смерть, уже несколько недель окружавшие его, Доносо поверил, что и для него наступит счастливое утро. Но мысли о Лусии и ее пропавшей сестре мешали ему, и он гнал их прочь, как назойливую муху. Девчонка, как и многое другое, принадлежала прошлому, о котором вспоминать не хотелось.

Важные события всегда происходят случайно: счастью Доносо поспособствовал Диего, отправивший его на поиски Гриси. Доносо вдруг почувствовал, как благодарен другу. Боль от потери уже утратила остроту, сменилась легкой грустью при воспоминании об их беседах, о дружеских вечеринках и визитах в бордели, где Диего никогда не поднимался в номера, о том, как заразительно он смеялся, о том, как он, Доносо, вечно брюзжал. «Мне так жаль», – прошептал Доносо. И он действительно сожалел, что не был достаточно хорошим другом, не пытался облегчить Диего жизнь, не убедил его держаться подальше от опасностей. Ах, если бы он был тогда таким, каким стал сейчас!

Погрузившись в размышления, Доносо рассеянно шел по улице Аточа, но на перекрестке с улицей Ленья его вдруг схватили и рывком затащили в маленький сквер, скрытый от взглядов прохожих. Спотыкаясь, как человек, только что вынырнувший из глубин сна и еще не до конца вернувшийся в реальность, Доносо уставился на стоявшего перед ним монаха. Едва не выронив кулек с булочками, он осыпал незнакомца гневной бранью. Он что, не видит, что перед ним гвардеец?

– Плевать мне на твою форму, Доносо. Да ты и сам ее не очень-то ценишь.

– Откуда ты знаешь, как меня зовут?

– Еще я знаю, что ты пьяница и трус. Достаточно понаблюдать за тобой хоть минуту, чтобы убедиться в этом.

Доносо огляделся по сторонам, оценивая обстановку. Не то чтобы ему хотелось проучить странного монаха, нет, его больше интересовали пути отступления. Продолжая разговор, он лишь тянул время:

– Чего тебе надо? Если денег, то ты не к тому обратился.

– Диего Руис был твоим другом, хотя, вижу, ты недолго о нем горевал. У меня есть подозрение, что тебе он рассказывал больше, чем писал в своих статьях о карбонариях.

– Диего ни одной статьи на эту тему не опубликовал.

– Но одну точно начал. Я был у него дома, прочитал черновик. И говорил с рыжей девочкой, Лусией. Что Диего успел узнать о карбонариях?

Женщина поливала на балконе цветы. На другом краю площади двое мальчишек толкались и хохотали. В городе будто никто и не слышал о холере. Если бы Доносо был достаточно проворным, он мог бы в два прыжка вернуться на Аточу, а там привлечь внимание какого-нибудь гвардейца. Но он подумал, что побег не лучшее решение.

– На Месон-де-Паредес есть одна таверна. Там можно спокойно посидеть. На улице о таком говорить не стоит.

Брат Браулио – так он себя назвал – шел за Доносо с таким видом, будто сопровождал преступника на эшафот. По дороге они в основном молчали; редкие вопросы монаха оставались без ответа: откуда Диего узнал о существовании карбонариев? Каким образом намеревался проникнуть в тайное общество? Доносо попросил брата Браулио набраться терпения, пообещав, что вскоре тот получит ответы на все свои вопросы. Сердце гвардейца колотилось в груди. Он сожалел, что у него нет при себе оружия, которое полагалось ему по долгу службы. Для здоровенного монаха он легкая добыча, тот запросто переломает ему кости. Доносо соображал быстро и знал: преимущество сейчас не на его стороне. Но он все равно не собирался ничего рассказывать монаху, особенно о том, что путь к карбонариям Диего указала Гриси. Именно она первой произнесла при нем это слово.

В таверне царил полумрак, пол был усыпан опилками. Крепко держа Доносо за локоть, брат Браулио подвел его к столу подальше от входа. Они заказали кувшин вина, уселись, и монах повторил свои вопросы, добавив:

– Приятель, моему терпению приходит конец.

Доносо понимал, что это не пустая угроза. Дожидаясь, когда принесут вино, он начал плести небылицы: дескать, Диего был фантазером и, увидев найденную в горле Берты эмблему, решил, что тут не обошлось без какого-нибудь тайного общества. Может быть, скрещенные молоты навели его на мысль о шахтах, угольщиках, карбонариях. Наверное, кто-то рассказал ему, что существует общество с таким названием.

За соседним столом какие-то люди смеялись нехорошим смехом. Они были уже настолько пьяны, что готовы были вот-вот наброситься на своих же приятелей с оскорблениями. Кто-то упрашивал трактирщика налить еще вина, а тот гнал буянивших посетителей прочь и громко ругался. Похоже, вот-вот должна была начаться драка. Именно на это и рассчитывал Доносо, когда зазывал монаха в таверну.

– Не мели чушь, Доносо. Возможно, Диего и был обычным газетчиком, но с этой историей он попал точно в цель. Я не прошу тебя лезть в это дело. Скажу больше: после того как мы отсюда выйдем, надеюсь никогда больше не видеть твою одноглазую рожу. Но я и с места не двинусь, пока ты не расскажешь всю правду. Диего наверняка нашел кого-то, кто принадлежал к тайному обществу. Он взял у девочки кольцо и в воскресенье вечером ушел с ним. Куда?

– Зачем все это монаху?

Брат Браулио молчал, и, присмотревшись к нему, Доносо вдруг подумал, что, за исключением сутаны, ничего монашеского в его облике не было. Возможно, это карлист. Говорят, в Мадриде их пруд пруди.

Доносо начал торговаться:

– Если я расскажу тебе, что знаю, будет справедливо, если и ты поделишься тем, что тебе известно.

– Куда Диего пошел в свой последний вечер?

Доносо заерзал на стуле, словно подыскивая слова. Затем бросил быстрый взгляд на монаха. Шум в таверне становился все громче. Сейчас или никогда: Доносо схватил стакан с вином и запустил монаху в голову. Стекло разбилось, вино смешалось с кровью. Отшвырнув стул, Доносо выскочил из таверны со всем проворством, на какое был способен. За несколько мгновений, пока монах приходил в себя, пьяные посетители начали общую драку – все, похоже, только и ждали повода.

Доносо бежал, не оборачиваясь. В начале улицы Дос-Эрманас, уже с трудом переводя дыхание, он вдруг вспомнил, что оставил на столе в таверне кулек с булочками. Улыбнувшись, он заскочил в какой-то подъезд, чтобы перевести дух. Если монах за ним следил и действительно так много знает о его жизни, как намекал, то, вполне возможно, он выяснил и его адрес. Нужно срочно предупредить Гриси и найти пристанище понадежнее, хотя бы на время. Но стоило ему выйти из подъезда, чтобы повернуть на улицу Эмбахадорес, как мощный удар сшиб его с ног. Нападавший перевернул Доносо на спину и уселся на него верхом. На лицо гвардейца закапали кровь и вино. Больше вопросов ему никто не задавал.

Одним ударом монах вогнал свой кулак в рот Доносо. И снова занес руку. Доносо, еле ворочая языком, прохрипел:

– Асенсио де лас Эрас!

Он надеялся, что это остановит монаха. Не тут-то было. Брат Браулио нанес новый удар в челюсть, и полицейскому показалось, что его голова раскололась надвое. Какие-то женщины рядом громко звали гвардейцев, хохотали мальчишки…

– Кто такой Асенсио де лас Эрас?

– Дипломат… Я не уверен, но Диего, кажется, считал, что он карбонарий. В тот день Диего пошел куда-то, возможно к нему домой… Он был упрямым и уж если что-то решил, доводил дело до конца.

– Пока все, что я слышу о Диего, мне нравится. Одного не могу понять: как он мог дружить с таким ничтожеством, как ты? – Брат Браулио выхватил нож и приставил Доносо к горлу. – Чего еще ты мне не рассказал? Не сомневаюсь, Господь будет благодарен, если я избавлю его стадо от такой паршивой овцы, как ты.

– Клянусь, я больше ничего не знаю!

На углу улицы появились несколько солдат. Они шли по следу монаха от самой таверны, где брат Браулио до полусмерти избил пару пьяниц, пытавшихся остановить его. Монах смотрел на гвардейца: перерезать, что ли, ему горло? Но информацию он уже получил, а терять время, отбиваясь от солдат, будет сейчас некстати. Они уж точно встанут на сторону Доносо – такого же представителя власти, как и они сами. Брат Браулио вскочил и через пару мгновений оказался на улице Эмбахадорес. Одноглазый за его спиной призывал солдат схватить карлиста и убийцу, – возможно, он кричал так потому, что за карлистом любой погонится. Но на этот раз, сам того не зная, он оказался прав.

Брат Браулио влетел в открытый подъезд. По деревянной лестнице взбежал на террасу, расположенную на крыше. Оттуда перемахнул на соседнюю крышу. Приземлившись, подвернул лодыжку и едва удержался, чтобы не вскрикнуть от боли. Сухожилие горело. Стиснув зубы, он спрятался под скатом крыши. Вскоре на крыше соседнего здания появились солдаты, огляделись по сторонам, решили, что ошиблись домом, и ушли. Брат Браулио попытался встать – боль была сильной, но терпимой.

Он знал, куда теперь лежит его путь: в дом Асенсио де лас Эраса.

54

____

Хосефа была напугана: все утро ее мучили головокружение и тошнота. Но хуже всего были непрекращающиеся спазмы в животе и позывы в туалет. Она ни с кем не желала разговаривать и велела подать завтрак в спальню, а не в зеленую гостиную, как обычно. Пока служанка находилась в комнате, Хосефа старательно скрывала недомогание, но, оставшись одна, стала жадно пить. Она знала, что с ней происходит, – читала о симптомах болезни, да и в городе уже больше месяца ни о чем другом не говорили. Она заразилась холерой и, если ей невероятно повезет, выздоровеет через пару недель, а если Фортуна отвернется от нее, то дней через пять умрет. И ни тра́вы, ни знаменитый змеиный корень, ни пиявки не помогут. Поэтому она решила не мучить себя бесполезными снадобьями. Если ее час пробил, она не станет сопротивляться и встретит смерть спокойно. Держась, как всегда, достойно и храбро.

Хосефа размышляла о своей жизни. Прежде ей казалось, что впереди еще много времени, но конец замаячил перед ней быстрее, чем она ожидала. Что будет с этим домом, с женщинами, которые в нем работают? Встретив Лусию, она тешила себя мыслью, что характер у этой рыжей достаточно сильный, чтобы ей можно было передать управление заведением на улице Клавель. Теперь этого уже не проверить – бедняжка тоже оказалась не хозяйкой своей судьбы. Серьезные преступления тщательно расследуют, так что в конце концов девочку поймают и засудят. Сломленная смертью дочери Дельфина тоже не годилась. Неизвестно, какой она станет, когда залечит раны, да и залечит ли их вообще… Передать ей управление домом сейчас означало разрушить дело своей жизни. Хорошим управляющим мог бы стать ее любовник, но Хулио Гамонеда, уважаемый судья и человек семейный, не станет заниматься делами дома терпимости, пусть даже лучшего в Мадриде. И все-таки Хосефа не хотела, чтобы заведение закрылось после ее смерти, чтобы пропало все, что успели сделать две Львицы – она и ее предшественница Сабрина. Она мысленно перебрала всех, кто работал у нее и сейчас, и раньше, но ни одна ей не подходила.

Когда Хосефе доложили о приходе Лусии, она лишь печально улыбнулась. Будущее могло быть совсем другим, но карты легли так, что обе они проиграли. Львица велела впустить Лусию и, когда девочка вошла, с удивлением всмотрелась в ее лицо. Во взгляде Лусии появилась решительность, свойственная людям, оставившим детство далеко позади.

– Не ожидала, что ты вернешься. Ты переехала к Ане Кастелар?

– Пока нет. Но перееду. Хосефа, мне кажется, вы нездоровы.

– Со мной все в порядке. Не беспокойся.

– Я должна спросить вас о чем-то важном. Вы не знаете, у Хуаны уже были месячные?

– Кажется, нет, но точно сказать не могу. Я думаю, если бы были, ее мать давно уговорила бы меня взять девочку на работу. Судьба Хуаны была предрешена еще до того, как Дельфина ее зачала. А почему ты спрашиваешь?

– Я только что разговаривала с врачом из Городской больницы. Диего нашел в кармане Зверя пузырек с кровью – возможно, с кровью одной из убитых девочек. Врач сказал, что это менструальная кровь.

– Но кто же будет хранить такое? Поверь, я всякого навидалась, но это уж слишком!

– Зверь похищает девочек одиннадцати-двенадцати лет.

– Больше не похищает. Позволь напомнить, что ты заколола его в одной из моих комнат.

В городе уже никто не сомневался, что Марсиаль Гарригес и был Зверем.

– Есть другие звери, Хосефа. Похоже, их интересуют девочки, у которых скоро начнутся месячные. Эти люди собирают их первую кровь, а девочек убивают… Я пока не знаю, зачем им это нужно. Может, они хранят кровь, как в церкви хранят святые мощи.

– Какая дикость, Лусия!

– Я уверена в этом, – не отступала девочка. – Но мне нужно еще кое в чем разобраться – например, зачем они оставляют в горле своих жертв эмблему в виде двух скрещенных молотов.

– Какую эмблему? О чем ты говоришь?

Горевшей в лихорадке Хосефе трудно было следить за рассказом Лусии. Девчонка тараторила без умолку и перескакивала с одного на другое. Когда Хосефе удалось заставить Лусию замолчать, она попросила объяснить все с самого начала, и та, хоть и устала повторять одно и то же, все же коротко описала свою эпопею, начиная с кражи перстня с таким же рисунком, как на эмблемах, и заканчивая последним открытием: Зверь – это чудовище о многих головах, тайное общество под названием «карбонарии». Лусия не сомневалась, что Клара не погибнет, пока у нее не начнутся месячные.

– Поговори с Дельфиной. Она точно знает, была ли у Хуаны менструация, – произнесла Хосефа, борясь со слабостью.

– Я даже подходить к ней боюсь. Она набросилась на меня за то, что я привела сюда Зверя. Говорит, это я виновата, что он похитил Хуану и… – Лусия умолкла на полуслове. – Когда Зверь напал на меня тогда, он дал понять, что о том, где я работаю, узнал от моей сестры. Но ведь Хуана исчезла раньше! Так что Зверь сам нашел этот дом и уже тогда хотел поймать дочь Дельфины! Кто-то подсказал ему, что Хуана – именно то, что ему нужно. Иначе он бы сюда не пришел. Обычно он искал жертв по другую сторону городской стены.

– Думаешь, на Хуану ему указал кто-то из наших клиентов? Но это все уважаемые люди, – возразила Хосефа, которая всегда заботилась о репутации своего заведения. – Может, это одноногий?

– Нет, не он. Это должен быть кто-то из важных персон. Только таких принимают в тайное общество карбонариев… Кто это мог быть, Хосефа? Вы не слышали, например, таких прозвищ, как Отдохновение? Вечный Восток?

– Что это за имена такие?

В комнату заглянула одна из проституток:

– Хосефа, пришел дон Хулио Гамонеда. Проводить его в зеленую гостиную?

– Нет, я приму его здесь.

Лусия поняла, что разговор окончен, и ушла, надеясь, что не расстроила Львицу своими разговорами.

Хосефа не рассказала Лусии о своей беде, но скрывать ее от Хулио Гамонеды она не хотела. Сложись ее жизнь по-другому, не будь она проституткой, она с радостью вышла бы за него замуж, родила бы ему детей. Но с другой стороны, не будь она проституткой, он жила бы в Кордове и никогда не встретила бы его. Как бы то ни было, ему она расскажет все. Сообщит, что вскоре умрет.

Хулио Гамонеда вошел в комнату и хотел нежно поцеловать Хосефу в шею, но та отстранилась. Прежде чем он успел выразить удивление, она попросила выслушать ее и рассказала о своем недуге.

– Холера? Ты уверена?

– Уверена, но в больницу ни за что не поеду. Не хочу, чтобы меня скормили пиявкам. Если мне суждено умереть, пусть это произойдет здесь, в привычной обстановке.

Гамонеда пощупал ей лоб, чтобы проверить, есть ли жар.

– Тебе не следует здесь оставаться, ты можешь заразиться, – предупредила Хосефа.

– Любовь моя, ты не можешь умереть.

Она улыбнулась.

– У нас столько планов, разве ты забыла? – продолжал он.

– Столько воздушных замков, – уточнила она. – Я никогда не верила, что ты все бросишь ради меня.

– Ты слишком недоверчива. Но я действительно готов на все. Готов отказаться от места судьи, оставить жену и уехать в другой город, чтобы избежать скандала…

– Скандала?

– Общество никогда не признает отношений между судьей и проституткой. Оно даже не предполагает, что такое возможно. Тем не менее это случилось, и я не так глуп, чтобы отказаться от своей любви.

– Дорогой мой, я обречена. Утешайся воспоминаниями и выброси из головы пустые фантазии.

Обеспокоенный Гамонеда прошелся по комнате, отдернул занавеску и выглянул на улицу. Пробившись сквозь утренние тучи, в комнату ворвались лучи солнца.

– Отойди от окна – или хочешь, чтобы тебя увидели?

Гамонеда обернулся к ней с торжествующим видом: он решил доказать, что действительно любит ее, хоть до сих пор и не бросил жену, и скрывал свою связь с Хосефой.

– Ты не умрешь, – твердо объявил он Хосефе.

55

____

Томас Агирре – теперь уже можно было забыть о брате Браулио, чье имя он присвоил, приехав в Мадрид, – испытывал ужасную боль в ноге, но идти он все-таки мог, значит, сломана она не была. Он снова просмотрел список падре Игнасио, ища аббревиатуру, совпадавшую с инициалами человека, которого назвал Доносо, и, похоже, нашел: рядом с прозвищем Отдохновение стояли буквы А. Э.: Асенсио де лас Эрас.

На площади Аламильо Томас присел на ступеньки, чтобы немного отдохнуть. Пустячный порез на лбу он промыл водой из фонтана, но нога сильно распухла, и он не был уверен, что сможет идти дальше. Нужно было туго перевязать лодыжку, чтобы уменьшить отек. Под рукой у него был только монашеский веревочный пояс цингулум – наверное, это последняя услуга, которую ему окажет монашеское одеяние. Стиснув зубы, он как можно туже обмотал лодыжку поясом. Волна боли поднялась по ноге, пробежала по всему телу, но Агирре не впервой было превозмогать страдания, выполняя свой долг. К тому же ножевая рана недельной давности болела куда сильнее.

Томас Агирре когда-то был монахом, как и тот, чье имя он присвоил, – брат Браулио собирался вступить в общину святого Франциска Великого, но очень кстати умер от воспаления легких. Уроженец города Астигарраги из провинции Гипускоа, Томас Агирре был известен буйным нравом и преданностью делу карлистов. В начале войны он с отрядом из пятидесяти человек присоединился к войскам генерала Сумалакарреги. Они вместе атаковали конвой на участке между Логроньо и Сенисеро – в результате захватили немало оружия, а Томас Агирре стал правой рукой генерала. В те прекрасные времена Агирре не посещали сомнения, но теперь он все чаще задумывался: ради чего, собственно, он воюет. Иногда, словно глядя на происходящее со стороны, он понимал: то, что он защищает, не так уж безупречно – отказ от парламентаризма, сохранение инквизиции, закон, запрещавший женщинам наследовать трон, так что права на корону принадлежали Карлу Марии Исидоро де Бурбону, и только ему. Сейчас Агирре очень не хватало бездумной преданности принципам, на которых он был воспитан. В детстве он обладал безусловной верой, а теперь его убеждения колебались, словно пламя свечи на ветру. Где был Бог в прошлый четверг, когда убивали монахов? Почему он допускал такие ужасы на полях сражений и в городах, охваченных холерой? Агирре хотел бы верить слепо, как первые христиане, готовые на любые муки, но в его душе уже поселились сомнения. Подобно смерчу, они разрушали основы его мировоззрения: веру в Бога, в правоту карлистов, в необходимость войны – во все, что придавало его жизни смысл. Впрочем, не время было философствовать. Мир охватила лихорадка стремительных перемен, непрерывных потрясений, несомненно предвещавших гибель цивилизации. Неспешные беседы, споры, в которых все стороны с уважением относились друг к другу, остались в прошлом, на смену им пришли экзальтированность и горлодерство.

Многие винили Агирре в расправе над стражами Алавы и утверждали, что генерал Сумалакарреги никогда не отдал бы приказ о расстреле ста восьмидесяти человек, если бы не советы Томаса Агирре. Но на самом деле Агирре до последней минуты пытался уговорить генерала отменить приказ. Корпус стражей Алавы был сформирован именно для защиты от карлистов. На рассвете шестнадцатого марта генерал Сумалакарреги направил конный эскадрон и две роты пехотинцев в Гамарру, где были расквартированы стражи. Бой был жестоким, обе стороны понесли большие потери. В конце концов стражи сдались в обмен на обещание сохранить им жизнь, однако уже на следующий день генерал карлистов решил расстрелять их в Эредии. Томас Агирре пытался предупредить его о печальных последствиях бессмысленно жестокого поступка, но генерал решил преподать урок всем, кто попытается встать у него на пути. Когда идет гражданская война, утверждал Сумалакарреги, в рядах врагов следует сеять ужас.

Как ни парадоксально, именно из-за своих настойчивых попыток помешать осуществлению дикого замысла Агирре и прослыл подстрекателем. Он мог бы раскрыть содержание своих продолжительных бесед с генералом, но верность всегда была для него превыше всего. Он не хотел публично обвинять Сумалакарреги.

С тех пор их отношения дали трещину; возможно, именно поэтому генерал отослал Агирре в Мадрид. Но, даже впав в немилость, тот оставался человеком слова и собирался выполнить поручение.

Сочувствующие карлистам давно уже начали проникать в мадридское правительство, намереваясь расшатать его изнутри. Смерть теолога Игнасио Гарсиа заставила их насторожиться: была ли она естественной или кто-то разглядел в падре карлиста и устранил его?

Подозрения оказались небеспочвенными: за смертью падре Игнасио мог стоять личный исповедник королевы, приор Собора Святого Франциска Великого – падре Бернардо. Томас Агирре выдал себя за брата Браулио, стремясь как можно ближе подобраться к приору, проследить за ним, обыскать ящики его шкафов и комодов. Однако задача неожиданно осложнилась: смерть приора во время резни, Лусия и Диего Руис, чудовищные убийства девочек, карбонарии… Агирре столкнулся с гораздо более свирепым зверем, чем ожидал.

Он встал и направился в сторону квартала Тринитариас. Там, на углу улиц Леон и Кантарранас, неподалеку от улицы Уэртас, и жил Асенсио де лас Эрас. У дипломата были хорошие связи, его имя то и дело мелькало в газетах. Ходили слухи, что в скором времени его, успевшего побывать консулом в Лондоне и Париже, назначат послом в Берлине.

Томас Агирре разглядывал здание издалека. В каморке, расположенной в нише подъезда, известный в городе часовщик старик Димас чинил карманные часы. «Есть что-то волшебное в сосредоточенности мастера, в округлости и серебристом блеске корпуса часов, над которыми он колдует. И нет ничего более ненужного и глупого, чем носить часы, думал Томас Агирре. На фронте он определял время по солнцу, а в городе – по звону церковных колоколов.

Как ни странно, здание никто не охранял, а привратник стоял у двери больше для красоты. Служителю церкви нетрудно завязать разговор со стражником, поэтому Томас снял с ноги цингулум и подпоясал сутану.

– К кому вы, брат мой? – спросил его привратник.

– К дону Асенсио де лас Эрасу. Кажется, он живет на первом этаже.

– Да, это так, но я не уверен, что он дома.

– Я и не ожидал, что он примет меня лично, и всего лишь намеревался попросить его супругу о небольшом пожертвовании для нашего прихода.

– Трудновато вам будет выпросить у нее денег…

– Никогда не сомневайтесь в способности монаха добывать деньги. Мы ведь не первый век этим занимаемся. И в доброте этой чудесной женщины тоже не сомневайтесь.

– В вас-то я нисколько не сомневаюсь, но донья Эльвира уже год как скончалась. Возможно, вы хотели поговорить с доньей Асунсьон, экономкой?

– Ах, она экономка? А я-то был уверен, что хозяйка дома. В таком случае, надеюсь, донья Асунсьон проявит щедрость.

– Если я вас впущу и она проявит щедрость, вы поделитесь со мной?

Агирре вложил в руку привратника два реала.

– Быть щедрым очень важно! Я могу привести ей немало стихов из Писания, посвященных этой добродетели.

Превозмогая боль в ноге, Томас Агирре с трудом поднялся по лестнице. Итак, экономку зовут Асунсьон, мысленно повторил он. Наверное, там есть и другая прислуга – горничные, кухарка… Главное, чтобы не было дворецкого: убрать с дороги мужчину, не причинив ему серьезного вреда, труднее, чем справиться с представительницей слабого пола.

Дверь открыла женщина – вся в черном. Она была изумительной красоты, не старше тридцати пяти лет – редкость для экономки. Агирре подумал: если это и есть Асунсьон, то она тут не только экономка.

– Добрый день. Донья Асунсьон?

– Да, это я.

– Я из Собора Святого Франциска Великого. Несколько дней назад я беседовал с доном Асенсио де лас Эрасом. Он не упоминал об этом?

– Нет… Но дон Асенсио… Он в постели. Плохо себя чувствует.

Увидев перед собой монаха, экономка забыла об осторожности и позволила ему войти. Томас Агирре тотчас выхватил нож и приставил ей к горлу.

– Я не причиню вам вреда. Не кричите, не сопротивляйтесь, и все будет хорошо. Отведите меня в кабинет хозяина.

– Но там нет денег!

– Я ищу не деньги.

По пути в кабинет они никого не встретили. Связав экономку и заткнув ей рот кляпом, Агирре приступил к поискам. К своему удивлению, на столе дипломата он нашел много карлистской литературы и даже документ, подписанный генералом Сумалакарреги и им самим, Томасом Агирре. Но еще больше его впечатлило то, что в одном из ящиков стола лежало письмо от Херонимо Коба – знаменитого пастыря Мерино, еще одного церковника-карлиста, известного своей жестокостью, который так же, как и Агирре, участвовал в осаде Морельи и Бильбао. В письме он просил Асенсио де лас Эраса саботировать отправку почтовых карет из Мадрида в сторону Витории и Байоны. Значит, дипломат являлся доверенным лицом карлистов в Мадриде. Агирре об этом не сообщили.

– Где сейчас дон Асенсио?

Ему пришлось вынуть кляп, чтобы экономка смогла ответить.

– Я вам уже сказала, он болен… Не знаю, возможно, у него холера.

– Есть в доме кто-нибудь еще?

– Только мы с вами и сеньор де лас Эрас.

Не убирая нож, Томас заставил экономку пойти с ним в спальню хозяина дома.

Асенсио де лас Эрас лежал в постели, и жить ему, судя по всему, оставалось недолго. Бледного, с полуоткрытым ртом, его можно было бы принять за мертвеца, если бы не слабый свист, вырывавшийся из груди при каждом вздохе. Агирре попытался заговорить с ним, но ничего не добился. Ему оставалось только слушать предсмертный хрип дипломата.

– Когда он заболел?

– Еще вчера утром был совершенно здоров. Он не боялся этой проклятой болезни, говорил, что его она не коснется… Как же так, почему холера так быстро одолела его?

Слезы на глазах экономки подтвердили догадку Агирре о том, что ее отношения с хозяином дома не ограничивались обсуждением домашнего хозяйства.

– Почему вы не отвезли его в больницу?

– Он говорил, что в больнице все умирают и есть другой способ вылечиться. Он не сказал какой, но целый день не расставался с этим флаконом и… Я должна была проявить настойчивость. Возможно, если бы я уговорила его позвать врача…

Но Томас Агирре уже не слушал причитаний экономки. На буфете он заметил пузырек с густой коричневатой жидкостью. Агирре поднес его к носу. Запах был тяжелым, землистым – так пахнет усеянное мертвецами поле боя. Запах крови. Он опустил пузырек в карман.

– А это что такое? – Он заметил детскую одежду. Платье из грубой ткани, грязное и пахнущее так, словно его достали из выгребной ямы. – У него есть дочь?

– Нет. Овдовел до того, как супруга успела подарить ему детей. Эти обноски он принес вчера… Не знаю, где он их раздобыл. Я как раз собиралась выбросить их, но тут пришли вы.

Вдруг до них донеслись мужские голоса, шум быстрых шагов и сухой щелчок ружейного затвора. Агирре насторожился. Он занес нож, и Асунсьон в ужасе округлила глаза, уверенная, что настал ее смертный час. Но Агирре одним взмахом ножа освободил экономку от веревок.

– Здесь есть другой выход? – спросил он.

– Да, вон там.

Асунсьон открыла дверь в кабинет, затем в еще одну комнату, которая вела в длинный коридор.

– Вам тоже лучше уйти. Боюсь, тут уже небезопасно, – посоветовал Агирре, устремляясь к лестнице.

Оттуда он попал на плоскую крышу дома. Солнце сияло, отражаясь в металлических трубах. Несмотря на боль в лодыжке, Агирре снова пришлось убегать по крышам, перепрыгивая с одной на другую, как бездомная кошка. В одной руке он держал пузырек с кровью, в другой – детское платье. Он был уверен, что за ним явились гвардейцы: наверное, Доносо признался солдатам, что назвал ему имя дипломата.

Оказавшись на достаточном расстоянии от дома де лас Эраса и почувствовав себя в безопасности, Агирре попытался осмыслить случившееся: предположим, те гвардейцы гнались за ним, потому что одноглазый сказал: ловите карлиста!.. Но зачем люди с оружием явились сюда? Неужели ставки в игре так высоки? Что же это за тайное общество? С чем он столкнулся?